Читать книгу: «Караван. Исторический роман. Том II», страница 2

– Разумеется, – пообещал Салимбег, – Но я не совсем понял, куда это наш Великий царь*, да ещё и с войском проследовать хочет?

– Он за нами следом идёт изгоном* на Москву, – ответил Балтабай, – Москвачей* необходимо наказать за Саснак Кыры* и неуплату выхода*, а также кражу у нас самого страшного во вселенной оружия.

– Ладно, двоих я вас здесь устрою, не проблема, – успокоил кешиктенов* Салимбег, – А теперь давайте на посашок, как говорят урусы*, и спать. Я вас сейчас сразу и на лучшие места устрою. А эти, ваши, пусть кормят комаров на улице.

Салимбег подал каждому из своих собеседников по кубку, из которых обычно пьют лишь разбавленное вино, наполнил эту посуду на три четверти корчмой*. Для себя же взял аналогичный кубок, но заранее наполненный водой.

– У нас на посашок принято пить до дна, – сказал он гостям и с затяжкой опрокинул свой кубок. Хула с Балтабаем конечно уже знали, что корчма*, в отличие от вина, очень крепкий напиток. Однако, в том состоянии, в котором они на тот момент находились, им никак не хотелось уступать первенство этому, искалеченному войной и судьбой «аскарбеку Саснак жанг майдони»*. Они ведь целые кешиктены*, а не какие нибудь простые аскеры*, которые теперь валяются на земле по всему двору. Хула с Балтабаем также, следом за Салимбегом осушили свои кубки, тем самым доведя себя до «полной кондиции». Назир* взял их обоих под руки и отвёл в одно из лучших помещений для ночлега, где те сразу же уснули мертвецким сном. После всего этого, Салимбег взял два заранее приготовленных для этих целей, аккуратно вырезанных обрывка бересты, достал раствор приготовленный на коре дуба, смоле и саже, а затем сильно заострённой палочной написал мелкими старославянскими буквами. Этот алфавит, он при помощи Семёна успел освоить совсем недавно. Сообщения на обеих кусочках бересты были совершенно одинаковы и гласили следующее:

«Хан Тохтамыш идёт войной на Москву. Манкыла* уже здесь, войско переправится следом». «Хаким».

Взяв написаное, Салимбег поднялся на голубятню. Там он поймал двоих голубей, и обе берестяные «записки» обмотал вокруг правых ног пойманных птиц, закрепив их тонкими, но крепкими нитками. Сделав это, назир* на мгновение призадумался. Прежде чем выпускать этих птиц в полёт, Салимбег должен был уведомить своего саида* Сёмёна, за которым было последнее слово в подобном решении. Но купец находился с ордынскими* эмирами* и здешним вали* в бане. Процедура купания затягивалась, так как баня этим гостям, наверное понравилась. А ко всему прочему, они с собой взяли вино с корчмой* и закуску. Значит, сидеть в парилке эта «компания» может до темноты. В темноте же, как известно, не один ямской голубь* не покинет голубятни, так как ночью эти птицы ничего не видят, а поэтому и не летают. Взвесив всё это, Салимбег аккуратно вылез с птицами в руках из голубятни, огляделся по сторонам и поочерёдно подбросил голубей в воздух. Птицы замахали крыльями и вскоре исчезли из виду, унеся с собой в далёкие края бесценные донесения. Салимбегу лишь оставалось помахать им рукой.

Напарившись вдоволь в бане и «приняв на грудь» изрядное количество вина с корчмой*, Семён с Раисом, Байондуром и Бек-Тутом, выбрались наружу, закутанные в льняные простыни. Во дворе семёнова торака*, перед ними открылось «потрясающее» зрелище. По всему двору кучами валялись спящие ордынцы*. От них так разило корчмой*, что хоть нос затыкай. Особенно неприглядным был вид у валявшегося в грязи Нахала. Тот лежал лицом прямо в единственной на весь двор небольшой яме с жидкой грязью. Вышедшие из бани тоже изрядно выпили, но пьяны были не до такой степени и вполне могли «держать себя в руках».

– Как он туда попал? – c недоумением пожал плечами Семён, – Эта грязь у меня единственная во дворе, и та его.

