Читать книгу: «Точка невозврата», страница 12

– Дуры бабы, – констатировал Лёнька, отправляясь за запрошенным. – Нашла кого жалеть.

Пытаясь перекатить не сильно высокого и порядком отощавшего мужчину на простыню, Хади прокляла всё на свете, в том числе деревенских: они столпились поодаль, предусмотрительно не вмешиваясь, но и не помогая. Ещё бы, такой бесплатный цирк пропускать. От горстки любопытных отделился крупный бородатый сириец и принялся ей что-то объяснять, экспрессивно воздевая руки к небу. Хади только головой покачала, мол, не понимаю, и продемонстрировала обычные медицинские перчатки: не касаюсь? Не касаюсь. Что тебе ещё надо?

Староста, прихрамывая, появился аккурат в тот момент, когда уже не требовалась ни его помощь, ни совет, разве что направление, куда волочь бесчувственное тело.

Хади, в очередной раз отмахнувшись от назойливого недовольного и сплюнув надоевший песок, завязала узел на ногах учёного, чтоб из импровизированной волокуши не выпал, и, сдув снова выбившуюся из-под платка строптивую прядь волос, спросила:

– Сайеди Абдул, где живёт этот человек?

Старосту перекосило так, что Хади и без пояснений поняла: она так и не разобралась толком, кому и какие приставки вежливости тут полагаются. Но сейчас ей было всё равно, и она мысленно сделала зарубочку в памяти: уточнить, как правильно, и извиниться. Староста меж тем вступил в перепалку с громадным бородачом. Разговор шёл на повышенных тонах, наконец бородач отступился, бросив в сторону Хади вполне однозначный взгляд и оскорбление:

– Шармута!

Журналистка чуть не взорвалась, но сдержалась, буркнув по-русски под нос, что падшая женщина тут только одна, и точно не она. Все журналисты знают: невежливые слова надо знать ещё лучше вежливых, в любой момент могут пригодиться.

Староста вытер пот со лба и на ломаном английском предупредил:

– Бакир ловит собак. Но вы не бояться Бакир… Он… – Староста помедлил, мучительно подбирая хоть одно знакомое ему слово в чужом языке. – Бакир честный, женщина не обижать. Идите туда.

Он махнул в сторону непримечательного кирпичного домика, присыпанного золотистой песчаной пылью, на самом краю деревни.

Хади застонала, оценив расстояние, но и порадовалась, что в многоярусной деревеньке, карабкающейся домиками на скалу, Второму выделили место на отшибе внизу, а не где-нибудь на дальнем хребте.

– Поближе не мог поселиться! Лёнька, вот тебе второй угол, понесли.

Как Хади и предполагала, оператор не стал спорить, надел перчатки, ухватил простыню за край и послушно поволок.

Возражения возражениями, а эксклюзивный материал пропустить… Вот ещё!

***

– Всё, всё, прекратите! – Учёный, фыркая и захлёбываясь, пытался отвертеться от журналистки, но от Хади ещё никто неживым не уходил. – Да перестаньте вы!

Хади, удостоверившись, что помирать Второй не собирается, встала с колен, закрыла бутылку с водой и бегло осмотрелась.

За окном занималась обещанная приметами местных песчаная буря, а под невзрачной глиняно-кирпичной обёрткой крылась вполне уютная обстановка европейского типа: аккуратно застеленная кровать, чайный столик возле изголовья, кресло и торшер, ковры, неизменные и вездесущие на Востоке, как и песок, рабочий стол с небольшим ноутбуком и принтером, ни одной книги, зато везде распечатки, скреплённые где скрепкой, где скотчем, где прошитые вощёной нитью, и множество листов с записями от руки, все рассортированы и сложены стопками по своим местам в каком-то одному обитателю дома ведомом порядке. И ни следа личных вещей: ни сувениров, ни статуэток, ни фотографий, даже завалящего брелка на связке с ключами – и того Хади не обнаружила. Прячется, поняла журналистка. Ничего, она этот орешек постарается расколоть и добраться до мягкого нежного ядрышка.

