Читать книгу: «Здесь люди живут. Повести и рассказы», страница 4

Большая это сила, когда всем миром. Подхватилась стройка. Двое-трое – не один, и каждый со своим умением. А кто без умения, тот или большой бак под воду со своего огорода к освящённому фундаменту переправлял. Или хоть какую-никакую верёвку с крючком, на которой по осени вёдра с картошкой в погреб спускают. А тут наоборот – снизу вверх, раствор на стены тянуть. Каждый участвовал. Даже категорический протест Анны Вильгельмовны совсем потерял силу, сменился солидарностью, а борщи получались наваристее, чем прежде. И порции мяса в мужниной тарелке увеличились вдвое.

– Давай, Серёж, добавки, ещё тарелочку. Силы тебе нужны, похудел последнее время, гляди, с лица сошёл.

– Вот и хорошо, давно хотел килограмм двадцать сбросить. Заодно всё вышло, стройка вместо диеты.

– Ещё ж и котёл газовый покупать. Газ-то уж на нашей улице к домам подводят. Пустят осенью.

– Всё успеем, не переживай. А на стройке я не устаю, в радость работа такая. Даже петь охота. Налей, налей ещё тарелку, борщ у тебя – песня с припевом.

Анна Вильгельмовна зарделась и, довольная, налила, что называется, с горкой.

Никаким приказом не поднять людей строить так вольно, с сердцем, легко, как строили свою часовенку деревенские жители. Красным кирпичом облицованная, ладная, желанная, к концу сентября поднялась она до вершинки. От стен убрали леса и со дня на день ждали из города маковку с крестом.

И день настал – прозрачный, безветренный, с ярко-синим небом. Купол приехал на маленьком грузовичке. И сам он выглядел совсем небольшим. Давным-давно, однако, не случалось в деревне ничего большего, чем этот приезд.

– Сияет-то, точно золотой! – чувствовали радость люди и улыбались.

– Металл такой, под золото спецом, – объяснял ответственный за изготовление маковки с крестом Володька Егоров. – Щас наверх подымут, так с высоты натурально всё золотым будет выглядеть.

Приехал и батюшка, тот же, что в мае благословил строительство и освятил фундамент. Привёз в дар небольшую икону Николы Чудотворца:

– Вашей часовне с именем его, примите.

Икону взяла бабушка Лазарева. Священник освятил вершинку, и кран поднял её. Она проплыла полукругом над запрокинутыми лицами, сверкнула на солнце золотым боком и опустилась на конус часовни. Двое рабочих в строительной люльке приняли купол, установили и закрепили.

– Ура! – закричал народ. Ребятишки прыгали, хлопали в ладоши и дурачились, а старушки крестились и кланялись.

– Да поможет нам сей храм в молитвах наших приобщиться к великому единому свету, – кропил святой водой красные стены батюшка. – От сердец ваших – дар искренний, открыты они и доступны благодати… – не торопился, не жалел он времени, долго святил часовню снаружи, долго святил внутри. И всё говорил, говорил, говорил. Из часовни снова вышел к людям. – Да поможет вам храм в единении, как вы трудом единым создали его. Да объединит он вас в главном – служении Богу и отечеству. Здоровья тела и духа вам в вере православной…

– А побрызгайте на меня, – снова, как в прошлый раз, подставляла весёлые лица ребятня, когда священник, закончив обряд, пошёл к машине.

И он кропил, кропил всех и сам радовался не меньше ребятишек.

– Святой отец, – встал вдруг перед ним Сергей Сыскин, – а покрестите меня… прям вот здесь… прям щас, а…

– И меня, – встал рядом Александр Игонин.

– Неправильно это будет, – ответил им священник, – так вот, сразу. Подготовиться человек должен: исповедаться, молитвы прочесть…

– Так вот она, моя исповедь, – кивнул на часовню Сергей, – и молитвы мои – в ней же.

– Ага, – поддакнул Александр.

– Да, тоже верно, – улыбнулся батюшка. – Но… так и купели здесь нет. Без купели-то как?

– А это чем не купель? – шагнул Сыскин к большому металлическому баку, в котором во время строительства держали воду. – В нём, если на дно на колени встать, то вода до горла достанет.

– Так пустой он…

– О-о, это мы мигом, вы только скажите. Река у нас тут рядом.

– Холодна уже вода в реке.

