Читать книгу: «Растерянный. Записки. Письма. Повесть», страница 3

– Зачем ты пришёл? – строго спросила она.

Вместо ответа я открыл портфель и вынул из него два букетика цветов. Одним я поздравил её, а второй попросил передать матери.

– Уж, извини, за скромные цветы.

– Да ничего, и на том спасибо, хорошо, что не забыл, – она улыбнулась одним уголком губ. – Ты не спешишь? – спросила вежливо.

– А куда мне спешить, – пожал я плечами, хотя мне было неудобно, что, решившись уйти от неё навсегда, я заявился снова. И неловко переминался с ноги на ногу.

– Ну, тогда проходи, будешь гостем, – пропустила меня на веранду.

14

При моём появлении в доме голоса за столом стихли. Тёща держала мое-

го сына и кормила его с бутылки молочной смесью. Мать мне рассказывала, что своих детей она выкармливала грудью до последнего, а нынешние женщины – от силы два-три месяца, и грудное молоко почему-то у них пропадало. Впрочем, тёща в этом винила меня, что её дочь от нервных срывов, стрессов, потеряла молоко. Но тогда я в это не верил, ведь мой отец крикун от природы, мог кого угодно завести и довести до белого каления. Тем не менее, в словах тёщи была сущая правда. Хотя у Ларисы была маленькая грудь и почему-то не увеличилась даже после родов.

Я уселся на указанное мне место и поздравил всех с праздником. Тёща выглядела хмурой и смотрела на меня исподлобья. Было очевидно, что она своим взглядом излучала на меня свою неутолённую ненависть, её карие глаза набрякли, и мне становилось не по себе. Тесть налил всем, в том числе и мне, рюмку водки, и предложил выпить за праздник. Я не отстал ото всех, скромно закусил, а потом свояк Юра С. муж Нади пригласил выйти на веранду покурить. У него с Надей было два сына с разницей в семь лет, он работал шофёром, имел левые приработки. В своё время он жил вместе с тёщей и тестем и тоже с ними не ладил почти по той же причине, что и я.

Но в отличие от меня он прислушивался к их поучениям, потом уехал вольнонаёмным в Германию и пробыл за границей два года. Вернулся и купил дом на этой же улице, только выше. И теперь с тестем он живёт душа в душу.

Юрий любил рассказывать анекдоты, выписывал и читал периодику, слыл знатоком в политике и даже в литературе. Мы курили на веранде, и он рассказывал мне новые солоноватые анекдоты про всесильного генсека и других прошлых и настоящих политиков. В открытую форточку я услышал оживлённые голоса и злой голос тёщи:

«Что он пришёл, гоните его!» Юрий услышал её призыв и враз умолк. Он как-то строго посмотрел на меня и заговорил:

– Вот скажи, зачем ты ушёл?

– Не смог ужиться с её родителями, – ответил я, надеясь, что он, пройдя через то же самое, поддержит меня. Но он пошёл в наступление.

– А сына тебе не жалко?

– Жалко. Но я ещё никак не осознаю, что у меня есть сын.

– Сына, своего сына? – возмущённо заговорил он. Виктор был уже пьян, начал кричать на меня и притопывать ногами. Вышел Олег и стал успокаивать его. Но тот распалялся всё больше и даже схватил меня за грудки и стал трясти.

Я рывком ударил его по рукам и освободился. Что он пытался доказать, меня не интересовало, но я понимал, что он вёл себя как прихлебатель тестя. И, кажется, это сорвалось с моих уст. Виктор ещё больше пришёл в ярость и резко взмахивал передо мной кулаками. Олег удерживал зятя. На вспыхнувшую драку выскочили женщины, потом тёща, которая резко выкрикивала в припадке гнева:

– Гоните его, а то он напишет на нас!

– Дура ты, старая! – не сдержался я.

Но скоро меня обступили со всех сторон. В этом скопище Ларису я не видел, передо мной мелькали, метавшие молнии злобы и ненависти, глаза тёщи, которую держал за плечи тесть, а другой рукой проворно выталкивал меня с веранды.