– Кака* всегда грязь найдёт, – брезгливо поморщившись, ответил Бек-Тут, – Благодарю тебя Всевыщний, что освободил меня от дальнейшего куча* с этими кончеными, моральными хунукданами*. Аллах Акбар*!

– Вот это ты заговорил! – с удивлением посмотрел на него Байондур, – Никогда бы не мог подумать, что у тебя подобное мнение о нас, доблестных царских кешиктенах*, где ты и сам ещё пока служишь?

– Далеко не о всех, – стал уточнять Бек-Тут, – Кешиктены* есть двух видов, настоящие и конченые*. Нахал с Хулой, конченые.

– Тогда добавь к ним Дурбая с Балтабаем, для полноты картины, и тогда всё будет правильно, – хихикнув, добавил Байондур, – В семье говорят, не без хунукдана*, а уж в армии, тем более! Здесь, как говорят некоторые, сам бог велел!

– На это можно было-бы закрыть глаза, – продолжил высказывать своё недовольство Бек-Тут, – если бы этих хунукданов* были единицы, а то только здесь у нас их ровно пополам. Зачем только берут в кешиктены* всяких родовитых отпрысков? От них пользы, как от таки* молока. Везёт же некоторым армиям, где эмиров* и аскеров* ценят лишь по заслугам! Как у Тимура, например!

– Всплюнь! – перебил его Байондур, – Ты что, служил у Тимура? У этого выскочки свои «тараканы», а в его армии такие бывают «заморочки», что нам с тобой, подобные и не снились! Разве что другого рода. А вне войска, это вообще что-то! В Кук-Сарае*, например, всеми делами заправляет Сарай Мульк-ханум*. Это не женщина, это настоящая ав-гай*, которой просто невозможно никогда и ни в чём угодить. Ей не смеет перечить абсолютно никто. Даже сам Тимур предпочитает ей повиноваться беспрекословно, включая случаи, когда та не права. Попробовали бы, к примеру, Шикербек-ага-хатун*, или Урсыгбек-хатун, рот открыть против Тохтамыша! Представить себе не могу, что бы с них осталось. Да что там говорить? Тимур даже аг-тамгу* сам издать не может, каждый раз посылает чопара* к никчёмному развратнику Саюргатмышу*, чтобы тот заверил её. А что толку, что он каждый раз после возвращения из походов казнит проворовавшихся сахиб-диванов*, которых сам же до этого и назначал. Парадокс, но те не только не перестают растаскивать казну, а воруют ещё в разы больше. И такого …! Так что, везде брат хорошо, где нас с тобой нет!

– Я тут вас послушал, и хотя язык ваш пока до конца не освоил, но основную суть вашего «базара» понял, – вмешался в разговор Семён, – У нас, русских, такая же херня! У нас отношения с сынами боярскими*, их зятьками и прочими маракушами*, в некотором роде похлеще ваших. Так вот, эта самая непутёвщина, тоже уже большинству нормальных людей, как кость в горле. Все это понимают, что-то пытаются сделать, но довести до ума не могут. Мешает, как у нас принято говорить, «круговая порука».

– Ну, про вашу «круговую поруку», я тоже уже знаю, – перебил его Бек-Тут, – бывать на Руси приходилось. Хочу тебя немного поправить. Эта ваша «круговая порука», в сравнении с нашей, ещё так, невинные можно сказать «цветочки». По этому поводу, я даже чем-то вам, урусам*, в какой-то мере завидую.

Вали* Раис вначале в разговор не вмешивался, но даже будучи достаточно пьяным, сообразил, что эту тему «базара» нужно либо сменить, либо вообще прекратить всю эту болтовню.

– Уважаемый, – обратился он к Семёну, – А почему твои люди дозволили гостям так напиться, что те из достойных воинов смогли превратиться в настоящих как*?

– Что мы могли зделать? – опередил с ответом Самёна Салимбег, – Здесь всем заправлял вот он.

Салимбег показал рукой на спящего Нахала.

– Корчму* его люди, те, что спят в тораке*, тоже без нашего ведома нашли и попили, – продолжил оправдываться назир*, – Попытайся наши люди их хоть как-то остановить, ордынцы* бы с них «шашлык» сделали.

– А откуда у тебя во дворе эта лужица взялась? – перевёл Раис разговор на Семёна, – Твой двор, всегда ведь чистотой славился?

