Читать книгу: «Путь пса», страница 2

Бом! Бом! Бом!

Кризис среднего возраста Пётр переживал очень тяжело. Он чувствовал, что жизнь его попала в капкан: перспектив – ноль, здоровье – так себе, желаний – никаких, кроме раздирающего в клочья сексуального влечения. И эта напасть, как у многих катящихся к закату людей, была по-подростковому кипящей и безысходной. Как-то раз, увидев на улице молодую красивую женщину, годящуюся ему в дочери, Пётр так сильно расстроился, что с трудом сдержал слёзы. Вечером дома наедине с собой он всё-таки расплакался горючими слезами. А красавице, разумеется, было наплевать на этого додика. Она его вообще не заметила.

С какого-то момента жизнь стала представляться Петру цельной и коротенькой, словно замусоленный бычок, найденный на тротуаре. Умозрительно она легко умещалась на ладони – от раннего детства до дешёвого гробика, обитого малиновой тряпкой. А когда-то жизнь казалась бесконечной и таинственной… Нынче всё скукожилось – и время, и пространство, и мысли.

Начитанность и хороший вкус обостряли проблему Петра. Культурный уровень не позволял ему расслабиться около изрыгающего помои телевизора или на пикнике с куском запечённой свинины и стаканом водки в руках. Все эти народные удовольствия у него вызывали тоску. А для более изысканного жизнепровождения Петру не хватало таланта, смелости и, главное, фантазии. Короче говоря, Пётр грустил под аккомпанемент колокола, отбивающего безвозвратно и совершенно впустую уходящие секунды, минуты, года: Бом! Бом! Бом!

Но, как это часто бывает, в самый кульминационный момент депрессии произошло чудо – он вдруг случайно обнаружил стопроцентную копию самого себя: она сидела в вагоне метро напротив и тупо хлопала глазами. Видимо, незнакомец-близнец, увидевший Петра, тоже находился в растерянности. Некоторое время они играли в гляделки, то пряча, то вновь поднимая глаза.

«Стопроцентный двойник, – констатировал Пётр. – Лет под пятьдесят. Те же залысины, тот же рост выше среднего, тот же длинный нос, даже очки в такой же оправе. Кроткий взгляд облезлого похотливого пса. Да что нос! Похожих людей много! Но этот – абсолютная копия. Будто меня отсканировали и на принтере распечатали».

– Простите, – пролепетал Пётр своему живому отражению, – я читал в одном английском романе про человека, который встретил своего двойника. Похоже, эта аномалия произошла в реальности.

– Парадоксально, – ответил незнакомец, отчаянно смущаясь. – Я, признаться, шокирован.

Двойник с опаской протянул руку:

– Владимир.

– Пётр, – ответил Пётр. – Ну и что мы теперь будем делать?

– Полагаю, нам стоит по крайне мере поговорить. Не можем же мы взять и просто так разойтись в разные стороны.

Слушая свой собственный голос, доносящийся извне, Пётр удивлялся его некоторым, ранее не замечаемым нюансам. Родной тембр в реальности оказался более басовитым и гулким.

Пётр и Владимир вышли из метро и сели за столик уличного кафе. Во время беседы выяснилось, что они родились в один и тот же год, в один и тот же день, на одной и той же улице. Только Пётр провёл детство в доме три, а Владимир в доме пятьдесят три. Их родная улица была довольно длинной. Теперь же оба сдавали родительские пенаты приезжим торгашам.

– Я работаю аналитиком в консалтинговом агентстве, – сообщил Владимир.

– И я работаю аналитиком в консалтинговом агентстве, – ответил Пётр, почти не удивившись очередному совпадению.

– А старшим аналитиком мне уже не стать, – признался Пётр.

– Да. И мне тоже. Сейчас в начальство берут новое поколение со свободным английским и зарубежным образованием. Я в своё время не подсуетился, упустил момент.

– И я.

– Вообще, жизнь как-то не складывается, – заметил Владимир.