Я отступал, почувствовав себя в логове врага. Сёстры жены наперебой что-то выкрикивали, а что именно, невозможно было разобрать. Мне казалось, что на меня набросилась стая, учуявших свою добычу, волков. И вот-вот я буду загрызен и разорван хищниками. Но ладно они, как одно племя. Защищали сестру, но то, чтобы яростной злобой исходил свояк, я никак не ожидал. Пусть даже он полностью натаскан тестем и стал их полноправным единомышленником. Но так схватиться со мной, только что рассказывая анекдоты. Здорово он услужил тестю. И правильно то, что я с ним не откровенничал, точнее, не делился своими увлечениями и к чему стремился. Впрочем, как и шуринами: младшим Вячеславом и старшим Игорем, который был вторично женат…

15

Теперь подошло время рассказать, почему я сказал Виктору, что ещё до конца не осознавал своего сына родной кровинкой. И на то были веские причины. Серёжа родился с тёмными волосами. А потом вдруг его волосики стали выцветать и сделались цвета соломы. Я подумал, что это не мой сын, Лариса выходила за меня уже беременная или нагуляла в ту ночь, когда провела вечер в ресторане с подругой Людмилой, которая должна была уехать в Германию работать акушеркой. Лариса вернулась домой далеко за полночь, вдруг заплакала. Как я ни допытывался, где она была, она мне так и не сказала, но, правда, обещала рассказать позже. Тем не менее, с первого дня после роддома, откуда на такси я привёз жену с сыном, и пытался проявлять о них заботу. Всё же надеясь, что это мой сын и со временем я уверился, что это действительно мой сын, так как по еле уловимым особенностям я чувствовал, что это мой сын. Лариса не могла нарушить мне верность, зная свою вину, утратив девственность, невзирая на то, что это произошло до меня.

Мне хотелось, чтобы мы с женой сами, без посторонней помощи, купали бы сына, но Лариса почему-то боялась брать на себя все заботы о малютке, и я в досаде думал, что даже в этом она проявляла непонятную мне беспомощность. Дарья Михайловна купала нашего сына, а мы, его родители, как два балбеса, стояли рядом и наблюдали, как бабка омывала тёплой водой своего внучка, при этом что-то ласково приговаривая…

Как-то я взялся совершенно неумело пеленать ребёнка, ему это, видимо, не понравилось, он начинал выражать недовольство, всё больше начиная кричать. Прибежала тёща, грубо оттолкнула меня.

– Не умеешь – не берись! – отрезала она, обдав меня запахом пота.

Я неловко топтался рядом.

– Почему не позвал? Ты так мог простудить ребёнка!

И вот в следующий раз, я не знал, самому ли приниматься пеленать обмочившегося ребёнка или звать жену и тёщу? Но когда я звал жену, тёща упрекала меня, неужели я не в состоянии это сделать сам, тогда какой из меня отец?!

– Не можешь справиться с ребёнком, тогда зачем женился?

Её упрёки сидели уже в печёнках, я начинал грубить и не мог простить ей обиды. И это сказывалось на наших с женой отношениях, мы всё меньше обменивались мыслями. Так я начал отходить от участия в воспитании сына. Я уже реже брал его на руки, когда он плакал и не собирался его успокаивать. За бездействие меня отчитывали и тёща, тесть, только Лариса многозначительно помалкивала. Выходило, что я, читавший книги, пробовавший что-то писать, не мог разговаривать с ребёнком.

Однажды сын так сильно кричал, что я не мог его успокоить. В это время тёща управлялась на дворе, жена ушла в магазин, тесть после дежурства отдыхал. Я подвергся серьёзному испытанию. Видя, что у меня ничего не получается, Пётр Андреевич решительно встал, вырвал у меня внука и стал что-то ему нашёптывать. Ребёнок скоро на руках деда успокоился. Мне стало обидно за себя, за своё неумение обращаться с сыном.

