Читать книгу: «Хрустальный сон Империи», страница 4

Малые Семьи в Большой Тюрьме
Как тайные монахини шили небо в подполье, а бухгалтер Зосима вёл счёт вечности

I. ЗНАМЕНСКИЙ СКИТ
(Москва, 1947 год)

Матушка Евпраксия (разворачивая икону из обёрточной бумаги): – Тише, Ксеньюшка! Соседи за стеной – как чекисты на исповеди. Монахиня Ксения (прислушиваясь к шагам на лестнице):

– Это не соседи… Это отец Никита с картошкой. Говорит, «мирская десятина» – лучшая маскировка.

В крохотной комнатке пахло воском и щами. На столе вместо лампадки – коптилка из гильзы. Архимандрит Никита, бывший зек Колымы, ставил мешок:

– Принято считать: монах бежит от мира. А мы… – он вынул просфору из-под вороха картофелин, – мир превращаем в келью без стен.

Евпраксия (крестясь на образ):

– Батюшка Игнатий завещал: «Молитва в утробе Левиафана – самый сладкий фимиам». За окном завыла сирена «скорой». Ксения вздрогнула:

– Опять кого-то…

Никита (разрезая просфору):

– Не «кого-то». Брата нашего во Христе. Молитесь.

II. БУХГАЛТЕР ЗОСИМА
(1953 год, контора «Главмука»)

Архимандрит Зосима в миру – Иван Петрович Нилов, главный экономист. На столе:

– Счёты – для муки, – Чётки – для души.

Секретарша Мария (заглядывая в кабинет): – Иван Петрович, вас в партком… Опять за «занижение плановых показателей». Зосима (поправляя пиджак поверх подрясника): – Скажи: «Осилим, как всегда».

В парткоме ему тыкали пальцем в отчёты:

– Нилов! Вы что, верите в «чудо-урожай»?

Зосима (тихо):

– Верю в чудо. Без кавычек. Вечером в подвале того же здания, где хранилась мука, он служил литургию на картонном «престоле». Монахиня-швея Анастасия шептала:

– Батюшка, как вы цифры с молитвой совмещаете?

Зосима (разливая вино из аптечного пузырька):

– А ты как иголку с молитвой совмещаешь?

III. ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ (1978 год, квартира протоиерея Бориса)

Матушка Игнатия (разворачивая письмо 1935 года): – Отец Пафнутий… батюшка Игнатий писал: «Небесная семья не знает тюремных решёток». Мы дожили!

Иеромонах Пафнутий (бывший иподиакон, теперь – старик с тростью):

– Дожили. Но Знаменский скит… после Евпраксии и Ксении – опустел. Он подошёл к окну. Внизу гудел проспект Калинина.

Игнатия (подавая ему чётки):

– Что теперь делать?

Пафнутий (глядя на новостройки):

– То же, что и они. – Кивнул на стройку. – Класть кирпичи. Только не домов… Царствия Небесного.

Он достал из шкафа деревянную чашу – последний дар зосимовских старцев:

– Возьми. В ней – хлеб с картошкой Никиты, слёзы швей Анастасии, отчеты Зосимы. Наша Евхаристия.

ЭПИЛОГ: высокоПЕТРОВСКИЙ МОНАСТЫРЬ (Наши дни)

Молодой послушник (разбирая архив): – Отче, а правда, что матушка Игнатия работала… ночным сторожем?

Игумен (показывая на выставку: пиджак Зосимы, ножницы швеи, чашу):

– Не сторожила. Она хранила время. Когда небо прятали в подполье. Он открыл дневник Игнатии на странице с засохшей картофельной кожурой:

«10.02.1959. Сегодня Зосима сказал: – Наш монастырь – не стены. Это – очередь в булочной, где каждая крошка хлеба становится частицей Тела Христова. Я спросила:

– Осилим?»

Он улыбнулся:

– Уже осилили

Послушник (трогая кожуру):

– И что… это и есть духовная радость?

Игумен (зажигая лампаду):

– Нет. Духовная радость – это когда читаешь их историю и понимаешь: твоя очередь в банке или метро – продолжение их литургии.