– Виноват! – стал оправдываться Семён, – Мои люди давича не уследили, вот из зенджира*, где содержаться каки*, и натекло. Сам не предполагал, что так далеко утекёт эта нечисть.

Раис ещё раз взглянул на спящего лицом в луже Нахала, и как-то неестественно поморщился.

– Этому нужно умыть морду, да переложить в надлежащее место, – дал он распоряжение Семёну, – И, наверное, начнём расходиться, вы же сами говорили, что чем быстрее уйдёте, тем лучше? А мне ещё нужно зайти в караван-сарай*, посмотреть, как там ваших коней объустроили и дать там кое-какие распоряжения по поводу завтрашнего дня.

Вали* ушёл, а купец, устроив у себя в тораке на ночлег Байондура и Бек-Тута, вышел к Салимбегу, чтобы узнать от того последние возможные сведения, которые он мог получить в результате общения с гостями.

– Ну что, есть хоть что нибудь чуточку интересного? – спросил купец своего назира*.

– Есть, да ещё настолько ценные, что Москве теперь с нами не расплатиться никаким серебром! – ответил тот, – Оказывается, наши гости, это манкыла* самого ордынского царя* Тохтамыша. Она следует в Казан*, чтобы захватить там русские торговые корабли и пригнать их сюда для оказания помощи царю*, переправить на наш берег его многочисленное войско, которое, как я предполагаю, вышло из Сарая* и изгоном* следует в нашу сторону.

– Ты ничего не перепутал? – недоверчиво посмотрел на него Семён, – Ты представляешь, что значит отправить на Москву недостоверное донесение! А если всё это не подтвердится? С нас обоих головы слетят, и никто нас с тобой спасать не станет.

– Отчёт я себе даю, – уверенно ответил Салимбег, – Если наше донесение не подтвердиться, это будет конечно очень плохо. Но если всё это так, как мне сказали эти, сразу два ордынца! А мы с тобой, зная о том, промолчим, будет востократ хуже.

– Ладно, готовь донесения, – распорядился купец, – А завтра, как только расцветёт, отправим повозарей* в Москву, сегодня уже почти стемнело, голуби не полетят.

– Двух птиц с донесениями я уже отправил, – сообщил Салимбег, – Завтра, значит, отправим ещё парочку для надёжности. У нас запас московских ямских голубей* ещё остался.

– Да как ты посмел самовольничать, – вспылил на него Семён, – Я же тебя сто раз предупреждал. Без моего ведома, ты голубей отправлять не должен. Как с тобой ещё разговаривать?

– Я боялся, что о птицах вспомнит вали*, – оправдывался назир*, – Он мог вспомнить о голубятне, ночью прислать людей, и нашим птицам бы, просто поотрывали бы головы. Он у меня как-то даже интересовался, зачем у нас голубятня? Может, это было просто любопытство, а может ему про голубиный повоз*, что-то известно? Что тогда?

– Вздор какой-то, тебе вечно всякие небылицы мерещатся, – продолжал возмущаться Семён, – Ладно, подготовь донесения и иди поспи. Как говорят у нас на Руси, «утро вечера мудренее».

Утром, лишь только начала расцветать, Бек-Тут вышел во двор оправиться по лёгкому. Отправив естественные надобности, ордынец* зевнул пару раз и осмотрелся по сторонам. Его взгляд остановился на голубятне, где на насестах ещё безмятежно спали голуби. Бек-Туту на тот момент уже было известно о разного рода, голубином повозе*. Если этих птиц сейчас выгнать из голубятни, подумал он, а среди них есть ямские*, то они непременно улетят туда, откуда их сюда привезли. Остальные же, немного полетав, вернутся домой, то есть на эту же самую голубятню. Устрою ка я этому урусу* в благодарность за приют небольшой подарок, оставлю его без ямских голубей*, если среди этих птиц, конечно, таковые есть. Если нет, тоже ничего страшного. Это будет выглядеть, как моя детская шалость и ничего большего. Если этот урус, живя здесь, ничего худого не делает, и такового не замышляет, какой ему от этого вред? Его голуби покружат какое-то время над Самаром*, и прилетят обратно на свои насесты.

Бек-Тут по лестнице, стоявшей рядом, поднялся на голубятню и выгнал птиц на улицу. Голуби разлетелись в разные стороны, а ордынец* спустился вниз и пошёл в торак* досыпать дальше.

