Читать книгу: «Бестселлер. Сказки жуткого дома», страница 3

– У меня такая перина! – протяжно пропел Андрей Васильевич. – В любые игры на ней играть веселее.

– Барин! – крикнула Татьяна, остановилась и выдернула руки из потных рук толстяка. – Под Христом Богом ходим. Негоже Господа гневить.

– Ты чего это удумала? – прикрикнул писклявым голосом барин и снова ухватил Татьяну за кисти, резко дернув девушку к себе. – Ты решила барину своему перечить?!

Он швырнул Татьяну на кровать, и несмотря на то, что девушка была выше него, она не могла ему противостоять из-за его веса.

– Христа боишься? – снова мерзко хихикнул барин, ползя к Татьяне на четвереньках по постели, – так мы этот вопрос мигом решим. Нужно только…

Он протянул свои толстые пальцы к тонкой белой шее девушки и ухватился за шнурок, на котором висел медный крестик. Рванув со всей силы, он порвал шнурок, оставив на коже Татьяны продолговатую кровавую отметину.

– Это разве крест? – усмехнулся барин, глядя на медную подвеску в своей руке, и забросил ее в дальний угол. – Вот и все. Больше Господь тебя не видит.

Андрей Васильевич взбирался на Татьяну, а девушка пыталась его сбросить с себя. Он стал задирать ее юбку и свою ночную рубашку. Из его рта противно воняло луком, чесноком и гнилыми зубами. Свисавшие сальные волосы касались румянца на бархатных щеках девушки. Татьяна извивалась, но тяжелая туша борова сковывала ее движения. Тогда Таня на мгновение прекратила дергаться, чтобы сосредоточиться, и плюнула в лицо барину.

– Ах ты ж тварь! – крикнул он и со всей силы ударил девушку по лицу потной ладонью. Губа Татьяны лопнула, и из нее тонкой струйкой к подбородку потекла кровь. Девушка засмеялась и снова плюнула в лицо барину, на этот раз кровью.

Андрей Васильевич снова ударил Таню по лицу, теперь уже кулаком, а Таня, почувствовав, что одна ее рука свободна от оков толстых коротких пальцев, вцепилась своими ногтями в лицо борова. После третьего удара сопротивляться она больше не могла.

Наутро вышел молодой барин к своей матушке, да та чуть на месте от страха за детину свою и не померла: и охала, и причитала, и проклинала девку, которая к сыну ее в покои давеча пришла. И сама ведь пришла! До чего наглая девка! Бесовка, не иначе. И на сыночка ее напала, все лицо ему в кровь изодрала когтями своими острыми ведьмовскими, чуть глаз барину несчастному не выцарапала!

Вывели во двор Татьяну, к столбу привязали и стали проклятьями сыпать почем зря. Дворовые сторонились, окромя тех, кто был ближе всех к семейству барина, тех, кто пятки готов был вылизывать, абы в тепле быть да в расположении барском.

Мамаша Андрея Васильевича послала за попом, одарив того серебром тайно. Попу были предъявлены все доказательства того, что перед ним настоящая ведьма, которая даже креста на себе не носит, которая на барина молодого напала, дабы душу его поработить, женить на себе, а после и законы свои ведьмовские везде наставить. Поп стал разбираться в деле непростом. Без чарки, что правда, разобраться не смог, но так ему и легче было признать, что перед ним – ведьма. А чем не ведьма? – излишняя красота, неприсущая добрым девицам, глаза черные, злые, хитрые, на барина молодого тоже простая дивчина не кинулась бы… Авдотья кричала и плакала, Кирилл на коленях умолял барина о пощаде, но пощадить их дочь было никак нельзя, ибо служителем церкви она была признана ведьмой.

На закате того же дня Татьяна была казнена. Ее вывели к лесу, привязали к мертвому, сухому дереву, обложили хворостом, полили его смолой. Белую рубашку, перепачканную кровью, с девушки сняли и надели на нее мешковатую, старую рубаху, непригодную боле для ношения. Мужики то и дело крестились, привязывая Таню, а она смотрела на них свысока одним глазом – второй заплыл от ударов барина. Косы расплелись, и длинные, темные волосы развевались на ветру.