Как керосин Анны Беловой стал елеем помазания для монахини Иеремии

I. ЛАВКА АННЫ (Ванчур, 1905)

Анна Белова разливала керосин по жестяным бидонам. За прилавком – икона Николы Угодника с отбитым углом. Пахло керосином и сухими травами – собирала, знахаркой слыла.

– Мама, что это? – трёхлетняя Женя тыкала пальцем в бутыль с мутной жидкостью. – Слезы земли, дочка. – Анна капнула ей на ладонь. – Запомни: из грязи родятся звёзды. Керосин горел в лампах Свято-Никольской церкви, когда Женю крестили. Священник шёпотом: – *Род Беловых – корни берёз на кладбище. Крепкие. А по-нашему – семя выживших.*

II. ФАРТУК ПОЛНЫЙ ЗЕМЛИ (1921)

Евгения Лукашёва (по мужу), Матвеева (по отцу), Белова (по крови) копала могилу. Седьмую. Голодомор скрутил дитя в тряпичный узелок. Священник Стефан, тайком пробираясь через огороды, сунул ей мешочек с просфорой: – Женя, твоя мать… Анна… перед смертью завещала: «Не дай лампадке погаснуть». Евгения (сыпля мерзлую глину на грудь ребёнка): – Какая лампадка? У меня сердце – как пустой фитиль. – *А керосин – слёзы, – старик тронул её фартук. – Твои предки по материнской нити… они ледниковый период пережили. Выживешь и ты. Ночью она зажгла последнюю каплю керосина перед иконой. Пламя лизало лик Богородицы, а в окне маячили дочери. Две ниточки жизни на древнем генофонде.

III. ПОСТРИГ НА КАРТОШКЕ (1962)

Сарай. Запах мышей и проросших клубней. Отец Григорий дрожал:

– Чадо, мирское имя? – Евгения Алексеевна Лукашёва-Матвеева-Белова. – А в ангельском чине? – Иеремия… Плачущая. Ножницы щёлкнули. Седым волосам на картофельных ростках – быть удобрением. Иеремия (прижимая деревянный крест матери Анны

Утром дочери нашли записку в пустой керосинке: «Молитесь за схимонахиню Иеремию. Я теперь – живая лампада. А вы – моё масло»

ЭПИЛОГ: НИТЬ (Берёзово, 2023)

Правнучка-генетик показывает гистограмму на ноутбуке: – Видишь? Это наша мутация. Наша ветвь U4a2a2 прошла через голод и войны…

Внучка Марии, старушка-учительница, достаёт льняной платок: – *А это – мутация души. – Она разворачивает горсть земли с волосами. На столе – керосиновая лампа Анны Беловой. Учительница чиркает спичкой: – Наука скажет: у вас общие митохондрии. А я знаю: у нас общий огонь. *«Евгения-Иеремия – это: – керосин материнской лавки, – слёзы голодомора, – картошка Великого поста, сплетённые в ДНК-U4a2a2. Её монашество доказало: святость – не побег от рода, а погружение в его корни

до самой сердцевины земли»*

Керосин Анны – горючее для лампад Свято-Никольской церкви. 7 детских могил – холмики у речушки Березовки, поросшие полынью. Картофельные ростки 1962 года – проросли сквозь её волосы в мешке. mtDNA U4a2a2 – гаплогруппа мезолитических охотников Рязанщины. Льняной платок – выткан из её платья, хранит соль слёз.

P.S. В 2004 году в Берёзово отрыли колодец «Иеремии». Воду освятили землёй с её могилы. Анализ показал: высокое содержание серебра. Учёные недоумевают. Старики говорят: «Это её слезы. Они теперь святой родник несут». Как керосин Анны Беловой стал елеем помазания для монахини Иеремии

P.S. В 2004 году в Берёзово отрыли колодец «Иеремии». Воду освятили землёй с её могилы. Анализ показал: высокое содержание серебра. Учёные недоумевают. Старики говорят: «Это её слезы. Они теперь святой родник несут».

