Читать книгу: «Сторож брата моего», страница 3

И этот непостижимый запах Брэнуэлла был связан с сильным, угрожающим запахом, который исходил нынче утром от раненого незнакомца. Страж вскоре понял, что именно кровь на оружии, а не сам незнакомец, заставила его ноздри раздуться, а губы скривиться и обнажить зубы в неосознанном стремлении напасть. Что-то, чья кровь осталась на оружии, ранило незнакомца, а Эмили, хоть и неявно, выказала ему благосклонность тем, что помогла подняться и идти.

Там, у подножия плато, рядом с башней из черного камня, Страж принюхивался к ветру, настораживал уши, крутил тяжелой головой, глядя по сторонам, а потом позволил себе несколько ослабить привычную бдительность: то, что напало на этого человека, находилось за пределами досягаемости собачьих органов чувств.

Эмили счистила с оружия почти всю так раздражавшую его кровь, да и случилось происшествие довольно далеко от дома – но этот запах и пара слогов валлийского языка, произнесенных, пока запах еще отчетливо витал в воздухе, пробудили в Страже давнюю память.

При всем старании он не мог облечь в отчетливую форму эти воспоминания: они были столь отдаленными, что, казалось, принадлежали какому-то другому псу.

Отец Эмили каждое утро, на заре, возился с металлической штукой, издававшей короткий громкий звук; Страж понимал, что это делается для того, чтобы напугать что-то и заставить его держаться подальше. А на закате, почти каждый вечер, Страж занимался делом, которое сам придумал для себя: стоя возле кладбищенской стены, он яростно лаял на хрупкие фигурки, походившие на людей, но не являвшиеся ими. В это время его лай обретал особую глубину и звучность, как будто источником звука было не собачье горло, а нечто куда более мощное. Этот лай обычно прогонял хрупкие фигурки.

Было светло – еще на наступило время, когда эти псевдолюди, словно сплетенные из паутины, слетались из полей или выплывали из-под кладбищенских камней.

Страж улегся на короткую траву и опустил голову на мощные передние лапы.

Глава 3

– Полагаю, Эмили уже рассказала вам о приключении, которое случилось с нею сегодня близ Понден-кирк. – Патрик вышел к дочерям в гостиную, где окна также смотрели на кладбище. Эмили полулежала на зеленой кожаной кушетке, стоявшей у дальней стены, а Шарлотта и Энн сидели на стульях у стола. Старый Патрик остановился около двери, ведущей в прихожую.

– Вам известно, что я родился в Ирландии, – сказал он, – но это, пожалуй, и все. Я не считал нужным тревожить вас рассказами о том, почему я ее покинул.

Он прошел мимо Энн, потрепав ее по голове, остановился у окна и тяжело вздохнул.

– Бронте – не ирландское имя.

– Оно произносилось: «Бранти», – с неожиданной уверенностью сказала Эмили. – Прежде.

Отец чуть заметно улыбнулся в ее сторону.

– Да. Я прибыл в Ливерпуль двадцати пяти лет от роду и был принят в кембриджский колледж Святого Иоанна как стипендиат – некоторых, самых бедных, студентов колледж содержит за свой счет. Домотканая одежда, сильнейший ирландский акцент. Я… – Взгляд его слепых глаз был устремлен поверх голов дочерей, как будто Патрик видел перед собою того никчемного, нищего молодого человека, каким был в те годы. – И у меня были причины для боязни.

Шарлотта и Энн одновременно заерзали на стульях.

– «Бранти» подошло бы какому-нибудь паписту, питающемуся только пивом и картошкой, – сказала Шарлотта. – И кстати, я очень рада, что название «Бронте» в то время упоминалось в газетах.

– И точечки очень к месту³, – добавила Энн. – А не то все произносили бы нашу фамилию «Браунт».

Патрик покачал головой.

– Наша фамилия не имеет никакого отношения к адмиралу Нельсону. Это очень старое имя.

«Старое имя?» – думала Эмили. Она помнила, что Бронте – это город на Сицилии и что Нельсона провозгласили герцогом Бронте, но это вроде бы к делу не относилось.