Учёный, негромко ворча за её спиной, шелестел простынёй, развязывая узел на ногах и утирая мокрое лицо.

– Не нытьём, так мытьём и катаньем. Оригинальные у вас, однако, методы добычи информации.

– А вы в обморок не падайте при журналистах, а то, знаете ли, у нас от этого случается когнитивный диссонанс, – посоветовала Хади.

– Это как? – заинтересовался Второй.

– Это когда журналистская этика входит в противоречие с общечеловеческой. Грубо говоря, я должна была бы сделать над вашим бездыханным почти трупиком репортаж, а потом уже оказывать вам первую помощь, а Лёньке отмашку дать, чтоб снимал, какая я ответственная, умелая и человечная. На канале с руками бы отхватили!

– Так что ж так и не сделали? – хмыкнул учёный.

– Совесть не позволила, – отрезала Хади и предприняла еще одну попытку исследования, превратив её в демонстративный досмотровый рейд. Просмотрела листы с записями, ничего в них не поняла, положила на место. Мельком проглядела стопки распечаток – книги по биологии, физике, химии. Заглянула на кухню: и там всё стерильно и обезличенно. Разве что крохотная бронзовая турка выдавала любовь учёного к крепкому свежесваренному кофе.

– Кстати, – закончив беглый осмотр, журналистка вернулась к главному объекту профессионального интереса, – я Хаджиру, можно просто Хади, это мой оператор Леонид. А вы…

– А что, мир уже забыл наши имена? – сузил глаза Второй, внимательно наблюдавший за её передвижениями по его дому. И Хади показалось, что он словно надел на себя невидимую кольчугу с шипами наружу. С этой его ипостасью журналистке разговаривать очень не хотелось: она умела общаться с разными типами людей и знала, что, когда человек залезает в такую вот раковинку, прикрываясь любой из социальных ролей, ставя журналиста на позицию потенциального врага, выковырять из этой улитки что-то интересное, да и его самого как личность становится почти невозможно.

– Нет, – обезоруживающе улыбнулась Хади, разумеется, беззастенчиво при этом соврав. Мир действительно практически забыл их настоящие имена. – Просто не могу же я к вам обращаться… «Второй». Это как если вы мне будете говорить «журналистка» или «девушка».

Некоторое время они поиграли в гляделки, и Хади изо всех сил старалась выглядеть как можно более открытой и честной. Частенько срабатывало, сработало и на этот раз.

– Хорошо, – сдался учёный, поднялся с пола и сел на простенькое офисное кресло возле рабочего стола. – Меня зовут Алекс. «Приятно познакомиться» можете оставить себе на сдачу, я не обижусь.

– Алекс, расскажите о формуле воскрешения.

– С места до первой космической? – пошутил учёный. – И даже про…

Он смешался, поморщился, прикрыл глаза. Глубоко вдохнул раз, другой, но договорил до конца:

– Даже про убийство Первого не спросите?

– А вам есть что сказать кроме того, что вы уже говорили? – постаралась искренне удивиться журналистка.

Семь лет назад растерянный донельзя человек говорил камерам и людям всегда одно и то же: я его не убивал. И, конечно, она хотела задать ему этот вопрос. Но не сейчас.

– Нет, – отрезал учёный.

– Тогда зачем я буду спрашивать, – пожала плечами Хади. – Лучше расскажите, чего вы достигли за это время. Вы наверняка не сидели сложа руки.

– А у меня был выбор? – хмыкнул учёный.

– Он всегда есть, – подал голос оператор, под шумок настроивший оборудование.

– Учитывая ситуацию, преогромнейший: сойти с ума, застрелиться или продолжить исследования. Первые два варианта как-то не прельстили, – сыронизировал Второй.

Хади что-то царапнуло изнутри. Она могла бы поклясться, что учёный наверняка знает, о чём говорит. Но хороший журналист – жёсткий журналист, и она проигнорировала секунду жалости.

– И что вы выяснили?

