Читать книгу: «Точка невозврата», страница 13

– Ник! Я видел… Скажите, что мне показалось!

Хади выпалила новости на одном дыхании, чтобы не держать учёного в неведении:

– Вам не показалось, но я вколола стазис-раствор и использовала право на шанс воскрешения, по новой поправке к Кодексу я могу его активировать в пользу любого живого существа.

Алекс промолчал, исподлобья глядя на журналистку и оператора. Хади вдруг показалось, что он сейчас на неё накинется так же, как на него чуть не накинулась толпа. Но он лишь ощупал затылок и, шипя от боли, уточнил:

– То есть право на воскрешение теряет действительную ценность из-за снижения шансов и становится этакой… разменной монетой? И вы свою обменяли на моего пса? Не пожалеете?

– Нет, – мотнула головой Хади и кинулась в ответную атаку: – Могли бы и спасибо сказать!

– За то, что решили заменить себя на собаку? За глупость не говорят «спасибо»! Жизнь человека всегда приоритетнее и ценнее жизни животного! – повысил голос Алекс.

Хади отпрянула в сторону, огорошенная его отповедью и потерявшая дар речи. Учёный некоторое время сверлил её взглядом, а потом резко сгорбился, понурившись и разом постарев на несколько лет:

– Простите. Я не хотел вас обидеть. И я действительно в долгу перед вами. Ник… пёс заменял мне человеческое общение и был мне дорог. Спасибо, что спасли его.

Алекс помолчал, а потом чуть слышно добавил:

– И меня… Если бы не Ник – там лежал бы я. А если бы не вы – меня там и вовсе не было бы. И за этот шанс спасибо.

Хаджиру едва не расплакалась от переизбытка противоречивых эмоций. Но сдержалась, как всегда и привыкла.

– Что с мальчиком? – не поднимая головы, уточнил Алекс. – Умер, конечно?

– Нет, – скучным голосом ответил примостившийся на диване Лёнька. Казалось, разборки журналистки с учёным его вовсе не волнуют, ему бы поспать часок. – Воскрес.

– То есть… – Алекс посмотрел на безмолвную Хади, на Лёньку, но глядел он куда-то сквозь них, беззвучно что-то прошептал. Хади показалось, и потом она об этом неоднократно думала, что он только что разговаривал с самой Вселенной. – Я понял! Я всё понял!

Алекс бросился к столу и принялся перечёркивать собственные расчёты, внося в них непостижимые для ума Хади символы и закорючки.

– Хаджиру, Леонид, подойдите! Смотрите. – Он ткнул в середину исписанного листа. Туда же уставились журналистка и оператор. – Вы не понимаете… Я нашёл, нашёл переменную, которая увеличивает шанс воскрешения!

– Мы вообще-то журналисты, – хихикнула Хади, глядя на сосредоточенную морщину на лбу Лёньки. Уж больно потешным выглядел в этот момент её напарник. – Не нейробиологи, не химики и не физики. Объясните?

– Всё просто. Эмоциональная привязанность. Она имеет дополнительный спектр и сферу влияния, просто мы с Каспером её не учитывали в формуле. Он её сразу отмёл, я поигрался, да бросил, выходит, что зря…

– Не поняла?

– Любовь, Хаджиру. Миром правит любовь. Она, выходит, правит и смертью тоже. Больше шансов на воскрешение имеет тот, кого любят. Как я раньше не понял! Там, где больше мёртвых денег, чем живых чувств, и смерти будет больше, понимаете? Мне ещё предстоит понять, в чём и как это измерять, имеет ли значение количество родственников и сексуальных партнёров, степень привязанности, тип любви, бывает же любовь платоническая, любовь роковая, просто привязанность…

Взгляд Алекса остекленел. Учёный уплыл куда-то в мир одному ему понятных выкладок, но Хади не постеснялась взять его за плечо и слегка встряхнуть.

– Алекс, но это же ненаучно.