Патрик продолжал:

– Прибыв в Ливерпуль, я сразу же отправился в Честер, это на несколько миль южнее. Там заканчивается древняя римская дорога и – прости, Господи! – имеется античное капище Минервы.

Энн пристально посмотрела на отца, который, естественно, не увидел ее взгляда, а Шарлотта, кашлянув, чтобы прочистить горло, спросила подчеркнуто небрежным тоном:

– И какое же отношение вы имеете к Минерве или Минерва к вам?

Эмили чувствовала только возбуждение, от которого, как ни странно, становилось легче на душе. На протяжении всей ее жизни отец отличался эксцентричностью и демонстрировал только ему одному присущие суеверия, взять хотя бы его длиннющий шарф – он заставлял своих дочерей разрезать и сшивать его заново по несколько раз в год – и стрельбу из пистолета в сторону кладбища каждое утро на рассвете! – и даже ребенком она подозревала, что это меры предосторожности против какой-то потусторонней опасности.

– Я был… в Ирландии и подвергался преследованию! – сказал Патрик. – Я думал, что покончил с этим, но он… переправился через Ирландское море на мне, во мне, в моей крови!

Эмили выпрямилась. Не исключено, что отец имел в виду какую-то болезнь, но вряд ли болезнь заставила бы его идти в языческое капище.

– Он? – произнесла Энн.

Патрик поднял голову и продолжил более спокойным тоном:

– Наша вера признает существование демонов.

– И? – недоуменно отозвалась Энн. – Минерва?

Патрик набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.

– В общем, я, сам того не желая, привез с собою старого языческого демона, и он… он хочет мстить. Каждому сыну Бранти. Так что вместо того, чтобы просить опоры у нашего Господа, я отправился за оружием к языческой богине. Я был молод, одинок, в чужой стране. – Он махнул рукой перед собою. – Эмили?

Эмили пошевелилась на кушетке.

– Да, папа?

– Ты помнишь, кто изготовил для Минервы неуязвимые доспехи?

Шарлотта хлопнула ладонью по столу.

– О каком старом языческом демоне вы говорите? Мстить? За что? И… что все это значит?

– Конечно. Прошу прощения. – Патрик отодвинул от стола стул и сел. – В 1710 году, – сказал он, – мой прапрадед Хью Бранти плыл на судне, перевозившем скот из Ливерпуля в Уорренпойнт, это в графстве Даун.

Было видно, что он, начав этот рассказ, наконец-то избавляется от бремени, которое много лет носил в себе, тайно от детей, и сейчас, вскидывая усыпанную старческими пятнами дрожащую руку, он сдерживал неизбежное нетерпение.

– Где-то посередине Ирландского моря, – продолжал он, – на судне нашли спрятавшегося ребенка – смуглого малолетнего мальчика, одетого в лохмотья, и кто-то из пассажиров предположил, что он может быть валлийцем. Моряки же решили, что это дьявол, и хотели бросить его за борт, но тут вмешался мой прапрадед – в своей необдуманной жалости, и, не имея другого выхода, он усыновил мальчишку.

Из-за общей беспечности и проволочек мальчика назвали просто – Валлиец.

Эмили поежилась, вспомнив, как раненый Алкуин спросил ее утром: «Он знает валлийца?»

– Когда Валлиец подрос, он подчинил старого Хью своему влиянию, – продолжал Патрик, – и после смерти Хью стал законным владельцем фермы Бранти. Сводных братьев это возмутило, они попытались убить его – безуспешно, – их осудили и отправили в колонии. Потом Валлиец женился на дочери Хью и, поскольку природа не позволила ему заиметь родных детей, он усыновил одного из своих осиротевших сводных племянников. Этим племянником был мой отец, тоже получивший имя Хью Бранти.

Невдалеке, чуть ли не под самым окном, вдруг не свойственным ему голосом взвыл Страж, и все вздрогнули. Эмили вскочила и кинулась к окну; громадный мастиф стоял на дорожке между домом и ее садиком, повернувшись к кладбищу. Пока хозяйка смотрела на него, Страж дважды повернулся по часовой стрелке и сел, но даже из окна было видно, что шерсть у него вдоль хребта стоит дыбом.