– Ничего, нам такая в самый раз. Ну, так как, святой отец?

– Что ж, коли так, то уж и мне было бы неправильно не поддержать вас в стремлении вашем. Давайте готовиться. Мне потом в соседней деревне женщину неподвижную крестить, так с собой у меня всё.

– Вот спасибо! – засуетился Сергей. – Мужики, давай, скопом! Мы щас мигом…

Через пару минут все подходящие вёдра из ближних домов зачерпнули речной воды и понеслись от берега к храму. И ещё раз, и ещё… – вот уже и полон строительный бак.

– Никогда не видел такого, – дивился и радовался батюшка, надевая белые рукава. – Праздник, воистину праздник.

– Всё, святой отец, наполнили, – подошёл запыхавшийся Сергей. – Вы скажите, что ещё нужно?

– Немного надобно: крестики нательные и белые рубахи, вот и всё.

– У меня есть.

– И у меня, – поставил вёдра Александр.

– Попросите родных своих, чтобы принесли их сюда, – приблизился к наполненному речной водой баку священник. – А покажите-ка, люди добрые, где солнце всходит.

– Там… там… – наперебой стали показывать деревенские жители, – за часовней как раз, в той стороне.

– Вот, значит, там и надо зажечь нам три свечи. Есть ли кто желающие держать их?

– Я, я подержу, – поспешила назваться, чтобы не опередили, старушка Лазарева.

Второй подошла взять свечу ещё одна старушка. А третьим вызвался Иван Логин:

– Давайте мне. Я с Саниным протезом, считай, ходить заново начал. Так я для него не только свечку, я для него хошь костёр в руках держать буду.

– Стоять-то долго, устанешь, – крикнули из толпы.

– Ничё, я уж обучился, выстою.

– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, – начал батюшка, – ныне и присно и во веки веков. Аминь.

И зажёг три свечи, и кадил купель, и трижды крестил в ней воду.

– Крещается раб Божий Сергей во имя Отца, – голова Сергея погрузилась в воду под ладонью священника в первый раз. – Аминь. И Сына, – погрузилась во второй. – Аминь. И Святаго Духа, – погрузилась в третий. – Аминь.

Следом погрузился в купель Александр. Потом стояли они рядом – в белых рубахах, с крестиками на груди, помазанные елеем.

– Как чисто мне! – подняв руки вверх, пытался вдохнуть, вобрать в себя синее осеннее небо Сергей. – Как чисто мне!

Александр тоже смотрел в небо и дышал им, дышал, дышал…

– А как же ваша часовня в холода обогреваться будет? – перед отъездом спросил батюшка.

– Не сомневайтесь, святой отец, – улыбнулся с прищуром Сергей, – будет тепло в нашей часовенке.

Не по сезону удивительно тёплая погода продержалась ещё неделю, и холод взял своё. Небо в один день выцвело. В резких порывах ветра летели вперемежку ржавые умершие листья и первый снег. Люди поёжились и включили в домах отопление.

– Красота с газом! – радовалась деревня важному новшеству. – Ни угля тебе не надо, ни дров, ни золу выгребать. Нажал кнопку на котле, повернул ручку – и вся забота. Топится круглые сутки, только посматривай. Так и горячая вода ж ещё вдобавок! Красота!

А в часовне не было ни батарей, ни обогревателя, ни хоть какой-нибудь печурки. Но неведомо откуда идущее тепло согревало её не меньше, чем отопление жилые деревенские дома.

– Серёг, – допытывался удивлённый народ, – ты скажи, как такое может быть? Чё ты такое придумал?

– Да ничё я не придумал, – пожимал плечами и хитро посмеивался Сергей. – Я ж говорю: чудо.

И только Володька Егоров (ну, и Анна Вильгельмовна, конечно) знал про фокус друга с тёплым полом. Но на людях об этом ничего не говорил.

«Здорово Серёга придумал, – думал он. – И пусть оно живёт, наше маленькое чудо. И пусть все так и представляют, что само собой в часовне тепло берётся. Есть теперь где согреться людям и душой, и телом. И хорошо это».