– Когда Коперник придумал гелиоцентрическую систему мира, коллеги подняли его идеи на смех. Когда Кеплер говорил о том, как движутся планеты и рассчитал вероятность существования Фаэтона, который так никогда и не сформировался в планету, но всё же реально существует как пояс Кеплера между Землей и Марсом, его труды объявили условностью. В конце концов, – учёный указал на свою пыльную майку и надпись на ней, – любая магия рано или поздно станет наукой, когда обретёт свою формулу. Просто для любви её ещё никто не придумал.

Внезапно Алекс тяжело опустился на стул и отбросил расчёты в сторону, так, словно они стали ему вдруг отвратительны:

– Не получается.

Он потёр глаза пальцами, ещё раз мельком ощупал шишку на затылке и потёр ноющее, видимо, от удара камнем плечо.

– Почему не получается? – не поняла захваченная новой идеей Хади.

Алекс отвел глаза, но журналистка не отставала. Не выдержав его молчания, Хади сняла перчатки и осторожно прикоснулась к его щеке. Учёный вздрогнул, дернулся, но не отстранился.

– Так почему? – Она повернула его лицо к себе и внимательно посмотрела глаза в глаза.

– Я… Этого нигде нет, – выдавил из себя учёный. – Никто не знает… Я тогда попытался его воскресить. Каспера… Он был для меня не просто коллегой. Он был моим лучшим другом.

Он замолчал, а потом продолжил, не отрывая щеки от тёплых пальцев Хади.

– Почему-то сейчас считают, что любовь – это что-то сродни вожделению. И чтоб обязательно был плотский подтекст. Но любовь имеет множество форм. И я… Я действительно любил его. – Он посмотрел на Хади так, что у неё сердце пропустило удар. А учёный продолжил, не умея подобрать подходящие слова, чтобы отразить многолетнюю боль: – Дружба, она, если всамделишная, – это тоже форма любви. И я не хотел потерять друга. Я очень хотел, чтобы он вернулся. Но у меня не получилось. Значит, был прав он, а не я.

– Но мальчик воскрес? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Хади.

– У него были все шансы на это. Он молод, глупая внезапная смерть, ему ещё жить и жить.

– Но если всё-таки… Примените формулу на Нике. Пёс тоже не должен был умирать так рано. И вы его любите. Так что у него шансов тоже должно быть предостаточно.

– Ну, на кошках и собаках мы проводили испытания…

– Да? – скептически высказалась Хади, отпустив учёного. – И кто был инициатором убийства животных? Вы?

– Нет, – тут же отвел глаза Алекс. – Я не живодёр. И старался не причинять им лишней боли. Я… Я вообще был против таких экспериментов, но Каспер сказал, что иначе к работе с людьми нас и близко не подпустят, так что приходилось иногда, но я почти всегда старался этой бессмысленной жестокости избегать. Может, я и слабохарактерный трус, но в итоге Каспер оказался прав. Он вообще почти всегда был прав.

– И какой процент воскрешения был в вашу смену? – поинтересовалась Хади.

– Я не знаю. Я не считал, – ответил Алекс, ощутимо напрягшись.

– Сколько из кошек и собак, к которым вы успели привязаться, в итоге воскресло? А сколько их воскресло у Каспера?

– Н… не знаю, – начал паниковать учёный. – Мы считали по общей выборке!

– А кто был инициатором введения платы за воскрешение? – продолжала допрос Хади.

Лёнька, давно отошедший подальше, стараясь не упустить ни мгновения, сделался почти невидимым вместе с камерой. За это Хади его и ценила: что в критические моменты он снимал лучшие кадры, не попадаясь при этом ни на глаза, ни под ноги.

– Я не… Да, это я хотел, чтобы процедура была бесплатной! – повысил голос Алекс. – Но нам надо было оплачивать лабораторию, лаборантов, оборудование, грант мы получили далеко не сразу…

– А кто был автором формулы?

– Мы вдвоём ее написали.

– Я вам не верю. Кто?

Учёный молчал, журналистка давила и давила:

– Кто? Кто из вас? Не может быть, чтобы вы сделали это на равных. Кто-то всегда хоть на йоту, но впереди. Так кто?

– Ну я! – взорвался Алекс. – Да мне всё равно было, кто первый, кто второй!

