Читать книгу: «Растерянный. Записки. Письма. Повесть», страница 6

Когда Григорию об этом случае рассказали, у него, по его словам, на руках ёжиком поднялся волосяной покров, и от испуга в замирании сжалось сердце, и его чуть ли не сотрясала нервная дрожь. Это своё состояние он мне сам передал. Мой начальник тоже переживал и говорил Григорию: «Пусть хоть куда угодно уехал, но только был бы жив».

Но теперь Григорий успокоился, что я жив и здоров. Потом он рассказал мне, как собирались ребята и старались уладить моё сложное семейное положение. Почти у каждого из них есть по одному-два отгула. И свои отгулы решили отдать мне. Я был до глубины души тронут их благородными поступками и за то, как они переживали. Но я знал, что с ними беседовал Григорий, и предложил всем отдать мне по одному отгулу.

Григорий и раньше меня выручал своим участием из других непростых ситуаций. И так может поступать только воистину настоящий друг, и поныне остаюсь ему благодарен за всё то, что он сделал для меня. И как хорошо, что свет не без добрых людей.

За окном всё продолжал идти дождь, и пока мы сидели с ним в кухне, он даже усилился, ночь была тёмная. И когда я сказал ему, что мне пора идти домой, он предложил остаться на ночёвку. И попросил свою жену Вику приготовить ужин. Она охотно принялась за дело. И пока Вика готовила ужин, мы продолжали разговор. Я узнал, что Григорий встречался с моей женой Ларой.

Ты не представляешь что за человек мой друг Григорий! Он довольно хорошо разбирается в людях, его лучшая черта, это умение помогать всем нуждающимся в сложных ситуациях; и не умеет скрывать свои недостатки, всегда искренен, всегда делится своими достижениями. Он прост, как человек, не кичится своими познаниями, очень внимателен и тактичен в обращении со всеми людьми. Я не буду показывать его отрицательные черты, так как здесь они не обязательны, ведь дело касается его доброго расположения к людям.

Итак, перед встречей с моей женой он имел беседу со своей кумой Зиной, которая пришла к нему на работу специально, чтобы излить свою душу. У неё неполадки в семье, её муж пьёт, гуляет с женщинами. Она удостоверилась в этом, когда увидела его в объятиях с другой. Зина рассказывала, а сама плакала, по её измученному лицу текли горестные и полные обиды слёзы. И Зина просила Григория помочь ей, чтобы поговорил с мужем и повлиял на его поведение. И вот только он кончил с кумой разговор (а это происходило на улице возле ателье «Силуэт»), как к нему подошла моя жена. И первым делом сказала, что она его ищет. Она была уверена, что он знает о моём нахождении. И вот не успела она спросить о том, где я, как Григорий задал ей тот же самый вопрос. Этот разговор происходил на улице в течение часа. Позволь его привести полностью:

– А ты знаешь, Лариса, его уже нет на работе четвёртый день, – говорил Григорий. – Неужели ты не знаешь где он? – и он специально так поставил вопрос, чтобы ошеломить её. И пока не собирался говорить о том, что со мной происходило в последнее время. Григорий хотел услышать от неё то, что меня вынудило скрываться от неё…

– Почему, знаю… – сбивчиво и, волнуясь, ответила жена. – Он мне говорил, что собирается поехать в Волгодонск.

– Когда?

– Об этом он говорил раньше. Но я одного не пойму, что, разве нельзя было ему обсудить это со всеми? Там же надо узнать какие имеются условия на получение жилья. А кто там его ждёт? И где там жить придётся? Да и с ребёнком я не могла бы уехать в полную неизвестность. А если бы он посоветовался с мамой, мы могли бы сына оставить с ней. Или бы он сам поехал, если бы всё у нас складывалось по-хорошему…

– Ну, хорошо, а что там у вас происходило, что вы, в самом деле, ведёте себя как малые дети? – недовольно продолжал он. – Неужели здесь вам нельзя жить на квартире? Лариса, я, Валерке, не раз говорил: «Купите домик на дачах и живите себе преспокойно. Только в этом случае можно строить равные отношения. А там вас постоянно будут встречать неудобства. Тебя, конечно, меньше, ты со своими родителями. А вот ему нелегко выслушивать нотации. Я вам советую: купите домик! Что разве нельзя?