Эмили еще несколько секунд стояла у окна, но на улице не было ничего подозрительного, и Страж не волновался.

Она вернулась к кушетке, села и сказала, пожав плечами:

– Похоже, духи шалят.

– У моего отца был пес по имени Страж, – сказал Патрик. – Как вы понимаете, этого пса я назвал так же. Валлиец его убил. Валлиец начал… подчинять себе моего отца, как прежде…

– Одержимость? – неохотно уточнила Шарлотта.

– Именно так. Но к тому времени тело Валлийца постарело и начало сдавать, а отцу было всего шестнадцать – но он смог сопротивляться. Вдвоем со Стражем они смогли убить тело Валлийца, но в драке Страж геройски погиб. Юный Хью Бранти бежал и через пять лет женился на моей матери.

Несколько секунд все молчали. Потом Энн спросила:

– Он тоже каждое утро стрелял из ружья на кладбище?

Патрик повернул голову на звук ее голоса.

– Мы жили в однокомнатной лачуге с соломенной крышей, и возможностей обзавестись ружьем у него было не больше, чем… золотыми часами. Его главным богатством была сушильная печь для зерна; в Баллинаске жители сами растят зерно, и очень много народу несло свой урожай сушить в нашу лачугу, так что печь ревела день и ночь. Уверен, что он советовался с местной ведьмой, а может быть, и со священником и добавлял в огонь травы и благовония, которые должны были отгонять дьявола.

Он умолк и уставился в никуда.

– Но вы все же покинули Ирландию, – подсказала Эмили.

Отец кивнул.

– Я был учителем в деревенской школе, рядом с которой находилось наше жилье. Мои ученики были бедны – они платили всего пенни в неделю и приносили торф для отопления класса. Мне нравилось это занятие, и я внушал ученикам добро… но однажды утром на задней парте появилось новое лицо. Невысокий смуглый мальчик, одетый в лохмотья. Когда наши взгляды встретились, он улыбнулся и поспешно вышел из класса. Я вышел за ним, и оказалось…

– Что это была оптическая иллюзия, – закончила Эмили, зябко передернув плечами. И добавила про себя: «Он рассыпался на осколки и разлетелся стаей ворон».

Отец посмотрел на нее.

– Да, полагаю, так оно и было. – Он отодвинул стул, встал и продолжил более сильным голосом: – Я видел его еще несколько раз – он стоял в сумерках неподалеку от нашего дома, но сушильная печь надежно производила защитный дым. А порой поблизости оказывалась большая неуклюжая собака…

– Итак, вы переправились через море, – сказала Шарлотта, несомненно почти готовая поверить, что ее отец страдал галлюцинациями, – сюда, в Англию, – но он приехал вместе с вами.

– Да. Он вернулся сюда. Я, совершенно не желая того, привез его обратно. Вы же помните, что демоническое дитя обнаружили на судне, шедшем из Ливерпуля, да? И, помилуй меня Бог, я действительно вернул его: я увидел его на причале, когда сходил на берег, и он встретился со мною взглядом и улыбнулся. – Патрик всплеснул руками. – А мне было известно, что поблизости находилось древнее святилище Минервы. Мне было страшно. Вроде бы глупо надеяться, что защиту можно найти у какого-нибудь англиканского священника, а уж у языческого божества… – Он уронил воздетые руки. – Итак, Эмили, ты помнишь, кто изготовил для Минервы несокрушимые доспехи?

– Вергилий в «Энеиде» писал, что циклопы. Так-так… Стероп, Пиракмон и… – Она осеклась.

– И Бронтес, – закончила Шарлотта. – Третьего циклопа звали Бронтес! Часто говорят просто Бронт, но ведь греческие имена заканчивались на «с». Вы рассчитывали получить защиту, приняв имя или… присвоив нам имя! – языческого чудовища?