16

Так, не подозревая сами того, тесть, тёща и жена своими огульными упрёками подрывали мою веру в себя и тем самым оттолкнули от собственного сына. Поэтому мне казалось: если он не хочет успокаиваться на моих руках, значит, это не мой сын. Я даже стал обижаться на него, крохотного и беспомощного, и во мне к нему, кроме досады, не возникало тёплых отцовских чувств. Если бы я им всё это объяснил, они бы, конечно, мне не поверили, что они меня злодейски ошельмовали. Никто из них не догадывался, как я страдал, так как никогда никому, кроме матери, не объяснял подлинные причины своих часто меняющихся настроений, потому как понял, что в этом мире, где всё построено по принципу кумовства и блата, меня никто не поймёт. Чего стоило одно их суждение, что я бессердечный, жестокий.

Что же было дальше? Кто-то из женщин сказал, кажется, жена Олега Галина, что мы должны сами разобраться, то есть я и Лариса. И скоро все ушли в дом, вышла жена. Я абсолютно уверен, в любой ссоре, размолвке, нет правой стороны, чтобы во всём была права жена или муж. В любом случае можно допустить, что не правы оба. Конечно, чей-то вины больше, а чей-то меньше. Но абсолютно правых нет, как и нет виноватых. Моя беда в том, что жена считала себя всегда полностью непогрешимой, а во всём обвиняла одного меня. Я её ненавидел мы так ничего и не решили, и я ушёл.

В середине марта я рассчитался с завода, где работал в литейном цеху с августа прошлого года. И решил уехать из города, в котором мне всё напоминало о наших с ней свиданиях. А ведь, та девушка, Наташа Иванова, которую я искал на танцах, была из простой семьи, а как она меня любила! Помню, ко мне на проходную (я тогда работал на заводе токарем) приходила её бабушка и просила прийти, так как Наташа из-за того, что мы перестали встречаться, слегла и не ездила на работу. Я пришёл, она действительно лежала в постели, мне пришлось объяснить, почему прекратил с ней встречаться, то есть встретил другую. Она заплакала, я заверил её, что она когда-нибудь встретит достойного парня. И действительно, Наташа вышла замуж за хорошего человека Саню Антипова, который был сыном одной портнихи из ателье, где работала Наташа. Но женившись, пережив горечь неудачи, я пожалел, что тогда, почти два года назад, увлёкся Ларой, совершенно чуждой мне особой. Я был почти уверен, что с Наташей всё сложилось бы по-другому, но она утеряна мной навсегда. Я хотел уехать, забыться, мне нужен был паспорт, который остался у жены (она просила оставить его для регистрации сына).

И вот я пришёл во второй раз к Ларисе за паспортом. На этот раз я не волновался, просил вернуть паспорт и не смотрел на сына, спавшего в кроватке. Она вдруг взяла его и стала кормить, будто не услышав мою просьбу. Мне казалось, взяв на руки полусонного, ещё хорошо не проснувшегося ребёнка, жена хотела пробудить во мне отцовские чувства. Но я чувствовал, как в душе рос протест, против её такой нехитрой уловки, и старался не смотреть на то, как она кормила с бутылочки сына. Во мне действительно понемногу они стали пробуждаться. Но я боялся его сглазить, ведь как-то тёща обронила, что я глазливый. С чего она это взяла, я не допытывался. Когда сын часто плакал, она обвиняла меня, что я не так на него смотрю, как надо, чем меня вводила в недоумение и я терялся. гадая как же я должен на него смотреть? Лариса слышала нападки на меня матери и не вступалась за меня. Может, она тоже так считала? Но я у неё не выяснял, почему мать так считает? И вот я стоял как неприкаянный, что жена, видно, суеверная, верит в приметы и даже в заговоры. Она, воспитанная и культурная, не предлагала мне сесть, и мне до странности неловко из-за этого было сделать самому. У меня уже другие мысли вертелись в голове, и вот о чём…