Лара задумалась, склонила голову.

– Нет, Гриша, на квартиру и в общежитие, куда он меня звал, я не пойду, – ответила она. – И какой домик там, на даче? Хибара? Зачем мне нужно такое прозябание?

Слушал её Григорий, досадовал и решил спросить:

– Лариса, давай поразмышляем. Как ему живётся у вас? Хорошо? Только откровенно.

– Не знаю, – тихо ответила она, пожав плечами.

– Неужели ты не можешь понять, что он живёт не у себя дома, а в примаках. А что это такое, ты не знаешь? – Он задавал вопросы и сам же на них отвечал. – Для своих родителей ты будешь всегда хорошей, любимой, а он только плохой, непослушный! Они его не будут защищать, он им не нужен. Для них главное ты. А в хороших семьях в подобных случаях ценят молодых людей в равной мере.

– Конечно, Гриша, может, в чём и я была виновата перед ним. Но в его отсутствие всегда защищала мужа, если меня упрекали им. Но он-то тоже неправ! Строит из себя такого честного, такого праведника! – По словам Григория, то, как она заговорила обо мне, у неё получилось с оттенком злости и даже ненависти.

– А скажи мне, Лариса, почему он в последнее время по утрам на работе питается консервами «Туристский завтрак»? Я не раз это видел…

– Ты спроси у него, почему он так поступал, – недовольным тоном, проговорила жена.

– А ты ему сама готовишь? Может, он хочет от тебя принимать, а не от твоей матери.

Из того, что говорил Григорий, было видно, что ему известно, как мы «ладили». Когда он меня заставал в ателье, принимающим пищу, Григорий допытывался, почему я не завтракаю дома. И я ему отвечал, что жена ни разу не готовила еду сама, надеясь на маму. Но её лицо вряд ли покрывал стыд перед Григорием, она даже была возмущена его поучениями.

– А какая разница, кто готовит, какая, я не пойму? Ведь мы живём в одном доме с родителями, – старалась оспорить его мнение не чувствуя своей вины. – И зачем нам было отделяться, я этого не понимаю?!

– Э-э, Лариса, в том-то и дело, разница большая! А ты возьми сама приготовь завтрак. Может, он хочет знать, умеешь ли ты готовить блюда, закуски. Нельзя так, Лариса, относиться к мужу. А ты, наверное, хочешь, чтобы он тебя любил? Но такое отношение к мужу любому не понравиться…

– Да какая там любовь, Гриша, одна ненависть у него и у меня! – резко бросила она.

– Вот-вот! При таких отношениях, кроме ненависти, ничего не получится. А ты свари борщ, картошку приготовь, даже яичницу и он будет тебе благодарен. И тогда чувства появятся у него. Он поймёт, что ты для него стараешься. Ты тогда будешь защищена от его упрёков заботой о нём. И также поступай в других ситуациях. Надо делать так, чтобы он чувствовал, что ты делаешь это ради ваших добрых отношений. И тогда вместо тёплых чувств у вас пробудится обоюдная любовь. Он станет стараться сделать что-то полезное для семьи. Совесть вместо эгоизма включится. Я со своей Викой так и строю отношения. Поверь, если установятся такие отношения, и он тоже будет о тебе заботиться. А что тогда о любви говорить? С ней, любовью, надо бережно обращаться, как с ведром воды, боясь её расплескать на жизненных ухабах. Любовь – это понятие святое! Его нельзя произносить, разбрасываться. Ты вот у моей жены спроси, сказал ли я это слово «люблю» просто так, ради красного словца? Нет, потому что знаю, его нельзя произносить без чувства.

Григория я хорошо знаю, говорил горячечно, эмоционально и его тёмные глаза быстро бегали, когда он подыскивал нужное слово.

– Ты вот хочешь, чтобы он тебя понимал, – продолжал мой друг также приподнято, – во всём тебя слушался. А ты бы только повелевала, а внимал каждому твоему слову?