– И уже не сложится. А вот разложиться может вполне, – печально пошутил Пётр. – Уже разлагается. Причём стремительно.

Слово за словом, обнаружилось, что у неродных близнецов разные жёны. У Петра – блондинка, а у Владимира тоже блондинка, но немного другого типажа. Позже выяснилось, что обе женщины когда-то сделали себе совершенно одинаковые татуировки на левых лопатках – колибри в натуральную величину. Причём татуировки были сделаны в один и тот же день, в один и тот же час, только в разных странах.

– Наверное, мы, как однояйцевые близнецы, генетически идентичны, – высказал предположение Владимир. – То есть мы можем служить друг другу идеальными донорами. Скажем, если мне понадобится пересадка сердца или печени, вы можете отдать мне свои органы.

– Или наоборот, – испуганно отозвался Пётр.

После странной встречи жизнь Петра и Владимира закрутилась. Она стала гораздо интереснее и разнообразнее. Двойники решили временно меняться семьями и работами, совсем ненадолго – на денёк-другой. Эти кратковременные перемены как-то отвлекали мужчин от рутины и вносили в жизнь капельку драйва. Да и в интимной сфере, к удивлению их жён, произошли позитивные перемены. Правда, офисные реальности Петра и Владимира почти не различались – те же пустые лица коллег, всякие бессмысленные презентации и графики, вытупляющие совещания. Но всё-таки возможность посидеть на чужом месте, побыть замаскированным чужаком эффектно возбуждала двойников. Тайненькое, скрытненькое всегда очень заводит. Недаром отношения с любовниками и с любовницами всегда жарче, чем постные семейные затеи.

Через пару месяцев конспиративной игры Пётр и Владимир очутились в кабинете Сергея Михайловича, офицера государственной службы безопасности. В этом тихом помещении находились лишь пустой огромный стол, портрет президента на стене да два стула для визитёров. Окна в кабинете отсутствовали.

Сергей Михайлович был стопроцентной копией Владимира и Петра. Иначе говоря, их «тройником». Всё в его облике с микронной точностью, вплоть до родинок и морщин, повторяло внешности Владимира и Петра. Только суровый, уверенный взгляд и строгий деловой костюм свидетельствовали о том, что он не их безвольного поля ягода.

– Вот что, ребята, – залепил Сергей Михайлович без особых прелюдий, – мы давно и пристально наблюдаем за вашими штучками. Скажу прямо: вы капитально попали. Просто влипли по самое не балуйся. Полагаю, вы не будете в восторге, если о ваших проказах узнают близкие и начальство?

– Не-е-е-е-е-т, – проблеяли Пётр и Владимир в унисон.

– Вот и ладушки, – заключил офицер и удовлетворённо кивнул. – Закурить не предлагаю, так как знаю: вы оба, как и я, не курите. Итак, вы должны послужить Родине, а Родина закроет глаза на ваши выкрутасы. Вам известно, что у неё много врагов. Кто, если не мы, защитит её? Скажу прямо: для моей работы катастрофически требуются надёжные дублёры. И вас мне словно бог послал. Вы верите в Бога? Впрочем, это неважно. Служба, не скрою, довольно рискованная. Скажу прямо: опасная. Но кто-то должен её выполнять. Кто, если не мы? Кругом – враги! Ладно, к чёрту лирику, сейчас я вам всё объясню.

Выслушав подробные объяснения «тройника» и получив первое задание, Пётр осознал, что теперь его жизнь действительно станет по-настоящему насыщенной и эмоциональной, а путь в прежние вялотекущие будни закрылся навсегда. Кризис завершился, настала новая яркая пора.

Последний писк

В доме Сергея и Марины начали пропадать вещи. Бесследно. Причём исчезали только предметы новой дорогой мебели и недавно купленные технические устройства. А всякое старьё продолжало мозолить глаза как ни в чём не бывало.