Берег острых камней

Волны, волны, волны… Сутки, месяц, год, год за годом, всю жизнь – волны, волны, волны… Издалека, всевластные, подмяв под свои валы полмира, докатывались они сюда, холодные шеренги в чёрных мундирах. Докатывались и бросались без секунды раздумий на скалы. Бросались и гибли, ничего не оставляя от себя, кроме пены, которая вскипала и дыбилась, как седой песец, на шее склонившегося к воде каменного чёрта. Выгнув корявый хребет, развернув крутые плечи, гранитный исполин, казалось, пытался обхватить бесконечными ручищами и поднять над землёй всю морскую лохань. Он надменно смотрел на ревущее, набегающее на него войско. Следом за погибшей шла новая шеренга – и новый песец истлевал на шершавой шкуре безразличного ко всему победителя. Безумные волны… На этой сокрушающей их грани они разом теряли могущество и безраздельную власть, а на трон восходил другой властитель – серый камень.

Между скалистым берегом и темнеющей вдали кромкой леса тянулась на десяток километров вдоль моря каменная пустошь. Здесь занимала она свою часть мира и имела название – Каменный башмак. Неподвижная, немая, безлюдная пустошь имела, под стать имени, ещё и самый скверный характер: каждый камень на её пространстве был очерчен множеством острых граней. Словно точильщик из неведомого параллельного мира, где иные представления о пользе и целесообразности, перепутав свой и наш миры, тысячи лет невидимым приходил сюда с наждачным кругом и старательно затачивал каменные грани. И заточил. На свет явился Каменный башмак – хмурый, враждебный всем берег острых камней. Свободный берег, с богатым морем и таёжными кладовыми – приходи, бери, обживайся. Но примерить на себя башмак желающих не находилось. Зачем маяться и ноги в дикой глухомани сбивать, когда вокруг обжитых удобных мест хватает? Заскочить сюда поживиться, а потом добычу домой утащить – другое дело, таких желающих много. А корни в мёртвый камень пытаться пустить – это уж увольте.

В уже далёкое теперь советское время на лесной быстрой речке с каменистым дном, впадающей у края пустоши в море, жил в рубленой избушке лесник. Неприхотливый, с несложившейся личной жизнью, небольшой бородатый мужичок, имел он в своём хозяйстве собаку, двустволку с потёртым прикладом и лодку с мотором. Очень просилась в пару к названию данного места фамилия мужичка – Сапог. Может, сказать для смеха, поэтому и находил он общий язык с Каменным башмаком. Скудно, просто, без поклонов, но соседствовали как-то. Местным охотникам лесник не мешал. Они жили так, как жили в этих далёких местах уже сто лет. В тихие дни Сапог на казённом моторе ходил краем моря в посёлок прикупить провизии и водки. Возвращался, садился в пустой избёнке и заливал горькими стаканами жизненную нескладуху. Напившись, выбирался в сумерках на острые камни и с руганью палил из ружья во все стороны света. Так жизнь его потихоньку шла. А в конце мутных девяностых лесник исчез, бесследно, навсегда, вместе с собакой и ружьём. Ружьё списали, лодку отогнали в посёлок, Сапога забыли. Избушка осталась бесхозной на лесной речке, как тёмный бугор рядом с серыми камнями. Лет десять пустовала.

В родной посёлок Андрей Рубцов вернулся почти инкогнито. Десятилетним мальчишкой уехал отсюда с родителями в сторону Москвы (отец быстро продвигался по партийной линии), и вот, теперь вернулся, уже Андреем Петровичем, пятидесятилетним крупным бородатым мужчиной. Он словно прятался за разросшуюся чёрную бороду. Словно раньше никогда не носил её, а теперь отпустил специально, чтобы спрятать своё прежде безбородое лицо. И осанка Рубцова совсем не шла к разбухшему от вещей рюкзаку за плечами, с которым прибыл он в посёлок. Ему бы в самый раз добротный кожаный директорский портфель в руки подошёл. Но появился Андрей Петрович Рубцов в родных местах именно таким: в надвинутой на глаза серенькой кепке, в потёртой ветровке цвета хаки, в кирзовых сапогах и с большим рюкзаком на спине. На плече висело убранное в чехол ружьё. А за руку Андрей Петрович держал девочку лет пяти-шести. В синем берете, красном пальто и красных резиновых сапожках, жалась она к единственному родному ей человеку в этом совершенно незнакомом и чужом мире.

Совершенно инкогнито вернуться всё же не получилось.

– И вы, значит, к нам на жительство? – принял их в администрации глава посёлка, Алексей Иванович Галкин.