Когда уже совсем расцвело и солнце начало медленно, но верно подниматься вверх по небу, из торака* вышли Семён и Салимбег. Они не мешкая, сразу же направились к голубятне. Семён поднял голову и увидел, что голубятня, возвышавшаяся над крышами зенджиров*, была пуста.

– Лихо кто-то сработал, – проговорил купец, обращаясь к Салимбегу, – Это пожалуй, тот самый редкий случай, когда вечер оказался мудрее утра. И чтобы я без тебя делал? Ну, что же Салим, поздравляю с первой победой. Семён с Салимбегом разбудили свою прислугу, которая стала готовить завтрак для гостей. Когда тот был готов, люди купца начали ставить съестное на столы, перешагивая при этом через ещё не проснувшихся ордынцев*. Первым из гостей проснулся Байондур. Он зашёл в баню, обмылся ещё не остывшей за ночь водой, и выйдя на улицу, обратился к Семёну.

– Сегодня выпивки не подавать ни по одному глотку, – строго вымолвил Байондур купцу, – Иначе, покараю пополной.

– Я бы возможно и рад был вас угостить на похмелье, да нечем, – стал оправдываться Семён, – Вчера твои люди всё, подчистую выпили.

Следующим, среди ордынцев проснулся и вышел во двор Бек-Тут. Он, протерев глаза, поднял голову и поглядел на голубятню. Некоторые из местных голубей уже налетались, и вернувшись, сидели кто где.

– Красивые птицы, – вымолвил он, а затем, обращаясь к купцу, спросил, – Твои?

– Это мой назир* увлекается, – спокойно, как ни в чём не бывало, ответил Семён, кивая на Салимбега. Больше о голубях никто не вспомнил.

Байондур начал будить своих кешиктенов*, а те стали поднимать всех остальных. Ордынцы по очереди спешно умывались в бане и садились за столы завтракать. Вид у всех был потрёпанным. После перепития накануне, у них болели головы, но похмелиться никто не подавал. Понемногу и втихую от всех, Семён похмелил лишь Байондура и Бек-Тута, которые выглядели посвежее. Единственно, что в какой-то мере могло спасти незадачливых выпивох, так это поданный на столы рассол от солёных огурцов и помидоров. Его ордынцы мигом весь попили и продолжили поедать в основном солёные огурцы с помидорами. Не съеденные, они просто растаскивали из бочек по своим походным сумкам.

– Что они делают? – спросил Салимбег Семёна, – Им же дальше ехать по безводной степи! Они что, совсем спятили?

– А это уже их проблемы, – нехотя махнул рукой Семён, – Пусть едут хоть …, «на хутор бабочек ловить», нам то, что от этого? Лишь бы отсюда скорее убрались.

Оставалось лишь решить вопрос об устройстве на постой в тораке* у Семёна, Балтабая и Хулы. Купец от подобных постояльцев был не в восторге, но обострять отношения с ордынцами*, тоже было не в его интересах, а поэтому он, скрипя сердцем, согласился.

После завтрака, Байондур в тораке* собрал кешиктенов* и каждому из них поставил заранее намеченную задачу, при этом роздав каждому соответствующую пайцзу* ордынского царя* Тохтамыша. Далее, каждому из этих людей предстояло ехать своей, заранее определённой дорогой, которая им стала известна лишь в Самаре* от Байондура.

Кешиктены* и рядовые аскеры* стали покидать «гостеприимный» двор купца, направляясь к соседнему караван-сараю*, где были оставлены на ночь их лошади. Последними, этот торак* покидали Байондур и Бек-Тут, а перед ними, забрать своих лошадей ушли Балтабай и Хула. Им предстояло вернуться и остаться здесь на постой, как и было обговорено.

– Рахмат* тебе торговец, – промолвил на прощанье Байондур, – Дорога нам предстоит нелёгкая. Едем по улусам* войско нашему царю* собирать. Война намечается кровавая, с очень далёким, но «солнечным» Адарбайканом*.

Купец Семён, как бы соглашаясь, кивнул ему головой и пожелал удачи, после чего они попрощались окончательно.