– Нет, он мне говорил о равноправии, и не хотел, чтобы я ему диктовала свою линию поведения.

– Но тебе бы очень хотелось так поступать, а сама не прислушивалась к нему, не знала его желаний, о чём он мечтал? Не оправдывайся! Я в этом уверен. Вот так и получается. Думаешь, мы с Викой живём гладко, бывает, так зарябит, что сердцу становится тоскливо. И ушёл бы тогда, куда глаза глядят, бросил бы всё к чёртовой матери. Но нет, я такой человек, хочу строить свою семью, а не разрушать, как это делают некоторые и чего даже не замечают. Ты и твоя мать ему запрещаете писать, читать? Ты бы посмотрела на то, сколько у меня «железок», как их называет моя жена. И знаешь, что я ей отвечаю? Брошу «железки», куплю альбом и буду коллекционировать марки, буду собирать и пусть попробует сказать, что я занимаюсь ерундой… – Григорий помолчал, затем спокойно закончил: – Нельзя нам жить без каких-нибудь увлечений, интересов. А вы, женщины, этого почему-то не понимаете.

– Ну, знаешь, Гриша, я за деловые интересы, а не за те, которые не приносят доходы. Он как заговорённый, для него нет другого дела. Ты отремонтируешь телевизор, утюг, машинку, тебе заплатят, а ему шиш! Пишет всё, пишет, а толку никакого. А если сидит, читает, то к нему лучше не подходи, уткнётся, и не дозовёшься…

– А тебе хочется получить отдачу сразу? Написал – получи деньги? Не знаю, Лена, но я его понимаю. Он старается… Сразу ничего не выйдет. Я сам когда-то и рисовал, и писал, и знаю, что это такое.

– Да, конечно, конечно, я понимаю, что ты хочешь этим сказать. Но из не го художник, ни писатель не выйдет, так все наши говорят. У него нет специального образования!

– Почему? Так нельзя думать. Я хочу дать тебе совет: считайся с его душевными качествами. Нельзя без этого. Скажи, Лариса, он тебя целует, когда уходит на работу? Только ответь честно…

– Нет, – она покраснела.

– А ты бы хотела? Только честно!

– Да!

– А жить с ним ты хочешь? Только честно!

– Как жили, нет, – сказав это, она вспоминала все ссоры, скандалы.

– Гриша, ты может, знаешь: он каждый день последний месяц приходил выпивший. С кем он пил? Он говорил, что сам. Значит, он становится алкоголиком? Только не говори, что по моей вине… – нервно проговорила она.

– Почему? Не обязательно! Однажды мы с ним выпили у меня домашнего виноградного вина.

– Но ты совсем другое дело. А он в последнее время превратился в настоящего алкоголика…

– Стоп, Лариса! А теперь ты рассуди, – прервал он. – Почему у вас так происходит? Я его знаю, по крайне мере, четыре года и не видел, чтобы он напивался. Выходит, что ему несладко живётся у вас? Ты подумай хорошо на этот счёт, как вам жить дальше?

– В тот день я ему сказала: если не перестанет пить, то я уйду от него, если он по-хорошему не бросит… – раздражённо бросила она.

– Расскажи, что там произошло у вас?

– Он пришёл выпивший. А моя мама сказала: «Не хочет дома работать, пусть уходит»!

– Да-а? Лариса, я не могу поверить, чтобы во всём был виноват только Валерка. Я его очень люблю…

– Я это знаю, – вставила жена.

– Это хорошо. Но в жизни не было ещё так, чтобы один был во всём плохой, а другой только хороший.

Наверное, я прерву этот диалог. Но хотел бы добавить вот что: жена хотя и была, по словам Григория, расстроена тем, что он не знал о моём местонахождении, она всё равно сохраняла строгий вид во всё время разговора с ним.