– Да, – коротко ответил Рубцов, прячась за чёрную бороду и серый козырёк кепки.

– А скажите, бывали вы прежде в наших краях? – пытался, напротив, всмотреться в лицо приезжего Галкин.

– Нет, – без охоты чеканил односложные ответы гость.

– И родственники ваши никакие Рубцовы у нас тут не жили никогда?

– Нет.

– Ага, значит, нет. Ну, а чего ж именно к нам? Посоветовал, что ль, кто? – не отставал Галкин.

– Да нет, так, красиво у вас тут.

– Это так, это так, красиво у нас. Ну, а жить-то где будете? С жильём-то туго у нас. Ежели на постой кто пустит…

– Я слышал, избушка лесника у вас давно пустует, – перебил главу и на секунду выглянул из-под серого козырька приезжий.

– Есть такая, есть, – поймал колючий взгляд чёрных глаз Алексей Иванович. – А кто ж вам сказал про неё?

– Сказали.

– Она, конечно, бесхозная, но запущена давно, нежилая. Как там печка? Как окно? Никто ж не смотрел сто лет. И стоит далеко, за каменной пустошью. Зачем вам туда с девочкой? Лучше по посёлку поспрошайте. Тут и море – вот оно, и берег хороший, галька мелкая, песок. А там камни такие, что к морю не подойти…

– И ещё… Мне бы машину у местных купить. Посоветуете кого-нибудь?

– Да вон, Пашка Крикунов «Ниву» продаёт. Вполне нормальная машинёшка, рабочая, и отдаст недорого. Прямо по улице, по правой стороне, зелёная крыша, – махнул на окно Галкин. – Только на камни всё же не лезьте. Острые они, не живёт там никто.

– Спасибо за подсказку, – поднялся со стула и повернулся к выходу Рубцов, – пойдём, внучка.

– А родители-то у внучки где? – спросил вслед Алексей Иванович.

– Далеко, – не оборачиваясь, ответил бородач, – одни мы.

И они вышли.

– Э-э, нет, дорогой, так не бывает, – уставился на закрывшуюся за гостями дверь глава администрации, – чтобы сразу столько совпадений. И Рубцов ты, и Андрей, и отца твоего, как у нашего Андрейки, тоже Петром звали… И к нам именно заявился со всеми этими совпадениями… – Галкин перевёл взгляд на окно, в котором видны были уходящие по улице мужчина и девочка. – Не бывает так. Андрейка ты и есть, одноклассник мой, хошь и бородатый теперь. А что лицо своё за бородой прячешь, так то уж другой вопрос. Видать, втайне тебе побыть надобно.

А через пару часов в администрацию пришёл Пашка Крикунов.

– Иваныч, здорова! – заулыбался с порога.

– Здоров, здоров, да здоровей видали.

– Ну, чё, спасибо тебе пришёл сказать за покупателя, – протянул руку Пашка, – держи краба. Ты где такого откопал?

– Какого такого?

– Так он не торговался даже. Сколь попросил, столь и дал. Я ему с такой радости и запчасти, какие были, все загрузил, и бензина бак залил.

– Ну, значит, с такой радости ещё и пузырь с тебя. Вишь, какого клиента хорошего тебе подогнал.

– Да не вопрос, пошли, раздавим, время как раз – обед. А он откуда взялся-то, клиент этот? Знакомый твой, что ль?

– Да так, не пойму пока. Может, и знакомый.

– Во, блин, странности. Ну, не хошь, не говори, – Пашка присел на стул. – Но колючий он, мужик этот, прям заметно. Озирается всё, как словно опасается кого. Я его так просто спрашиваю, чё за винтарь у тебя, расчехли, покажь. А он, ты прикинь, рыкнул на меня: «Не твоё дело». Ты понял? Вот чё он, а?

– Да хрен его знает, чё он?! – вспылил Галкин. – Пошли, давай, пузырь раздавим!

– Ну, так я и говорю, пошли.

Они пошли к Крикунову, расположились там и за житейскими разговорами налегли на самогон.

«Всё им расскажи да покажи, – мысленно ворчал Рубцов, загружая в «Ниву» купленные в поселковом магазине продукты, кастрюли, топор, лопату и другие необходимые для предстоящей жизни в избушке отшельника вещи. – Своими делами меньше интересуются, чем чужими. А Лёшка-то, одноклассничек, меня, кажется, узнал. Это плохо…»

– Деда, мы сейчас в наш домик поедем? – спросила внучка. Она стояла рядом с машиной.