– Как вы знаете из истории науки, доказано, что в основе самой жизни лежит корпускулярно-волновой дуализм. Грубо говоря, на определённом уровне частица, которая вела себя как материя, начинает проявлять свойства волны, а чем она мельче – тем меньше разницы. В какой-то момент вообще непонятно становится, что перед нами. Вы вот знали, что для света существуют стоп-среды? – осведомился учёный.

– Нет, – покачала головой Хади.

– Свет можно остановить в специальной среде. И даже записать на него информацию. Пока эксперименты имеют чисто теоретический, я бы сказал, характер, но кто знает, через пару веков, возможно, мы научимся читать и писать прямо на солнечных лучах. Так вот, принцип квантовой сцепленности, на котором работает воскрешение, вы и без меня знаете, повреждённые молекулы заменяются в момент воскрешения целыми, а поскольку вообще неизвестно, из какой части Вселенной взялась та или иная частица, то какая разница, где возник атом углерода и все его составляющие – в первичном бульоне планеты за миллион световых лет от Земли или в иголке кактуса через пару домов отсюда. С миру по нитке – воскрешённому новая жизнь, а мироздание не ломается: мы же не размениваем раковую опухоль, например, у одного организма на чистый неповреждённый орган другого. Мы с Каспером ещё тогда…

Второй осёкся, задержал дыхание, словно ему имя Первого стало вдруг поперёк горла. Хади сделала вид, что ничего не заметила.

– Так, а при чём тут свет? И чем объяснить невозможность причинить Воскрешённому физический вред?

– При том, – слегка придя в себя, ответил учёный, – что информацию записывает не только свет, но частица, когда ведёт себя как волна, а не как материя. А когда такой информации становится много – она записывается прямо в виде меток метилирования на цепочке ДНК. Потому-то и нельзя воскресить того, кто сам довёл себя до смертельно опасной патологии. Только травмы, опухоли и все виды генетических болезней, и то с оговорками. И поэтому же Воскрешённый становится физически неуязвим – и вместе с тем смертен. Замена стольких частиц сразу прописывает не просто вероятность, а необходимость повторной рекомбинации к исходной контрольной точке. Но сама жизнь конечна по сути своей – и это тоже прописано в самой жизни нашей клетки, в пределе ее делений, так называемом пределе Хейфлика, и потому воскрешение никогда не означало и не будет означать бессмертия или долгожительства – только то время, что изначально организму было отпущено. То, которое, если можно так выразиться, на роду, то есть в цепочке ДНК нам от зачатия прописано.

– А почему и среди тех, кто может воскреснуть, сам шанс воскрешения не выше одного к пяти, а в последнее время – и того меньше? – полюбопытствовала Хади.

– А вот до этого я пока не додумался. А он стал меньше, да? Надо будет проверить, – улыбнулся Второй. Искренне, с искоркой, словно забыв обо всём, кроме науки. Впрочем, живой огонёк почти мгновенно угас. – Наверное, мне на это потребуется ещё лет семь. А может, и вся оставшаяся жизнь, сколько бы её ни было.

Хади утопила некстати всплывшее сострадание обратно в глубины души.

– А откуда берутся метки воскрешения, расскажете?

– Так называемая «метка воскрешения» – не более чем фигура Лихтенберга, – снова загорелся учёный. Хади поймала себя на том, что ей интересно и никакого отвращения она не испытывает. Хотя должна была бы. – В момент замены частиц продуцируется довольно сильный электрический заряд, схожий по силе с ударом током или молнией. Пока я ещё не понял, почему метка появляется почти всегда на тыльной стороне запястья, но скорее всего это связано с капиллярной и нервной системами человеческого организма. У собак, кошек и мышей такие же метки возникали на лапах, мы проверяли ещё до того, как…

Второй снова замолчал. Хади снова обошла тему его коллеги стороной.

– То есть вы хотите сказать, что Воскрешённые – обычные люди, просто у них частично заменены органы и ткани. А если это мозг? Влияет ли замена части мозга на личность?

– Конечно, обычные люди, – подтвердил учёный. – А какая разница, какие именно ткани заменены, если весь организм на квантовом уровне информирует новую частицу, куда и как она должна встать и как потом работать? Я…

Он сцепил руки, нервно потёр одну ладонь о другую. Хади чувствовала: ему жизненно необходимо выговориться. И молчала. Порой молчание творит чудеса и помощнее воскрешения. И она не прогадала.