Для начала, словно в воздухе, растворилась микроволновка, за ней ушла в неизвестность пластиковая тумбочка, купленная в популярном мебельном гипермаркете, потом не стало дорогого кухонного комбайна…

Подозревать друг друга в воровстве семейного имущества молодые супруги не могли – на то не было никаких оснований. Дело в том, что Сергей работал в солидной, что называется, активно развивающейся компании, а Марина служила в важной государственной организации, имела тысячу льгот и получала очень неплохую зарплату плюс «тринадцатую», «завыслугулет», «квартальнуюпремию», «бальнуюнадбавку». В общем, жила эта семейка припеваючи. Оба – абсолютно адекватные, хорошо зарабатывающие молодые люди с активной жизненной позицией. Однако новые семейные вещи тупо исчезали, будто в их доме завёлся невидимый наркоман. А вот маленький пузатый телевизор «Викинг-354», купленный Серёжиными родителями в самом начале девяностых, почему-то продолжал торчать на кухне, словно заговорённый.

Как-то раз Серёжа выкидывал допотопный бабушкин сервант и услышал, что в квартире кто-то тяжко вздохнул: «О-о-о-о-х…»

Сергей застыл с отвинченной дверцей в руках и вопросительно посмотрел на жену.

– Что это такое? – откликнулась Марина. – Какой-то непонятный звук.

– Откуда мне знать… – сказал глава семейства. – Странно всё это. Очень странно. Будто кто-то пожалел этот сервант.

Вообще, Сергей и сам жалостливо относился к пожилым вещам и старался по мере возможностей хранить фамильную память. Людей, что выкидывали на помойку семейные альбомы и стопки личных дневников, он считал дикими варварами. При этом Сергей понимал, что жить в квартире, заставленной доисторической рухлядью, и пользоваться техникой времён Царя Гороха тоже невозможно: никакой площади и никакого терпения не хватит.

«Вот взять хотя бы японский двухкассетник, – размышлял он, – подаренный мне на шестнадцатилетие… Ведь он работал как часики. Зачем же я его выкинул? А нынешние производители закладывают в продукт срок службы, чтобы он через два года или пять лет накрылся медным тазом. Или другой пример – отечественный табурет 1935 года выпуска. Да этот раритет был способен пережить ещё десять государственных строев. А я так скверно с ним обошёлся – распилил и сжёг в мангале… Шашлык, правда, суперский вышел, чего уж там. Эх… Хорошо хоть «Викинга» ещё не выкинул».

Интересный факт: телевизор «Викинг» совсем не был похож на скандинавского головореза, а больше напоминал животастого невысокого итальянца, типа Дэнни де Вито. Пожалуй, его следовало назвать «Жигало-М6» или «Маэстро-127Б», но производители почему-то дали этому бессмертному прибору сурово-воинственное погоняло.

Как ни ломали свои головы Сергей и Марина, пытаясь открыть тайну исчезновений, ничего путного им на ум не приходило. А ценные вещи продолжали пропадать. Жертвами аномального явления стали корейский пылесос, австрийский кухонный комбайн, японская телевизионная плазма и, наконец, краса домашней обстановки – дорогая немецкая стиральная машина-автомат. Впрочем, страны-производители всех этих технических чудес обозначались условно, так как, по некоторым сведениям, все товары уже давно изготавливаются в Китае.

Пропажа стиральной машины сильно потрясла Сергея и Марину: «Как же так?! – сокрушались они. – Это же не коробок спичек! Куда она могла деться?»

А потом потерялся Серёжин новенький, очень дорогой смартфон. И это по-настоящему взбесило хозяина. Опьянев от гнева, Сергей кинулся искать любимого дружка. Отодвинул от стены тумбу кухонного гарнитура – нет телефона; переместил посудомоечную машину – без мазы, схватился за старый телевизор «Викинг-354»… А вот телек остался неподвижен: он словно прирос к своей подставке. Серёжа поднапрягся и, задействовав все свои силы и вес, навалился на «Викинга»… Усилия оказались тщетными – телевизор не сдвинулся ни на миллиметр. При этом «Викинга» разумеется, к подставке никто не прикручивал. У Сергея от изумления закружилась голова.