Я стоял и думал, почему в разное время один и тот же предмет нас волнует неодинаково сильно или даже вообще не трогает? Вот простой пример, мы живём с жёнами, видим их каждый день, но не каждый день жаждем с ними интима. Но в один день меньше, в другой – больше. Значит, мы во власти своих биоритмов, настроений. А настроения зависят от того, как ладят супружеские пары. Мы ладили известно – плохо! Но в отношениях нами управлял половой инстинкт, в дни подъёма он подавлял разногласия, ссоры, раздоры. Но стоило на время утолить страсть, всё то, что портило ваши отношения, возвращаются. Выходит, оно, дурное, от вас не уходило навсегда. После разлуки с близкой женщиной просыпается тоска и тогда она становится во сто крат желанней, и вам кажется, вы постоянно жили вместе. В её отсутствие мужчина находит у неё много достоинств, которые, живя с ней бок о бок, раньше не то, что не замечал, они притупились, поглощённые ссорами. И потому даже после месячной разлуки страстней жаждешь близости, будто перед тобой совсем другая женщина. И это уже при отсутствии любви, а надолго вас удержит половой инстинкт? Я больше этого не хотел и подумывал уехать.

Мне было жалко и жену, и сына, но, по её же примеру, я вёл себя надменно. И почему-то доставляло громадное удовольствие сознание того, что она переживала разлуку не меньше, а, может быть, и болезненней, чем я. На этот раз она уже не скрывала свои страдания. Я же скрывал желание, терпел, напомнил ей, зачем пришёл, она сказала, что вот сейчас покормит сына и тогда поговорит со мной. Но я дал понять, что не буду вступать с ней в объяснения, когда уже и без того всё было ясно.

И вот покормив сына, она положила его спящего в кроватку, пошла в нашу комнату и принесла мой паспорт, подав его мне, холодно глядя с выражением обиды. Я поблагодарил сухо и сказал, что мне пора уходить. Теперь она смотрела вопросительно, её лицо выражало усталость.

– На сына не хочешь посмотреть? – сдержано, спросила она.

– А если я сглажу? Ты же тоже веришь в бред своей матери?

Но вероятней всего ей хотелось сказать совсем не это, а просто решила задержать меня и узнать, куда я так спешу, не на свидание ли?

– У тебя всегда находится что ответить…

– Я уже насмотрелся на тебя и на него, – отчуждённо ответил я.

– Ну что же, иди, тебе никто не нужен, ты эгоист, – она сокрушённо покачала головой и прибавила: – Мама пошутила. А ты в голову взял…

Почему я такой настырный, сам себе не могу уступать, что за принципы

пристали ко мне, от кого я их перенял? Скорее всего, у меня такая натура. Но переделать её невозможно, таков уж характер.

17

Пока я шёл по улице, на которой она жила с детства, её упрёк ещё долго звучал в сознании; мне было так донельзя противно, что хотелось плакать. В тот же день я рассчитался с завода, получил деньги и был как птица свободен. Я ушёл потому, что и там невозможно было получить квартиру в короткий срок. В очереди нужно стоять лет десять, а жить в таком же общежитии. Производство тяжёлое, а зарплата не выше той, что получал, работая токарем. Когда восемь месяцев назад поступал, в отделе кадров заверили: «Может, жилья станут строить больше и ситуация улучшится?» Но пока работал, всё оставалось по-прежнему.

Ещё лежал снег, но дул ветер, и даже на солнце было холодно. Я собрался в город, не зная точно сам, зачем, просто я не хотел ехать домой, и потому решил отвлечься от мрачных, мятежных мыслей. Чем дольше шла ранняя весна, тем бурлила молодая жизнь: озабоченно сновали машины, спешили прохожие. Но меня всё это не занимало, хрустевший под ногами снег, словно ворчал, вызывая ощущение обречённости. На время мне казалось, что, кроме того, что я думал, почему я такой плохой не только для неё, но и для себя, и разве может существовать для меня окружающий мир? Я бесцельно бродил по Московской, тогда как все прохожие шли такие важные, зная смысл и толк в этой жизни, суетясь, становясь в очереди в магазинах. А я запутался и потерял и семью, и самого себя.