– А ему, выходит, нет, – констатировала Хади. – И поправку в Кодекс накануне его смерти о неприкосновенности создателей формулы внёс знаете кто? Один из Воскрешённых. Политик. Руководил процедурой его воскрешения Каспер, не вы. И на публике почти всегда блистал он. И…

– Меня уже почти убедили в том, что я его убил. А теперь вы хотите убить во мне ещё и добрую память о нём? За что вы так со мной, Хаджиру? Я думал, вы помочь хотели… – Алекс отвернулся к столу и затих.

Хади очень хотелось саму себя выпороть за то, как она обходится с человеком. Но хороший журналист останавливается там, где ломается человек, а отличный – нет. Он предпочтёт собрать из обломков что-то новое.

– И хочу. Поднимите логи, проверьте проценты воскрешения животных у себя и у него.

Спустя несколько часов Алекс признал правоту журналистки.

– То есть если воскреснет Ник, правы были вы, а не Каспер.

– Но как? Ведь он был мёртв! И формула не сработала! А должна была! Значит…

– Значит, Алекс, кое-кто семь лет, три месяца и сколько там дней назад не умер, – жестко закончила за него Хади. – А вы – не убийца. Просто кое-кто вас крупно подставил, потому что жажды славы и денег хватало, а совести поделиться ими с вами – не хватило.

– Я вам не верю, – помертвевшим голосом прошептал учёный. – Он не мог так со мной поступить.

– Вот и проверим, – отрезала Хади. – Один случай можно списать на просто случай, два – уже закономерность.

– И всё равно, валидность выборки определяется…

– А у нас кроме Ника никакой выборки больше нет. Так что давайте просто пойдём и проверим.

***

Уговаривать Алекса пришлось несколько часов. Но в итоге учёный, упорный и ответственный во всём, что касалось его драгоценных формул, противостоять напору журналистки и собственному любопытству не смог.

Вечерело. Ветер больше не гонял стаи песчинок туда-сюда, он старательно собирал огромную фиолетовую тучу на горизонте. Туча в ответ щерилась молниями, ворчала, огрызалась, но ползла в сторону храма.

– Быстрее, – поторапливала учёного и оператора журналистка. – Мы должны успеть до вечерней службы, а то сейчас половина деревни на воскресную вечерню набьётся, и мы не успеем.

Алекс шёл молча, но Хади видела, как сильно он сжал челюсти. Как кусает время от времени губы. Как иногда замирает, словно уже решил повернуть назад, но делает новый шаг вперёд.

– Лёнька, – немного отстав, чуть слышно шепнула журналистка, – вызывай колёса. Включимся в эфир.

– Уверена? – переспросил оператор. – А если не выгорит?

– Выгорит, – сама себе кивнула журналистка. Ни к чему не годен тот журналист, который не имеет нюх на сенсацию и подходящий для неё момент.

В храме не было никого. Где-то сбоку слышался негромкий голос местного священнослужителя, мерцало молочно-голубым светом окошечко капсулы воскрешения в стазис-фазе, улыбалось с образа шприцам со стазис-раствором открытое, честное и милосердное лицо Первого. Так и плюнула бы. Но Хади прошла мимо, как и Алекс.

Подготовка к воскрешению Ника прошла в полном молчании и заняла намного больше времени, чем на то рассчитывала Хади. Храм медленно заполнялся народом, а она всё больше и больше начинала нервничать. Что, если мобильная станция вовремя не приедет и прямое включение накроется медным тазом? Что, если воскрешение не сработает? Что, если опять кому-то из толпы придёт в голову дурная мысль прибить учёного ни за грош? От этой мысли страшно было больше всего.

Наконец Алекс оторвался от капсулы и махнул Хади рукой. Журналистка несмело подошла. В небольшом прямоугольнике, там, где обычно родственники могли видеть лицо умершего, выглядывали контуры собачьей головы. Только бы получилось!

Лёнька вскинул камеру и кивнул. Ага, хотя бы один пункт сомнительной авантюры выполнен вовремя. Теперь главное – не подвести Алекса. Он не должен понять, что идёт прямой эфир.

– Алекс, а что вы сделали сейчас?