Женщины, как известно, более гибки и одновременно более прямолинейны в оценках происходящего, поэтому неудивительно, что Марина быстрее своего мужа поняла, что стряслось с телеком.

– Серёжа! – вскрикнула она, выпучив свои красивые зелёные глаза. – Этот старый телевизор сожрал наши новые вещи! И, похоже, он намерен жрать их и впредь! Поэтому он такой тяжёлый.

Сергею показалось, что разоблачение вызвало у телевизора насмешливую ухмылку.

– Вот сука! – крикнул глава семьи, хватая здоровенный молоток, которым пользовался ещё его дедушка. – Щас я с ним разберусь! Пиздарики ему щас настанут!

– Не надо, милый! – заступилась за пузатого старичка Марина. – Будет только хуже! Пойми, что телевизор не просто жрал наши вещи, а выполнял высокую миссию. Погоди, не горячись, сейчас я тебе всё объясню. До меня вдруг дошёл смысл его деяний.

И Марина всё объяснила, ещё раз доказав, что женщины склонны замечать очевидность, лежащую на поверхности, в то время как мужские головы блуждают по каким-то тёмным шахтам и лабиринтам.

Оказывается, цветной компактный телевизор «Викинг-354» 1991-го года выпуска, рождённый ещё в ламповую, доцифровую эпоху, объявил войну пластиковым фальшивкам, штампуемым на китайских конвейерах. И это был ценный месседж Марине и Сергею.

Осознав особую важность происходящего, они немедля отправились на Измайловскую барахолку, где торговали последним писком моды бабушек и дедушек. Там они накупили много классных вещей – виниловые пластинки, этажерки, трюмо, фарфоровых слоников, чеканки, вырезанные на крашеной фанере портреты Хемингуэя и Есенина, целлулоидные настенные календари с японками в бикини. А на сайте любителей винтажа они заказали холодильник «ЗИЛ» с хромированной ручкой-рычагом и бочкообразную стиральную машину Riga-60 с валиком ручного отжима.

Телевизору, похоже, это пополнение пришлось по душе. Сергею даже показалось, что старичок довольно улыбнулся.

С той поры вещи в этом доме не пропадали. Потому что Марина и Сергей наполнили своё семейное пространство настоящими, живыми объектами, такими же естественными и подлинными, как их искренняя любовь.

Копыта надежды

 
Вагончик тронется,
вагончик тронется!
 

И вот я потерял работу. Причина увольнения – мой поганый якобы характер. Плохо я лажу с людьми, ребята. И слово «лажу» здесь всплыло неслучайно. Но чем же я не мил? Знамо дело – принципиальностью, честностью и воспалённой чувствительностью к несправедливости. «Во всём хочу дойти до самой сути». Вот я и дошёл. Дальше идти некуда. А надо, сука, надо.

Короче говоря, меня снова «ушли». В сто двадцать пятый раз. Не имея возможности ждать манны небесной, я, получив трудовую книжку, тут же нырнул в клоаку всяких резюме, собеседований и тестовых заданий. Но если бы вы знали, сколь непросто найти работу мудаку третьей свежести, да с гуманитарным образованием, в то время как у нас молодые долбоёбы с беглым английским и юридическим дипломом сидят без дела.

Тыркнулся я в одну дверь, в другую – безрезультатно. Начал готовиться кспиванию.

Ох-хо-хо, я помню, как щерились и хищно смотрели на меня землянистые колдыри на лавочке около подъезда, когда я возвращался с очередного провального собеседования. Они словно готовились вцепиться в меня, аки стервятники в тушу сдохшей антилопы. Казалось, они завывали: «Иди, иди к нам, дружок! „Охота крепкая“ и „Балтика номер девять“ с фенозепамом ждут тебя! Знай, что только мы тебя никогда не предадим, только мы! Взгляни, какие мы здоровские! А солнышко-то, солнышко какое! Весна ёпть!»

Словом, синяки ждали, когда я окончательно откину копыта надежды. Не дождались. Судьба смилостивилась.