Глава 2: Оригинальная идея Бури

Сопровождаемая Дин-Ахмедом и находившимися при нём людьми, миссия Буги прибыла Шевырляйский стан Кудеяра. По прибытии, уйгур познакомил их с Салифаном, которого Кудеяр оставил вместо себя, на время своего отсутствия. Тот выделил путникам землянки, в которых миссионеры засположились в ожидании главного здесь человека, так как никто, кроме Кудеяра, ни Бугу, ни Бури, для ведения любых переговоров и решения дальнейших дел миссии, не устраивал.

Куда отлучился из стана Кудеяр, никто из здешних обитателей, путникам сообщить не мог. Они, толи боялись наказа своего предводителя, толи на самом деле ничего не знали. Говорили лишь, что скоро должен вернуться. Но скоро, понятие растяжимое, и его можно трактовать как угодно. Казалось, что для здешних обитателей, вообще не существует каких-либо единиц измерения: ни времени, ни расстояния, а лишь весьма условно, пройденного пути. Особенно, это обстоятельство угнетало Бугу, которому, чем быстрее, тем лучше, нужно было попасть в Москву. Бури же угнетало лишь то, что он, «до поры, до времени», также не мог покинуть стана, и поохотится совместно с джете*, так как будет не совсем прилично, если Кудеяр вернётся, а его, в тот момент, на месте не окажется. Ещё Бури не давал покоя вопрос, как лучше составить необходимый хабар* в Москву, чтобы его там восприняли всерьёз, и Буге безоговорочно поверили. Деятельность хабаргири*, и в частности хабарчи*, для него была в новинку. У Тимура ему пришлось нести свой куч*, лишь в качестве амира-ал-яргу* и наоборот, вылавливать этих самых хабарчи*. Работал он конечно лихо, но грубо, а потому, не всегда эффективно. Главным критерием успеха, Бури считал страх. Если, мол, человека запугать, то он выдаст всё. Как говорил один из его яргу*, урянхаец* Тохуджар, изощрённая пытка – царица успеха. Но, последний год службы в качестве амира-ал-яргу*, показал Бури, что это далеко не так. Если у душмана* чересчур весомый мотив, и он страшно ненавидит своего врага, то ему эти пытки, как для слона укус назойливой мухи. Ради своего Амира-ал-умара*, он и сам бы, наверное, выдержал любую пытку. Сам Шериф Барака*, им раньше постоянно вбивал в головы, что на подобные жертвы способны лишь славные, и непобедимые аскары* Великого амира* Тимура. О воинах же его противников и прочих чужеземцах, духовный наставник чагатайцев* отзывался, как о никчёмных ахмоках* и трусливых чиябури*. Но, затем Бури убедился, что так бывает не всегда. Для этого предоставился наглядный случай. Во время пыток одного из своих же амиров*, о котором загодя узнали, что тот являлся яширин хабарчи* из Могулистана*. Вскоре, этот амир* был схвачен его яргу* при передаче чопару* хабара* для чурибаши* душмана*. И что только Бури с этим амиром* не делал! Приставлял калёное железо к различным частям его тела, раздробил конечности рук и ног, мазал солью открытые раны, выдрал один глаз. Однако тот задержаный, перенеся адские муки, не произнёс ни слова, пока не умер во время пыток. А позже выяснилась причина такого поведения амира*. Оказывается, после распада Чагатайского улуса* на две страны, Мавераннахр* и Могулистан*, большая часть его родственников, осталась проживать в Могулистане*. Но сам амир*, на тот момент служил в Бухарском кошуне* Мавераннахра* и таким образом, оказался в войске другой страны. Впоследствии же, между этими странами разразился военный конфликт. Тимур вторгся в Могулистан и занял селение, где жила семья амира*. Озверевшие гулямы* Тимура замучили и убили всех его родственников, не пощадив ни стариков, ни жён, ни детей. Причём сделали это, совершенно без каких либо причин, просто ради забавы. Вот тогда-то амир*, и начал мстить Тимуру, таким вот оригинальным образом. Он прекрасно понимал, что одного хорошего айгокчи*, бывает достаточно не только для того, чтобы выиграть одно или несколько крупных сражений, но и уничтожить полностью целое войско противника. Не добившись в тот раз от амира* ничего, Бури решил поглядеть, приготовленный тем для передачи душману*, написанный им же хабар*. Там, как показалось Бури, была какая-то несуразица и «абракадабра»*, из содержания которой амир-ал-яргу* так ничего и не смог понять. Бури сначала хотел сжечь этот кусок когаза*, но подумав, передал его на всякий случай Умару-Шейху. Тот же, в свою очередь, отдал этот клочок чин-афсургану*, находившемуся на службе у Тимура при Кук-Сарае*. Тот, «поколдовав» над хабаром*, вернул его назад Умару-Шейху. Но, вернул он уже текст донесения, который был зашифрован в этой, по тогдашнему мнению Бури, «абракадабре»*. Там были полные сведения о составе тимуровского войска, вторгшегося в Могулистан*. Сбоку, в правом верхнем углу, были указаны, толи клички, толи прозвища источников информации в стане Тимура. Однако, расшифровать их, китайцу оказалось уже не под силу. По этому поводу, Тимур тогда пригласил к себе Бури, и показав ему расшифрованный хабар*, недовольно посетовал.