Ничего не подозревающий учёный негромко объяснил, стараясь игнорировать постепенно возрастающее количество прихожан:

– Я перенастроил капсулу на учёт эмоциональной привязанности воскрешаемого к ноосферным изменениям извне. Если попроще, то собака воскреснет, если наша с Ником дружба была настоящей. Если я действительно любил этого невозможного пса.

Учёный попытался улыбнуться, но улыбка вышла искажённой, натянутой волнением, ожиданием и горем. Настоящей.

– Если Ник воскреснет, то моё предположение будет правдой.

– Можно ещё раз, вкратце, для истории? – робко попросила Хади.

Алекс глянул на Лёньку, кивнул и сказал, ничего не утаивая:

– Если я прав, воскрешение во многом зависит от того, любил ли кто-то умершего. Самый большой шанс воскрешения, я полагаю, будет у влюблённых, у настоящих друзей, у родителей и детей. Дальше уже надо будет изучать статистику и собирать данные.

– А вы проводили процедуру воскрешения с Первым?

– Что ж вы по больному-то режете, – поморщился Алекс. – А, ну да. Журналистские приёмы, зрелищность… Что ж, я не против. Да. Буду со всеми честен до конца. Проводил. Каспер был мне настоящим другом. Я его любил. Но он умер. И потому я не уверен, что моё предположение – правда… Хаджиру, эта капсула полностью перенастроена. Хотите нажать на кнопку?

– Нет, Алекс. – Хади намеренно не стала называть его никак по-другому. – Это ваш пёс. И эксперимент должен быть правильным.

Алекс нажал на старт процедуры воскрешения.

Перед образом Первого сконденсировалась голограмма. Присмотревшись, Хади узнала в ней те же черты лица, что и на образе, но слегка поплывшие, обрюзгшие, словно качество передачи изображения хромало. Или человек за прошедшие годы порядком злоупотреблял едой и спиртным.

– Алекс!

Учёный смотрел на голограмму и безмолвствовал.

– Я всё могу понять, но ты хочешь испортить мне всю сеть продаж шансов на воскрешение своим идиотским псом. И чего тебе в изгнании не сиделось?

– Кас… Каспер?

– Да, да, ты меня не убивал, а раз не убивал, то и воскрешение не сработало, я оценил, – раздражённо закатил глаза Первый. – Слушай, давай всё решим быстренько, и я пойду. Сирийцы всё равно ничего не поймут, буду очередным явлением чуда, в которое никто не поверит, с журналистами договоримся, не впервые…

Алекс справился с собой и набрал воздуха, чтобы ответить. Первый не стал дожидаться его обличительной речи:

– Ой, вот не надо про годы изгнания, вот это классическое «как ты мог», и прочая, и прочая. Я тебе обеспечил и финансовую свободу, и юридическую, не тебе плакаться. Мы едва выплыли, но теперь, когда всё налажено и я подниму цены, твои бредни про любовь и про шанс для всех желающих будут не к месту и не ко времени. Я такое реализовал, я столько лет работал, чтобы обеспечить твое изгнание!

– Семь лет, четыре месяца и один день. Ты знаешь, – задумчиво проговорил Алекс, – а я рад, что ты жив. Это значит, что у меня больше нет перед тобой никаких моральных обязательств. Материальных и иных прочих тоже не будет, мне глубоко плевать на то, кто из нас написал формулу…

– Моя кошка воскресла первой! – крикнул Первый, и голограмма пошла рябью, исказившись.

– По моей формуле. Понятное дело, – хмыкнул Алекс. – Ты её с котёнка растил. Даже у тебя должно быть сердце где-то в глубине организма.

Счётчик на капсуле воскрешения подошёл к концу. Крышка откинулась, и счастливая донельзя собака прыгнула почти на руки к учёному.

– Ты смотри! – улыбнулся Алекс. – А я оказался прав!

– Ну ничего, – пробормотал Первый. – В такой дыре это ненадолго.

Он перешел на арабский, и скопившаяся толпа зашуршала, заохала, зашелестела. Хади догадывалась: сейчас им рассказывают что-нибудь про чудесное воскрешение спустя семь лет, про то, что Второй – вероломный предатель, что собак не должно пускать в рай… Внезапно короткая пауза прервалась лающим коротким словом. Хади не потребовалось никаких переводчиков и знания языка, чтобы понять: это была команда «убей».