Удалось ли мне в точности передать все оттенки этого диалога, это не столь важно. И нельзя было не заметить её отчуждёние, и даже презрение к тому, что я посмел от неё скрыться. Хорошо это или плохо, мне не всё равно потому, что Лариса выказала себя эмоционально и духовно неразвитой. И мне было досадно, что я её раньше не разглядел. А всему виной моя безоглядная в неё влюблённость, просто я был ею ослеплён. Но меня ещё удивляло и то, зачем она искала Григория, зачем я был ей нужен, если для неё стало всё ясно, что мы с ней не подходим друг другу и психологически и нравственно. Выходит, она до конца меня не постигла и была оскорблена моим поступком. Ведь она убеждена, что от таких женщин, как она, мужчины не уходят. А если я это сделал, то поступил дерзко и неучтиво. И она хотела разобраться, почему я так поступил, не предупредил никого в своих намерениях.

Но тогда я был убеждён, что она мне больше не нужна, так как наступила пора разочарования. Это можно сравнить с ударом грома. И надо навсегда закрыть эту страницу моих с ней отношений, что я уверен, тебе неприятно.

Итак, Вика, жена Григория, пока мы беседовали, приготовила ужин и пригласила к столу. Мы сидели на скамье перед подъездом, и одновременно встали и вошли в дом.

После сытного ужина я поблагодарил своих милых добрых друзей, и стал уверять Григория, что мне надо поспешить домой, так как я предельно волновался о том, что я мог узнать плохого ещё и от матери, и от двоюродного брата. Григорий старался меня успокаивать, дескать, не имеет значения, когда я приду домой: сегодня или завтра утром. К тому же дождь продолжал своё несносное мокрое дело. И я, после недолгих уговоров, согласился переночевать у своих друзей и долго не мог заснуть. Я думал о тебе и полагал, что ты сидишь в своей комнате или за телетайпом. И, наверное, вспоминаешь, как ты говорила, что будешь думать обо мне, а я о тебе. Хотя на самом деле ты шутила: «Ты будешь спать, Валера, и не сможешь обо мне думать». А я тебя уверял, что во сне ещё лучше думается. И только о тебе, милая Вера. И ты не представляешь, как я тебя ценю.

Жаль, что не смог тебе сказать этих слов, когда четыре дня мы были вместе. Да и поверила бы ты, коли была убеждена, что приехал к тебе в состоянии отчаяния и безрассудства. А пройдёт время, и я затоскую по ней и по сыну. Но сейчас мне дико так думать. Хотя нельзя разбрасываться словами любви, не испытывая этого чувства.. И я спрашиваю у себя: неужели и на этот раз ошибаюсь в своих чувствах? Нет, на этот раз ошибаться я не должен, если даже чувствую, как тоска по тебе переполняет всю душу. Конечно, тебя я всесторонне не знаю, но уверен, что твоя душа живая, восприимчивая. Не как у неё холодная и равнодушная. В тебе нет ничего того искусственного, целлофанового, во что обёрнута душа Ларисы. Она себя так оберегает от всех волнений, что кажется манекеном. Но страшно однажды споткнувшись о камень, споткнуться вторично…

Так прошла полубессонная тревожная ночь. Ты не чаешь спросить: а что было дома? Домой я пришёл утром. После вчерашнего дождя в пути было мокро и грязно. Я шёл с портфелем в руке по дороге, грязь прилипала к туфлям. Когда я вошёл в кухонный флигель, мать лежала на кровати после утренней дойки коровы и другой домашней работы. Она уже знала от моей сестры Любаши, что я уехал на стройку в Волгодонск. К моей сестре заходила старшая сестра Лары Тамара.

Но она не понимала, как я мог уехать, когда не выписался в сельсовете, не снялся в военкомате с воинского учёта. И мать вот так лежала и переживала обо мне. Тамара наговорила обо мне разных небылиц, что я замучил Лару неповиновением, и даже советовала ей подать на развод. И тогда она может, встретит достойного человека. Я был бы счастлив, если бы так случилось.

В толковании Тамары, оказывается, я злодей из злодеев, ненавистник из ненавистников. Так что, ты меня остерегайся! Хоть я и шучу, но мне грустно, если это так, что я, будучи с мятежной душой, не способен осчастливить ни одной женщины. Неужели только из-за того, что я избран провидением на стезю сочинителя? Однажды своему начальнику на вопрос, чем занимаюсь, я ответил, что изучаю теорию изящной словесности.