– …да ладно, это давно не тайна. Я разговаривал с будущими Воскрешёнными и до, и после процедуры, притворялся журналистом, представляете себе, какая ирония? – хмыкнул Второй с ноткой виноватого отчаяния, словно спрашивал у журналистки разрешения на свой маленький обман. – Менял голос через вокодер и не использовал видеосвязь. Нейронные цепи у всех опрошенных оставались целиком и полностью сохранны. Даже удар молнии способен активировать нетипичные для личности участки мозга, но не воскрешение. Оно стабильно, как стабильны три закона Ньютона.

– Почему вы всё-таки согласились дать мне интервью? – спросила Хади, решив, что для первого раза вполне достаточно.

– Всё просто, – улыбнулся Второй. – Вы единственная, кто за всё это время мне помог. Спасибо.

– Вам спасибо за ответы. Мы закончили на сегодня, – улыбнулась Хади в ответ, кивнув Лёньке, чтоб собирался. – Мы завтра зайдем, вы же не против?

– Я… – Учёный потёр подбородок, смахнул крохотную золотистую пылинку с рубахи, задумался ненадолго и решил: – Нет. Заходите. Странно было бы сегодня с вами поговорить – а завтра выставить за порог. Правда, я в районе полудня пойду в храм на воскрешение, хотите, пойдём вместе. Он новый совсем, там ещё не до конца обустроено всё, я надеюсь, что…

Он запнулся, а Хади насторожилась и переспросила:

– Что?

– Нет-нет, ничего, – поспешно ответил учёный и задумался.

Но Хади заметила, что он порядком занервничал. Интересно, почему?

– Пойти вместе… Мог бы я ещё утром подумать, что смогу кому-то предложить прогулку… Вы знаете, я не ожидал, что спустя столько времени моя жизнь так резко изменится буквально за один день. – Второй вдруг ушёл куда-то в себя, его взгляд остекленел, а вслух он еле слышно шепнул: – Семь лет, три месяца и тринадцать с половиной…

Он встрепенулся, опустил глаза, улыбнулся, виновато и застенчиво.

– Вы меня простите, я могу вот так иногда отключаться. Я вживую с людьми не разговаривал пару лет так точно. Так о чём это мы?

Хади, внимательно наблюдавшая за его мимикой, в очередной раз подумала о том, что либо она полная дура и в людях разбирается ничуть не лучше той свиньи в апельсинах из поговорки, либо… На себя поклёп возводить не хотелось категорически, но и альтернатива была ничем не лучше. Потому что если Втор…

Алекс. Его зовут Алекс.

Если Алекс не виноват – то весь мир семь лет и сколько там месяцев и дней отрывался на беззащитном и невиновном человеке. Чем так жить, Хади бы на его месте предпочла застрелиться или сойти с ума.

***

Хади не стала тратить остаток дня на ленивое потягивание коктейлей, как поступала в предыдущие вечера. Она зарылась с головой в архив материалов, который всегда возила с собой. И вскоре принялась звонить, поднимая все контакты, до которых могла дотянуться. Предвзятый журналист, неспособный быстро нарыть информацию и изменить точку зрения, – не может называть себя настоящим журналистом.

К тому же Хади чувствовала, что задет её профессиональный нерв: она на лжи собаку съела и крокодилом закусила. Учёный ей не врал ни секунды, кроме последней его запинки, связанной с храмом. Это она завтра проверит. И до сокровенного вопроса доберётся, теперь Втор… Алекс.

Алекс ей ответит, и ответит правду.

Ближе к полудню, едва заставив себя подняться – а нечего было до рассвета засиживаться! – Хади порысила в сторону дома Алекса, не забыв прихватить хмурого зевающего оператора.

– Ты-то почему не выспался? – пеняла ему журналистка, не забывая думать о том, что ей удалось разузнать за ночь и кусочек утра. – Неважно. Хочешь, я тебе любопытные факты расскажу?