Толпа замерла. Хади тоже. Что победит: непонимание? Злость? Человечность? Решится ли кто-то убить Второго, потому что так сказал подаривший ему в своё время мнимое прощение и жизнь Первый?

Лёнька снова растворился в пространстве, не прекращая снимать.

– Покажите знак Воскрешённого! – потребовала Хади на английском.

– Что? – смешался Первый.

– Вы же им сказали, что воскресли, да? Наверное, и про то, что видели самую суть жизни и смерти с той стороны, может, даже сказали, что это вы воскресили собаку! А где ваша метка воскрешения?

– Какая незатейливая провокация, – усмехнулся Первый. – Зачем мне выполнять вашу глупую просьбу?

– Так где? – упорствовала Хади. – Нет ни одного случая, когда Воскрешённый прожил в стазисе семь лет! А если…

Её вопросы прервал короткий вскрик. Алекс схватился за грудь, побледнел и опёрся на капсулу.

Хади увидела короткий метательный нож, торчащий откуда-то слева из-под его ребра. Она бросилась к учёному и, подхватив, осторожно перевалила его в капсулу. Та закрылась, перейдя в режим стазис-фазы.

Журналистка разъярённо осмотрела толпу и сразу нашла взглядом бородатого Бакира.

– Грешники и нечестивцы не должны воскресать? – ломая и упрощая английский, чтобы всем было понятнее, спросила она.

– Не должны! – пробасил Бакир в первых рядах.

– Грешники и нечестивцы не имеют права на новую жизнь? – спросила Хади толпу.

Люди кивнули, за ними уже менее уверенно кивнул Бакир.

– Значит, если он воскреснет – он будет иметь право жить? – крикнула Хади.

Толпа молчала.

– Так будет?

– Не смей… – Первый на голограмме взволнованно завозмущался и померк, но Хади уже закрыла капсулу и нажала на кнопку.

– Через три минуты проверим, – плотоядно улыбнулась она в сторону Бакира. Собаколова передернуло, а журналистка внутренне взмолилась: не подведи!

Спустя три минуты крышка капсулы с тихим шипением откинулась в сторону.

Алекс встал, огляделся, свистнул пса, и оба Воскрешённых прошли сквозь толпу быстрее раскалённого прута сквозь снег – сопровождаемые шипением восторженных шепотков и нарастающим дымным и душным рокотом понимания. Сейчас люди его выпустят наружу, сомкнутся – и кто знает, насколько не поздоровится собаколову Бакиру.

– Лёнька, я… – Хади редко отказывали слова, но сейчас она не могла найти ни одного самого завалящего словечка, чтобы выразить и толику того, что творилось сейчас в её сердце.

– Иди уж, – усмехнулся Лёнька. – Что я, слепой, что ли. Не буду я тебя снимать. Тут намного интереснее.

Хади неуклюже чмокнула оператора в небритую щёку и выбежала следом за учёным и собакой.

Бушевал ливень, стегая дома, храм, золотой песок под ногами острыми водяными кнутами, а вместе с ним – спину, плечи, запрокинутое к небу лицо Алекса.

Хади остановилась в паре метров, замерла, подошла ближе, не смея мешать начинающейся новой жизни. Жизни, в которой никакого убийства не было. В которой больше не будет презрения к себе, но где всё, что он пережил, вывернется наизнанку чудовищной ложью и предательством. Как он это воспримет? Будет ли Хади место в этой новой жизни?

Алекс опустил голову, обернулся и посмотрел на журналистку.

Хади, как ни старалась, не смогла найти в его глазах ни тени горечи, безумия или отчаяния. В них светилась жажда нового. Облегчение. Благодарность.

– Ты не представляешь, что я тебе теперь должен. Я, наверное, псих, но я подозревал, что так всё и кончится. Я свободен. Ты понимаешь, Хаджиру? Свободен!

Он снова запрокинул голову, подставив лицо под последние полновесные струи дождя, прошептал что-то одними губами в небо и засмеялся.

– Свободен!