Ну вот, моя дорогая, пока всё. До свидания.

Письмо второе.

7 сентября 1976 года.

Здравствуй Вера! Прошло три дня, я снова хочу поговорить с тобой, не отправляя тебе эти письма. Я даже не знаю, что буду тебе в них рассказывать. Сейчас ко мне пришла мысль, что эти письма хоть и адресованы тебе, но всего лишь являются способом выговориться. Вот уже четвёртый день как я живу дома, хожу на работу. С женой не встречаюсь…

Моя мать знала во всех подробностях мою семейную жизнь, как родственники жены, желая, чтобы я принял уклад их быта и способы добывания средств к существованию, не сопротивлялся, чем она была очень обеспокоена. Но больше моими неопределёнными отношениями с женой. Но я ей говорил, что собираюсь уволиться, развестись и уехать к тебе. И она уже настроилась на то, что здесь я живу временно. Хотя матери очень не хотелось, чтобы я уехал так далеко и жил в чужом городе…

Ты постоянно в моей памяти, я подключаю воображение и вот вижу твоё хорошенькое личико, которое обрамляют длинные белокурые волосы, твои чуть грустные сосредоточенные глаза…

После моего приезда один или два дня стояла солнечная, но ветреная погода. А сейчас установилась тишина и светит солнце, даря своё уже не летнее тепло. Но оно такое сдержанное, спокойное; и солнце мягко касается своими уже не палящими, а умеренными лучами.

Я смотрел на нашу аллею молодых раскидистых и пирамидальных тополей, которая тянется между дорогой и дворами, по всей улице. Воздух пахнет осенним увяданием, созревшей полынью, чередой, репейником и листьями тополей. И чувствуется, как крадётся и уже где-то таится и решает войти, заполнить душу осенняя грусть. Сердце взволнованно бьётся, полное чувств к тебе. Я смотрел на тополиную аллею и думал: вот уже недолго деревьям осталось шелковисто изумрудным шумом радовать душу. Скоро пожелтеет один листик, да, было бы начало, затем вплетётся осенью целая золотая прядь и будет она ронять листву на стылую, сырую землю, поросшую спорышом. От этой мысли у меня сжалось сердце, что проходит время, дни молодости, безмятежные, а порой бесстрастные.

Я входил в наш сад: идёшь по дорожке, а по обе её стороны растёт высокая раскидистая мальва и цветёт розовыми, белыми, красными цветами. Здесь растут абрикосы, вишни, яблони, сливы двух или трёх сортов. Огороды все уже пустые, очищенные от сорной травы и помидорной и картофельной ботвы, чем занимались я и отец. За огородами пустое поле, оно не вспаханное, а только пробированное. И кругом стоит такая мёртвая тишина, будто все прислушиваются друг к другу, свойственная этой умиротворённой поре, которая тоже, как и весна, полна своей неповторимой поэзии. Но эта тишина меня почему-то угнетает, то ли нагоняет тоску, то ли печалью и я не могу себя никак понять. Что я хочу в этом мире? Почему из-за меня мучается жена, которую я разлюбил, но, скорее всего, не любил, а только был кратко влюблён. И эта влюблённость не выдержала испытания бытом, нет, теми чуждыми занятиями, которыми преступно были заражены азартом обогащения родственники жены. Но о них довольно.

И как тотчас сладко становится на душе при мысли о тебе, когда вспомню о тех наших четырёх днях. Неужели я нарочно напускаю на себя сентиментальность, нарочито привожу себя к чувствительности? Может ли такое происходить с такими людьми, как я?

Если я постоянно сомневаюсь в себе, не значит ли это, что я пребываю в вечном поиске любви, в её разгадке?! Я не могу ответить на эти вопросы. Но если я так обо всём чувствую, переживаю и расположен душой к этому, то я обречён быть в своих чувствах непостоянным и ты должна меня остерегаться.

