Отзывы на книгу «Волшебная гора», страница 3

"Волшебная гора" и правда гора, на которую не просто взобраться. Нужно то карабкаться по довольно скучным описаниям неизменно повторяющихся лечебных процедур, то скатываться вниз по крутым склонам бесконечных философских отступлений, что держат роман, словно колонны, то спускаться на равнину к монотонному перезвону чашек в столовой и переглядываниям за столами, а потом бегом обратно в санаторий "Берггоф" к спасительному лечению или смерти. Я написала "бегом" и удивилась, потому что "бегом" это не про Волшебную гору, там время тянется неспешно по своим удивительным законам или пропадает совсем. Время, пространство, смерть - они, как одни из героев романа, по крайней мере, основные темы.

Подобно времени, пространство рождает забвение; оно достигает этого, освобождая человека от привычных связей с повседневностью, перенося его в некое первоначальное, вольное состояние, и даже педанта и обывателя способно вдруг превратить в бродягу.

Пространство книги заставляет забыть о привычном времени, что оно движется вроде бы с ритмом часовых механизмов и понимаешь, что растяжение и сжимание времени - всё в нашей голове и нашем окружении. Хорошо известно, что этот роман Томас Манн задумал, когда посещал свою жену в туберкулезном санатории. Необычное лечение, времяпровождение пациентов и закрытость этого учреждения, а также величие и красота Альпийских гор, предложили канву для этого романа. Сюжет прост. Молодой человек Ганс Касторп приезжает навестить кузена в высокогорный туберкулёзный санаторий в Давосе, живописном, теперь всемирно известном месте, и вынужден там остаться. О Гансе мы к моменту приезда знаем немало: как он остался сиротой, как жил с дедом, как менялись опекуны, кем хочет стать герой романа, его мысли о себе и о жизни. Взросление этого молодого человека возможно становится фабулой романа. Может быть. Мне показалось, что я вместе с Гансом проходила этапы взросление и переосмысления банальных истин на так называемых уроках философии от трех основных персонажей: убежденного гуманиста и масона Сеттембрини, профессора иезуитского университета и члена ордена иезуитов - Нафты, голландского магната Пеперкорна. Уроки любви Гансу преподнесла Клавдия Шоша - красивая, загадочная русская. Для меня её персонаж так и остался загадкой. Её образ для Ганса неразрывно связан с глазами одноклассника Хиппе, раскосые азиатские черты которого романтично притягивали Ганса и не отпускали до тех пор, пока он не встретил те же черты в лице и глазах мадам Шоша. Их странная любовь словно тень любви, её отражение перекликается со строчками А.Блока в стихотворении"Пляска смерти":

Лишь у колонны встретится очами С подругою – она, как он, мертва.

Вместе с Гансом я оказалась в плену Волшебной горы. Он стал пленником горы по болезни и не мог уехать, у меня было чувство, что я стала заложником романа и не могла его бросить. Кстати, пока читала переболела гриппом и вместе с героями какое-то время повторяла почти весь их лечебный ритуал: измеряла температуру, куталась в одеяло, врачи прослушивали мои лёгкие. Читая роман, чувствуешь не просто болезнь, тень смерти постоянная спутница повествования. Её так много и она так неизбежна, что пациенты санатория пытаются смеяться над ней, не замечать её, стараются не говорить о ней, но страх смерти слышен. Интересная особенность романа, что он ускоряется постепенно, и к концу уже почти мчится. Эти последние главы я получила как награду за то, что не сбежала с горы и через ежедневную рутину добралась к поразительному финалу. Но моей любимой частью книги стал не финал, а глава "Снег". Она самая светлая, красивая и загадочная. В ней герой мог погибнуть, но не погиб. Он на самовольной прогулке на лыжах по горам попадает ловушку метели и видит пророческий сон. И весь роман "Волшебная гора" словно пророческий сон. Сны бывают страшными. Но хотелось бы, чтобы были только светлые сны, как этот альпийский пейзаж.

И снова времечко бежит, Его теряем нерадиво, А жизнь течёт неторопливо, Весьма похожая на жизнь... Юрий Лоза, "Резиновые дни"

Всё время, пока я читал "Волшебную гору", мне вспоминалась стародавняя притча о шести слепых мудрецах, которые решили узнать, на что похож слон. Наверное, ее все знают, но на всякий случай уточню: один ощупал бок слона и счел, что слон похож на стену, другой подержал в руках хобот и решил, что слон похож на змею, третьему достался хвост, и он сделал вывод, что слон похож на веревку, и так далее. Слепые спорили до хрипоты целый день, но так и не пришли к согласию.