– Да ты мне их всё равно расскажешь, хочу я этого или нет, – буркнул Лёнька. – Так что рассказывай давай.

– Помнишь, я вчера у Алекса спрашивала, почему ритуал воскрешения стал менее удачным? Так вот, я сравнила статистику за последние четыре года, и знаешь что?

– Что? – уныло переспросил оператор.

– С каждым повышением цен на ритуал пропорционально снижается количество Воскрешённых! А это значит три вещи: во-первых, кому-то мало денег, во-вторых, Алекс ещё тогда был намного полезнее живым отверженным, чем мёртвым или заключённым в тюрьме под наблюдением, и в-третьих, если так пойдёт, воскрешение станет доступно только очень богатым людям, и те двести раз подумают при таких-то шансах.

– А сколько там сейчас? – проявил хоть какой-то интерес Лёнька.

– Один к пятнадцати при соблюдении всех необходимых условий. А был до убийства Первого один к пяти-шести примерно. Сколько раз поднимались цены?

– Мда. – Оператор потёр лохматый затылок. – И правда странно. А почему никто не заметил, очевидно же?

– Может, просто никто не хотел замечать? Или…

– Или?

– Или мы будем не первыми, кто заметил. Тебе вот что больше нравится, сума или тюрьма? – закончила мысль Хади.

– Главное, чтоб не мешок на голову, ноги не в бетон и не в речку, – хмыкнул Лёнька. – А там… смотря чем пригрозят или сколько дадут.

– Фу на тебя, – фыркнула журналистка. – А потом ещё говорят, что журналисты продажнее проституток.

– Да потому что так и есть, – развеселился оператор. – Вторая древнейшая как-никак!

Под разговор они добрались до дома ученого.

Алекс встречал их уже не в сирийском, а обычном европейском облачении: футболке с рисунком планетарной модели атома Резерфорда и подписью «Наука – та же магия, просто с формулами», джинсах и вчерашних берцах. Вокруг учёного прыгал поджарый рыжий пёс. Алекс как мог уворачивался от неуёмной собачьей любви, но пёс всё равно умудрялся допрыгнуть почти до лица и лишний раз лизнуть его в нос.

– О, вот и вы! Доброго дня! Пойдёмте, а то опоздаем. – Преисполненный энтузиазма и жизнерадостного настроения учёный ещё больше укрепил Хади в её ночных подозрениях.

– Доброго. Кто это у нас? – Она присела на корточки, и пёс не преминул и её попытаться облизать с головы до ног.

– Пёс Никитос, – познакомил их Алекс, пряча улыбку. – Приблудился как-то, не бросать же животное на произвол судьбы. Вот и приходит, когда захочет, помогает мне.

Они двинулись в сторону нового храма, и учёный по пути выплёскивал на Хади с Лёнькой все, что не мог никому доселе рассказать.

– Я же не имею права в аптеку зайти, в магазин, точнее, права-то у меня есть, да никто на меня не посмотрит. Вот Ник меня и выручает, я ему отдаю список покупок и карту, а он их притаскивает продавцу. Что полегче может и сам притащить, что потяжелее – выставляют за дверь магазина, я потом забираю.

– И продают? – спросила Хади, готовясь услышать что угодно.

– Смотря где и кто, – пожал плечами Алекс. – Здесь вот я уже два года живу, с Ником стало и вовсе хорошо. Меня здесь воспринимают как что-то наподобие нечистот – не касайся, не смотри, вот и не испачкаешься. Пес-то в этой схеме не участвует, да и деньги не пахнут, так что продают. В Европе вот было сложнее, всякое довелось на своей шкуре пережить. На Западе хоть люди и более участливые, но и более агрессивные в то же время. А на Востоке и люди спокойнее, и табу – это табу, без экивоков. Поэтому я вас очень прошу, старайтесь много со мной не общаться, не касаться, не помогать, а то и вы в мою, так сказать, выгребную яму можете ненароком угодить, спокойнее-то спокойнее, но злить кобру на камне под солнышком не стоит.