И мне горько и обидно, что я такой, быть может, и мучительно грустить о неведомом, но и спокойным оставаться нельзя, когда ощущаешь полноту жизни. Вот я с тобой разговариваю, делюсь сокровенным. И мне хорошо только от того, что я с тобой мысленно беседую, ничего о себе не утаивая. Я пишу эти слова и чувствую, как ты думаешь обо мне и вспоминаешь наши дни, и тоже со мной мысленно разговариваешь.. Ведь мы на далёком друг от друга расстоянии, но наши сердца близки и мы чувствуем и ощущаем об одном и том же. Я знаю, ты читаешь выписанные из сборников неизвестных мне поэтов.

Если задуматься, то погода влияет на настроение человека и даже решает его судьбу. Последние дни снова пошли мелкие, нетёплые и неласковые дожди. Небо тяжёлое, серое, с плывущими низко серо-чёрными массивными набрякшими влагой тучами. И они такие страшные и зловещие, как рок. И ко мне приходит с предчувствием некоей беды тяжёлая мысль; и давит, давит тряско на мозг, что хочется даже заплакать. Но я стараюсь её отогнать, находясь в полном отключении от всего мира, от политики, искусства, литературы. Меня совершенно не интересуют новости общественной жизни радио и телевидения, газет и то, чем живёт наша большая страна.

Однако я живу собственными впечатлениями от встреч с людьми, от погоды и состоянием природы. Конечно, ты меня прости. Я так ушёл в себя, что не зову тебя по имени. Единственное, что меня радует в моей бренной жизни – это ты…

Уже поздний час, а я не хочу спать. И душу гложет одно желание – разговаривать с тобой. Я ставлю перед собой фотографию с твоим изображением, когда сажусь за стол и первые слова мои к тебе: «Здравствуй…»! И мне кажется, что ты хочешь, чтобы я смотрел на тебя. И я смотрю, и что я вижу: ты начинаешь смущаться.

Но мне твоё смущение нравится, оно отвечает моей эстетике. Я вспоминаю наши с тобой последние часы перед разлукой, ты была очень нарядна. Помнишь, как ты почему-то досадовала, когда мы спешили одеваться в дорогу, чтобы ехать в аэропорт, а у тебя не получалась та причёска, которая тебе нравилась? Но я знаю, что её ты делала для меня. И ты подумала, что она мне не понравится, как и твоя удлинённая облегающая стан чёрная юбка, расшитая по бокам красными цветами, и ты тогда спросила: «Можно мне в этот день надеть её»? И я ответил: «обязательно, непременно, в ней тебе так хорошо». И ты послушно надела белую, крупной вязки кофту, которая плотно облегала твою грудь. И ты была в этом простом наряде нежно-грациозна. Всё подчёркивало твою девичью стройную фигуру. А твои белокурые с золотистым оттенком длинные волосы были причёсаны так, что открывали твой лоб, твоё прелестное лицо, ты стояла передо мной такая вся женственная, чистая. А твои духи пленили меня, и как ты была пленительно прекрасна. Я долго, ты помнишь, как смотрел на тебя не то оттого, что расставался с тобой, не то просто тобой одетой безукоризненно любовался. А ты тогда взяла и смутилась и сказала: «Не надо так рассматривать, а то ещё сглазишь, а я суеверная». И звучал твой смех серебром.

Наверное, в ту минуту ты подумала, что я смотрю на тебя не потому, что хотел тобой любоваться, как произведением искусства, а просто нагло сравнивал тебя с женой, которая, как ты считала, красивая, а вот ты, по твоему замечанию, некрасивая. И вдобавок причисляла себя к безнадёжным перестаркам. А у меня и близко не было такой мысли, ну да, ты старше меня на два года. Но эта разница незаметна…

Завтра мне снова идти на постылую работу. А это так огорчает, что я тут, а ты там, и я так люблю тебя нежно и страстно с тоскою в душе. Я такой чувствительный, что со слезами на глазах в любви ещё ни одной девушке не признавался. Хотя я вообще не признавался, даже жене. Я просто предложил ей замуж за её исполнительность и порядочность, и за то, что она отвечала моему эстетическому вкусу. А с тобой, когда переписывались, ты меня вгоняла в восторг своими пронзительными письмами, полными чувств, тоски, печали и грусти. А для меня не было другого типа девушки, а как только тургеневского. Но в наши дни таких, наверное, уже нет. Но этот идеал так глубоко засел в душу, что я не могу от него отказаться, даже если его и впрямь не существует в жизни. И мне кажется, что как раз ты и отвечаешь этому идеалу. Ох, как я боюсь ошибиться! Но как я радовался каждому твоему письму, наша переписка продолжалась со дня моего увольнения из армии больше двух лет. И оборвалась после встречи с моей будущей женой.