Я бесцельно смотрел на витрины, не понимая, зачем я тут шатаюсь, чего я скрываю от себя? Шла немолодая супружеская чета, я завидовал им, так как они сумели пронести, не растеряли чувства даже через десятилетия. Но вот куда-то торопилась молодая влюблённая парочка, и я сочувствовал ей оттого, что она не знала, с какими трудностями ей предстояло столкнуться в жизни.

Мне становилось горько за себя, что у меня в семье ничего не клеилось. Мне было так одиноко, что мне казалось – нет, наверно, сейчас несчастней меня человека. Я жалел себя и её, что мы никак не можем наладить хотя бы взаимоприемлемые отношения. Но разве их можно было наладить, если мы во всём с ней разные люди, а чувства нас покинули?

В родительском доме мне не сиделось, книги опротивели, в клуб на танцы не тянуло. А ведь мог вполне подцепить неопытную девушку и закрутить с ней роман. Но не хотелось губить ей жизнь. Тем не менее, страшно мучило одиночество. А творчество не шло на ум, хотя когда страдаешь, тогда и пиши. Я сказал матери, что поеду в город. День стоял чудесный, сияло весеннее солнце, снег слепил глаза и будто нежился под яркими лучами, превращаясь в стеклярусные зернинки. К полудню снег начинал бурно таять, в балке гулко шумела талая вода. По полям, по балкам бежали весёлые, мутные, бурливые ручьи. Я весь трепетно сжимался от любви к весне и начинающемуся теплу.

В городе я не знал, что мне делать и долго простоял в книжном магазине, выбирая какую-нибудь книгу. Мне попалась книга стихов и поэм Бориса Ручьёва, я взял её, потом сидел в сквере и читал. Скоро проголодался и пошёл обедать в ресторан. Был уже пятый час. За столом я сидел один, собираясь провести здесь часть вечера. Заказал цыплят табака, овощной салат, грамм двести пятьдесят водки. Пил, закусывал и не пьянел.

Ко мне подсадили двух модных, накрашенных, хорошо одетых девушек, пальцы их рук унизаны перстнями и кольцами. Хотя они не казались мне невиданной красоты, однако вызывали всем своим кричащим, вычурным нарядом чувство приторного недоумения. Они были обыкновенные любительницы шикарно повеселиться и подцепить на ночь каких-нибудь расторопных дельцов. И оттого казались понятными и скучными. Мне казалось, что о них я знаю всё до мелочей и потому во мне они не вызывали нисколько любопытства. Даже на миг представил, какое у них нижнее бельё, уж этой части туалета Лариса придавала большое значение. Мне было скучно и грустно. Я вспомнил прошлогодний март и удивился совпадению. Год назад, на второй день свадьбы, мы с друзьями на такси приехали в этот ресторан, чтобы довершить наше с женой свадебное торжество. Нам было весело, мы чувствовали себя самыми счастливыми. Тогда мы много веселились, друзья провозглашали тост за тостом. Кто-то даже пошёл парой с бутылкой шампанского распить искромётное вино возле памятника покорителю Сибири Ермаку, что символизировало, кто кого в семейной жизни возьмёт под своё влияние. Чем у той пары там закончилось, как принял их Ермак, мы не выясняли, через час они вернулись весёлыми и бесшабашными…

Теперь, вспоминая тот вечер, у меня на душе было тяжело от тех безвозвратно ушедших днях. Что они принесли с собой? Ведь тогда я верил в своё счастье, но, увы, оно не сбылось. И я сидел, глубоко переживал об утерянном времени. Моё волнение ещё усиливала музыка, которая так же звучала год назад, как и теперь она звучала не во славу мне, а другим. Моё время прошло навсегда, как оно изменяет человека, его мировоззрение! Год назад, в день свадьбы я был счастлив, я любил. Но прошёл год, совершил нашими характерами события, которые изменили нас и погасили любовь. Так случилось, что я остался один, неужели так-таки ничего не было? Я всё больше и больше тосковал о своём прожитом, и музыка усугубляла мои переживания. Но что было хвататься за прошлое, когда его всё равно не вернёшь? Надо хотя бы попытаться наладить отношения, всё-таки был сын. Я должен привезти ей деньги для него. Я не помнил, как рассчитался с официанткой, схватил со стола сигареты и вышел из ресторана. И только на улице, встретивший моё лицо холодный ветер, несколько отрезвил меня, сознание просветлело. Я решил поехать к жене, несмотря на то, что был уже поздний час. И уже в автобусе я понял, что это я хотел сделать давно, но вот всё колебался, оттягивал. А тоска всё за меня решила. Хотя на самом деле мне была нужна не жена, а просто женщина для утоления половой страсти. Но себе в этом я тогда не признавался, полагая, что поддался исключительно ностальгии. И если Лариса примет меня для этого, я пойму, что она хотела того же.