Он внезапно подхватил и поднял Хаджиру, закружил её, неожиданно сильно и ловко, а потом аккуратно остановил и обнял, прижавшись щекой к её плечу. Хади, растерянная, неловкая, осторожно погладила его по спине и не сразу поняла, когда заливистый смех смолк, сменившись редкими рваными вздрагиваниями, но сразу почувствовала: эти крупные горячие капли, обжигающие кожу сквозь тонкую ткань блузки – вовсе не дождь.

Ничего он ей не должен.

Она обняла Алекса покрепче в ответ, руками, сердцем, душой, теплом и сочувствием – чем только могла обнять. Он больше не был тенью Первого, он больше не был отверженным Вторым – он остался самим собой.

Ветер утих. Грохочущая вокруг барабанная дробь небесной воды сменилась светлыми тонкими струями обычного ливня. А они так и стояли, не размыкая объятий – Воскрешённый и журналистка – и смотрели друг на друга словно в первый раз, так же робко, как лучи солнца на землю сквозь пелену дождя, – не смея спугнуть то новое, трепетное, хрупкое, что неумолимо пробивало между ними прямо сейчас все невидимые барьеры и условности.

А пёс прыгал у них под ногами, лаял, дурачился, хапал пастью дождь и с размаху влетал в лужи, разбрызгивая их во все стороны со всей широтой неугомонной собачьей души.

Отращивая хвосты. Юрий Ляшов

Дима протёр глаза, с недоверием вглядываясь в показания приборов. Успех для него самого оказался полной неожиданностью. После стольких лет исследований, десятков неудачных экспериментов и бессонных ночей, неисчислимого количества насмешек и укоров принять свою победу оказалось не так-то просто.

– Получилось, что ли? – неуверенно пробормотал Дима.

Замысловатые графики и строгие столбцы чисел на мониторе твердили о действенности состава. Крыса Машка пребывала в добром здравии и, судя по всему, в хорошем настроении. Подёргивая обрубком хвоста, она бегала по аквариуму, словно ничего и не произошло. А вот хвост стал длиннее контрольной метки, он отрастал.

– Получилось! – победный клич прокатился по лаборатории. – В тридцать шесть лет я войду в историю! Это сильно!

Уже представляя себя перед галдящей толпой журналистов, Дима рефлекторно пригладил взъерошенные русые волосы и одёрнул полы синего пиджака. Лицо учёного озарила довольная улыбка: он смог, всем назло добился успеха! С детства настойчивый, если не упрямый, Дима не жалел себя и тем более не щадил подопытных крыс. Он терпел насмешки и оскорбления, но не прекращал работы. Теперь пришло его время – время триумфа, и никто уже не сможет помешать ему. Пусть только попробуют!

В голове с невероятной скоростью множились яркие картины предстоящего торжества: приёмы в Кремле, премии, награды, лекции во всех ведущих институтах мира. А ещё публичные извинения, обязательно унизительные, всех, кто издевался над ним. Он помнил каждого обидчика, начиная с университета, где робкий студент Горелов впервые озвучил свою революционную идею и впервые же стал посмешищем. А ещё он наконец-то сможет бросить этот захолустный институт, куда был сослан светилами отечественной науки.

– Дмитрий Максимович, – вернула изобретателя в реальный мир заглянувшая в лабораторию Катя, – всё хорошо?

Несмотря на Димину репутацию, эта высокая, худая аспирантка стала верной последовательницей его идей. Он даже пытался перевести их отношения в романтическую плоскость, но у Кати оказался свой лирический герой. Грубоватый и хамоватый физик из числа «местной научной элиты», которому лучше бы подошла должность трудовика в средней школе, каким-то образом успел завоевать сердце девушки.

– Катенька, солнышко, – улыбнулся учёный, – всё великолепно!

– Неужели получилось? – Катя бросилась к аквариуму. – Растёт, точно же!

– Именно! Так, я к Борисычу, а ты следи за нашей звездой!

