Читать книгу: «Осень собак», страница 6

8

Крещатик как всегда был переполнен народом.

– Зайдем в кафе? – предложил Николай. – По сто граммов дернем. А то противно на душе.

– В кафе «Крещатик» дорогая водка, с ресторанной наценкой. Давай лучше в магазине возле гостиницы «Днепр», там продают по госцене.

– Давай. Только пошли быстрей.

Они перешли по подземному переходу на другую сторону Крещатика и, перебрасываясь короткими фразами, подошли к майдану Незалежности. На отгороженном железными решетками участке площади стояли разноцветные палатки.

– Это голодающие? – спросил Николай.

– Да. Вроде бы, студенты. Но киевских студентов здесь нет. Они сейчас предовольны, могут гулять в такую теплую осень. Здесь в основном приезжие из Западной Украины. Нашу академию они захватили и никого в здание не пускают. Стали мы с этими студентами разговаривать, а они не могут отличить семестр от сессии. Никакие они не студенты, а сброд, собранный со всей Галиции.

– Пойдем поговорим с ними?

– Не надо. Особенно с твоим украинским произношением, – ответил Поронин, намекая на его не совсем чистую украинскую речь.

– Тогда хоть посмотрим?

Они подошли к ограждению. Внутри лагеря, между палатками, слонялись голодающие, в основном длинноволосые и небритые парни неопределенного возраста. Меньше было девушек. На асфальте возле ограждения стояли бутылки с напитками. На одноразовых тарелочках лежали бутерброды, принесенные сторонниками акции студентов. Изредка голодающие с белыми повязками на головах, на которых для достоверности было написано «голодовка», подходили к этим бутылкам, делали несколько глотков и ставили их на место. Бутерброды голодающие на виду у зрителей не ели, а брали и уносили в палатки, – видимо, для наиболее истощенных, как про себя пошутил Николай.

– Ну, посмотрел? Пошли отсюда, – сказал Поронин.

– Пойдем. Чего они хотят?

– Одно и то же. Как и несколько лет назад – смены правительства. Им все мерещится, что у власти стоят коммунисты. Чтобы трезубец был не малым гербом, а постоянным, запретить русский язык и еще черт знает что. А может, и черт не знает. Пошли!

Они отошли от ограждения, охраняемого милицией. На высоком парапете, ограничивающим тротуар с другого от дороги края, также сидели голодающие с повязками на головах и, в отличие от тех, кто был внутри ограды, отвечали на вопросы любопытствующих, разъясняли свои требования. Дмитрий с Николаем не обращались к ним, только слышали обрывки разговоров.

– Завтра решающий день. Не удовлетворят наши требования, пойдем к верховной раде и возьмем ее, если потребуется, штурмом.

– Банду коммунистов мы привлечем к ответу. Главных из них отправим на гиляку.

– Эти министры довели народ до нищеты и лишают нас и вас независимости.

– Воля или смерть! Вот наш девиз!

Вдруг среди сидящих на парапете голодающих Николай увидел знакомое лицо. Он резко остановился и Поронин недовольно спросил:

– Что случилось?

– Подожди минутку. Сейчас поговорю с одной знакомой.

Да, это была Кирисова Ольга Васильевна или попросту – Оля. Она работала доцентом в Луганском пединституте и была наиболее активной и маниакально-радикальной деятельницей национального движения в Луганске. Ей уже было под сорок, но выглядела она гораздо моложе – стройная, невысокого роста, черноволосая. Она была в плаще, несмотря на жаркий осенний день, и с такой же повязкой на голове, как у других – «Голодовка».

«Зрелый человек, – подумал о ней Николай. – А все еще детство кипит в одном месте. Все ей надо молодежную аудиторию да здоровых бугаев».