– Да, Анечка, сейчас в наш домик поедем. Вот сложу всё в машину, и сразу поедем. Ты забирайся на сиденье. Давай подсажу.

Собрались. Выехали в час. От посёлка до избушки лесной дорогой километров двадцать. Близко, казалось бы, и день впереди длинный. Но середина мая в этих краях – ещё далеко не лето, ночью в воздух возвращается минус. «Как там печка? Как окно?» – помнил слова Галкина Андрей Петрович и гнал машину к каменной пустоши. Думалось: «Сейчас пока всё обсмотрю, пока исправить может что придётся, пока мало-мальски порядок наведу, уж сумерки подступят. Успеть бы ещё до ночи-то».

Дорога вела от посёлка до Каменного башмака, как раз до заброшенной избушки. Потом поворачивала и вдоль речки уходила в таёжную глушь. Повезло, время не разрушило бревенчатую постройку, даже нижние звенья у неё не подгнили. И листы жести на крыше, покрашенные когда-то суриком, хоть и покрылись сплошь ржавчиной, но ни в одном месте не продырявились. Стёкла в двойных рамах тоже уцелели. Это понятно: ребятишки без взрослых тут оказаться не могли, а взрослым без причины стёкла бить… Зачем? Да никто здесь давно и не жил подолгу. По всему видно. Так, мимоходом если.

– Вот, Аня, это и есть тот домик, где мы будем жить, – вынул из петли державшую скобу проволочку Рубцов и открыл скрипнувшую дверь. – Давай посмотрим его.

– В нём темно и страшно, – остановилась на пороге девочка.

– Не бойся, Анечка. Мы с тобой сейчас зажжём лампу, наведём порядок, и все страхи уйдут вместе с темнотой и пылью. А вечером мы затопим печь. Побудь пока на улке, рядом с дверью тут.

Андрей Петрович вынес из избушки какой-то облезлый, но ещё крепкий стул, смахнул с сиденья пыль и усадил на него внучку. И взялся наводить порядок: выбрасывал прочь старое залежалое тряпьё, бегал с ведром к речке за чистой водой, прометал, мыл, чистил, расставлял… И за пару часов управился. Избушка изнутри просветлела, задышала, словно реанимация вернула её к жизни.

– Ну вот, Анечка, – вышел за внучкой Рубцов, – теперь заходи, теперь чисто тут. Лампу мы с тобой вместе засветим.

– А кто здесь раньше жил?

– Совсем раньше, очень давно, жил лесник, а потом никто не жил. Много лет никто не жил. Теперь вот мы пришли жить. Неплохо же здесь, правда?

– А мама с папой приедут сюда, когда вернутся из другой страны?

– Мама с папой… – сбился Андрей Петрович, – мама с папой… они обязательно когда-нибудь вернутся. Только я ещё не знаю, когда. А пока мы поживём здесь с тобой вдвоём.

– Но тут ни одной моей подружки нет. Тут никого нет. Одни камни. С кем мне тут дружить и играть?

– Ну, игры мы с тобой придумаем, – подвёл Рубцов Аню к сбитому из досок столу. А сейчас давай мы фитилёк в лампе зажжём. Видишь, сумеречно уже, а нам ещё печку надо затопить и поужинать. Ты же голодная у меня. Голодная?

– Да.

– Ну, так вот.

На столе засветилась лампа. Оказавшиеся у металлической печурки толстые сухие ветки отправились в топку.

– На сегодня их хватит, а завтра видно будет, – Андрей Петрович прикрыл поддувало, пытаясь сдержать быстро поднявшийся огонь. Но бесполезно, печь загудела, уничтожая дрова. – Ладно, пусть гудит, успеет нагреть. Чуть позже трубу прикрою, до утра избушка не выстынет. Стены тёплые, зимние.

Вскипятили воду, сели ужинать: хлеб, консервы, «сгущёнка» прямо из банки, печенье. От нагревшей избу печки, от горячего чая разомлели, лицо у Ани раскраснелось. Постоянный недосып нескольких последних, проведённых в дороге дней напустил липкую сонливость. Андрей Петрович расстелил на голом лежаке новый матрац.