Мне удалось устроиться экспедитором-сопровождающим в фирму, выполняющую господряд. Один старый товарищ порекомендовал, дай Бог ему здоровья. Оклад – более-менее, хотя и не кошерно, но жить можно. Плюс – официальный договор, отпуск, выходные, тыры-пыры, восемь дыры.

В мои обязанности входило сопровождение и передача ответственным лицам необычного груза. Мы охраняли пять вагонов настоящих чугунных памятников с пьедесталами. А в шестом вагоне сидели мы – трио отпетых неудачников деликатного возраста.

Хотя что значит «неудачников»? Пожалуй, первый раз в жизни фортуна послала мне дело, соответствующее моим представлениям о правильной работе. По дороге мы спали, болтали, смотрели в окно. Когда надо – выходили на платформу вокзала города, указанного в путевом листе, общались с контрагентами, оформляли бумаги и выдавали встречающей стороне здоровенный тяжёлый ящик. Затем двигались дальше, на Восток. Когда добрались до Тихого океана, поехали обратно, в Москву, за новой партией.

Мы развозили памятники не каких-то там известных людей – Гагариных, Суворовых, Пушкиных, а просто памятники. В буквальном смысле слова. В каждом ящике торчал чугунный мужик неприметной внешности, а на его пьедестале красовалась табличка с надписью «Памятник». Я и мои коллеги, как написали в наших договорах, «реализовывали программы культурно-исторического благоустройства населённых пунктов». В больших городах мы выгружаем несколько памятников, в городишках поменьше – один.

Короче, нам поставили цель – обеспечить Россию памятниками, а она, Россия, как известно, огромна… чуть ли не бесконечна. Поэтому конца-края нашей работе не предвиделось.

Попробую описать памятник. Наш истуканчик напоминал невразумительного мужика среднего возраста, одного из тех, что когда-то в бесчисленном множестве колесили по СССР, выполняя разные суетливые поручения. В советские времена, можно сказать, существовал отдельный, социальный класс – «снабженцы». Наряду с крестьянами и рабочими, служащими, они имели конкретные сословные признаки. Так вот, нашу скульптуру, похоже, слепили с такого вот безликого проныры: куцый костюмчик, залысины, мышиное личико. Но справедливости ради следует отметить, что сделан «командировочный» был мастерски – выглядел как живой, честное слово.

Работа наша продвигалась споро: за окнами мелькали города да веси, а мы знай сгружали, оформляли, пересчитывали памятники. День бежал за днём, один разговор сменялся другим, пустые бутылочки улетали в приоткрытое вагонное окошко. Что греха таить, мы, экспедиторы памятников, иногда позволяли себе чуток расслабиться под уютный стук колёс. А что мы не люди, что ли? Выпивали без особого усердия, но всё же из-за этих регулярных расслабонов стряслась страшная беда – пропал один государственный памятник. Как и где мы его прозевали – ума не приложу. То ли выпал из вагона, толи недогрузили поставщики.

Это событие шибануло нас неожиданно и хлёстко, будто прямой, хорошо поставленный удар боксёра-тяжеловеса в челюсть. Как сейчас помню: приехали мы в маленький такой, неприметный сибирский городишко, открыли вагон, а памятника с соответствующим номером – и нет. У нас, замечу, все памятники были номерными: каждому населённому пункту – «командировочный» с конкретным номером. Порядок такой.

Понеслась неприятная кутерьма проверок и объяснительных. Над моей башкой снова завис топор увольнения, но происшествие оказалось до такой степени опасным для нашего руководства, что его просто решили утопить в кипах бумаг. У нас это делать умеют. Чего-то там приписали, чего-то недописали, и пропавший памятник вроде как официально возродился. Правда, тот городок по факту остался без культурно-исторического обновления. Но с его мэром «поговорили», и подогретый градоначальник это дело кое-как замял. Меня же с ребятами перевели от греха подальше на другую работу – транспортировать купленный за валюту качественный финский снег для Зимней Олимпиады.