Он Кирисову знал давно, со студенческих лет. Большими талантами она никогда не блистала. Но у Оли было огромное преимущество перед ним – она была женщиной. В студенческие годы ее перепробовали все, – от студентов, кто не брезговал такими дивчинами, до преподавателей, которые не растеряли по возрасту свою силу. Так она окончила институт, потом аспирантуру и защитила кандидатскую диссертацию. Она была, – только официально, – пять или шесть раз замужем, но и последний муж недавно ушел от нее. Мужья были разными по возрасту: от зрелых и обеспеченных мужчин, до безусых студентов дневного факультета, лет на пятнадцать ее моложе. Но Оля долго не могла ужиться ни с одним мужем. Злые языки утверждали, что ей мужчина нужен каждые восемь минут. Когда об этом в пьяном разговоре сообщили Николаю, он пытался даже возражать – может, ей мужчина нужен каждые десять минут, но собеседники стояли только на цифре восемь. Теперь среди голодающих студентов ей было привольно. Она должна была чувствовать себя, как матка в улье в окружении трутней. Но на что не пойдешь ради идеи! Где появлялась Оля, там всегда царствовал обман, скандал, сплетни. В конце перестройки она много печаталась в местных газетах. Это были статьи из западноукраинских националистических газет, переведенные один к одному на русский язык, но подписанные фамилией ее первого мужа – Кирисова. На украинском языке прессу в Донбассе мало кто читает. Она страстно стремилась в большую политику, была городским депутатом. Агитационные афишки с ее изображением накануне выборов гласили, что она беспартийная, православная, прекрасный семьянин. Но как только ее избрали в городской совет, она объявила, что является членом конгресса украинских националистов и УНА–УНСО, верна униатской, греко-католической, церкви. Выступая по местному телевидению, она заявила, что происходит из древнейшего боярского рода, который даже старше царской семьи Романовых. Это вообще-то неудивительно, нынче многие стали искать генеалогические корни в княжеских, маршальских и других именитых родах. То, что ее девичья фамилия была Мастеровая, она разъясняла просто – дедушка, скрываясь от сталинского режима, поменял благозвучную фамилию Барятинских на пролетарскую – Мастеровой. В студенческие годы ее так и называли ласково – фабрично-заводская девчонка. А какими крылатыми фразами малоизвестных или вообще неизвестных философов она сыпала – удивительно! Редкий профессионал-философ читал их произведения, а может быть, и слышал о них. Совсем недавно ей стало мало звания городского депутата, и она захотела стать депутатом верховной рады. Баллотировалась во Львове. Но ее там физически побили сторонники другого кандидата – не лезь со своим восточным рылом в западный ряд!

Поистине, прав известный философ, утверждающий, что у женщины, стремящейся в политику, не все в порядке с половыми органами. Кирисова полностью подтверждала его великую мысль практически.

Николай ненавидел ее. Собственно говоря, такая же реакция на него была и у нее.

Он подошел ближе к Кирисовой и с ехидством спросил:

– Оленька! Ты снова вся в борьбе?

Кирисова вспыхнула от ненависти. Было видно, как ее смуглое лицо покраснело. Оно перекосилось от злости и сквозь крепко стиснутые зубы выдавила из себя:

– Да. В борьбе!

Николай нарочно говорил с ней по-русски.

– Ты ж недавно голодала в Луганске, не много ли для тебя? Не умрешь ли от истощения? – с участливым ехидством продолжал он спрашивать ее.

Он намекал на то, что этим летом, в самую жару, она лежала с трагическим лицом на травке газона возле облисполкома и голодала. Она требовала, как гласил плакат, воткнутый острым концом в землю, чтобы освободили из-под ареста одного банкира, который украл немалую сумму денег у акционеров. Причина той голодовки была всем ясна. Тот банкир выделял деньги руховцам и другим националистическим организациям в Луганске, но и себя, видимо не обижал. Его все-таки судили, но дали условно – слишком много украл, а таких не садят. С националистическими кадрами в Луганске бедновато, и не каждый из них является дураком, чтобы открыто позориться перед народом и объявлять голодовку. Но Оля с двумя своими студентами голодала. Луганчане со смехом дивились на лежащую в тени деревьев дамочку с сопливыми юнцами, таким образом, отрабатывающих свои двойки, и советовали ей для того, чтобы голодовка была настоящей, бросить пить воду. Точно так же доктор Хайдер голодал – больше года и не умер. Но через три дня голодовка ей надоела. До нее дошло, что является посмешищем для горожан, и она ее прекратила. И вот Оля – опытная женщина – среди молодежи и снова голодает.

– Не умру, не дождешься! – со злобой ответила Ольга Васильевна. – Вот из-за таких, как ты, равнодушных к судьбе народа и родины, врага независимости, мы живем плохо! Весь мир над нами смеется!

– Это ты точно сказала – мир смеется. Только причем здесь народ? Ему не нужны ваши выкрутасы, – снова съехидничал Николай. – Ты одна тут представительница Луганска?

– Нет! Со мной студенты.

– Тогда ты им должна поставить экзамен автоматом. Ты нарушила их учебный процесс. И многих ты завербовала сюда?