18

Автобус проехал покатый каменный мост, остановился за бывшей часовней, мне надо было выходить, тут я впервые подумал, что совершаю безрассудный поступок. Разве Лариса будет ждать меня в такой поздний час? В доме уже давно все спят. Я не представлял, как вызову жену. На улице было темно, дорогу по трассе освещали электрические ртутные фонари. Когда свернул на узкую улицу, здесь светили обычные, какие освещают деревенские улицы. Слабый весенний морозец, какой часто наступает в марте под вечер, воспринимался остатками зимы и довольно крепко сковал оттаявшую за день землю. Мартовские ночи тёмные, с ясным звёздным небом. Я шагал быстро, мной овладела одержимая смелость. На улице ни души, стояла глубокая тишина, и были слышны мои одинокие гулкие шаги. Чем ближе я подходил к её дому, тем моя отчаянная решительность возрастала.

Дом стоит на пригорке с закрытыми ставнями. В доме тихо, все спят. Если начну стучать во входные створчатые двери, больше всего я боялся разбудить её родителей. Не входя во двор, я подошёл к выходившему на улицу самому крайнему окну, где как раз спала жена на диван-кровати. И, приоткрыв ставню, я стал тихо стучать по стеклу. Выдержал несколько секунд, но она не отозвалась, тогда стукнул ещё несколько раз костяшкой сложенного пальца, но и вторая попытка не дала нужного результата. Оставалось постучать громче, но так можно разбудить всех. И тут вспомнил, что на веранде одна створка окна могла остаться не закрытой на шпингалет, в которую летом влезал, когда возвратился поздно вечером со свадьбы брата Николая. Но сейчас было начало весны, и потому окно могло вполне быть закрытым на шпингалет. Однако попытаться не мешало бы. Я бесшумно перелез через забор и стал пробовать открыть узкую створку окна; после некоторых усилий, к моему счастью, оно поддалось. И в последнюю секунду со скрипом резко открылось, и, слегка стукнув о коробку рамы, она отпружинила обратно, звякнув легонько стеклом. Я снял утёпленное поролоном демисезонное пальто, повесил за забор и полез в окно. На этот раз створка опять ударила о раму, я замер, прислушиваясь.

Стояла тишина, наконец, я перелез через неширокий подоконник, перевёл дыхание, ощущая сильные удары сердца. Подождал с минуту, пребывая в нерешительности, а что делать дальше: идти через весь дом мимо к жене? Но когда я буду проходить мимо спальни родителей, они могли проснуться от производимых мной звуков.

Я решил рискнуть, тихо открыв дверь с веранды в широкий коридор, служивший прихожей. Здесь горела докрасна натопленная печь, которой обогревался весь дом. Тут, перед лицом реальной опасности, ко мне явилась отчаянная смелость, которая, однако, до конца не вытеснила страх, и он держал меня в напряжении, пока я шёл от одной двери к следующей, ведшей в гостиную, в которой было несколько прохладней. Я крался бесшумно, как привидение. Как хорошо, что половицы не скрипели, тесть славился столярным и плотницким делом, пол был устлан широкой ковровой дорожкой. Темнота залепляла глаза, и я боялся не попасть в проём, который сообщался с залом, там спала жена и сын. Я нащупал полировку шифоньера, стоявшего по ходу к дверям зала.