– Увы, я молился всем троим, но ты права: я изменил наше имя в честь этого циклопа. Я отрезал окончание «с», когда записывался в колледж, а прежнюю фамилию Бранти тоже исправил, объяснив, что ее когда-то неправильно записали.

– И, – спросила Шарлотта напряженным от старания сохранить почтительный тон в разговоре с отцом голосом, – дали вам в конце концов циклопы эти доспехи?

– Нет. Я вынес оттуда одно лишь имя.

– Они делали еще и молнии, – вставила Энн. – И когда мы, детьми, смотрели на грозу, вы любили указывать, куда в следующий раз ударит молния.

Патрик улыбнулся и покачал головой.

– Ха! Если я и угадывал иногда, то лишь по случайности. Но я хорошо помню, как это впечатляло вас маленьких.

Эмили вздернула бровь. Она знала эту отцовскую улыбку – она появлялась в тех случаях, когда отец лукавил в разговорах с детьми.

– Но ведь вы изгнали эту валлийскую нечисть? – спросила Энн. – Хоть как-то?

– Тот раненый человек, которого сегодня нашла Эмили, похоже, так не считает, – сказала Шарлотта, – если, конечно, вся эта встреча ей не пригрезилась. Вряд ли человек, которому еле-еле хватало сил ползти, через несколько минут смог мгновенно скрыться из глаз.

Эмили знала, что Шарлотта верит в ее историю и сейчас лишь пытается убедить себя в обратном. Она улыбнулась сестре.

– Я это сделал, – сказал их отец. Его лоб блестел от пота, и Эмили подумала, что он может решиться размотать длиннющий шарф, закрывавший его горло и подпиравший подбородок. – Я изгнал его. В конце концов. Или, по крайней мере, обуздал…

– В ту зиму, когда умирала мама, – перебила отца Шарлотта, – вы вынесли стулья из ее комнаты и распилили на куски во дворе. И сожгли коврик, который лежал у нее перед камином.

– Тебе было всего три года, – возразил Патрик с таким видом, будто был оскорблен тем, что дочь помнит те события. Он вновь подошел к столу и наклонился вперед, упершись руками в столешницу. – У меня не было оснований верить в… – Он выпрямился и отошел, а Эмили разглядела на полированном дереве чуть заметные, словно испаряющиеся, отпечатки его ладоней. – Это была предосторожность насчет маловероятной возможности…

– …Что в ее комнате бывало нечто такое, что сидело на ее стульях, – уныло закончила Энн, – и стояло на ее коврике.

Их отец покачал головой, но потом неохотно кивнул.

– Я полагал, что сделанного мною хватит для того, чтобы сдерживать его, но после смерти вашей матери пошел на крайние меры и пригласил сюда католического священника, чтобы он провел на кладбище классический папистский экзорцизм! И в какое-то мгновение и он, и я увидели фигуру мальчика, стоявшего на стене! Его как будто корежило, пока священник произносил свои латинские молитвы, а потом он упал со стены на ту сторону, и, когда мы подошли, там никого не было. И с тех пор много лет он не появлялся.

– Папистский священник! – сказала Шарлотта. – А вы – англиканский священник. Почему вы не сделали это сами?

– Я делал, делал! – безрезультатно. У папистов больше опыта. – Он повернулся в сторону Эмили. – Твой раненый, что был возле Понден-кирк, несомненно, знал что-то о нашей семейной истории, но все это сейчас может иметь только теоретическое значение.

«Если не считать того, – подумала Эмили, – что наши сестры, Элизабет и Мария, обе умерли от болезни, именуемой „истощением“, четыре года спустя, одиннадцати и девяти лет от роду, и что за прошедшие с тех пор годы я несколько раз видела смуглого мальчика, фигура которого рассыпалась стаей ворон, и вы, отец, не знаете, что мы с Брэнуэллом и Энн оставили свою кровь в пещере фейри у подножия Понден-кирк.

И, уверена, вы что-то знаете и об этом двухклинковом ноже».

Но об этом она собиралась поговорить с ним наедине. Теперь же она встала с кушетки и объявила:

– Между прочим, пора пить чай. Энн, ты поможешь мне в кухне?