– Для голодающих установлена квота от каждой области. Мы – двое – голодаем от Луганска. Но нас могло быть и больше. Знай это! И не стоит над нами смеяться. Мы – настоящие патриоты, а от равнодушных все беды на Земле! – снова неудачно перефразировала она известное выражение. – У нас горят сердца от несправедливости!

Она его побаивалась, поэтому прилюдно выкрикивала ему в ответ надоевшие еще в прошлом времени лозунги и шаблонные призывы. Он не раз, образно говоря, усаживал ее в лужу в спорах и дискуссиях.

– Когда горит сердце – плохо варит котелок. Это известно всем умным людям. Только бесноватые не понимают, что у них котелок, а не голова. От них такую правду скрывают. Ведь и такие нужны кому-то. А насчет Земли ты перехватила. Может, беды для Украины? От таких, как ты… – он хотел добавить «придурков», но сдержался. – От таких, как ты, как раз и нет жизни другим людям. Вам все время надо держать их в напряжении. Ваше меньшинство навязывает свою волю большинству. Но напряжение не вечно, оно может прорваться…

у нас в стране демократия!

– Я об этом и говорю – демократия меньшинства!

У Кирисовой внезапно не выдержали нервы и она, дико вытаращив глаза, закричала:

– Гнать таких, как ты, надо с Украины! Чтобы и дух ваш выветрился с ее святой земли! – она, как, впрочем, и подобные ей деятели, очень любила трескучие фразы.

– Это ваше самое сокровенное и простое желание. Сделать всех послушными вашей воле. Так уже делали в советское время. Не получилось! Вы тупо повторяете прошлые ошибки.

Смуглое лицо Кирисовой побагровело. Ее рот открылся, чтобы ответить, но слов не было, только густая слюна ледышкой прилипла к языку.

– Вон! – наконец прохрипела она.

К их диалогу прислушивались крепко сложенные голодающие.

– Хто це? – спросил один у кричащей Кирисовой.

– Враг Украины! Вот кто!

– Видно, раз такие речи ведет.

Поронин тронул его за плечо:

– Пойдем отсюда. Не связывайся.

– Я утром не связался с такими же, так до сих пор противно. Хоть сейчас немного душу отведу.

– Пошли. А то я сам пойду.

– Ладно. Пошли.

Голодающие парни враждебно смотрели на Николая, но, видимо, присутствие Поронина – атлетически сложенного, физически крупного и сильного человека, удерживало их от агрессивных действий.

– До свидания, мастеровая, фабрично-заводская, – оскорбил он ее старой кличкой, чтобы еще больше злилась. – Встретимся в Луганске.

– Чтоб ты сдох до этой встречи! – блестя черными, очумелыми от злобы глазами, пожелала она ему. Она ненавидела свою девичью фамилию.

Николай в ответ на эти слова открыто засмеялся, чтобы еще больше позлить Кирисову, и сказал Поронину:

– Пошли, Дима, с нею все ясно. Больной человек.

Когда они отошли, Поронин спросил:

– Ты ее знаешь? Кто такая?

– Из Луганска. Пединститута. Б.., негде пробы ставить. И натуральная, и политическая.

– Они нынче одинаковы, что политики, что б… – подвел итог Поронин.

Они зашли в магазин. Николай взял по сто граммов водки, две сосиски на закуску, и они встали за столик.

– Как противно все это видеть! – нарушил молчание Николай. – И когда люди поумнеют и не станут портить друг другу жизнь?

– Никогда. Пока галицийцы не сотворят государство по своему образу и подобию – не успокоятся. А они упрямы до безумия, все должно быть только по их.

– Этого качества у них не отнять. Ладно, давай за встречу, а то, говорю, противно на душе.

Они выпили, и Поронин сказал:

– Действительно противно стало жить. Я ж родом со Смоленщины, а здесь живу уже тридцать лет. Никогда не думал уезжать отсюда, а теперь думаю. А куда ехать? Старики уже умерли, с родней связи потеряны. Эх!

– Дима. Ты лучше скажи, почему твою диссертацию долго не утверждали?