К счастью, с верхней части улицы, свет ближнего фонаря проникал в зал в открытую половинку ставень и освещал постель жены. А тот, что цедился в щели ставен других окон, ложился золотистыми полосками на пол, устланный бордовым паласом, и хорошо был виден проём дверей. Я уже достаточно привык к темноте и пошёл вполне уверенно. Однако дверца шифоньера, когда проходишь возле него, почему-то всегда отворялась, издавая скрип. И, прежде чем переступить порог зала, я придержал её рукой. Рядом с диван-кроватью стояла колыбель сына. Я осторожно сел на край постели жены, но не спешил будить её, так как она могла испугаться и, не понимая, что происходит, закричать. Я нащупал её горячую нежную руку, и принялся, чтобы не напугать, осторожно её ладонью гладить. И тут с моих губ тихо сорвалось её имя. Видно, почувствовав во сне прикосновение, она перевернулась набок и что-то неясно пробормотала. Я шёпотом позвал её, и назвался сам по имени. Её безмятежный сон мной был нарушен, она пробудилась, не понимая, кто сидит у её изголовья.

– Лара, извини, я не мог не прийти и вот проник к тебе как вор.

– Кто? – переспросила она, точно не веря своим ушам.

– Я, твой муж…

Она растерянно молчала, не находя что ответить. Я вдруг принялся осыпать её лицо поцелуями, кровь прилила к сердцу, и оно часто-часто забилось. И только теперь я окончательно понял, что не могу без неё жить и всё время нравственно мучиться. Я желал её ещё сильней, чем раньше и страстно прижимался к ней, без конца целовал лицо, плечи, маленькую упругую грудь, ощущая всю её. И это сводило меня с ума и ещё больше возбуждало. Лариса даже не пыталась сопротивляться; её тоже охватила страсть; её руки обвили моё тело; её губы искали мои. И скоро между нами произошло то, чего между супругами не могло не произойти. Я оставался с ней часа два, близость нас помирила…

19

Лариса расспрашивала, как я проник в дом и когда я признался, она восхитилась моей смелостью. Потом мы пошли в кухню, она накормила меня, зная, что всякий раз после близости у меня разгорался звериный аппетит. Однако сознавал не без грусти, что она такая же, какой была, то есть за то время, сколько мы находились в разлуке, её взгляды не переменились, а значит, характер её требований не изменится. И она всё так же, как и раньше будет диктовать свои условия…

Я пешком пошёл домой в загородный посёлок, мне надо было преодолеть километров восемь-десять. Вскоре мы попрощались. Я сказал, что обязательно буду её ждать. На следующий день мы условились встретиться в центральном сквере, где когда-то стоял памятник основателю города. Мы были должны договориться о моём отъезде. Она слабо кивала в согласие, провожая меня за ворота. Но я не чувствовал по её нерешительности, что именно так и будет и душа моя мрачнела…

Отойдя от двора, я обернулся и услышал, как лязгнул металлический засов калитки, Лариса поднялась на крылечко дома и смотрела мне вслед. Мы помахали друг другу. Я возвращался домой успокоенный, меня уже не тревожила неясность наших отношений, как накануне. Голова просветлела, мне нравились звёзды, эта чёрная мартовская ночь, никакие посторонние предметы в ночи не пугал своими призрачными очертаниями…

На следующий день, перед вечером, по договорённости с Ларисой, я поехал в город. Погода выдалась холодней, чем была вчера. Солнце уже садилось, на западе весь небосвод окрасился в розовые и алые тона. Мороз крепчал, и всё усиливался. В шесть часов должна приехать Лариса, как раз в это время я прохаживался в сквере по еловой аллее, вблизи фонтана. Настал час встречи, а её всё не было и не было. Сердце неприятно ныло, я думал, что она не смогла договориться с матерью. Значит, не зря вчера у меня появлялось недоброе предчувствие. В четверть седьмого я убедился, что её не будет, и точно не знал, что и думать. Я решил дерзнуть и поехать к ней, и быстро пошёл через площадь на автобусную остановку…

Во дворе я столкнулся с тёщей и тут же в нерешительности остановился, не зная, что ей сказать. Я поздоровался, Дарья Михайловна окинула меня угрюмым взглядом и, не обронив ни слова, ушла на задний двор, а вернувшись, она злобно проговорила:

– Что пришёл? Опять мотать нервы?