– Амир-ал-яргу* должен, прежде всего, шевелить мозгами, а лишь потом махать кулаками и саблей, – а затем, немного подумав, добавил, – Ещё один такой прокол, и я «решу», что с тобой делать дальше, соплеменничек. Мне кажется, ты здесь, не на своём месте.

И тут на тебе! Не успела начаться война с Хорасаном, как он, Бури, «проморгал», ещё одного айгокчи*, того самого Кара-Кончара. В результате, на него «повесили» неоправданные потери войска при взятии Фусанджа. Как результат, Бури вынужден «пресмыкаться» перед каким-то богословом Камол ад-Дином и этим чужеземцем Бугой. Но в следующий момент, Бури будто осенило. А что, если хабар*, который Буга повезёт в Москву, написать по образцу, что была написана та «абракадабра»*, но сделав это, проще и умнее? На свою память, Бури не жаловался. Он начал припоминать, как могулистанец оформлял тот злополучный хабар*, внося по памяти, в него коррективы и несколько упрощая на случай, если люди у Адама Москвалика* глупее тех чин-афсурганов*!

Пока ещё не стемнело, Бури пригласил к своей землянке того самого уруса*, которого прошлым летом, перепутав с топчи*, насильно вывез сюда из Москвы. За год проживания здесь, Игнат Тюфягин успел на уровне примитивного разговора, даже освоить кыпчакский язык. В стане он ухаживал за отловленными джете* тонбовскими волками*, содержащимися в специально построенных для них зинданах*. Зинданы* были сдвоенными, разделёнными решётчатыми щитами. В результате этого, можно было перегонять тех зверюг, из одного зиндана* в другой. Это делалось для того, чтобы делать там периодически уборки. Кормили волков, в основном, начинавшим портится мясом диких животных, которых джете*, в избытке отстреливали в здешних лесах.

– Зачем они этих зверюг живыми держат? – недоумевая, спросил у Игната Бури, – Им что, мясо девать некуда?

– Мясо, может и есть куда девать, – ответил Игнат, – Да только шкуры у этих тварей больно ценные.

– Эти облезлые, на тухлом мясе? – продолжал недоумевать Бури.

– Традиция, держать живыми тонбовских волков*, существует с древних времён у здешних мокшей*, – продолжил урус*, – Чтоб ты понял, расскажу одну историю. Когда на мокшанские земли пришли монголы, царь мокшей* Пуреш, во избежание кровопролития, присягнул на верность хану Батыю. Но тот велел царю, вместе с его войском, примкнуть к монголам и участвовать в походе на Европу. Один из воевод Батыя, Субэдэй, использовал мокшей* на самых трудных участках сражений, в результате чего войско Пуреша сильно поредело. Перед одним из сражений, Пуреш попросил Субэдэя дать его воинам передохнуть, чтобы сохранить хоть малую часть своих воинов. Субэдэй пообещал, но обманул царя мокшей. Вместо отдыха, воины Пуреша были разоружены, и большая их часть была перебита. Пуреш, вместе с его сыном Атамасом, также были казнены Субэдеем. Узнав об этом, дочь царя Нарчат, собрала из мокшей* ещё одно войско и начала мстить монголам, нападая на их тылы. Хан Бытый направил целый свой тумен*, чтобы уничтожить Нарчат и её воинов. Перед боем с монголами, мокши* порезали волков, а их свежие шкуры напялили поверх своих кольчуг. Когда дружины Нарчат сблизились с монгольским войском, кони воинов Батыя словно взбесились. Они перестали слушаться всадников, сбрасывая их с сёдел и затаптывая копытами. Оказывается, все лошади, кроме здешних мокшанских, заранее обученных мокшами* или эрзя*, терпеть не могут запаха здешних тонбовских волков*. От свежих же, вывернутых наизнанку шкур, этот запах становится сильнее вдвойне. Кони сразу становятся бешенными и теряют всякий рассудок. Они совершенно перестают слушать своих хозяев, сбрасывают их, затаптывают копытами, а затем сами убегают.