– Скажу, Коля, главную причину. У меня монография вышла давно и на русском языке. Сейчас, ты знаешь, научные труды должны быть изданы только на украинском языке. Вот в чем задержка. Я защитился в университете. А ректор университета, вроде, умный человек, но прожженный националист, опубликовал статью. Знаешь, под каким названием? «На украинском языке говорит весь мир». До большего маразма академик не мог додуматься. Сделал вывод – раз африканцы и азиаты, обучающиеся в университете, изучают украинский язык, то значит – действительно весь мир говорит на украинском. Не на каком-то английском… тьфу! А о своем кармане ректор не забывает. Создал сам себе банк и туда перекачивает университетские деньги. И все под вывеской борьбы за независимость. А у тебя диссертация отпечатана на русском языке?

– Да.

– Вот и главная твоя ошибка, может быть, роковая. Слизнюк русский язык на дух не переносит. И еще добавлю, они хотят из тебя немного денег выкачать. Например, тысячу долларов. Это такса. Слышал, как на это намекал сейчас Глицеренко?

– Хрен им, а не доллары. Из-за принципа не стану давать им взятку! Да и нет у меня таких денег. А ты давал? – прямо спросил Николай.

– Значит, вопрос о предложении Глицеренко отпадает. Я тебе ничего не говорил. Очень сложно с прибывшими в Киев из Галиции, и занявшими высокие руководящие места, – ушел от прямого ответа Поронин. – Они не умеют работать, но любят сидеть в командных креслах.

Николай не повторял своего вопроса – раз Поронин уклоняется от прямого ответа, значит, не следует спрашивать лишнего.

– Сейчас я был свидетелем, как генерал взял себе профессорское звание, а взамен дал заграничную командировку Слизнюку. А что другим – не знаю.

– Званиями и степенями они торговать умеют. Но выборочно, со строгой социальной дифференциацией. Вот, недавно профессором стал президент Кучма. А он не ведет преподавательской работы и пока кандидат наук, – его глава администрации тоже меньше месяца назад получил докторскую степень. Защитился без монографии, что вообще не положено. Журналисты раскопали этот факт, подняли было шум, но им заткнули рот. Сейчас в президентской команде все академики, в крайнем случае – член-корры. Скоро уборщицы и дворники в президентском дворце будут, как минимум, профессорами и доцентами. И воплотятся в жизнь слова старой песни – «страна мечтателей, страна ученых». Этой страной будет Украина. Рыба гниет с головы, мы – с президентской команды. Они лучше нас понимают – должности приходят и уходят, а звания остаются. Обеспечивают себе безбедное будущее. Им это сделать просто – нам сложно. Над нами можно издеваться. И аттестационная комиссия в этом вопросе держит нос по ветру. Слизнюк уже академик. И знаешь, какой академии?

– Какой?

– Права. Не имея при этом юридического образования. Себя он не обошел.

– Давай еще по соточке? А то противно слушать о научных достижениях наших правителей, – предложил Николай, которому надоел этот разговор.

– Да. Но только сейчас я плачу.

– Согласен.

Поронин принес еще два стакана, где было налито по сто граммов, и снова же каждому по сосиске.

«Не напьюсь ли я?» – с тоской спросил себя Николай, но отступать было поздно.

Поронин, поставив все на стол, сказал:

– Как опостылело читать навязываемую нам историю Украины! Там в каждой строчке одно и то же – Россия главный враг Украины, украинцы самые умные и лучшие. Сам знаешь.

– Читай по-своему.

– Так и делаю. Но сильно не разгонишься. Доложит какой-нибудь национально осведомленный студент, куда следует, и полетишь с работы за неблагонадежность. А потом по специальности не устроишься. Правда, кое-что я студентам рассказываю, но осторожно. Хочешь, я тебе расскажу правду о происхождении жовто-блакитного знамени или трезубца? Всем вдалбливают в сознание, что это – символы древней Киевской Руси. А на самом деле знаешь, кто дал Украине знамя и герб?

– Немного знаю.

– Выпьем, и я расскажу.

Поронин, несмотря на свои прекрасные физические данные, пьянел быстро, и Николай это знал. И вот сейчас, выпив, он посмотрел на Николая осоловевшими глазами и продолжил:

– Когда в прошлом веке Австро-Венгрия дала автономию Галиции, то надо было дать ей и какие-то административные атрибуты. И вот, чтобы показать ничтожество Галиции, австрийцы дали им желто-голубой флаг. Голубой – цвет сексуальных меньшинств. В Австро-Венгрии в то время были распространены мужские бани. Вывески на мужских банях, где собирались гомосексуалисты, окрашивались в голубой цвет. А в Вене проститутки были обязаны носить желтый шарф, шириной в ладонь и длиной в один шаг. Эти цвета, собственно говоря, применяются во всем мире для таких подобных категорий общества. И один граф, возглавляющий комиссию по определению статуса Галиции, сказал так – давайте дадим галицийцам самые позорные цвета для их флага, чтобы весь мир над ними смеялся. Так и сделали. Наградили этими цветами Галицию. А они вначале не поняли, а потом смирились. Лучше иметь дерьмо, чем ничего. А трезубец – знаешь?