Я безмолвно смотрел на её крупную, массивную фигуру, облачённую в грязную фуфайку. Она стояла с широко расставленными ногами в глубоких резиновых галошах. По её неприглядному виду, я догадывался, что она только что кормила поросят. Позади меня стукнул засов калитки, я обернулся и увидел входившего тестя. Пётр Андреевич поздоровался со мной, окидывая быстрым взглядом, как человек, куда-то торопящийся и вечно занятый делом.

– Что? – спросил он как-то рассеянно и пошёл вглубь двора, к кухне. Он подошёл к тёще и заговорил так, чтобы мне было не слышно, а потом увлёк её на задний двор. Пётр Андреевич жил по-прежнему. Ему надо что-то вечно доставать, о чём-то хлопотать, с кем-то договариваться. Он умеет превосходно налаживать деловые, во всех отношениях, полезные связи, что в наше время становилось нормой жизни и хорошим тоном. Куда бы вы ни пошли, чтобы вы не захотели приобрести из дефицита, везде нужен этот пресловутый блат. Невозможно без него было нормально жить, и тесть плодил и плодил эти полезные знакомства. Вы спросите, вас направят к нужным людям, и вы получите искомую вещь или предмет. А то и пропуск к обладанию социальными привилегиями. Но поддерживать деловые отношения, знакомства – это настоящее искусство, потому что первое условие – вы сами должны быть полезны для своих знакомых. Если мы захотим иметь хорошие, выгодные связи, то мы даже своих врагов хотя бы на время сделаем друзьями. Такова сила связей и знакомств…

Я не стал ждать, пока мне разрешат войти в дом, и без приглашения пошёл сам. Лариса была в передней, она на столе пеленала сына. Я увидел, как она украдкой многозначительно улыбнулась, что-то про себя соображая.

– Почему же ты не приехала? – спросил я.

– Не смогла найти повод. А ты говорил, что я могу складно врать, – ответила она, и продолжала: – Как видишь, не получилось…

Я поверил ей, и ждал, пока она укачивала в кроватке сына, если вчера я охотно говорил с ней, то сегодня что-то сковывало. Нет, ничто не мешало, просто я боялся затрагивать больную для нас тему взаимоотношений. Я не хотел возвращаться сюда, она же ни за что не пойдёт жить на съёмную квартиру, а если и даст согласие, то со мной её ни за что не отпустят родители, для которых я враг и ненадёжный человек.

В молодых нормальных семьях существует разделение труда. Но разве этого я не знал ещё до свадьбы? Знал! И убирал в доме, стирал, гладил свои вещи, мыл посуду. А летом тестю помогал провести ремонт дома, электропроводку с приятелем спрятал под штукатурку. Но в доме, кроме молодых, живут старшие его или её, как в нашем случае, и потому молодая пара не будет жить в ладу и согласии.

Во многих семьях родители считают своим долгом помогать молодым; но в то же время, помогая, неизменно встревают в их отношения. И тем самым закладывают почву для постоянных раздоров и диктуют свои представления о жизни, которые не отвечают интересам молодых.

Они часто ссылаются на свой богатый жизненный опыт, который подчас противоречит их мировоззрению. Но как раз этого они не понимают и продолжают поучать, и далеки от того понимания, что они жили в одних социальных условиях, а молодые совсем в других. И продолжают провоцировать конфликты, навязывать устаревшие понятия.

Я выступал против бездумной погони за такими вещами или предметами, которые не относились к разряду необходимых, что попахивало культом слепого поклонения необычайно красивым вещицам, а то и драгоценностям в ущерб духовному развитию, чему он отдавал предпочтение. Лариса впитала в себя всё то, что ей передали родители, то есть почитание устаревших традиций и обычаев…