Храм что снаружи, что изнутри сильно не отличался от типовых ритуальных мест воскрешения. Обычно храм Воскрешения старались стилизовать под самую распространенную религию и храмовую архитектуру местности, но порой так, как здесь, расположение на лей-линиях играло причудливую шутку. И в мусульманской стране храм Воскрешения построили в стилистике христианского – неожиданно, но сирийская деревенька здесь оказалась одной из немногочисленных оставшихся в стране православных общин, – и храм Воскрешения получился небольшой, аккуратный, без колокольни, но довольно уютный.

Хади протиснулась через узкую щель массивной деревянной двери. Внутри её встретило классическое церковное убранство, полутьма, запах ладана, мерцание свечей, иконы – а справа от алтаря образ Первого в традициях иконописи и на поставце под ним вместо свечей – золотой поднос, на котором россыпью лежали вакуум-шприцы со слегка фосфоресцирующим молочно-голубым стазис-раствором. Потому что шанс на воскрешение должен быть у всех. Так всегда говорил Второй, не Первый, зло прищурила глаза Хади, да только кто сейчас об этом вспомнит?

Она перевела взгляд на учёного.

– Алекс, – встревожилась Хади. – Алекс, что с вами?

– Я… Не успел, икону повесили… – Алекс отвернулся от алтаря, схватился за край новенькой деревянной скамьи, обитой красным бархатом. Часто-часто задышал, едва сохраняя равновесие, сделался бледным, мгновенно взмокшим практически до нитки.

– Не… Не…

– Нечем дышать? Пойдём на улицу, – скомандовала Хади, опознав приступ панической атаки, и схватила ученого за локоть.

Алекс было пошёл вслед, но ближе к выходу, немного придя в себя, вырвал руку, едва не опрокинув журналистку, и зашипел:

– С ума сошли! Отойдите быстро! Метра на два, а лучше на три!

– И не подумаю, – оскорбилась Хади. – Пусть что хотят делают.

Они вышли на улицу, и Алекс, не глядя, сел прямо в пыль возле ступеней, ведущих в храм. Пёс подбежал к хозяину, и тот зарылся ему в короткую шерсть, словно за спасательный жилет ухватился.

– Вот и кончилось моё время здесь, – посетовал учёный. – Раньше я мог зайти, потому что его там не было. А сейчас… Опять переезжать.

– Да почему? – изумилась Хади.

– Да потому, что я как на него смотрю, сразу вижу кровь на руках, она металлом пахнет, густая, липкая. – Учёный сильнее зарылся в собаку. – Я ещё ни разу в храмах с любой интерпретацией его образа ближе, чем до середины пути, к капсуле воскрешения не доходил… Потому и езжу по новым, знаю же, где их строить будут, ко мне же за советом и обращаются, к кому ещё-то…

– Вы же понимаете, что это паническая атака, спровоцированная посттравматическим расстройством личности? – не стала ходить вокруг да около журналистка.

– Понимаю. А толку? – вздохнул Алекс, немного помолчав и порозовев. – Он ведь у меня прямо на руках умер. И вы знаете, что он сказал.

– «Будьте милосердны и простите заблудшую душу. Нельзя винить Второго только за то, что он второй. Живи, и пусть живут другие», – процитировала Хади слова Первого. – Вы не находите, что очень вовремя была принята поправка к Кодексу Воскрешённых, которая позволила вам как создателю формулы не попасть под юрисдикцию уголовного правосудия?

– И вы туда же! Да лучше б попал! – Алекс сжал кулак и с силой ударил им о землю, подняв облачко золотистой песчаной пыли. – Бывают просто совпадения!

– Не слишком ли их много… – задумчиво проговорила Хади. – Вы зря думаете, что я не на вашей стороне.

– А на чьей же? – остывая, спросил учёный.

– Пока не знаю. Но если я задам вам вопрос, который вы от меня ждали первым, ваш ответ меня удивит?

– Нет. – Алекс угрюмо потупился.

– Я так и думала, – удовлетворённо кивнула журналистка. – Когда следующее воскрешение? Будем вас лечить методом от противного.