– Можешь дальше не продолжать, – прервал его Бури, – Я уже имел удовольствие прошлым летом испытать это на себе. Помнишь, когда мы с тобой были ранены? Когда меня уложили на носилки, кони тоже взбесились от запаха шкуры. Из-за этого, моим людям, пришлось отказатся от того, предлагаемого трофея.

– Уж как тут забудешь! Особенно то, как по твоей милости я здесь оказался. Дали бы мне возможность с тобой поквитаться? Али ты бы струсил, один на один на клинках? Позабавим этих дикарей?

– Это мы всегда успеем. А теперь нужно подумать, как тебя отсюда вытащить. Я тебя сюда затащил по ошибке, запомни, не по злому умыслу. Я тебя и отсюда постараюсь вытащить. Но для этого ты поможешь мне ещё одно доброе дело сделать.

– Что это ты вдруг раздобрился? – удивлённо посмотрел на Бури Игнат, – С каких это пор, бусурманин* вдруг, проникся чувством долга, как у вас принято говорить, к неверному?

– И чувством долга, кстати, тоже, – спокойно ответил Бури, – Мы с тобой оба воины, и если между нашими странами нет войны, а её между ними нет и надеюсь не будет, то и мы должны помогать друг другу из чувства воинской солидарности. Кроме того, у нашех с тобой Великих амиров*, теперь есть общий враг. Это Орда*. Ты думаешь, мы в эти болота из чистого любопытства приехали? Да пропади они пропадом, вместе со здешними волками! У меня имеются вполне достоверные сведения о коварных замыслах ордынского царя* по отношению к вам, но я не знаю, как лучше это донести да ваших нойонов*. Их, кажется, обоих Адамами зовут? Вот ты мне и поможешь, заодно тоже перед ними покаешься за свой проступок, сделав и для своих нойонов* доброе дело.

– За что я должен каяться? – начал возмущаться Игнат, – Сюда я попал не по своей воле, а по твоему коварству. Я предан делу моей страны и моему князю. Об этом вся Москва знает, и если надо, за меня вступится мой знакомый княжеский дружинник. Я не обязан ни перед кем искуплять вину, которой за мной нет.

– Тихо, тихо, тихо, – стал успокаивать его Бури, – Остынь. Что касается твоего здесь пребывания, то пить надо было меньше. А я в этой заморочке, как у вас любят говорить, лишь сделал своё дело, тоесть, как воин выполнил свою задачу. А что мне поставили её именно такой, так это уже не моё дело. На это у меня есть мои амиры*, а им всегда виднее. Моё дело не обсуждать, правильно ли они поступают, а выполнять. У вас в Москве, я думаю, что поступили бы так же, а не иначе. Или я не прав?

Игнат промолчал.

– Теперь по поводу твоей вины, – продолжил Бури, – Если бы вы, в своём кабаке, не нажрались до какиного* визга, подобного не случилось бы. Настоящие воины не должны себе этого позволять. Я не говорю, что в войске должны все быть трезвенниками. Зачастую хмель даже помогает в бою. Но напиваться до такого? Что же касается твоей вины вообще, так мне это совершенно не интересно. Это ты своим нойонам* будешь объяснять и доказывать, что ты не «верблюд», и тем более, не двугорбый. Ещё не факт, что они тебе поверят. Так что, виноват ты, или не виноват, а вину искуплять всёравно придётся! Тут как не крути, а деваться тебе, теперь уже не куда!

– Что от меня требуется, – успокоившись, и косясь из под лобья, спросил Игнат.