Я поздно подумал: как жаль, что не писал тебе всей правды чувств, которые я тогда к тебе испытывал. Наша переписка имела начало, но не имела своей конечной цели, просто нам было интересно переписываться, играя какие-то надуманные роли. Поэтому мне думалось, мы живём личными жизнями, а переписка как дополнение к ней.

У тебя были молодые люди, а у меня девушки, но мы этой сферы не касались. И думали, что так и будем переписываться, получая от этого эстетическое удовольствие.

Помню, с каким страшным удивлением я читал твои письма и думал: она не знает моей жизни, а всё равно пишет мне, словно кому-то дала обязательства. Но особенно до слёз порой волновали твои стихи. Правда, ты не была их автором, но я любовно называл тебя «моей поэтессой». Твои стихи подсказывали, через чужие строчки ты объяснялась со мной в любви, так я тогда это представлял, но полагал, что это были просто стихи, и ты не можешь меня любить. Для своей души у тебя был мужчина, а я перед ним мальчик и ты стихами с ним забавляешься, я для тебя как полигон твоей любви не ко мне, а к нему.

И всё же, твои стихи я понимал так же, как и ты их, поскольку людей, которые любят поэзию, роднит чистый дух возвышенного и прекрасного. И не более… Эти люди умеют по-настоящему любить. И это право принадлежит только им. Я содрогнусь как от изворотливой лжи, если с нами это будет не так.

Когда мы вспоминаем прошлое ради того, чтобы понять те ошибки, из-за которых не складываются отношения, в настоящей действительности мы хотим больше их не допускать и пытаемся преодолеть те трудности, которые сами и возвели гордынями и обидами.

Но всё равно мы не умеем предугадывать, просчитывать свои поступки, которые должны привести любящих людей к единому пониманию друг друга. Но в жизни это бывает так редко, что многие не задумываются о том, почему они поступили так, а не этак.

И мы не умеем предугадывать те события, которые произойдут с нами в ближайшем будущем. Будем ли мы так любить, как испытали любовь в начале отношений? Будем ли мы чувствовать всю красоту жизни или судьба от нас отвернётся, и мы изменим друг другу, что и приведёт к неминуемому разрыву отношений.

Какие непростые вопросы! Я никогда не верил, что мы можем ошибаться в своих чувствах, точнее, в любимом человеке. Но это происходило точно так, как в моих отношениях с женой.

Менее чем через год после заключения брака я понял, что ошибся в ней. Вначале думал, вот та девушка, которая мне предназначена Богом.

Но я, как и многие люди, тщеславен, завистлив, и пришёл к выводу, что любовь подкрепляется не духовностью, а деньгами. Я не оправдал её надежд. Но она ещё до конца во мне не разочаровалась, от этого её удерживает ребёнок, которому нужен отец. И должен ли я жить с ней только из-за него, и должна ли она жить со мной по этой же причине? Но вот мы живём, я не удовлетворён своей малооплачиваемой работой. Так решило государство, когда оценивало мой труд в сто сорок пять рублей, и плюс к ним ещё доплата.

Выходит, государство, не ведая о том, заставляет людей изворачиваться, воровать, чтобы достойно содержать семью? Но честно можно заработать хорошо, только уехав на Север, однако к такому «подвигу» ради семьи я не готов. Значит, я малодушный, бесхарактерный. А женщины таких не любят, им подавай стойких, волевых бойцов. И остаётся мне вообще отказаться от семьи и жить случайными встречами, но не дай бог, с падшими женщинами. Говорят, если первый раз встретил не свою женщину, то обязательно тебе повезёт со второй. Но я гоню от себя предубеждения и предрассудки, я хочу надеяться, что в тебе я не ошибся.