– Всё, Анечка, давай-ка ко сну, глазки у тебя уже закрываются. Вот простынка чистая и наволочка на подушку. Плед твой любимый.

Внучка уснула сразу, едва легла. Рубцов посмотрел в потемневшее оконце, походил по избе. «Завтра надо в посёлке строганого тёса досок двадцать купить. Второй лежак сделаю, полки, что-нибудь поправлю, пригодятся». Он взял ружьё, которое так хотел посмотреть Пашка Крикунов, снял чехол – и в руках оказалась винтовка. Такая могла бы послужить снайперу армейского спецназа или матёрому киллеру. Отдельно в футляре хранился оптический прицел. «Хоть бы не пригодилось всё это. Хоть бы не нашли нас здесь». Андрей Петрович бросил на пол куртку, пристроил вместо подушки наполовину опустевший рюкзак и лёг, положив рядом с собой винтовку. С одной стороны от него спала на лежаке внучка, с другой – вытянулась вдоль тела тонкая, стройная, холодная, чернёная охраняющая смерть. «Надо бы на окно какую-нибудь решётку придумать», – прошла в сознании последняя мысль, и он уснул.

Как хорошо видна под лунным светом каменная пустошь. Каждый камень отчётливо прорисован. Они лежат плотно друг к другу. Так лежат моржи на морском побережье. Да-да, моржи, большие, вытянутые, с острыми, зазубренными бивнями. Бескрайнее лежбище каменных моржей. И они никого не пропустят, никто не подберётся к избушке. Они – его друзья, они – свои. А вдалеке над каменными тушами поднялась вдруг громадная медвежья голова – чёрная, мохнатая, с маленькими глазками и открытой красной клыкастой пастью башка. Она осмотрелась и сразу увидела Андрея Петровича. Казалось, она для того только и появилась, чтобы увидеть его. Красная пасть раскрылась ещё больше и загромыхала раскатистым хохотом, радуясь встрече. «Он – мой друг, этот медведь. Он свой, как эти каменные моржи. И он ещё придёт, он снова придёт…»

Рубцов проснулся. Над Каменным башмаком висела гроза. Каменные моржи купались в потоках льющейся с неба воды, и гром крутыми кулаками бил в металлическую крышу избушки. «Медведь смеётся», – вспомнился сон.

Скоро гроза ушла дальше, в тайгу. На краю неба тучи расступились, и даже выглянуло солнце. И каменные моржи подставили серые бока под оранжевые лучи. Аня всё спала. Андрей Петрович убрал винтовку в чехол и присел на край лежака.

– Анечка, пора просыпаться, светло уже совсем. Гроза была, а мы и не слышали. Как спалось? Что снилось?

– Мне снилось, что мама и папа приехали сюда к нам, а острые камни их не пропускают. Они не знают, где тропинка, и из-за этого стоят далеко и не могут к избушке подойти. И я испугалась, что они так и уедут обратно без меня.

– Это только во сне всё, Анюта. А когда они по-настоящему приедут, то подъедут по дороге и подойдут к избушке по тропинке, как мы с тобой.

– А когда они по-настоящему приедут?

– Потом, Аня, потом приедут, – отвёл глаза Андрей Петрович. – Ну, поднимайся, дел у нас с тобой сегодня очень много. Ты у меня теперь первая помощница. И единственная, вдвоём нам с тобой хозяйствовать предстоит. В посёлок надо съездить – досок купить, ещё кое-что. Потом дровами надо запастись, хотя бы на пару дней. Словом, пора вставать. Сейчас позавтракаем и поедем.

На завтрак пили сок. Снова ели консервы, печенье. Ничего, подзаправились. Андрей Петрович снял размеры с окна, прихватил винтовку, и «Нива» покатила в посёлок.

– Ишь, бирюк нелюдимый, – сразу заметил поселковый народ бородатого новосёла с маленькой девочкой, – не взглянет, не кивнёт. И забрался-то куда! Аж на каменную пустошь! Да с ребёнком! Нет, не просто так. Видать, прячется от кого, – пошла молва.

А Рубцов для полного своего спокойствия и вовсе бы стал невидимым. Но никуда не денешься, общаться приходилось.

– Почём обрезной тёс? – спросил у мужиков на лесопилке Андрей Петрович.