"Волшебная гора" - это как раз такой слон. Томас Манн велик, многолик, глубок и необъятен, и речь отнюдь не о пресловутом количестве авторских листов, хотя этот роман - произведение весьма объемистое :)

"Волшебная гора" - виртуозное изображение мира в миниатюре. Планеты, суженной до размеров небольшого санатория в Альпах. Универсума, существенно деформированного самой средой пребывания и вместе с тем сохранившего все черты и свойства реального мира. Это удивительно глубокий философский роман со множеством причудливых переплетений и напластований, в котором не то что любая из сюжетных линий, но и лирические отступления, и даже отдельные реплики могли бы стать основой для самостоятельного произведения. Конечно, не столь объемного, но тем не менее.

Из-за этой многоплановости мне - лично для себя - было довольно сложно сформулировать, о чем этот роман. В голове прозвучал внутренний диалог - сколь краткий, столь же и невразумительный:

- О чем "Волшебная гора"? Ну, если в двух словах? - О жизни. - Хм... Ну, допустим. А жизнь - она о чем? - .........................................

Подобно тем слепцам, которые экспериментальным путем выясняли, на что же похож слон, я нащупал в "Волшебной горе" несколько моментов, которые в наибольшей степени затронули меня лично. Весьма вероятно, что другие читатели этого произведения сочли наиболее значимыми совершенно другие вопросы и проблемы - что ж, тем и прекрасен Томас Манн, что каждый может найти что-то свое, созвучное его душе :) Итак, для меня "Волшебная гора" - это прежде всего роман

о том, что "ко всему-то подлец-человек привыкает". В какие условия ни помести людей, они непременно найдут способ к ним приспособиться. Пусть даже эти условия будут бесконечно далеки от обычной нормальной жизни, а сам механизм приспособления будет носить несомненные черты патологической адаптации. Ибо патологическая адаптация - это не только алкоголизм, наркомания и все прочие "-измы" и "-мании", настигающие род человеческий. Это еще и сдвиги мировосприятия, вызывающие сильнейшее, вплоть до идиосинкразии, изумление у людей непосвященных. Иногда эти изменения обратимы, иногда - нет. Манн описывает быт и нравы обитателей санатория с мягкой иронией. Иногда изображаемые им картины становятся уж совсем карикатурами, но даже в этих случаях преобладает не едкий сарказм, а снисходительность мудреца к неразумным, нестойким, неопытным. Из персонажей романа этот трезвый взгляд более всего присущ Сеттембрини и в какой-то степени - его вечному оппоненту Нафте, но и они оба в немалой степени карикатурны. Обитатели санатория - небольшого замкнутого мирка, где есть тщательный уход и все необходимое для поддержания жизнедеятельности, - фактически превращаются в особую касту, решительно отличающуюся от внешнего мира. Поэтому-то в романе так часто повторяется рефрен "там внизу, на равнине", как бы проводящий резкую границу между больными, которые на основании одной лишь своей болезни ощущают свою причастность к некоему таинству и высшему знанию, и всеми остальными - "им, гагарам, недоступно" :) Поэтому-то дядя главного героя романа Ганса Касторпа, приехавший навестить племянника, чувствует себя не в своей тарелке при соприкосновении с этим мирком, - он совершенно не в состоянии понять, что случилось с племянником, которого он знал как рассудительного и трезвомыслящего молодого человека абсолютно от мира сего, и что вообще происходит в этом санатории. Недолгий визит дяди заканчивается поспешным и внезапным бегством, и его опасения можно понять - а вдруг это заразно? :) А оно и впрямь заразно, только для этого нужно больше времени. Кстати, о времени: санаторий кардинально меняет его восприятие. Три недели, на которые Ганс Касторп приехал навестить своего кузена Иоахима Цимсена, воспринимаются самим Иоахимом и другими местными обитателями как один день - это вообще не срок, это ничто. На периоды длительностью меньше шести месяцев здесь не принято обращать внимания, более или менее значимым сроком считается даже не один год, а несколько лет. А ведь это - месяцы и годы полноценной, а не суррогатной ЖИЗНИ... И для полной наглядности - предостерегающая цитата из беседы либерального интеллигента Лодовико Сеттембрини, носителя идеалов прогресса и гуманистических ценностей, с Гансом Касторпом:

Я мог бы рассказать о сыне и супруге, прожившем здесь одиннадцать месяцев, мы познакомились с ним. Он был, пожалуй, немного старше вас, да, постарше. Его отпустили как выздоровевшего, для пробы, и он вернулся домой, в объятия близких; там были не дяди, там были мать и жена; и вот он лежал целыми днями с градусником во рту и ни о чем другом знать не хотел. "Вы этого не понимаете, - говорил он. - Надо пожить там наверху, тогда узнаешь, что именно нужно. А у вас тут внизу нет основных понятий". Кончилось тем, что мать заявила: "Возвращайся наверх. Тут тебе больше делать нечего". И он сюда вернулся. Возвратился "на родину", - вы же знаете, те, кто здесь пожил, называют эти места своей "родиной". С молодой женой они стали совсем чужими, у нее, видите ли, не было "основных понятий", и ей пришлось от него отказаться. Она увидела, что "на родине" он найдет себе подругу с одинаковыми "основными понятиями" и останется там навсегда.