– Вот это, другой разговор, – поменяв тон беседы, продолжил Бури, – Ты вашей грамоте обучен?

– Умею, и читать, и писать, и считать, – ответил дружинник.

– Тебе надо будет написать донесение о коварных замыслах царя* Тохтамыша по поводу войны с вами, то есть, с урусами*, а наш человек передаст его вашим нойонам* в Москву, – пояснил суть задуманного Бури.

– А кто мне в Москве поверит? – засомневался Игнат, – Да и почему ты сам, или твои люди, не можете этого сделать?

– Тебе, естественно, никто не поверит, – стал объяснять ему Бури, – А вот если донесение будет написано от третьего лица и оформлено надлежащим образом, как это делается в диван-арзе* Алт-Сарая*, думаю, что поверят непременно. Сами же мы это сделать никак не можем, по одной простой причине. Ни я, ни мои люди, не владеем вашей грамотой. А если мы напишем по своему, или поарабски, боюсь у вас в Москве, не смогут его прочесть. Тогда какой смысл подобное донесение посылать? Иначе, я давно бы это сделал и без тебя.

Рассказывая, каким способом оформляются донесения дружиннику, Бури всё выдумывал на ходу. Он сам не имел понятия, каким образом оформляются подобные документы, и не только в ордынском* Сарае*, но и в его родном Самарканде. Бури вынес из своей землянки два листа когаза*. Один из листов, он протянул дружиннику, а второй оставил себе для черновых набросок и записей. Для написания текста донесения, у посланца* были заранее подготовлена соответствующая жидкость из дубовой коры и золы от костров, а также птичьи перья. Самое трудное для Бури, было диктовать Игнату тюркские слова, которые тот должен был воспроизводить на когазе* славянским шрифтом. Пока эти люди составляли донесение с использованием разных языков, ими было испорчено несколько листов драгоценного когаза*. Ведь этот товар, караваном Кутфи доставлялся в Сарай* из далёкого, но родного для посланца* Самарканда. После долгих «мучений», донесение в Москву было готово. Бури облегчённо вздохнул и вытер выступивший на его лице пот. Он ещё раз перечитал собственное, на ходу придуманное творение, воспроизведённое на когазе*, этим тугодумом Игнатом. Рождённое в неимоверных муках, данное донесение выглядело следующим образом:

Достопочтенным нойонам*

А.М. и А.Т. ад-яшири*.

Хабарчи* «Доброхот».

Принял Зотли Бука*.

 
Хабар №…
 

При встрече, аксборот манбаи* сообщил, что в ближайший месяц ожидается военный набег ордынского царя* Тохтамыша на земли урусов*, в частности, на непокорный и мятежный Московский улус*. Этот набег, Тохтамыш хочет провести как кару за позор, постигший Орду* после поражения от урусов* в битве на Саснак Кыры*, их отказ от уплаты выхода* Орде*, и для возвращения стреляющего огнём оружия, которое, по мнению ордынского царя*, московские урусы* украли у ордынцев* в ходе той самой битвы.

В данный момент по всей Орде ведётся сбор войска для набега. Состав войска Тохтамыша, его вооружение, количество скота и провианта, а также другие важные сведения, будут сообщены дополнительно.

«Доброхот»

Исх*: Выявить точную дату выступления в поход ордынского войска, а также в каком месте и как оно будет переправляться через Итиль*. Сообщить имена эмиров* и нойонов*, участвующих в походе.

«Доброхот»

Игнат ушёл к себе, а Бури, спустившись в свою землянку, запечатал донесение в конверт и опечатал. Бросив конверт на столик, он завалился отдыхать, так как сильно устал, провозившись с урусом*. Но сразу уснуть у Бури не получалось. Он всё думал, что можно сделать ещё, чтобы запутать следы, на случай, если это его «послание» попадёт не в те руки. Попутно с этим, Бури хотелось подстроить маленькую каку* тем тимуровским советникам Тохтамыша, которые, как ему казалось, вели себя в отношении него, слишком высокомерно. Поразмыслив немного, он кое-что всё-таки придумал. Но уже наступила ночь, и Бури решил отложить всё до утра. В своё время, когда он «гостил» в Москве, Бури как-то понравилась поговорка урусов*, что «утро, вечера, мудренее». Лишь после этого, он, помолившись, уснул.