Лампадка Иеремии
Как керосиновая лавка стала скитом, а материнские слёзы – монашескими четками

I. ГОЛОДНЫЕ ВОРОТА (Берёзово, 1921 год)

Евгения хоронила третьего ребёнка. Могилка – размером с веник. Священник Свято-Никольской церкви, тайком пришедший ночью, шептал: – Женя, не плачь громко. Уполномоченный в селе…

Она сжала вышитый крестик – последний от матери Анны, что держала лавку у храма. В лавке пахло керосином и надеждой: – Батюшка, скажи… Господь детей забирает потому, что я грешница?

Священник набрал горсть мерзлой земли, насыпал ей в фартук: – Это – семена. Другие выживут. Ты их вымолишь.

В подполе Евгения зажгла лампадку перед тайной иконой – даром матери. Керосин горел синим пламенем, как глаза умершего сына.

II. ПОСЛУШАНИЕ: УЧИТЕЛЬНИЦЫ (1947 год)

Дочери вернулись из Рязани с дипломами. Мария разложила тетради на столе: – Мама, я буду учить ребят литературе!

Анна (доставая букварь): – А я – грамоте. Без Бога, конечно… как велели.

Евгения молча поставила перед ними чугунок с пареной репой. Потом провела пальцем по обожженной дверце печи – там были зарубки по числу похоронок: – *Учите. Только… – она открыла сундук, вынула две льняные рубахи, – носите под платьями. Мама ваша бабушка вышивала. На подоле – крохотные крестики. Вера прижала рубаху к лицу: – Как в церкви пахнет… – Это керосин, доченька. Наша семейная мирра.

III. ВЕЛИКАЯ СХИМА (1952 год, ночь перед Покровом)

Старый священник, отец Григорий, дрожал от холода в сарае. Евгения стояла на коленях на мешке с картошкой.

– Чадо, имя выбери… – Иеремия. – Мужское? – Пророк, что плакал о Иерусалиме. Я – о Берёзове.

Ножницы щёлкнули раз. Волосы упали на картофельные ростки. Отец Григорий (заворачивая крест в тряпицу):

– Принимаешь ангельский образ?

Евгения-Иеремия (глядя на луч луны в щель):

– Нет, батюшка. Материнский. Он тяжелее.

*Утром дочери нашли записку: «Молитесь за монахиню Иеремию». Мария заплакала: – Зачем она имя сменила?

Анна подошла к лавке, тронула засохшую керосинку: – Чтобы мы не забыли: она теперь молитва живая.

ЭПИЛОГ

Правнучка Юля (разворачивает ДНК-тест): – mtDNA U4a2a2… Смотри, это гаплогруппа древних славянок! Бабушка Женя-Иеремия несла историю на клеточном уровне!

Внучка Анны, седая учительница, достаёт льняную рубаху: – А это – её история души. Видишь?

Она высыпает на стол горсть волос – седых, спутанных с землёй. – Нашли в сарае… в мешке с картошкой, где её постригли. Это же мощи!

Катя подносит волосы к свету: – Как нить ДНК… только святая.

«Евгения-Иеремия из Берёзово доказала: – тайное монашество начинается не с мантии, а с материнского фартука, полного мерзлой земли; – святость – это не отсутствие слёз, а умение превращать их в лампадное масло для лампадки перед ликом Бога; – а ДНК – всего лишь карта, но маршрут к святости прокладывает душа.»

Детали-святыни:

Керосиновая лампа Анны Беловой – хранится в Свято-Никольской церкви как реликвия. Зарубки на печи – 7 отметин. 7 детских могил у реки. Льняные рубахи – дочери носили их под советской формой до пенсии. Картофельные ростки 1952 года – найдены засохшими в мешке с волосами. mtDNA U4a2a2 – гаплогруппа, характерная для женщин Рязанщины X века.

*P.S. В 2023 году в Берёзово поставили поклонный крест с надписью: «Монахине Иеремии (Лукашёвой) от внуков-учителей. Её последнее послушание: научить нас светить темноте». И каждый вечер в школьных окнах зажигают керосиновую лампу.