Удивительно, но после этого инцидента моя карьера не оборвалась, а шустро поползла наверх. Я хорошо закрепился в учреждении, занимающемся доставкой различных государственных грузов. Помотавшись пару лет экспедитором, за ответственность, прилежание и честность я стал небольшим начальником. И просидел в мягком кресле лет пятнадцать. До самой пенсии. Неплохой поворотец, а?

Всё вроде складывалось у меня удачно. Только вот сегодня днём в мой скромный кабинет зашёл неприметный человечек средних лет, с папкой, в сопровождении двух шкафообразных детин-телохранителей. Ну да… ваши догадки верны: те самые залысины, мышиное личико снабженца, куцый костюмчик.

– А вот и я, – бодро сказал посетитель. – Наконец-то встретились! Узнаёте меня?

– Узнаю… – буркнул я в ответ.

– Как же так? – удивлённо спросил посетитель. – А где же ваша принципиальность, желание во всём дойти до самой сути? Хорошо же вы следы запутали… Ну, пойдём, что ли? С собой брать ничего не нужно. Отвечать на мои вопросы тоже необязательно.

Я тяжело поднялся из-за стола, зачем-то внимательно оглядел родной кабинет, стараясь запомнить каждую его деталь, и послушно вышел за дверь вслед за неприметным «командировочным».

В юном месяце апреле

В школе я учился плохо, постоянно спорил с учителями, с детьми не дружил. Кроме того, я был самым высоким мальчиком в классе или, как меня обозвала учительница, самым «длинным». Ко мне так и обращались мои соученики: «Эй, длинный, вали отсюда!» Надо отметить, что «толстый», «рыжий», «очкастый», «длинный» были самыми угнетаемыми членами нашего школьного общества. Однажды я при всём честнóм народе залепил деду-физкультурнику, назвавшему меня «длинным»: «Я не длинный, а высокий. Длинный у меня в штанах. Могу показать. Кстати, при определённых обстоятельствах он может стать высоким». Смутно представляя смысл этой тупой хохмы, я просто слово в слово повторил шутку нашего соседа дяди Васи – пошляка, пьяницы и хулигана, тоже человека немаленького роста. Учитель физкультуры, педагог с сорокалетним стажем, услышав сие, побелел и убежал к директору.

Моё незавидное положение усугубляло скверное зрение: окулист прописал мне сидеть на первой парте в центре класса, перед самой доской. Так что я загораживал своей башкой и плечами массу буковок и циферок, чем весьма бесил классную руководительницу. Не мудрено, что в итоге она обозвала меня «верстой коломенской». Обидевшись, я нажаловался маме, и разгневанная родительница написала телегу в РАЙОНО или какую-то другую подобную организацию. Училке пришлось передо мной, сопляком, извиняться.

Короче, меня никто не любил, и я отвечал всем взаимностью. Радовали меня только некоторые девочки. Особенно Карамель, дочка какого-то шишки. Это я придумал ей такое прозвище. Я вообще всем детям в классе придумал весьма подходящие, как мне казалось, погоняла: Пенёк, Каракатица, Калик Нос, Скороварка, Груздь, Кулебяка и так далее. Карамель – голубоглазое чудо с золотыми волосами и надменно перекошенным плаксивым ротиком – пахла чем-то несусветно приятным, наверное, детским иностранным мылом. Страшно представить, в кого сейчас превратилась Карамелька, но тогда…

Говорили, что папа одевает её в «Берёзке» и часто возит за бугор – в Болгарию, в ГДР, в Польшу. Не знаю, Карамелька со мной не разговаривала, как и остальные девочки и мальчики. Все ко мне относились с брезгливостью и презрением. А я в отместку упражнялся в хамстве и провокаторстве. Такой вот, как говорится, тяжёлый педагогический случай. Меня даже мальчики из старших классов не били. Они знали: не тронь говно – не будет вонять.

Но, как известно, в нашем чудесном мире ничего не остается прощённым и безнаказанным. Вот и мои школьные мучители не собирались меня прощать, готовя мне чудовищное наказание.