– Знаю. Табельное оружие Посейдона, которым он раскалывал скалы и протыкал все живое. А также нарожал уродов в виде циклопов, тритонов и прочей нечисти. Впрочем, это видно и сейчас. В восточной мифологии это знак любви и раздора.

– Может быть. Но посмотри на наш герб. Видишь, на окне магазина он намалеван. Такой ветвистый. Присмотрись повнимательней к нему. Это мужской и женский половые члены. Этим австрийцы как бы показали – мы вас драли, и впредь драть будем. А трезубец или вилы – один из страшнейших символов преступного мира. Некоторые уж очень страшные рецидивисты наносят трезубец в виде татуировки на бедра. Он символизирует угрозу, силу, насилие… и точно – угроза идет из Галиции. Очень уж галицийцы агрессивны. Все должно быть по их. А какой она была раньше? Захудалой, забитой, униженной… читал Гашека? В солдате Швейке он называет Западную Украину галицийской вонючей дырой. И не зря. Вони от них действительно много, на весь мир. И нас они затопили своей мразью. Бежать отсюда… но куда? – снова, но уже тоскливо, закончил Поронин. – Сын учится в институте, второй сын через год заканчивает школу. Проблем много, а жить здесь не хочется.

– Я тоже, Дима, хочу куда-нибудь уехать. Точно такая же ситуация. Какой-то тупик – моральный и материальный.

Они доели сосиски, и Николай сказал:

– Все, я побежал. А ты сегодня, если нечего делать вечером, приходи ко мне в гости. Ты ж недалеко от общежития живешь?

– Не знаю. Если будет время, то зайду. А так не обещаю.

– Тогда, на всякий случай, я с тобой не прощаюсь.

– Посмотрим.

Они расстались. Николай пошел в сторону Днепра, свернул за угол, на улицу Грушевского, которая раньше называлась Кирова, а до революции – Александровская. Старейшую улицу недавно переименовали, но возвращаться к старому историческому названию – имени российского царя – не позволяла национальная гордость.

Книжный магазин «Наукова думка» был открыт, а Николай страшно любил бывать в таких магазинах. Любил порыться в книгах, купить ценное издание. Но ныне книжный отдел занимал лишь одну пятую, а может – десятую часть прежней магазинной площади. Остальная часть была оборудована красивыми витринами, на которых стояли иностранные телевизоры, фотоаппараты и прочая бытовая техника. Было жалко, что такой умный магазин в центре столицы оказался уничтоженным. На столах, которые сейчас изображали прежние под потолок стеллажи и полки, скучно лежали книги. Много было любовных и детективных романов. Научной литературе был отведен небольшой уголок. Николай стал просматривать историческую литературу. Монографий почти не было. А то, что было, – его научной проблемы не касалось. Зато в большом количестве на столах и кафельном полу, стояли стопками и валялись россыпью книжки и брошюры с ностальгическими названиями: «Кто такие украинцы и чего они хотят?», «Откуда произошли украинцы», «Роль Украины в мировой цивилизации» и много других, с некоторыми вариациями названий, но с одним и тем же содержанием. Много было брошюрок о происхождении флага и герба, а также других символов. Их авторы спешили заработать на национальном буме.

«Вбивают в голову народа идиотизм», – подумал Николай и, ничего не купив, вышел из магазина. Одно его только удовлетворяло – что эта тлетворная литература не пользуется спросом.

Рядом с магазином находилась остановка автобуса шестьдесят третьего маршрута, и он влез в переполненный салон. Из окна автобуса он видел здание верховной рады и вечно стоящих возле него пикетчиков с плакатами и транспарантами, на которых были изложены какие-то требования.

«Надо завтра прийти сюда и почитать плакаты – что еще требуют галицийцы. Наши, с Донбасса, сюда не ездят. Только шахтеры периодически наезжают и требуют повышения зарплаты, и ничего им больше не надо, и всем они довольны, – неожиданно с обидой подумал он о своих земляках. – А из Галиции требуют по-крупному. Например, поменять правительственный курс – и баста!»