СОФРОНИЙ САХАРОВ: ЧЕЛОВЕК, ВЫШЕДШИЙ ИЗ БЕЗДНЫ К СВЕТУ
(Сказание о монахе, который сделал богословие воздухом для задыхающегося века)

Пролог: Век, Потерявший Бога

XX век. Мир разорван войнами, революциями, экзистенциальной пустотой. На Афонской горе, этом «корабе спасения», стоит человек, в глазах которого – вся скорбь современного человечества. Он не родился в рясе. Он пришел в монастырь с чемоданом боли и вопросов без ответов. Его имя в миру – Сергей Сахаров. В монашестве – Софроний. Его книги станут кислородными масками для душ XX и XXI веков.

Акт I: Путь в Бездну и Обратно (До Афона)

*Париж, 1920-е. Молодой художник Сергей Сахаров – успешен, талантлив… и безнадежно одинок. Его искусство – крик в пустоту:*

«Зачем жить, если смерть все поглотит? Зачем красота, если она тленна?»

(Он пишет автопортреты в духе экспрессионизма – искаженные лица, цвета гниющей плоти.)

Кризис: Однажды ночью в мастерской его настигает экзистенциальный ужас – физическое ощущение Абсолютного Ничто. «Я стоял на краю бездны… и понял: там – не тьма. Там – НИЧТО. И я сам – ничто». Этот опыт станет ключом ко всему его будущему богословию.

Прозрение: В отчаянии он кричит в пустоту: «Если Ты есть – явись!» – и… ощущает присутствие Бога Живого как бездонную Любовь. Это не ответы. Это – встреча. «Я не искал Бога. Он нашел меня на дне моего отчаяния». Он сжигает картины. Едет на Афон.

Акт II: Ученик Молчаливого Старца (Афон. Встреча с Силуаном)

В русском монастыре св. Пантелеимона он становится учеником старца Силуана – простого монаха-крестьянина с невероятным духовным опытом. Силуан редко говорит. Его молитва – как тихий атомный взрыв:

Софроний: «Отче, как стяжать смирение? Как победить гордость?»

Старец Силуан: (После долгого молчания) «Держи ум во аде… и не отчаивайся». Софроний: (Потрясен) «Как?!»

Силуан: «Познай бездну своего падения… но и бездну Божия милосердия. Бойся ада отступничества… но веруй, что Любовь Христа – глубже любой бездны».

Этот парадокс станет стержнем богословия Софрония:

Не беги от тьмы в себе – пройди через нее, освещая Христом. Аскетизм – не самоистязание, а путь к обостренному чувству Живого Бога. Молитва Иисусова – не механическое повторение, а встреча Личности с личностью.

После смерти Силуана (1938 г.) Софроний 15 лет пишет книгу о нем – «Старец Силуан». Это не биография. Это карта пути из современного ада к Богу.

Акт III: Откровение о Молитве (Книга «О Молитве»)

Софроний уезжает с Афона (больной, почти умирающий). Но его изгнание становится миссией на Запад. В основанном им монастыре св. Иоанна Предтечи в Англии он пишет главные книги:

*«О Молитве» – это не инструкция. Это – путеводитель по космосу души:

«Молитва – дыхание вечной жизни в тленном теле». «Бог не слушает слов. Он слышит крик сердца». «Современный человек задыхается без молитвы, даже не зная этого. Его астма духа – следствие не-встречи с Богом». «Слеза покаяния – важнее всех богословских степеней мира».

Революционность: Он говорит о молитве за весь мир (даже за врагов!) как о единственном спасении от глобальной катастрофы. «Молиться за Бин Ладена? Да! Ибо если он не покается – мир взорвется».

Акт IV: Видение Незримого («Видеть Бога как Он есть»)

Главный труд – «Видеть Бога как Он есть». Это не абстракция. Это отчет о личном опыте:

«Бог – не „высшее существо“. Он – Троица Любви. Вне времени. Вне причин. Он – Абсолютная Личность, жаждущая диалога с тобой».

О страдании: «Бог страдает вместе с тобой. Его Крест – вечное со-страдание миру». О свободе: «Бог мог создать роботов. Он создал свободных – даже ценой их бунта. Ибо Любовь без свободы – ложь». О конце мира: «Апокалипсис – не кара. Это рождение Нового Мира в муках, как рождается ребенок. Надо учиться светить во тьме – тогда и тьма станет светом».