Сказывается и еще один фактор - дурацкий стереотип, который, однако же, прочно укоренился в общественном сознании. Озвучивает его наш главный герой в разговоре с тем же Сеттембрини:

...не подходят друг к другу болезнь и глупость, несовместимы они! Мы не привыкли представлять их вместе! Принято считать, что глупый человек должен быть здоровым и заурядным, а болезнь делает человека утонченным, умным, особенным. Такова общепринятая точка зрения.

Сеттембрини - умный, ироничный, трезвомыслящий (хотя и несколько излишне восторженный) эрудит - довольно жестко осаживает Ганса Касторпа. Однако расхожее мнение не становится от этого менее расхожим. К тому же оно очень удобно - обывателю, в глубине души сознающему, что он не наделен никакими особенными достоинствами, благодаря такой концепции становится как-то легче и проще уважать себя и возвыситься над теми, живущими "внизу, на равнине". Слаб человек...

о том, что где бы человек ни оказался, иерархизм и кастовость сознания останутся ему имманентны во веки веков, аминь. Манн очень психологически точно рисует атмосферу, в которой формируются свои сословия и "клубы по интересам", патриции и плебеи, аристократы и дегенераты. Естественно, на характер этой новоиспеченной социальной стратификации накладывает отпечаток место действия и те обстоятельства, которые и привели местных обитателей в этот маленький альпийский санаторий. Здесь утрачивают актуальность все различия, которые имели место между постояльцами санатория "там внизу, на равнине", сиречь в их прежней жизни. Социальный статус, имущественное положение, род занятий, возраст, уровень образования и интеллекта, национальная принадлежность - всё это и многое другое отходит на второй план. А на первый выходит ее величество Болезнь - отношение общества к тому или иному индивиду определяется прежде всего тем, чем именно и насколько тяжело он болен. Выстраивается четкая иерархия, в которой каждому отводится место в неписаном, но общепринятом табеле о рангах, и поведение большинства по отношению к тому или иному человеку диктуется именно характером и степенью тяжести его заболевания:

На легко больных здесь не очень-то обращают внимание, - он в этом убедился из многих разговоров. О них отзывались с презрением, на них смотрели свысока, ибо здесь были приняты иные масштабы, - и смотрели свысока не только те, кто были в чине тяжело и очень тяжело больных, но и те, кого болезнь затронула лишь слегка; правда, они этим как бы выражали пренебрежение к самим себе, зато, подчиняясь здешним масштабам, становились на защиту более высоких форм самоуважения. Черта вполне человеческая. - Ах, этот! - говорили они друг о друге. - Да у него, собственно говоря, ничего нет, он, пожалуй, и права не имеет тут находиться: даже ни одной каверны не найдено... - Таков был дух, царивший в "Берггофе", - своего рода аристократизм, который Ганс Касторп приветствовал из врожденного преклонения перед всяким законом и порядком. Таковы были местные нравы.

Сложно не провести аналогию между бытом постояльцев санатория и, например, нравами и обычаями тюрем. И там, и там люди вынужденно отрезаны от внешнего мира, лишены многих знаков различия и возможностей самовыражения. И что же они делают? Правильно, изобретают собственные. И такое изобретение выполняет две важнейшие функции: во-первых, оно позволяет людям воссоздать некое подобие привычного мира (они ведь не родились в "Берггофе" и не свалились в него с Луны, а приехали туда во вполне сознательном возрасте), а во-вторых, дает ощущение полноты жизни. Не саму полноту, но как минимум иллюзию таковой.

о том, что события в романе происходят на рубеже первого и второго десятилетий ХХ века, и до первой мировой войны - рукой подать. Как я уже упомянул в начале текста, санаторий "Берггоф" - точное изображение мира (ну, пусть главным образом Европы) в миниатюре. А там происходит очень много чего. Бурное техническое развитие и напрямую связанный с ним рост промышленного производства, научные открытия и изобретения, колониальная экспансия и территориальные притязания, поиски рынков сбыта и в конечном счете - потребность одних держав в переделе мира, а других - в его недопущении. И, естественно, постоянно нарастающее напряжение. Мировые события находят пародийное, словно в кривом зеркале, отражение в жизни обитателей "Берггофа". Эмоции бурлят и ищут выхода; пациенты очертя голову бросаются то в одно, то в другое занятие. Они то самозабвенно участвуют в кутежах, организованных колоритным кофейным плантатором Пепперкорном; то с остервенением слушают пластинки вне зависимости от того, любят ли они музыку; то с жадностью дикарей набрасываются на фотографирование и проявку снимков; то устраивают спиритические сеансы; то раскладывают пасьянсы; то предаются еще какой-нибудь блажи. И в конечном счете вся эта напряженность выливается в ссоры, скандалы и даже драки, вспыхивающие буквально на ровном месте, по самому ничтожному поводу и даже без такового. Читаешь описание драки между антисемитски настроенным коммерсантом Видеманом и еще одним коммерсантом по фамилии Зонненштейн - и поневоле вспоминаешь фразу о том, что история повторяется дважды: один раз в виде трагедии, другой - в виде фарса. И этот фарс, учиненный постояльцами "Берггофа", был карикатурным отображением трагических процессов, происходивших "там внизу, на равнине". У Сальвадора Дали есть известное произведение "Мягкая конструкция с вареными бобами. Предчувствие гражданской войны". Хочется сказать, что заключительные главы "Волшебной горы" - полноценный литературный аналог этой картины.