***

Пара недель тренировок с настойчивой, если не сказать настырной, журналисткой позволили Алексу почти побороть привычную панику. Отвернувшись от иконы с образом погибшего коллеги, учёный мог не только дойти до алтаря и капсулы воскрешения, но и некоторое время находиться в храме. Местные хмурились всё больше, как и Лёнька, но Хаджиру это не интересовало. Она погрузилась с головой в раж журналистского расследования и полагала, что кардинальную смену народного настроения сможет уловить и предупредить. Но не всегда чутьё журналиста срабатывает в ту сторону, в которую ему удобно.

Сегодняшнее воскрешение должно было стать одним из проверочных: у Алекса возникла гипотеза, которой он с Хади делиться не пожелал. Но говорить о том, как она ему помогла, учёный не уставал, интригуя журналистов всё больше и больше.

– Вот сегодня и проверим. – Алекс положил в обычную бумажную папку стопку листов с расчётами от руки. – Если я всё верно понял, шансы на воскрешение вернутся к прежним показателям. Не знаю, какая мразь поднимает цены на шанс воскрешения, но как здорово, что вы обратили на это моё внимание…

– Хватит, – не выдержала Хади. – Осанну мне будете возносить потом, если всё получится. Договорились?

– Договорились, – кивнул учёный.

Входя в храм, Хади заметила, как толпа, обычно довольно спокойно и отстранённо относящаяся к их визитам, начала рябить переговорами, вспыхивать тут и там искорками недовольных возгласов.

Алекс, старательно и глубоко дыша, не поворачивая головы в сторону образа Первого, подошёл к капсуле воскрешения, протянул руку к настроечному дисплею… Но не успел и коснуться, как из недр толпы ему в плечо прилетел камень. Он болезненно поморщился, оглядел толпу, сказал что-то по-арабски. Толпа зашумела, запестрила волнением, притихла.

Алекс посмотрел на ничего не понимающих Хади и Лёньку и продублировал на английском:

– Я – Второй создатель формулы. У меня есть право на изменение хода процедуры воскрешения. И я должен им воспользоваться.

Лёнька схватился за камеру поудобнее, Хади просто всеми фибрами души чувствовала, как ликует внутри него – да внутри неё самой тоже – журналистская жилка, чующая блеск истинного алмаза настоящей сенсации.

Алекс отвернулся от толпы, пробежался тонкими пальцами по настройкам, присел на корточки, вскрывая добавочный настроечный контур на боку капсулы.

Толпа снова зашелестела, качнувшись в сторону учёного. Хади чувствовала: не определятся, тут происходит осквернение всего святого или они могут стать свидетелями чуда. Журналистка очень надеялась, что настрой на воскрешение победит. Усопшего, мальчонку лет пятнадцати, по глупости сорвавшегося со скалы, в деревне хорошо знали, и его смерть стала для её обитателей общим горем.

Алекс продолжал возиться с настройками, посматривая на часы: через три минуты от начала отсчёта на передней панели капсулы стазис-раствор активирует механизм инициации квантовой перезагрузки, и внести изменения он уже не сможет, они с Хади отдельно обговорили, что три минуты он уж должен продержаться и против толпы, и против себя самого.

Медленно заканчивалась вторая минута, началась третья. В храм, поскуливая, скрёбся в дверь пёс. К концу третьей минуты, когда напряжение начало достигать пика, собаке удалось через небольшую щёлку протиснуться внутрь и радостно полететь к любимому хозяину. Хади прикрыла глаза: этого толпа не сможет стерпеть. Ладно изгой, он всё же человек, к тому же учёный, но нечистое животное в храме в момент, когда решается судьба подростка, почти ребёнка…

Ник подбежал к учёному, но вдруг рявкнул, упал на бок, коротко заскулил, застонал, почти как человек, оскалился и вытянулся в струнку. Под левой лапой на боку собаки торчал маленький нож, и быстро намокала от крови шерсть, а в храме воцарилась звенящая пустотой надрывная тишина.