Его Свет: Он пишет о Фаворском свете – нетварной Божественной энергии, которую может видеть каждый очищенный сердцем. «Это не галлюцинация. Это реальнее яблока в руке».

Эпилог: Наследие Огненного Старца

Умер в 1993 г. в английском монастыре. Но его слово живее многих живых:

Книги переведены на 30+ языков. Их читают: Православные монахи в Сибири

Католические богословы в Риме

Протестантские пасторы в Америке

Атеисты в депрессии в мегаполисах

Центральная мысль: «Познай свою бездну – и найдешь бездну Божией Любви. Не бойся тьмы в себе. Принеси ее Христу – и тьма засияет. Ты создан для Вечности. Живи так, словно уже видишь Его свет – и ты его увидишь». Пророчество: «XXI век будет веком или безумной святости, или безумного самоуничтожения. Спасти может только молитва, рожденная из бездны».

Голос из Вечности (Отзвук Афонского колокола): «Не ищи меня в книгах. Ищи – в молчании после прочитанной страницы. В вопросе, рожденном болью, который ты впервые осмелился задать Богу. В слезе раскаяния за равнодушие. В желании молиться за врага. Когда ты, стоя над бездной отчаяния, вспомнишь: „Держи ум во аде… и не отчаивайся“ – это я шепчу тебе с Афона. Когда полюбишь чужую боль как свою – это Силуан улыбнется через тебя. Мы живы. Пока ты веришь, что Любовь сильнее Ничто».

Аминь. И да увидит каждый Бога – как Он есть: Любовью без берегов.

«БЕЛЫЙ ПЛАТОК НА КРАЮ АДА: ПУТЬ СХИМОНАХИНИ АННЫ»

Село Срезнево, 1920-е. Матушка Анна стоит у киота чудотворной иконы «Споручница грешных». Лампада дрожит от её тихих слов: – Матерь Божия… как уберечь Тебя?

За окном уже слышны шаги ЧК. Её духовник, отец Филарет, крестит её в последний раз: – Храни икону… как сердце. Они возьмут нас – но не возьмут Её.

1930 год. Пересыльная тюрьма. – *Статья 58—10! Агитация!* – кричит следователь, швыряя в лицо бумаги. Матушка молчит. Руки её, стиснутые наручниками, мысленно гладят оклад иконы. Рядом рыдает иеромонах Сергий: – За что?! Мы же только молились!.. – Молитва – это контрреволюция! – хрипит конвоир.

Камчатка, лагпункт «Сопка». 1938 год. – Ещё пять тонн породы! Или паёк – на помойку! – бьёт прикладом надсмотрщик. Матушка, с лицом, почерневшим от мороза и голода, тащит вагонетку. Шепчет сквозь обмороженные губы: – Господи… сподоби выстоять…

Ночью в барак пробирается священник-заключённый. Исповедь – шёпотом под храп охранника. Вдруг он вздрагивает: – Тебя Господь сохранит! Выйдешь… встретишь девицу Марию… И умрёшь у неё на руках…

Она смотрит на него, как на ангела: – Смерть – радость… но как выжить? – Икона твоя… Она молится за тебя…

Срезнево, 1950 год. В Казанский храм, полуразрушенный, входит худая женщина в стёганой куртке. Монахини плачут: – Матушка! Да вы живы?!

Она подходит к «Споручнице грешных», касается ризы, как дитя матери: – Вернулась… как обещала. Восемь лет они живут здесь по уставу:

4:00 – Повечерие при коптилке

6:00 – Чтение Псалтири у иконы

День – Ремонт храма, огород

Вечер – Письмо лагерных воспоминаний (рукопись сожгут в 1961-м при обыске)

1963 год. Последние дни. Монахиня Мария (будущая Мариамна) моет ей лицо. Матушка вдруг улыбается: – Видишь? Царица Небесная… у окна стоит… Ждёт. – Не уходите! – рыдает Мария. – Ты же знаешь… обещано. Она умирает на её руках, глядя на икону. Лик Богородицы в луче заката кажется живым.

Эпилог: 2003 год. Мощи схимонахини Анны обретаются нетленными. Монахиня Мариамна кладёт у раки белый платок – тот самый, что ловил слёзы матушки в лагерях. – Теперь вы – Споручница наша… – шепчет она.

Тропарь: «Страждущую Русь слезами омывала еси, / лагерным ветром душу опаляющи, / но иконой „Споручницы“ сердце согревающи. / Преподобномученице Анно, / моли Христа Бога // спастися душам нашим».

P.S. Её лагерная телогрейка хранится в храме. На кармане – вышитый крест. «Это я иглой делала… по ночам», – говорила матушка. Такой крест не отнять.

два весла

Сцена: Река. Лодка. Монах (М) гребет. Пассажир (П) – любопытный тип.

П: (глядя на весла) О, интересно! «Трудись» – это понятно, без работы никуда. А вот «Молись»… (слегка скептически) Ну, серьезно? Разве без этого совсем никак? Я вот гвоздь вбил сегодня – не молился, и норм!

М: (молча, философски подняв бровь) Хм-м…

П: Ну правда! Молитвы, ритуалы… Может, это просто для атмосферы? Чисто психология? Как чай с мятой – приятно, но без него не помрешь!

М: (ни слова не говоря, аккуратненько кладет весло «Молись» на дно лодки. Берется за весло «Трудись» и начинает грести им что есть мочи. Изо всех сил).

Лодка: (послушно делает резкий вираж… и начинает упорно крутиться на месте, как собака, гоняющаяся за хвостом).

П: (хватаясь за борт, глаза по пять копеек) Эй! Что происходит?! Куда нас несет? Ты же гребёшь!

М: (продолжает усердно махать одним веслом, лодка кружит еще быстрее. Спокойно): Гребу. Тружусь. Очень усердно. Как ты и советовал. Без лишней… «атмосферы».

П: (укачивает, голос дрожит) Да я вижу, что трудишься! Но мы же… мы же как белка в колесе! Только мокрые! Или как тот утюг в рекламе… который по кругу! Останови! Или дай второе весло! Срочно!

М: (останавливается, медленно поднимает со дна лодки весло «Молись». Смотрит на П):

– Ага. «Атмосфера», говоришь? «Психология»? (берется за оба весла, лодка сразу выравнивается и плывет вперед).

П: (вытирает лоб, смотрит на вёсла, потом на монаха, потом снова на вёсла. Молчит. Потом тихо): …Ладно. Допустим, чай с мятой… иногда очень даже к месту. Особенно когда кружит. Сильно кружит.

М: (легко гребет обоими веслами, на лице – едва уловимая улыбка): Гм-м. Допустим.

(Лодка плывет дальше. П пассажир задумчиво смотрит то на одно весло, то на другое. Молчание. Только всплески вёсел – «Молись» и «Трудись», «Молись» и «Трудись»…)

Байка про Солянку

Марфа Потаповна (размахивая зонтиком-тростью у Варварских ворот):

– Ну, птенчики, ступайте за мной, да не зевайте! Вот она, бабушка Солянка – не суп, а улица-загадка! Видите стену Китайгородскую? Кирпичик к кирпичику, как деды наши соль в амбары таскали! Тут, голубчики, не только селедку солили – тут тайны, как селедки в бочке!»

Петька (зевая):

– Та-а-ак, Марфа Потаповна. Соль, стена… Ну и что? Вон, Макдональдс светит. Чем меня удивите-то?»

Любаша (тыча пальцем в громадину Доходного дома «Россия»):

– Ой, смотри, Петь, грифоны! Как в кино! А правда, что они ночью летают и купеческое золото стерегут?»

Марфа Потаповна (подмигивая):

– Правда, милушка, чистейшая! Да не просто стерегут – заряжаются! Чем? Да солью, разумеется! Скажу тебе по секрету: кто грифону на хвост щепотку соли бросит – тому он в полночь золотой червонец принесет! Только вот… (понижает голос) соседний кот Васька, рыжий пройдоха, все щепотки слизывает. Обжора!»

Петька (фыркая):

– Червонец… Васька… Сказки! Вот если б тайную комнату показали, или ход подземный! Вот это да!»