А затем - война. И мы видим Ганса Касторпа - беззлобного, уравновешенного, не наделенного особыми способностями, но неглупого и склонного к размышлениям человека, - бегущим в атаку с винтовкой в руках под ураганным артиллерийским огнем противника. И что будет дальше с ним и с тысячами ему подобных, решительно неизвестно. "А из этого всемирного пира смерти, из грозного пожарища войны, родится ли из них когда-нибудь любовь?.."

А чтобы не заканчивать на минорной ноте, покажу-ка я картинку. Вот, пожалуйста - те самые слепые мудрецы и слон :)

Можно ли рассказать время, какое оно есть?

В 1929 году, спустя пять лет после написания романа, Томас Манн получил Нобелевскую премию. Достаточно простой стиль романа, которому ближе XIX век, чем XX, тем не менее для многих читателей оказался не по силам. Виной ли тому неторопливое повествование, или герметичное пространство, в котором буквально ничего не происходит (появление музыкального автомата тут стало событием такого масштаба, что ему посвящена целая глава), или философские отступления на несколько десятков страниц – неизвестно. Впрочем, за эту неторопливость Манна и читают.

Ненасыщенность деталями и неторопливость повествования перекликается и с самим объектом рассказа: «Волшебная гора» – санаторий для чахоточных в горах Давоса, соединённый с миром тонкой линией железной дороги. Обитатели горы вынуждены находиться тут годами – такова уж специфика лечения. Все эти годы они общаются с миром редкими письмами и телеграммами, дышат разреженным и прохладным воздухом, знают друг друга в лицо и обедают в одном помещении.

Лишь редкие гости с равнины (т.е. из всего остального мира) напоминают им о том, что где-то возможна другая жизнь, полная незнакомцев, встреч, поездок, где надо и возможно чего-то добиваться. Обитатели горы смотрят на гостей как на чужаков из другой страны, которые лишь вносят ненужную сумятицу в привычный распорядок дня, постоянно зябнут и не понимают элементарных вещей. И вот проходит пара недель, чужаки садятся в поезд и уезжают куда-то, а время на горе продолжает свой ровный бег, от одной даты к другой, среди всё тех же стен и лиц.

Из санатория есть два выхода: обратно на равнину и на тот свет. Да, смерть в этом романе очень близка к героям: ещё недавно человек сидел за одним столом со всеми, и вот уже его палату окуривают H2CO перед заселением в неё нового пациента.

Герой книги – Ганс Касторп, на равнине бывший инженером. Впрочем, это не имеет никакого значения. Приехав в санаторий на пару недель, он задержится на годы (эпитет «долгие» тут неуместен). Касторп как чистый лист, без твердых взглядов, готовый слушать и воспринимать, становится идеальной призмой для наблюдения за санаторской жизнью. Впрочем, за его незадачливыми действиями наблюдать не менее интересно: Сеттембрини окрестил его «трудным дитём жизни», отказавшимся от даров просвещения и прогресса, отбросившим карьеру, близких и общественный статус ради тихого пребывания на горе.Можно было бы сказать, что это история о смерти, а санаторий – этакая последняя остановка на бренной земле. Но всё-таки это не так. Обитатели горы, утрачивая движение и прогресс, приобретают нечто иное. Отрываясь от внешнего мира, они наводят порядок в своём. И это, пожалуй, стоит того – прийти в мир с собой, чтобы уверенно сказать: «Мы не зябнем».

Чтение "Волшебной горы" Томаса Манна - занятие, если можно так выразиться, устаревшее. "Волшебная гора", на мой личный взгляд, просто не терпит спешки, не терпит электронного ридера, чтения урывками в метро или в очереди. Сама ткань книги сопротивляется такому кощунственному отношению, всем существом бунтует против него - и смысл почти тут же начинает ускользать, как бьющаяся в руках рыба, и приходится перечитывать уже дома, в спокойной обстановке, уделив книге как минимум два часа своего времени, отключившись от всего мира, иначе получить от нее всю полноту удовольствия невозможно. "Волшебная гора" - в высшей степени своенравная книга, если слово "своенравный" вообще можно применить к неживому предмету.

Наверное, именно поэтому два долгих года к "Волшебной горе" я не обращался - не было возможности на много часов выпасть из этого современного ритма. Но рано или поздно приходит время для каждого момента в жизни, так пришел и момент, когда я отправился вместе с Гансом Касторпом наверх - в абсолютное чарующее безвременье.

Особенность "Волшебной горы" в ее всесторонней, целостной полноте на всех уровнях восприятия. Мне часто встречаются книги, чарующие своей канвой, построением, общим замыслом. Еще чаще - книги, восхищающие своими деталями, моментами, чертами. Иногда - книги, сочетающие в себе эти два пласта и тянущиеся к более высокому уровню, к самой жизни - и достигающие этой цели на энное количество процентов. И до невероятия редко - книги-в-себе, отдельный слой реальности, в котором есть и то, и другое в самой что ни есть полной мере. К числу этих подследних и принадлежит "Волшебная гора".

Об общем и частностях "Волшебной горы" можно говорить очень долго - да лучше и не говорить вовсе, а просто взять и окунуться в нее. Я же отмечу одну показавшуюся мне интересной особенность "Волшебной горы", которая почему-то на удивление сильно бросилась мне в глаза: "Волшебную Гору" можно читать огромное число раз - и каждый раз проживать новую историю, историю глазами какого-то персонажа, потому что второстепенных и "декоративных", неживых героев у Манна нет. Так уж случайно сложилось, что в этот, первый раз я проживал историю не главного героя, Ганса Касторпа, а историю его брата, Иоахима Цимсена. И при всем моем уважении к герру Касторпу я, тем не менее, могу с полной уверенностью сказать, что это - одна из прекраснейших историй, которые мне только доводилось переживать за всю мою жизнь. Но и историю Ганса я обязательно переживу - когда-нибудь, в следующий раз. PS: Удивительную вещь эта книга может сотворить именно с книголюбами. По крайней мере, со мной она этот трюк провернула. Пока читаешь, ловишь себя время от времени на незаметной зависти - сколько же у них времени, сколько отдыха, сколько книг можно было бы за это время прочитать. Одумываешься, бьешь себя по щекам - нельзя, нельзя выпадать из жизни, ведь они несчастные люди. Но Волшебная гора уже очаровала тебя, ты уже в ее власти - и в бешеном жизненном ритме ты нет-нет, а услышишь ее тихий, одному тебе адресованный зов.

Бывают романы самочитальные, как самоигральные пьесы. Лёгкие, естественные, родные и близкие. "Волшебная гора" не должна бы относиться к их числу ни по объёму, ни по странной философии, ни по мрачности предмета: санаторий для чахоточных, куда как мило! А вот поди ж ты, как быстро и радостно мне читалось. Видно, роль сыграл личный опыт; до "синего Генриха" дело моё не дошло, однако ажиотаж ежечасного измерения температуры знаком до слёз. Ах, вам ещё не представили Синего Генриха? Ну, так это банка для мокроты. Немая сестра - градусник без делений. Дезертировать под знамёна - прервать лечение. Moribundus - тот, кто вскоре умрёт. Из-за личного опыта, будь он неладен, идиотски завидую Гансу Касторпу и его друзьям по несчастью. Ах, в юности, в первом цветении взять тайм-аут, и, пока сверстники брязгаются в болоте страстишек, карьерочки, попоек, тихо смотреть на них с Горы. Хотелось написать "поплёвывать", но Ганс не тратит сил даже на плевки. Этот юнец, чью обычность, стандартность Манн тонко подчёркивает, в тепличной, оторванной от всяких там животрепещущих проблем обстановке обрёл и наставников, и оппонентов, и верных товарищей, и великодушного соперника, и святую любовь. Джентльмены, прочтите "Волшебную гору", подборка прекрасных дам хоть скорректируется. Клавдия Шоша [Chaud chat, тёплая кошка?], она... Не упустите знакомства. Романище просторен, высок, напоён целебным горным воздухом. Отдыхайте по своему вкусу. О мадам Шоша я уже предупредила, можете следить за судьбой серебряного карандашика. А можете послушать дискуссию между высокоумными Сеттембрини и отцом Нафтой - но осторожнее, один фашист, другой хуже фашиста. Похихикайте в кулак над Штёрихой, повосторгайтесь мингеером Пеперкорном, он это любит. Хотите, доктор даст вам книжки по биологии, а то полюбуйтесь пейзажами, тоже очень способствует. А тут у нас морг. Один из наиболее дрянных и, соответственно, наиболее популярных риторических вопросов - это всем известное "А чего добился ты?" Если от чтения "Волшебной горы" должно произойти морально-нравственное последствие, пусть это будет отказ от "чего добился ты?" Чего добились, допустим, Фернандо и Лауро, с кровавой пеной на устах взывавшие к испанской стойкости, или их мама, прозванная Tous-les-deux? Чего добилась Натали фон Малинкрод, заживо разлагающаяся, как Иов на гноище, но не забывающая повязать плешивую голову косыночкой? Чего добилась kleine Leila: вот мать шепчет о "невинном маленьком флирте", "видных кавалерах", а вот уж в палате курят пресловутым Н2СО? Чего добился Ротбейн: умер, сохранив в целости рёбра? Чего добилась фрау Циммерман: испустила дух в объятиях мужа, удостоясь эпитафии "дурища необыкновенная"? Чего добился Иоахим, а как добивался - под знамёна-то? Или вот девочка - чего добилась? В минуту, когда священник переступает порог, кто-то в комнате взвизгивает отчаянно, пронзительно три, четыре раза подряд, а потом начинается крик, беспрерывный, несмолкающий, он вырывается из широко раскрытого рта, знаешь, вот так: "Аа-ааа..." И в этом крике такая жалоба, такой ужас и негодование, что передать невозможно, а мгновениями - раздирающая сердце мольба. И вдруг этот крик становится глухим и далеким, точно он опустился в землю и доносится из глубокого погреба... возле изголовья столпилась кучка людей, - конечно, родители и близкие, - и они уговаривают, склонившись над постелью, а на ней видно только что-то бесформенное, и оно молит исступленно, негодует, брыкается... - Ты говоришь, она брыкалась? - Изо всех сил! Но все было напрасно. Она вынуждена была причаститься Святых Тайн. Кто чего добился, для Горы, как и для наиболее мудрых её обитателей, имеет исчезающе малое значение. Дай-то Бог поймать момент, когда уже не стыдно перестать рыпаться, но до этого момента - обязательно рыпаться. Пусть бой и неравен, борьба безнадежна. Вот Карин, одна из эпизодических героинь, - её статус скоро переменится на moribunda, - любуется своей будущей могилой (опекун скуп, домой хоронить не повезёт).

В этой обители последнего упокоения, где-то среди тесноты надгробий, они увидели местечко длиной как раз с человеческое тело, между двумя могилами с металлическими венками, и невольно все трое приостановились перед ним. Так стояли они, девушка немного впереди своих спутников, и читали горестные надписи на камнях: Ганс Касторп - в непринужденной позе, скрестив руки на груди; его рот приоткрылся, взгляд стал каким-то дремотным; молодой Цимсен - весь подтянувшись и не только строго выпрямившись, но даже слегка откинувшись назад, причем оба с двух сторон одновременно заглянули тайком в лицо Карен Карстед. Но она все-таки заметила их взгляды и продолжала стоять, скромно и смущенно, слегка наклонив голову набок, потом улыбнулась напряженной улыбкой и быстро заморгала. Да, так и следует. Скромно, смущённо, с напряжённой улыбкой - все смотрят! - и без боязни, почти, почти без боязни.

"Будьте верны себе!", - восклицал один из "наставников" главного героя. На самом деле, он предполагал, что есть какой-то единый для всех рецепт счастья. С равным объемом понимания действия, чувств, достоинства, справедливости и пр.

Но главный герой и без того был верен себе и в период повествования о нем, и думаю, после.

Он ни за что не боролся, не страдал, не совершал вызывающих поступков. Он просто жил в новой для себя обстановке, заново понимал мир и взрослел. И об этом книга. Растянутое, подробное повествование неторопливой жизни на лечебном курорте. Вот, например, согласно правилам, температуру нужно мерить ровно семь минут. Не менее семи минут вы будете читать о том, что это значит для человека - измерение температуры, которая возможно повышена, возможно из-за... Что значит время, как оно чувствуется нами, вот сегодня день пролетел как мгновение, а вчера тянулся как трое суток без сна. До какой степени благонравие, хорошее воспитание способны заморозить в человеке инстинкты, желания, цели... На какую горную вершину нужно забраться, что бы они проснулись и заговорили?

Как часто, воспитывая детей, мы уповаем, что бы выросли воспитанными, умными, хорошо учились, обрели профессию. Помогаем, там где ребенок еще не выбрал сам - подсовываем свои ценности. А дальше что? Где та волшебная гора? Хорошо если так, как в книге. "Грудное дитя жизни"(с), абсолютно не испорченное, не видевшее зла от людей, не амбициозное идет своим путем. Не амбициозен он не потому что посредственность. Просто относится к той категории людей, у которой есть средства для жизни от рождения, следовательно, отчаянно зарабатывать у него нет необходимости, а дело по душе он еще не выбрал. Он не торопится, шутит сам, умеет "отшутиться", уважает собственную лень, не позволяет никому навязать себе чуждые ему умозаключения, однако, прислушивается к ним и, таким образом, дает себе шанс услышать собственный голос.

Он экологичен по отношению к самому себе. Он совершенствуется, но не стрессово, не через колено и не через душу наизнанку. Автор как будто стыдится за своего героя, старается оправдать его мягкость, неторопливость и гедонизм в течении всего повествования. Позволяет нам усмехаться над некоторыми национальными чертами. А в конце как будто даже за него горд. Я, признаться, тоже за него горда. И рада. Рада что он попал на Волшебную гору и так безболезненно нашел себя.

Если вы настроились на торопливое чтение, то Томас Манн явно не ваш автор. "Волшебная гора" это чтение по чайной ложке, с большими перерывами. Отчего именно так? Не знаю, у меня нет разумного объяснения. Еще одно всенепременное условие - вам потребуется бумажный вариант книги, мои жалкие попытки прослушивания и чтения электронной книги не увенчались успехом. Трижды продленный формуляр в библиотеке - мой личный путь знакомства с немецким классиком. И на фоне этих моих "пугающих" утверждений, сообщаю, что читается легко, образно, с пониманием, что сам язык хорош, очень хорош и не тяжеловесен.

Так получилось, что для Томаса Манна главное слово у меня "избыточный" Ну сами посудите, как начнёт он описывать персонаж ( любой) ...и описывает и описывает, очень подробно и очень обманчиво. И походка, и волосы, и осанка, и руки... А потом внезапно так и вставляет "слегка" или "как-будто" , или вообще "он себе представил". И понимаете вы, что и сутулости там не было, от слова " никогда", и с волосами все аккуратно, и походка "лебедь белая плывет". И вообще влюблен - внезапно...но как-то нелепо. И во многом автор придерживается подобного же обманчивого трюка, вынуждающего нас, каким-то волшебным образом, видеть все отчётливо и живо. Приём " да, но не так уж и да"! Для иллюстрации этого самого "да, но не.." приведу лишь одну цитату:

– Господа... Хорошо. Кон-чено. Однако имейте в виду, и... ни на мгновенье не забывайте... что... Впрочем, об этом молчу. То, что мне следует высказать, и не столько это, сколько прежде всего главное, что мы обязаны... к нам обращено несокрушимое... повторяю и хочу всячески подчеркнуть это слово... несокрушимое требование... Нет, нет, господа, не то! Не то, чтобы, скажем я... было бы большой ошибкой думать, что я... Кон-чено, господа! Я уверен, что мы все единодушны... итак, приступим к делу!

Каково? Предполагаю, что вы "сражены" так же как и я всей величественностью и бессвязностью... Но самое удивительное , что речь идёт о том, чтобы попросить карлицу-официантку принести рюмку водки. И подобные моменты в повествовании не единичны. Слова могут быть обманчивы, а описания откроют нам настоящие чувства героев.

Сам роман автор , не менее хитро, поделил на три совершенно неравные части - до, во время и после. До... Полностью посвящено Гансу Касторпу - молодому человеку , чей путь прослеживается от самой крестильной купели. Подробно, обстоятельно, со всеми подробностями. И автор сразу же предупреждает, что на это повествование уйдёт ни один день, и даже ни неделя. "Семи лет, даст бог, все же не понадобится." Очень честно , стоит настроиться;) А результат предугадать просто - посредственность! Во время... Присмотревшись к нашему Гансу, этакому "мажору" с неопределенностью во взоре и отменным аппетитом, на паровозике поднимемся на ту самую Волшебную гору, высокогорную долину с санаторием для больных туберкулезом. Герой собрался туда всего на недельку и вовсе не лечиться, а проведать своего действительно больного брата. И такое место это удобное оказывается, что остаётся он там на семь лет, придумав себе болезнь - благо лечащие врачи для души и тела только рады залечить любого вновь прибывшего. Нет желания у Ганса принимать решения, работать, мечтать. Хочется ему есть, спать на свежем воздухе, гулять и общаться без обязательств с разными людьми. Жить без последствий и потрясений. Благо ренты ему хватает, а смерть как-то не вызывает сильных эмоций. Общество же на курорте интересно, разнообразно и порядочно. Тут вам и гуманист Сеттембрини с иезуитом Нафтой, ведут бой за неискушенную душу, беседы, споры на различные темы и разговоры о музыкальных пристрастиях ( а им посвящена целая, отнюдь не маленькая, глава). Мингер Пепперкорн- кофейный магнат и гедонист. Призывающий к наслаждению простыми вещами - едой, питьем, разговором, музыкой... Любовь к прекрасной даме Клавдии Шоше. Микромир курорта развлекает себя пасьянсами, граммофоном и спиритизмом. Мелкие страсти и курортная мода на увлечения, доходящая до абсурда. Семь лет созерцания, семь лет выкинуты из полноценной жизни, семь лет "стоячего болота" и нежелания принимать решения. Война приняла решение за Ганса! Подкованным сапогом под зад выкинула его из долины в жизнь.

После... И тут , удивительное дело, совсем кратко, сдержанно и неопределенно... Именно в этом случаи определенность не играет никакой роли. Ганс всего лишь один из многих участников войны, страшного кровавого действия, выжить , в котором совсем не просто. Думаю, и не выживет. Удивительно, как долго я читала. Отсутствовало чувство азарта, предвкушения, интриги...и все же чувство удовлетворения есть. Чистая литература - классика "до мозга костей" , без налета , никаких жанровых отклонений. Приятно, стильно, со смыслом. А смысл состоит в том, что для того чтобы показать человеческую трагедию, совсем не обязательно...её показывать. Достаточно долго и многословно рассказывать истории, а в конце, совсем невзначай произнести : "Кстати. Завтра конец света. Впрочем, разговор не об этом".

"Волшебная гора" Томаса Манна читалась мной долго и тягуче. Неудивительно - более 900 страниц (или два тома) почти безсобытийного сюжета. Тут бы впору пробежать страничек этак пятьдесят и, ощутив недвижную тоскливость происходящего, аккуратно поставить том на полочку. До лучших времен. Но не тут-то было, гора ведь волшебная. И это волшебство действует как внутри книги, так и распространяется наружу (и не важно, читаете Вы ее в электронке или с бумаги).

Сначала магнетизм горы притягивает главного героя Ганса Касторпа. Приехав навестить кузена в высокогорном альпийском пансионате, Ганс застревает в санаторской реальности... надолго (ненавижу спойлеры!). Солнечные ванны на балконах, застольные сплетни во время обеда, прогулки по одной и той же тропке в горах. Вот собственно, и вся фабула. Но на пресловутой пятьдесят первой странице магнетизм начинает свое губительное дело - и читатель увязает в книге, как муха в янтаре. Поразительно: при полнейшем отстутствии терпения, нелюбви к бессобытийным книгам и заумным размышлениям автора я с удовольствием прочла "Гору".

Чертовщина какая-то...

Что ни говори, у Томаса Манна пока что есть шансы остаться в моем личном шорт-листе исключительно как у автора потрясающей своей эпичностью саги о "Будденброках" . "Волшебная гора" хоть и интересная история метаний одной отдельно взятой души, не идет ни в какое сравнение с историей гибели одного семейства. Но и списывать "Волшебную гору" со счетов тоже не стоит.

Европа на пороге Первой мировой. Мир, очаровательная старомодность которого вот-вот исчезнет под обломками пылающих зданий и солдатскими сапогами. И маленький туберкулезный санаторий в швейцарских Альпах, который кажется оплотом всего нерушимого очарования старушки-Европы. Неторопливая. размеренная жизнь, где месяцы сменяют друг друга едва ли не быстрее, чем минуты и секунды пролетают на равнине, а обитатели этого надежно скрытого в горах места, кажутся околдованными. Ведь недаром-то гора - волшебная.

Жизнь в санатории идет своим неспешным чередом, и тут в его широко распахнутые двери входит наш герой, Ганс Касторп, юноша, полный чистых надежд и возвышенных мечтаний, мечтающий о карьере инженера там, внизу. Он здесь только на пару недель - проведать кузена, и обратно. Вперед к надеждам, чаяниям и мечтаниям. Но Волшебная гора так просто не отпускает - коротенькие две недели обернулись долгими годами, а чистый, как лист бумаги, Ганс становится дитём с Горы и ее обитателей.

К счастью или к несчастью, но он находит здесь свое место - место отстраненного наблюдателя, а позднее и активного участника жизни этого маленького замкнутого общества со своими законами, юмором, тревогами и надеждами. И, возможно, именно благодаря тому, что даст ему жизнь на Волшебной горе, и он даст читателю в конце повествования повод для гордости.

Что меня несколько утомляло, так это философские беседы с Сеттембрини. Но явившийся пред читательские очи профессор Нафта привнес в воспитательные потуги итальянца экспрессию, с лихвой компенсировавшую легкую тоску первой половины повествования.

Не могу сказать, что я в бешеном восторге, но читать было интересно. Хоть и герои порой казались лишь декорацией к чему-то более глобальному и как следствие не вызывали должного сопереживания, могучая атмосферность санатория не давала забросить увесистый кирпич на дальнюю полку. Несмотря на потрясающие масштабы, книга довольно странная и мрачная (хотя, казалось бы, чего еще ожидать от истории про санаторий для чахоточных?). Или на любителя, или на любознательного. Тут уж сами выбирайте, каким читателем вы являетесь)

129/300