Энн и Шарлотта тоже встали, а Патрик двинулся к двери в прихожую.

– Я буду в своем кабинете, – сказал он.

«Как всегда», – мысленно добавила Эмили.

Брэнуэлл сидел на обтянутой материей скамье, которая стояла вдоль стены, упиравшейся в камин, и смотрел на невысокие голубые язычки, пляшущие над угольями. На какое-то время он остался один в этой комнате, отходившей от главного зала «Черного быка», и сейчас тяжело вздыхал, обоняя теплые ароматы пива, табачного дыма и лампового масла. Мистер Сагден, хозяин, не станет прогонять его, но больше не отпустит ему ничего в кредит, а среди немногочисленных обитателей Хоуорта, присутствовавших в таверне, не было никого, кто поставил бы ему выпивку.

Каждые несколько минут скрипела входная дверь, впуская порыв прохладного воздуха ранней весны. Несколько минут назад Брэнуэлл услышал, как перед входом остановилась карета или дилижанс, и, когда дверь таверны открылась, ветерок вместе с болотной вонью придорожной канавы донес и отдаленный собачий лай.

Брэнуэлл слышал, как через порог переступила одна пара ног, потом приглушенный разговор в большом зале. Потом из-за угла показалась и прошла к камину женщина в твидовом пальто, из-под которого виднелась длинная серая юбка, и серой шали, укрывавшей узкие плечи; он поспешил отогнать от себя смутное ощущение, что узнает ее. В руке она держала большой коричневый кожаный саквояж наподобие докторского; его она поставила на стол у противоположной стены. Женщину окружал ощутимый аромат мимозы.

Она в упор посмотрела на него, и он поправил на носу очки, чтобы лучше ее разглядеть.

Ее лицо оказалось более худым, чем в облике, сохранившемся в полустершихся воспоминаниях, и подобранные волосы были так же темны, но узнавание разлилось холодом у него в груди лишь после того, как она подошла к нему и ткнула пальцем в лоб. По его правой руке, от кисти до плеча, сразу побежали мурашки.

Она опустила руку, и Брэнуэлл чуть заметно кивнул в знак того, что помнит ее.

– Вы, – негромко сказала она. – Я не раз думала о том, когда же вновь увижу вас. Полагаю, вы здесь тоже из-за одноглазого католика.

– Да, – сразу же ответил Брэнуэлл, хоть и не представлял, о чем она говорит: ведь ему, кажется, представился шанс вернуть одну из своих великих возможностей, упущенную из-за трусливого бегства тогда, десять лет назад, от этой женщины и преподобного Фарфлиса и… могущества, власти… и собственной значимости в жизни!

Он уже девять лет состоял в местной масонской ложе, и ему пришло в голову, что ее загадочное высказывание могло быть первой частью обмена паролями, и в этом случае его ответ не мог быть правильным – но выражение ее лица не изменилось. Похоже, свое предположение она высказала совершенно искренне. Теперь ему следовало блефовать и вызнать, что она имела в виду.

Она села рядом с ним, и, несмотря на все свои обстоятельства, он приосанился, разгладил жидкую бородку и невольно задумался о том, находит ли эта женщина его привлекательным.

Она щелкнула пальцами.

– Нортенгерленд.

– Совершенно верно. – У Брэнуэлла сделалось теплее на душе оттого, что она запомнила имя, которым он представился. Он посмотрел на нее и вскинул брови.

Она кашлянула, прежде чем заговорить снова.

– Я – миссис Фленсинг. – Она говорила с акцентом, который, по предположению Брэнуэлла, мог быть континентальным. – Конечно, на самом деле у него два глаза, как у них всех в наши дни. Я думаю, что он пришел к Понден-кирк, чтобы умереть от собственной руки и тем осквернить это место, но, когда регент – предводитель племени напал на него, он изменил свои намерения и пустил в ход диоскуры для самозащиты.

Мысли Брэнуэлла лихорадочно скакали от Диоскуров – это, как он хорошо знал, было прозвище героев-близнецов из древнегреческой мифологии, Кастора и Поллукса, – к двухклинковому ножу, который уронила Эмили. Самозащиты…

– Ножом, – сказал он, пытаясь придать голосу уверенное звучание.

– Да. Вы знаете, что регент – старейшина святых! – был убит в этой схватке?

– Нет, – рискнул признаться Брэнуэлл. И, помня о том, как Эмили всего пару часов тому назад вернулась домой, спросил: – А что стало с… э-э… диоскурами?

– Полагаю, убийца взял его с собой. А вы так страшитесь его? Но ведь он и сам, несомненно, был тяжело ранен.

– Что вы, конечно нет. Но ведь такие ножи очень необычны. Один раз увидишь – и ни с чем не спутаешь.

– Верно. Только одно предназначение и непредсказуемые реакции на раны. Мы давно считали, что этот человек может быть опасен, и я преследовала его из Лондона до поместья близ Аллертона. – Она вздохнула с нескрываемым разочарованием. – Но прошлой ночью он убил там двух человек и ускользнул от меня в последовавшей неразберихе. Что вы о нем знаете?

Брэнуэлл почувствовал, как под его рубашкой побежала струйка пота. Эмили разговаривала с ним очень уклончиво – до красноречивости уклончиво. Она сказала, что пошла со Стражем на запад, а потом на восток и нашла на дороге нож-диоскуры. Эта женщина говорит, что «одноглазый католик» намеревался «осквернить это место» самоубийством.

– Совсем недавно человека с таким ножом видели на вересковых пустошах к западу от дома здешнего священника, – сказал Брэнуэлл. – Сегодня. Э-э, в районе Понден-кирк, как вы и сказали. – Его лицо пылало. – Я полагаю, это и был… одноглазый католик. – Он скрипнул зубами. – Судя по всему, у него был жалкий вид.

Миссис Фленсинг нахмурилась и встала.

– Насколько я понимаю, вам ничего не известно.

– Моя сестра, – выпалил Брэнуэлл, – сегодня утром гуляла по полям и вернулась с диоскурами и кровью на рубашке. И не говорила, где была и что видела.

Миссис Фленсинг снова села.

– Она была ранена? Или укушена?

– Укушена? Нет. Вряд ли это была ее кровь.

Миссис Фленсинг крепко стиснула его запястье.

– Вы должны узнать у нее, что она видела, что делала, как ей достался нож. Вы меня понимаете?

– Да, конечно, – заверил ее Брэнуэлл, а сам задумался о том, сохранилось ли у него с кем-то из сестер хоть что-то из былых детских привязанности и доверия.

– Как я понимаю, она не прошла крещение.

– Конечно прошла. Наш… ах, да! Нет, не… – Он приподнял правую руку с двумя сложенными пальцами. Мгновение подумал о том, что еще могло бы привлечь неоценимое внимание миссис Фленсинг, и добавил: – Ее однажды укусила… э-э… необычная собака. – А вот о том, что она прижгла укус раскаленным утюгом, он умолчал.

Миссис Фленсинг напряглась.

– Ах! С этих пустошей… – Она устремила на него яростный взгляд. – Вы понимаете, что сейчас сказали мне? Что это была за собака?

Эмили никогда не описывала в подробностях ту собаку, которая цапнула ее, и Брэнуэлл обратился памятью к тому дню, когда его самого укусила собака, которая странно вела себя и, возможно, была бешеной.

Ему было тогда около девяти лет. Хвастаясь смелостью перед сестрами, он подошел к уродливому животному и протянул руку; пес стремительно мотнул тяжелой головой и цапнул его зубами за запястье. В следующий момент собака умчалась в холмы, Брэнуэлл же самостоятельно перевязал раненую руку и попросил сестер не говорить никому об этом происшествии. Рана оказалась поверхностной и зажила буквально на следующий день, а вот испуг от случившегося оказался таким сильным, что он целый месяц не мог спать; отец даже разрешил ему некоторое время не посещать местную школу.