Димка пулей выскочил в коридор: он не мог отказать себе в удовольствии похвастать перед начальством. Через несколько минут он азартно увлекал в лабораторию полного лысеющего мужичка лет пятидесяти в дорогом, но основательно заношенном костюме. Виктор Борисович чесался от нетерпения, раздувал щёки и громко пыхтел. Пару лет назад ему не посчастливилось заинтересоваться Диминой теорией ретроспективной регенерации. Ладно бы просто заинтересовался, но он ещё и во всеуслышание высказался о жизнеспособности этой теории на одном из симпозиумов. С тех самых пор Борисыч разделил с Димой участь научного шута и отправился руководить сомнительными исследованиями немногочисленных научных работников уездного городка. Он, наверное, больше самого Димы жаждал его успеха, всё ещё надеясь вернуться в высшую лигу академической жизни страны.

– Ну, чего? – наконец выпалил Виктор Борисович, забегая в лабораторию.

– Ну и всё! – заявил Дима, победно уперев руки в бока. – Работает!

Виктор Борисович, пожёвывая нижнюю губу, склонился к стеклянной крышке аквариума и несколько секунд разглядывал грызуна. На раскрасневшемся лице руководителя лаборатории крупными каплями выступил пот, казалось, от перенапряжения в глазах вот-вот полопаются капилляры.

– Что изменилось-то? – распрямившись, спросил он.

– Ну как же, – затараторила Катя, но тут же осеклась, буквально наткнувшись на тяжёлый взгляд Борисыча.

– Регенерация идёт, – тихо заговорил Дима. – Я лично проводил Машке ампутацию хвоста. Резал по метке. Сейчас он увеличился на четыре миллиметра!

– Это ты называешь успехом? Ты мне обещал полную регенерацию! А тут четыре миллиметра?!

– Да! Четыре миллиметра восстановившейся ткани! Будем наблюдать, посмотрим, как поведёт себя организм дальше!

– Дима, ускоряйся! Дай мне результат! Крема тебе жалко, что ли?! – Начальник лаборатории выпучил глаза.

– Борисыч! Это тебе не крем от морщин! Состав экспериментальный! Он запускает ретроспективную эволюцию клеток! Можно сказать, откатывает исследуемый орган к базовому состоянию! Хоть с ног до головы её измажь, я не знаю, что из этого выйдет! Хотя, может, и получится…

– Вот и отлично! – перебил Борисыч едва начавшиеся рассуждения и засеменил к двери. – Трудись! Так, не забыть про патент! Демонстрация, пресс-конференция…

– Борисыч, да какая конференция?! – скривился Дима.

Было поздно, Борисыч уже видел себя героем новостных выпусков, и возражения его не интересовали.

***

Дмитрий Максимович Горелов в академических кругах пользовался очень и очень дурной славой. Околонаучный чудак, чокнутый профессор и даже просто псих – далеко не полный список его прозвищ, гулявших в высоких кабинетах Министерства перспективных исследований. Тем не менее идеи его всё-таки интересовали Центр, ведь они затрагивали такие сферы, которые светилами рассматривались, прежде всего, как источник серьёзного финансирования. А упустить возможность выбить очередной внушительный грант научная элита никак не могла. Сыграл свою роль и эмоциональный доклад Виктора Борисовича о перевороте в отечественной, а может, и в мировой медицине. В общем, к обеду следующего дня группа весьма именитых и чрезвычайно учёных мужей прибыла спецрейсом в глухомань, претендовавшую войти в историю медицины.

Виктор Борисович с самого утра носился как обожжённый. Выкрикивая распоряжения и указания о встрече высоких гостей, он метался между этажами и кабинетами. Большая часть жиденького штата научных работников разбрелась по коридорам с тряпками и вениками, готовясь к проверке по традиционному сценарию. А в фойе инициативный, но далёкий от делового этикета завхоз растянул выцветший баннер «Добро пожаловать», посчитав это своим вкладом в умасливание руководства.

– Ты ещё крестьянку с хлебом и солью тут дежурить поставь! – прорычал пронёсшийся мимо Борисыч.

Дима от неожиданности чуть со стула не рухнул, когда начальник вихрем ворвался в лабораторию. Обычно медлительный Виктор Борисович в стрессовой ситуации мог быть весьма подвижным.

– Ну что у нас?

– Восемнадцать миллиметров! – довольно заявил Дима.