Она проклинала их. Она смотрела на них сверху и проклинала каждого, кто был причастен к тому, что она сейчас оказалась привязанной к мертвому дереву. А затем вспыхнуло пламя…

Из деревни Авдотья и Кирилл видели огромный огненный столп, который высился над чернотой леса. Матери казалось, что она слышит, как от боли и ужаса кричит ее взрослая дочь. А она кричала… Татьяна кричала не только от боли. Да, ей было очень больно: сперва языки пламени добрались до ее грязных стоп, затем они поднялись выше, от чего занялась рваная рубаха, моментально припекшаяся к расплавляющейся коже. Но Татьяна кричала еще что-то такое, что не смог разобрать никто из тех, кто совершал над ней казнь.

– Ведьма, – молвил один из мужиков, – вот те крест – ведьма!

А затем она закричала так громко, что мужикам пришлось закрывать руками уши. Потом они спорили между собой: был то предсмертный вопль или же ведьмовской жуткий смех, но после него голова девушки безжизненно упала на пылающую грудь, волосы вспыхнули, как фитиль, сгорев за мгновение, кожа на голове стала расползаться в стороны, обгорая и оголяя череп, внутренности которого уже закипали.

Мужики, в очередной раз перекрестившись, махнули руками и плюнули в сторону полыхающего тела и стали спешно уходить в деревню.

Кирилл удерживал жену, дабы та не сорвалась и не побежала в дом барина, а Авдотья после удерживала мужа, дабы тот не отправился в дома убийц своей дочери – тех, кто привязал ее и поджог. Но оба знали, что они ничего не добьются и ничего не поправят. Татьяна всегда была своенравной, и то, что она пошла против барина, было для ее родителей ожидаемо. Но на такой исход они не рассчитывали…

Утром следующего дня были посланы те же мужики к месту казни ведьмы, дабы снять ее тело и предать его земле. Но не там, где хоронили люд православный, а в лесу прикопать вдали от людей, что Бога чтят. От тела мало что осталось, а то, что осталось, еще кое-где дымилось: веревки, которыми Татьяна была привязана к дереву, сгорели, и обуглившееся тело девушки упало в выгоревший хворост. Было решено все, что найдется, собрать в один мешок, а потом и закопать его подальше в лесу. Так и поступили…

Трое их было. Ушли в самую дальнюю чащу, чтобы кости ведьмы коло хат не хоронить. Нашли опушку, а на ней – высокую сосну. И стали копать… Копают да крестятся, на мешок поглядывая.

– А была ли она ведьмой-то? – спросил один из них, тот, что помоложе был.

– А черт ее теперь знает, – буркнул в ответ второй. – Сказано: ведьма! Ты ж сам давеча видел, как она на тебя сверху вниз-то глядела. И о помощи не просила, не умоляла спасти ее. Знала, что ей ничего не станется. Потому, думается, ведьма…

Сказал и снова крестное знамение на себя наложил.

Выкопали яму, положили в нее мешок, зарыли, да крест ставить не стали. Присели все трое около другой сосны, что рядом росла, чтобы передохнуть. Все молчали. Не хотели об этом говорить.

Вдруг за их спинами раздался смех, женский смех. Сперва такой тихий, словно и не рядом вовсе, хотя понятно стало всем сразу, что близко был он.

– Кто здесь? – подскочил один.

Смех повторился. Теперь он стал звучать громче и дольше, и у всех троих мужиков волосы на голове дыбом встали.

– Ведьма! – закричал один, упал на колени и принялся молиться. И снова этот жуткий смех, теперь совсем уже рядом.

– Уходить надобно, – молвил другой, – живо!

– Никуда вы не уйдете, – услышали все трое, да так близко голос звучал, словно говорившая это стояла меж ними.

Вдруг тот, что молился, стоя на коленях, захрипел. Он ухватился за горло и стал пытаться откашляться, но у него это плохо выходило. Лицо стало багроветь, щеки раздулись, глаза выпучились. И все же он громко кашлянул, после чего воздух попал в легкие, и кожа на его лице снова стала бледнеть. Медленно, словно страшась того, что там может быть, он засунул пальцы в рот и за что-то ухватился. Двое других мужиков стояли рядом и с ужасом наблюдали, как этот бедолага медленно тащил из своего рта веревку – точно такую же, какой были связаны руки и ноги ведьмы. Он тащил уже двумя руками, а веревка все не заканчивалась. Наконец, когда весь моток толстой, грязной веревки лежал перед несчастным на земле, его тело содрогнулось, и его вырвало густой, кровавой массой. Остальные отвернулись и сами принялись молиться и креститься, а бедолага тот продолжал извергать из себя кровавую рвоту, пока не упал замертво.