– Деньгами, или натурпродукт имеется? – невозмутимо уточнили мужики.

– А вам как лучше?

– Да не худо бы остограммиться народонаселению, – сказал пильщик с опухшим лицом. Два других пильщика, тоже с опухшими лицами, согласно поддакнули.

– И сколько же вам надобно за двадцать двухметровых досок?

– Возьми у Трусихи три флакона – в самый раз будет. А мы тебе прям щас двадцать досок организуем.

– И где её искать, вашу Трусиху?

– Трусиху-то… А вон, от леса первая улица, дом с красным петухом на коньке. Не спутаешь.

– Так может, в магазине проще взять, нормальную?

– Не-не, у ней самая нормальная, градусов на десять нормальней магазинной.

– А продаст незнакомому-то?

– Продаст, она у нас под прикрытием.

– Ну, договорились, я поехал.

– Давай, давай, – подхватились воодушевлённые внезапно возникшей близкой пьянкой пильщики, – привози. Мы тебе за час и напилим, и на рубанке пропустим. Ты привози.

– Только сначала работа, потом расчёт.

– Само собой, мы уже пилим…

Мужики справились. Через час сосновые струганые доски погрузили на багажник «Нивы».

– А ты чё в Каменный башмак забрался? – приняв первую дозу, спросил вдруг самый разговорчивый пильщик. – Вот приедет к тебе кто-нибудь, так и не найдёт. Прячешься что ль от кого?

Рубцов в это время заканчивал привязывать к багажнику доски и от вопроса так сильно вздрогнул, будто кто-то толкнул его в спину. Лицо под чёрной бородой дёрнулось. Он молча забрался в машину и надавил на газ.

– Смотри, как нервничает, – проводили взглядом «Ниву» мужики. – Значит, правда прячется. Точно, точно, и девчонку прячет.

«Да что же им всем надо?! – резал на скорости колёсами частые лужи Рубцов. – Что они носы свои суют?! Как будто вынюхивают!» У мастерских, у слесарки, остановился.

– Привет, мужики, – вошёл в небольшое прокуренное помещение.

– Привет, – ответил один из слесарей, а второй молча кивнул.

– У вас сварка есть? Мне бы решётку на окно сварить, простую, из прутьев, по размеру.

– Это можно, сварка есть. Только прут у нас очень толстый, некрасиво получится.

– Это ничего, это даже лучше, что толстый. А за работу у меня вот… – Рубцов поставил на столик две бутылки самогона. Он купил у Трусихи не три, а пять бутылок.

Ещё через час на багажник поверх досок легла тяжёлая, прочная решётка.

– Никак, от медведя хочешь охраниться? – спросил напоследок помогший затянуть на поклаже верёвку слесарь.

– Может, и от медведя, – буркнул Андрей Петрович и снова надавил на газ.

«От людей бы охраниться, – думал он, уезжая от мастерской к продуктовому магазину, – следопыты. Но решётку-то прочную сварили, такая и медведя выдержит». У магазина «Нива» остановилась.

– Пойдём, Анечка, нам с тобой много чего купить надо.

– Деда, можно, я на улке подожду?

– А чего ж так? Пойдём, конфет себе выберешь.

– Ты сам купи, а я на улке подожду. У меня голова маленько болит.

– Ну вот, этого ещё не хватало.

– Я побуду на улке, и всё пройдёт.

– Ну, ладно, жди меня здесь. Только из машины не выходи, на сиденье сиди. Я окна приоткрытыми оставлю. Не выходи из машины.

– Ладно.

Андрей Петрович отправился в магазин, а когда через пятнадцать минут вышел из него с двумя полными пакетами, увидел на улице совсем не то, что ожидал: Аня стояла у распахнутой дверцы «Нивы» и разговаривала с какой-то женщиной. Девочка, на вид ровесница Ани, выглядывала из-за длинной, серой женской юбки. Смуглая, худая, похожая на подтаявшую церковную свечу незнакомка о чём-то расспрашивала Аню.

– И чё, ты только с дедом здесь? – приближаясь, расслышал Рубцов. – А родители твои где?

– Они в другую страну уехали, но скоро приедут. А как тебя зовут? – спросила Аня у девочки.

– Наташа, – ответила та, выступив из-за материной юбки.

– А меня Аня. А какая у тебя кукла? С длинными волосами или короткими?