– Большая, больше бульмастифа, – сказал он миссис Фленсинг, скрыв озноб, который и сейчас пробежал по его коже, – с приплюснутой черной мордой, с длинными ногами и большими лапами. Короткая редкая шерсть, похожая на свиную щетину… и… – он вспомнил еще одну подробность, – по его словам, рычание собаки походило на плач ребенка. Конечно, необычного ребенка, сами понимаете.

Миссис Фленсинг слушала его, тяжело дыша.

– Я намеревалась действовать этой ночью в одиночку, но трое, объединив усилия, куда вероятнее добьются успеха. Необходимо, чтобы ваша сестра тоже участвовала. Где она живет?

– Да… прямо здесь, в деревне.

– Прекрасно. Не сомневаюсь, что в этом заведении найдется комната, где можно было бы поговорить наедине. – Он кивнул, и женщина вынула из кармана и дала ему полдюжины шиллингов. – Наймите ее на завтрашнюю ночь. Встретимся там с вами через час после заката. Обязательно приведите с собой сестру. Прежде всего она должна пройти посвящение. И вы должны помочь мне убедить ее. – И она повторила: – Вы меня понимаете?

Брэнуэлл внезапно испугался, что утвердительный ответ на этот вопрос повлечет за собою какие-то реальные последствия наподобие подписания контракта. Но миссис Фленсинг смотрела ему в глаза, и он изо всех сил постарался проникнуться личностью Нортенгерленда, бессовестного, аморального героя своих детских сочинений. Нортенгерленду все это по силам, сказал он себе.

Он заставил себя четко произнести:

– Да. – И, откашлявшись, продолжил более уверенным тоном: – И какое же место предполагается для меня в этой… нашей… компании?

Она окинула его оценивающим взглядом.

– Полагаю, высокое. Вы знаете эту деревню?

– Я тоже живу здесь, – сознался Брэнуэлл.

– Понятно. Что ж, вы сможете помочь мне советом. Сразу и начнем, поскольку вам дорого ваше будущее – и верьте. – Она встала, подошла к столу у противоположной стены и коснулась рукой кожаного саквояжа. – Здесь имеется могила, – тихо сказала она, – в которой лежит под камнем тело, давным-давно подвергшееся ампутации. Оно должно остаться… пока что… не полностью целым. Но племя… влияние, которое оно распространяет, ослабело из-за сегодняшнего убийства, и поэтому целостность тела следует как можно скорее повысить, чтобы наши… источники здесь, на севере, не претерпели непоправимого ущерба.

Видя его полное непонимание, она продолжила:

– Тело под камнем не совсем мертво. Когда его голову приблизят к телу, личность в какой-то степени отреагирует, перекинет связь через разрыв, восстановит силу, которую подорвала смерть регента.

Брэнуэлл невольно подумал о том, что для того, чтобы миссис Фленсинг не хотела полного восстановления трупа, должна быть какая-то веская причина, и тут же вспомнил преподобного Фарфлиса с его «двуединым» богом, две ипостаси которого в настоящее время разделены. Молодой священник тогда сказал, что цель их ордена – их воссоединение, но уже тогда Брэнуэллу показалось, что тот не слишком стремился к тому, чтобы это произошло как можно скорее. Не могло ли то, что лежит под могильным камнем, быть половиной их двусущностного бога?

Миссис Фленсинг оглянулась на дверь бара, потом расстегнула замки саквояжа и открыла его. Она поманила к себе Брэнуэлла; он нетвердо встал и подошел через комнату к ней. Посмотрел в саквояж.

Брэнуэлл сообразил, что именно он увидел, лишь после того как она закрыла саквояж и он вернулся на прежнее место. Неровный костяной овал был верхом большого, какого-то бесформенного черепа, а широкая дыра под одним краем – местом, где когда-то находился нос или рыло. Ему удалось беглым взглядом лишь разглядеть торчащие наружу длинные, чуть загнутые зубы.

У Брэнуэлла кружилась голова, он боялся, что его стошнит, но в этот момент он совершенно не сомневался в том, что сказала миссис Фленсинг. Это была магия, колдовство, некромантия – запретные тайны! – и он, никчемный человечек, который не смог стать даже мелким служащим на железной дороге или учителем, инициирован для них!