Приближался великий праздник – светлый день приёма третьеклассников в пионеры. И чем меньше оставалось времени до этого сакрального события, тем равнодушнее, спокойнее относились ко мне учителя, ученики, представители школьной администрации. Я же понимал – затишье обманчиво. О, я предчувствовал, что назревает нечто кошмарное, но не хотел в это верить, надеялся, что пронесёт. Напрасно. Не пронесло.

Итак, двадцать второго апреля, аккурат в день рождения Владимира Ильича Ленина, нас всех вывезли на Красную площадь, чтобы там, у подножия Мавзолея, на фоне стен древнего Кремля совершить главнейшее советское таинство.

Человек пятьсот инициируемых в белоснежных рубашках из разных школ Москвы и Подмосковья выстроились на гладкой брусчатке. Весеннее солнышко улыбалось нашему безграничному счастью. Мир замер в предвкушении великого события. «Сегодня я стану другим, – мечтал я, поглядывая на круглый постамент, на котором лет триста назад на радость возбуждённому народу раскромсали стрельцов. «Я такой-то, такой-то, – долдонили мы, – перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…» Говоря по правде, всю клятву прочитала в микрофон грудастая тётка со звонким голосом, наряженная под пионервожатую, а мы лишь поочерёдно озвучили свои имя-фамилию в самом начале её выступления.

А потом началось главное – раздача галстуков.

– А это, дружок, тебе, – ехидно заявил мне старший пионер, прыщавый ублюдок из седьмого «Б», и повязал мне на шею чёрный галстук. – Носи на здоровье.

Завязывая на моей шее галстук, подонок привстал на цыпочки.

– Чтобы у тебя хер отсох, лилипут, – машинально прошипел я в ответ любимое проклятие моего соседа дяди Васи.

Вот так, перед лицом своих товарищей, в самом сердце Родины, я стал единственным в СССР чёрногалстучным пионером. Более того, на меня напялили чёрную пилотку. Я также получил строгое указание отдавать салют левой рукой и носить значок с Ильичом лысиной вниз.

– Што делать, шынок, – прошамкал парадный ветеран-орденоносец, присутствующий на церемонии. – Что жашлужил, то жашлужил. Ничего, ничего. Может быть, Родина тебя ещё проштит…

Чёрный галстук сделал меня персоной нон-грата: со мной перестали даже ругаться; я превратился в неприкасаемого. Плохими оценками меня, правда, тоже перестали терроризировать – лепили стандартные трояки автоматически, без вызова к доске.

День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем я задумчиво ходил в своем чёрном галстуке, с мрачно-серьёзным выражением лица, словно таинственный рыцарь из какой-нибудь романтической новеллы. Вскоре я стал улавливать направленные на меня заинтересованные взгляды девочек – моих ровесниц и тех, кто немного постарше. Помню записочку, перекинутую мне кем-то на уроке ненавистной математики. На бумажке было нарисовано кривоватое чёрное сердце и большими буквами написано: «Чорнаму принцу». Такие ошибки могла сделать лишь наша самая безнадёжная стерва и двоечница. Я прозвал её Шавкой. Но не только эта маленькая оторва выражала мне свою симпатию. На меня таращились восхищённые глаза очень многих девочек. И с каждым днём число моих поклонниц, к недовольству и недоумению учительницы, росло.

Апогеем моей славы стало официальное приглашение на Карамелькин день рождения: «Володя, приходи завтра, буду очень рада тебя видеть…» Знаете, я был буквально оглоушен её голосом, поражён её мыльным запахом, ослеплён лучами её глаз. Ого! Меня пригласили во дворец, наполненный гэдээровскими игрушками, жвачками с яркими вкладышами, стопками красочных комиксов. Да что там жвачки! Разве могли они сравниться с чудесной Карамелькой, о которой не могли мечтать самые успешные школьники! Она же была недосягаемой.

Когда я ответил: «Конечно, приду!», рядом с моей партой раздался горький всхлип. К несчастью остальных моих поклонниц, у Карамельки имелись неоспоримые конкурентные преимущества.