– Какие к чёрту миллиметры, Дима?! – заревел Борисыч. – Я уже доложил о полном восстановлении! Через час в моём кабинете демонстрация твоей Машки! Если будет так… – он промокнул скомканным платком лоб, – боюсь представить. Кердык и мне, и тебе. Вылетим из института! Понимаешь?! Это всё! Конец!

Дима заёрзал в кресле. Конечно, Борисыч сам виноват в своих преждевременных докладах, но теперь действительно можно было и проститься с научной работой.

– Я тут всю ночь думал, возможно, получится ускорить…

– Вот! Есть же варианты! – Виктор Борисович с надеждой в выпученных глазах схватил Диму за плечи.

– Да, – задумчиво заговорил Дима, уже прикидывая эти самые варианты, – если совместить процедуру с синхротронным излучением, можно активизировать работу частиц и…

– Дима! – в очередной раз перебил Борисыч. – Через час в моём кабинете!

Несколько секунд Горелов смотрел перед собой, решаясь на отчаянный по всем меркам шаг. Решив, что историю творят смельчаки, он нажал кнопку селектора, вызывая Катю.

Как и полагается лабораторным крысам, Машка привыкла к различным процедурам и предпочитала в такие моменты не сопротивляться. Исповедуя своеобразную лабораторно-крысиную философию, к людям она относилась как к стихийным явлениям. Ну ведь действительно, глупо же пытаться покусать дождь или ветер.

В этот раз что-то изменилось. К нанесению на хвост кремообразного состава крыса отнеслась спокойно, а вот прошедший через аквариум пучок заряженных частиц вызвал писк, переходящий на ультразвук, и бешеное метание крысы по клетке.

– Так ведь не должно быть? – испугалась Катя.

– А я знаю, как должно быть?! – огрызнулся в ответ Дима, изучая показания приборов.

Процесс шёл скачкообразно и неустойчиво, но главную задачу они всё же выполнили – к назначенному времени крыса действительно успела отрастить хвост. Машка успокоилась и даже стала пытаться играть, чего раньше за ней не замечали.

***

– Признаться честно, – скрипел старик – председатель комиссии, – уже не думал вас увидеть, Дмитрий Максимович. А уж посетить этот ваш… сельский храм знаний вовсе не помышлял.

Кабинет Виктора Борисовича заполнился хохотом четверых высокопоставленных гостей. Хозяин помещения – но не ситуации, – стараясь заслужить расположение руководства, тоже сдержанно захихикал, словно к нему насмешка не относилась.

– Ладно, рассказывайте, что тут у вас! – просмеявшись, потребовал председатель.

На проекционном экране во всю стену высветился логотип Министерства перспективных исследований. Виктор Борисович усердно тыкал в кнопки на столе-терминале, но логотип ничем не сменялся.

– Горелов, а что с файлами записей экспериментов? – спросил он после нескольких попыток запустить видео. – О вообще исчезли! Что за…

– Всё же на сервере сохраняется автоматически… – начал оправдываться Дима, ощущая зарождающийся холодок в желудке.

– Ну как всегда, – криво усмехнулся важный старик. – Крыса-то вообще есть?

– Так конечно! – вскочил Борисыч, тыча в кнопки селектора. – Екатерина Марковна, завезите эту, как её… крысу, в общем!

Дверь тихо открылась, и дожидавшаяся в коридоре аспирантка закатила в кабинет тележку с аквариумом, прикрытым куском тёмной ткани. Лёгким движением Катя сдёрнула покрывальце и поспешила удалиться.

– Егорова! Стоять! – взвыл Борисыч, глядя на пустой аквариум. – Где крыса?!

Катя замерла, хлопая длинными ресницами. Члены комиссии терпеливо молчали, наблюдая за комедийной сценкой. Холодок в Димином желудке превратился в настоящую ледяную глыбу. От этого пронизывающего страха-предчувствия затряслись руки. Дима, опрокинув стул, подскочил к аквариуму. Но не успел и прикоснуться к нему, как пространство вокруг колыхнулось, и тележка исчезла, просто растворившись в воздухе. На секунду голова закружилась, а холодок внутри, казалось, добрался до головы. Дима зажмурился до радужных кругов перед глазами, стараясь сохранить равновесие.