– Никакой.

– Почему? Давай, я тебе одну подарю. У меня две.

– Давай…

– Аня, – приблизился к ним Андрей Петрович, – ты почему вышла из машины?

– Меня тётенька позвала.

– А я что тебе говорил?! – повысил он голос, едва сдерживая раздражённый крик.

– Не гневайся, бородач, – приняла на себя его окрик женщина. Иссохшая до худобы болезненной, с серым лицом и горячечными глазами, выдыхала она такой многослойный и мерзкий перегар, что Рубцов отшатнулся. – Меня Марьей Худорожкиной зовут, а тебя как? – попыталась познакомиться женщина, но в ответ услышала молчание. – Внучка у тебя общительная, а ты какой-то нет. Дай пару сотен на опохмелье, не обеднеешь поди. Дом у тебя далеко большой, богатый, а ты сюда в избушку никудышную на отшибе приехал. Это зачем? Прячешься от кого? Или прячешь чего? Может, клад у тебя припрятан?

Женщина то хмурилась, то кривила в улыбке тонкие синеватые губы. И от постоянно меняющегося выражения её лица, от болезненно горящих глаз Андрею Петровичу казалось, что она знает про него всё, что она вообще всё знает, и даже уже знает, что такое смерть. Он молча положил пакеты в машину, посадил на сиденье Аню, сунул в руку женщине две сотни, сел за руль и газанул так, что встречная лужа под колёсами превратилась в миллиарды брызг.

– Вот-вот, бородач, – хрипло засмеялась вслед незнакомка, – верно про тебя говорю, прячешь ты что-то в избушке.

А Рубцов в лихорадочной гонке давил на лесной дороге лужи.

«Бред! Бред! Бред! Что она, ясновидящая?! Да нет конечно, обыкновенная алкашка, наговорила, что в голову взбрело. Но откуда она знает…»

– Аня, что ты им рассказала, этой тёте с девочкой?

– Я сказала, что у нас далеко-далеко отсюда большой дом и что мама с папой уехали в другую страну. А больше я ничего не говорила.

– Я же просил тебя ни с кем не разговаривать, а ты!

– Мы больше никогда ни с кем не будем разговаривать? Только вдвоём будем разговаривать?

Рубцов ничего не ответил. Он гнал и гнал «Ниву» к избушке.

«Подальше от этой пьяной дуры… Надо успокоиться…»

Приехали. Пошли от дороги по тропинке к избушке.

«Надо и тропинку камнями покрыть, всё вокруг жилья надо каменными моржами обложить, чтобы никто не мог подобраться. Все лезут, все вынюхивают, все уже что-то знают. Так и наведут… Нет, обязательно надо на тропинку с пустоши камней натаскать, всё перекрыть. Сами приспособимся как-нибудь…»

Они пообедали.

– Сейчас мы пойдём с тобой, пособираем краем леса дрова. Наберём на два-три дня, чтоб за каждой веткой не бегать. Ты будешь которые потоньше собирать, а я – которые потолще, вот и наберём.

Они отправились. Идти было близко, а ветки собирать оказалось совсем не трудно. Их валялось множество. По краю лес ещё не загущен, в нём светло. И Ане казалось, что она гуляет в городском парке, только здесь он очень большой, и деревья в нём растут другие. Громко перекликались птицы. Река, переполненная талыми водами, пела свою стремительную, шумную, искрящуюся песню. Белка, распушив хвост, метнулась рыжей стрелкой по янтарным чешуйкам на стволе огромной сосны и исчезла в ветвях. Аня первый раз за всю эту поездку с дедом радовалась. Сюда бы ещё маму и папу, сюда бы ещё её подружек…

Из глубины лесной чащобы донёсся вдруг басовитый звериный рёв.

– Кто это, деда? – испугалась девочка. – Медведь?

– Пойдём, Анечка, пойдём, – повернул к избушке Андрей Петрович, – хватит нам уже дров и на сегодня, и на завтра. Ты не бойся, это далеко где-то, не здесь. Тайга-то большая. Пойдём к избушке, пойдём.

И в тот день вечером Рубцов поставил на окно прочную решётку из толстых прутьев. Приколотил на распор длинными гвоздями – надёжно. Аня сидела в избушке, смотрела в оконце и видела, как лес и речка отделяются от неё железными квадратиками.