Миссис Фленсинг снова села рядом с ним на скамейку.

– Тело, – сказала она, – находится под полом церкви в этой деревне, под могильной плитой, отмеченной соответствующим вырезанным узором. Вы должны показать мне место, лучше всего в самой церкви, где можно было бы незаметно спрятать эту сумку. Вы знаете, как устроено внутри это здание?

– Да. В подробностях.

– Отлично. А присутствие и содействие вашей сестры, прошедшей посвящение, будет чрезвычайно полезным.

Брэнуэлл попытался представить себе Эмили, принужденную содействовать в чем-то, что ей не нравится… но миссис Фленсинг нагнулась и еще пристальней всмотрелась в его лицо, и ему пришлось сделать усилие, чтобы не отодвинуться.

Через несколько секунд она кивнула, запустила руку во внутренний карман пальто и вынула плоский кожаный футляр. Нажав защелку, она открыла его, и Брэнуэлл увидел шесть стеклянных флакончиков, каждый из которых надежно держала на месте черная лента. Женщина вынула один из них и протянула Брэнуэллу.

Тот взял его. Стекло оказалось холодным, в чем не было ничего удивительного; в сосуде, похоже, находилась какая-то черная жидкость, не позволявшая смотреть через стекло насквозь.

– У вас есть запасные очки? – спросила она.

Да, у него были очки, которые он носил еще в детстве, и сейчас они сделались малы ему; их шарниры заржавели после того, как он однажды забыл их на ночь во дворе. Но он не сомневался, что точно помнит, где они лежат.

– Да.

– Завтра, – сказала она, – когда встанет солнце, размажьте содержимое по стеклам очков и походите в них полчасика, только оставайтесь в деревне, не ходите в поля. И носите их понемногу каждый день.

– А что это… – Он не договорил, так как не знал, стоит ли ему признаваться в том, что он не знает, что это за вещество.

Она вскинула бровь.

– Драконья кровь, слезы дьявола, грязь из Геенны… Какая вам разница?

– М-м… никакой, – согласился Брэнуэлл.

– А завтра вы должны быть здесь с сестрой, через час после заката.

– Да.

Миссис Фленсинг встала с места одним плавным движением. Она вновь укутала плечи шалью, взяла саквояж и вышла из комнаты. Он услышал, как открылась и закрылась дверь таверны. И почти сразу же загромыхали колеса тронувшейся с места повозки.

Брэнуэлл повернулся и уставился в огонь.

«И какое же место предполагается для меня в этой… нашей… компании?»

«Полагаю, высокое».

Неделю назад он услышал, что одну из деревенских девочек, Агату, ученицу воскресной школы Шарлотты, лечат от холеры, и вдруг, повинуясь порыву, решил навестить ее. Он пробыл у девочки полчаса, читал ей псалмы… и, когда вернулся домой, Шарлотта спросила его, чем он так удручен.

Он рассказал ей, что навестил маленькую Агату – и Шарлотта бросила на него взгляд, который глубоко уязвил его: сестра, которая всегда была его ближайшим другом, вместе они некогда сочиняли истории про выдуманную страну Ангрию, которые подписывали «МВ» – «Мы вдвоем» или «НД» – «Нас двое», смотрела на него со скептическим и даже презрительным выражением лица. Было до боли ясно: она не верила, что он, такой, какой есть, способен дать себе труд порадовать больного ребенка.

Он отвернулся от огня и встал, стиснув кулаки. «Да я, в конце концов, никому из них ничего больше не должен!» – думал он. Нортенгерленду никто из них не нужен.

Дверь таверны еще раз скрипнула, отворившись, и в переднем зале раздался веселый голос Джона Брауна, пономаря отцовской церкви. Брэнуэлл, даже считая себя Нортенгерлендом, так боялся миссис Фленсинг, что ни за что не осмелился бы потратить хоть один из ее шиллингов на выпивку для себя, но Джон Браун, несомненно, угостит его стаканчиком джина. Или двумя.