Марфа Потаповна (загадочно улыбаясь у Палат бояр Романовых): -Ах, Петруша, язык-то твой – враг твой! Коли про тайны заикнулся – держись! Видишь палаты белокаменные? Тут не только бояре кашу с солью хлебали. Тут Монах Белый бродит – призрак! Слышишь, как скрипит?

Из распахнутого окна ветер доносит жалобный скрип.

Любаша (цепляясь за Петьку):

– Ой-ой-ой! А он чего хочет?»

Марфа Потаповна (важно):

– Соли хочет, родимая! Да не простой, а заговоренной! По старому рецепту – с тмином да с молитвой. Говорят, в Смуту его поляки без соли в щи пустили, вот он и тоскует. Кинь щепотку в окошко – и услышишь шепот:

– Спасибо, душечка…

– А теперь в «Подвал» спускайся, там главное чудо!

Петька (заинтересованно):

– В ресторан? Ну, это я понимаю! Борща хочу! С солониной!»

Спускаются в ресторан «В подвале». Там темно, своды кирпичные, пахнет душистыми травами и мясом. К ним подкатывает улыбчивый монах, брат Ефрем, с подносом, полным хинкали.

Брат Ефрем (весело):

– Милости просим, путники! Хинкали? Хачапури? А может… (подмигивает) прогулку по монастырскому метро?

Петька (поперхнувшись квасом):

– Какое еще метро?! Вы что, монахи, на «Сапсане» под землей носитесь?»

Брат Ефрем (смеясь):

– Эх, Петр! Не Сапсан, а Сапожок Пешком! Ход старинный, от наших подвалов прямиком к сестрам в Иоанно-Предтеченский монастырь! Еще Иван Грозный им пользовался, когда от бояр сбегал! А мы… (понижает голос) …соль передаем! Наша игуменья – большая мастерица огурцы солить по царскому рецепту! Вот, гляди!»

Он отодвигает ковер у дальней стены. Там – потертая дверь с огромным замком в виде солонки.

Любаша (в восторге):

– Ой, правда! А можно туда?

Брат Ефрем (хитро):

– Можно-то можно, да путь непростой! Во-первых, кота Ваську задобрить надо – он тут страж порога. Во-вторых, пароль знать!»

Петька (оживившись):

– Пароль? Давай!

Брат Ефрем (торжественно): «Пароль – как сама Солянка: сыт да весел! Говоришь:

– Не суп, а улица – солона на диво! От Варварки до Яузы тайной нитью шито!» А Ваське…

(достает селедочный хвостик)

– …селедки дай. Он у нас гурман!

Рыжий кот Васька материализуется из темноты, мурлыча:

Васька (голосом Марфы Потаповны):

– Мур-мур-мур! Пароль? Селедку? Ладно, пущу! Только учтите: там брат Ефрем вечно монашек с изюмом проносит для сестер! А изюм… (брезгливо морщит нос) …это не рыба!»

Дверь со скрипом открывается, открывая темный, пахнущий сыростью и ладаном коридор. Вдалеке слышен перезвон колоколов Иоанно-Предтеченского монастыря.

Марфа Потаповна (подталкивая Петьку и Любашу):

– Ну что, скептики? Шагайте смело! Там вас игуменья Назария пирогами с солеными груздями угостит да расскажет, почему «Башня-падаль» накренилась – это ж не ветер, это монах Белый, когда ему соли не доложили, от обиды ногой топнул в 1612 году!»

Петька (шагая в темноту с ухмылкой):

– Ладно, Марфа Потаповна, ваша взяла! Тут и правда… СО-ЛО-О-НО!»

Любаша (шепотом):

– И ВЕСЕЛО!

А над Солянкой, на крыше Доходного дома «Россия», два каменных грифона тихонько постукивали хвостами, перешептываясь: «Опять брат Ефрем изюмом торгует… Эх, лучше б солью! Зато людишки наши… веселые пошли!» И старый кот Васька, доедая селедку у двери ресторана, довольно мурлыкал:

– Соль – не золото, а душу греет! Мур-мур-сказка!»

Так и живёт древняя Солянка: в кирпичах стен, в шепоте подвалов, в соленых пирогах монастырских да в веселых байках таких, как наша! Заходите в гости – соль всегда найдется!