Всё дальше отдаляются те дни, которые мы проводили вместе и всё ближе тот день, когда я получу расчёт и уеду к тебе. Но тебе не верится, что я решусь на это, так как ты с поразительной мудростью не торопила меня принять твою сторону, хорошо всё обдумать, взвесить, правильно ли я сделаю, если обреку сына на безотцовство.

И тебя понять можно, ты не хочешь оказаться причиной поспешного развода, и как ты говорила, что я и жена ещё не жили отдельно от её родителей. Но она же для меня духовно чужая, это она и сама понимает, как тёща однажды резко сказала: «Вот женился и живи, тебе мы подсказываем, как надо жить. А ты всё стишками забавляешься»!

Неужели она права? Я никак не расстанусь с детством! Но мне было с кем сравнить жену и тогда, и теперь. До того дня, как встретить жену, я должен открыть тебе свою тайну. От того дня как я пришёл из армии и до знакомства с будущей женой, поверишь ли ты, я пробовал встречаться с восемнадцатью девушками. Самое большее с одной бедовой девушкой свидания продолжались до трёх месяцев. С остальными я встречался от недели до двух, трёх, четырёх недель. Из восемнадцати девушек мне памятны лишь три. Если хочешь, я расскажу лишь об одной. Мне она запомнилась искренними чувствами. Её звали Ниной. И что любопытно, она работала в ателье мод «Силуэт» в цеху пошива мужских брюк. В том же ателье, но только в цеху лёгкого женского платья работала моя будущая жена. И до того дня, как нам начать встречаться, я знал её чуть полтора года.

Если плательный цех находился на третьем этаже в противоположном конце, то брючный рядом с мастерской наладчиков и электрослесарей. В мои обязанности входил обход всех цехов ателье, а их было шесть, и в том числе пошивочный цех экспериментальной лаборатории, которая разрабатывала новые модели одежды.

С Ниной я познакомился просто: она обрабатывала брюки на гладильном импортном прессу, который однажды не поднял верхнюю подушку. Нина пришла в мастерскую и позвала меня. Мы спустились на второй этаж, где была прессовая, в этой комнате, кроме чехословацкого пресса, стоял ещё отпариватель и на кронштейне прикреплена электрощётка. Здесь также стояли два манекена, на которых обрабатывали пальто, пиджаки отпаркой и очищали изделия от швейного мусора. Пока я занимался прессом, открыв электропанель, Нина стояла рядом или прислонялась к подоконнику. Занимаясь прозвонкой прибором электросхем, я не упускал случая поговорить с привлекательной девушкой. Она была с рыжеватыми, длинными подобранными на затылке волосам, симпатичная, небольшой прямой носик, серые ясные глаза, под которыми собрались веснушки. Нина была по-спортивному крепко сложена, стройная фигура, талия, полные ножки. Ей было восемнадцать лет, она говорила быстро, что казалось, постоянно волновалась. В своём портфеле я всегда носил какую-нибудь книгу и в свободное время читал. Нина и застала меня за книгой. И вот, когда я узнал, что она приехала из Краснодарского края (жила в какой-то станице) поступать в политехнический институт, но по конкурсу не прошла. И поступила ученицей в ателье. За год освоила дело портнихи и теперь собиралась поступать в текстильный техникум. Мы заговорили о литературе, она оказалась начитанной, узнала о моих планах связать себя с журналистикой, что пробую писать. Это её заинтересовало, и мы перешли на молодёжные темы.

Я тогда был пылким романтиком, увлекался не одной поэзией, но и философией, верил в любовь. До этого духовного сближения с Ниной, у меня были романы с несколькими девушками. Люде Р. было, как и моей сестре, пятнадцать лет. Но скоро я узнал, что, кроме танцев и других развлечений, её ничто серьёзно не интересовало, и я с ней распрощался. После неё я встречался с Ниной, у которой были густые волнистые тёмно-русые волосы. Она училась в кулинарном училище в Ревуте, жила в соседнем посёлке Ключевом, Нина оказалась не эрудированной, приземлённой, и как я представил, что она скоро превратится в простую, извини, бабу, а мне такая не нужна и я больше не стал к ней приходить.