– Ник! – Второй обернулся и упал на колени возле собаки. – Ник…

Папка с расчётами отлетела в сторону, раскрылась, выпуская наружу тонкий звон сломавшейся скрепки и ворох белых листов в чёрных линиях изящных математических росчерков. Толпа отхлынула назад, боясь и краем одежды прикоснуться не то что к учёному – ко всему, чего касались его руки, к самой вероятности его отчуждённого существования.

– Но собаку-то за ч…

Второй не успел договорить – короткий треск парализатора сбил его с ног и с мысли. Хаджиру и ахнуть не успела, как откуда-то взявшийся уже знакомый здоровенный мужик, заросший по самые глаза окладистой чёрной бородой, деловито накинул петлю для отлова собак на ногу учёного и, совершенно не церемонясь, поволок его к выходу. Люди вдоль прохода между скамейками раздались в стороны, хмурясь, провожая бесчувственное тело тихими проклятиями.

Хотя бы не плюют и тухлыми помидорами не запаслись, сузила и без того узкие глаза Хади и принялась действовать. Ничуть не растерявшись, она быстро схватила с золочёного подноса под образом Первого шприц и, мельком поглядывая, куда волокут Второго, опустилась на корточки. Где у собак вены? Да какая разница… Она собрала в щепоть шерсть Ника на холке и вколола стазис-раствор в кожную складку. С котами и прививками срабатывает, и тут должно хватить. Сердце замирало от беспокойства и переживаний, слух сам собой сосредоточился на шагах бородатого собаколова и, конечно, уловил тяжёлый гулкий звук, когда голова Второго стукнулась о порог храма. Всё внутри ёкнуло, защипало в глазах, но Хади давным-давно себя приучила заламывать руки и плакать только тогда, когда вокруг будет безопасно, тихо и никого.

– Тебе здесь тоже нечего делать, – демонстративно изобразил плевок вернувшийся бородач, говоря на ломаном английском. – Помогаешь твари – сама становишься тварью. Этот пёс…

– Я и помогаю псу, Бакир, – с ледяной, кипящей в центре груди жидким азотом злостью ответила Хаджиру, вскинув голову. – Или пёс для вас – не божье творение?

Она выпрямилась во весь свой небольшой рост и посмотрела прямо в глаза собаколова. Он смешался, отступил на шаг, кинул взгляд за плечо вправо, влево, пытаясь заручиться поддержкой толпы.

Хаджиру надавила, оглядывая людей за его спиной:

– Вы и бессловесную безответную тварь готовы распнуть, лишь бы чужое сердце из груди выдрать и рук при этом не замарать! Разве кто-то из вас после этого человек?

– Ты мне тут…

– А вы мне поугрожайте ещё. Лёня, снимай, снимай. Мир должен знать своих… героев.

Бородач посмотрел на оператора, на журналистку, на коченеющего пса, снова изобразил плевок и ушёл, расталкивая толпу плечами. Хади ощерилась в улыбке, едва не зашипев на всех сразу: кишка тонка у бородатого оказалась осквернить слюной святое для него место.

За её спиной с тихим шипением открылась капсула. Из неё встал живой подросток, целый, невредимый и абсолютно не понимающий, что вокруг него происходит.

Люди зашелестели разговорами, одеждами, ботинками, вытащили ребёнка, не зная, радоваться, плакать, смеяться, смущаться или извиняться, но Хади не стала обращать внимания ни на кого. Подняв собаку, она поместила её в капсулу, сразу перешедшую в стазис-режим, закрыла и только тогда обернулась.

– Согласно восьмому дополнению Административно-социального Кодекса о Воскрешённых владельцы домашних животных имеют право на использование своего шанса воскрешения в пользу питомца. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не оказалось. Разве что Лёнька разевал рот, стремясь высказаться, но столкнулся со взглядом Хади и промолчал. Но донести до дома полубессознательного Алекса, которого они обнаружили на пороге храма, помог беспрекословно. Не бывает журналиста, который бы не обошёл коллегу на повороте – или не поддержал. По ситуации.

***

– Алекс!

Хади похлопала учёного по щекам.

Учёный, приходя в себя, открыл глаза и первым делом спросил: