Читать книгу: «Три дня из жизни L», страница 2

Вольф на секунду умолк, нервно потёр рукой лоб, нахмурился так, что светлые брови сошлись в сплошную линию.

– Я начинаю подозревать, что вся эта операция по подрыву лаборатории, куда, как оказалось, уже привезли клонов и генетически подходящих для лечения фюрера младенцев – кому-то нужна была лишь для того, чтобы уничтожить шансы нынешней власти на дальнейшее правление. Причём сделать это руками подпольщиков, – нашими руками! А потом объявить нас убийцами детей, организовать всеобщую облаву и разделаться, так сказать, одним махом – и с наследниками Гитлера, и с подпольем.

Ум Либен, обычно такой живой и быстрый, вдруг забуксовал, и она забыла, о чём думала секунду назад. Она уже с трудом понимала, о чём рассуждают подпольщики.

– Я могу провести анализ ДНК каждого спасённого ребёнка у себя, в фармацевтической лаборатории, – предложил Адам, – тайно, разумеется. У клонов идентичный ДНК. Но то, что мы сорвали чей-то план – это однозначно! Теперь у фашистов нет новорождённых клонов, а старый вот-вот отдаст богу душу.

– И, пока они не прознали, что клоны и остальные дети спасены, их надо вывезти и распределить по другим городам, – подытожил Вольф.

Информация, что во главе Рейха стоит не внук Адольфа Гитлера, а его третий клон, была общеизвестна в узких кругах научного сообщества.

Официально – детей у Гитлера не было. Первый фюрер был просто помешан на сверхспособностях и всячески поддерживал исследования и опыты в этом направлении. Хотел получить генетически усиленные копии себя. Первые два клона, созданные ещё при жизни Гитлера и названные сыновьями, были неудачными, прожили всего-то около пяти лет один, и около восьми – другой.

Причина ранней смертности клонов – их стремительное старение, оно происходило намного быстрее, чем у обычных людей. Когда Гитлер умер, тело его было заморожено для новых экспериментов. Сколько было неудачных попыток клонирования – засекречено.

Третьему клону сейчас едва за пятьдесят, а выглядит он, как столетняя мумия, и жизнь в нём поддерживается только с помощью спецпрепаратов из генетических лабораторий!

– Девочка! – сказал Адам, с восхищением глядя на Либен, – ты не просто выполнила задание, ты преподнесла настоящий подарок нашей организации!

Вольф был всё так же мрачен и радости товарища он не разделял. Ева обеспокоена размещением такого количества детей.

«Какой подарок?» – эхом промелькнула в голове у Либен туманная мысль, и тут же выветрилась, будто её сдуло сквозняком. Препарат, вколотый Адамом, действовал неумолимо, стирая образы, воспоминания.

В плавающих вокруг звуках голосов, подгоняемая кружением стен и стульев, в голове юного агента Сурок одиноко крутилась мысль: в Гестапо её допросят и отпустят. А что она знает?.. Кажется, уже ничего…

***

Либен не запомнила, как её отвезли домой. Как, воспользовавшись тем же потайным окном в душевой, подпольщики вынесли из их с мамой комнаты свёртки с детьми. Как тревожно перешёптывалась с Евой мама Либен:

– Что с ней? Что вы сделали с моим ребёнком?

– Не волнуйтесь, пожалуйста, это пройдёт, так нужно для её же безопасности! – убеждала Ева. – Вашу девочку обязательно заберут на допрос, как сотрудницу сгоревшей лаборатории, но Либен не вспомнит о взрыве, и детектор не уличит её во лжи. И тогда её отпустят!

Адам авторитетно подтвердил её слова:

– Небольшая блокировка памяти, это временная мера, но необходимая.

Наконец, Либен и её мама остались одни. Лизхен засобиралась на смену. Обняла дочку, прижала к себе:

– Как же мне за тебя страшно! Я люблю тебя, Любушка, родная! – прошептала мама едва слышно. – Больше всех! Помни это!

Сердце Лизхен разрывалось, но надо было идти. Опаздывать категорически нельзя.

Завтрак так и остался на столе нетронутым.

Через час Либен арестовало Гестапо.

Глава 3 Вольф

Глава 3. Вольфганг-040912501988-20401-А

Когда Ева и Адам увели Либен, Вольф позволил себе остаться в явочной комнате ещё на несколько минут, чтобы вернуть себе обычный невозмутимый вид. Стереть с лица тревогу. Погасить неуместные метания души. Поздно терзаться! Только что он своей волей отправил ребёнка в лапы фашистов.

Скольких усилий стоило подполью уничтожение Genetisches Labor – Генетической лаборатории в Виссеншафштадте, известно только ему, Вольфу и его ближайшим соратникам – Еве и Адаму. Подпольщики готовились без малого год: анализ сведений информаторов, внедрение своих людей в штат сотрудников, подготовка тайника со взрывчаткой, минирование и, наконец, подрыв. Всё ради того, чтобы прекратить генетические эксперименты над славянскими детьми.

Подпольщики долго не могли найти того, кто разложит взрывчатку по зданию.

И тут само провидение отправило к ним эту девочку – Либен. Упрямая, сообразительная, она стала идеальным кандидатом в минёры – у неё был мотив. Не абстрактная борьба со злом, а вполне конкретная месть режиму, отнявшего и новорождённого брата, и мать, которая впала в постоянную прострацию после потери сына.

Глаза Либен в те моменты, когда маленькая подпольщица, будто жадная губка, впитывала знания, необходимые для выполнения задания, загорались мрачной решимостью. Вольф старался не привязываться к девочке. Она – помощник. После боевого задания – агент. Вот и надо относиться к ней, как к агенту! Но командир, вопреки здравому смыслу, всё равно прикипел к малышке, хоть и не показывал этого.

А полчаса назад, с приходом Либен всё перевернулось и понеслось в тартарары, будто поезд, слетевший с рельсов.

Во-первых, в лаборатории оказались дети, которых в этот день там быть не должно.

Во-вторых, уборщица-рабыня, участница подрыва здания, новый агент – его, Вольфа, собственная дочь.

Дочь! Жизнь умеет покидывать сюрпризы!..

В том, что на маленьком клочке бумаги, который передала ему Либен, написана правда, он не усомнился ни на миг. Наоборот, запоздало изумился собственной слепоте – ну как можно было не заметить их с девочкой схожести раньше?! Вольф стиснул кулаки. Вспомнил, как она глядела на него прозрачными, как кристаллы, светло-серыми глазами. Такими же, как у него самого.

Если знать, что ищешь, на её лице легко угадывались его, Вольфа, черты. Вся неброскость, неяркость девочки, худоба и тонкокостность – тоже была его.

Агент Сурок. Позывной пришёл на ум Вольфу, когда Либен, смущаясь, сбиваясь и глядя по рабской привычке в пол, докладывала о спасении детей. Сурок – зверёк хитрый, изворотливый и предусмотрительный – из норы делает по шесть-семь выходов, чтобы не попасться хищникам. Хорошие качества, для подпольщицы в самый раз. Теперь Либен ожидаемо заберут в Гестапо, и никто не может ни предотвратить этого, ни спрогнозировать, как пройдёт допрос.

Она, наверное, размышляла, как откликнется Вольф на сообщение в записке. А он всё молчал, привычно закрыв лицо маской невозмутимости, хотя в душе начался полный хаос.

Конечно, Вольф сразу вспомнил и мать девочки.

***

Это было пятнадцать лет назад. Ему, как единственному русскому, окончившему с отличием технический университет, в качестве то ли особого поощрения, то ли особого унижения, привели на ночь девушку из числа бесправных рабынь. Чья это была инициатива, Вольф так и не узнал.

Рабыня, одетая в форменное серо-коричневое платье ниже колен, на Вольфа не смотрела – только в пол, как положено низшим. Худенькая, пышные каштановые волосы стянуты в тугой хвост. В противоречие рабской покорности хозяйки, непослушные прядки повыбивались из-под простой тёмной заколки и, распушившись, окружили её голову нежным облачком.

Совсем юная – на руке свежий шрам от недавно установленного чипа. Значит, ей едва исполнилось восемнадцать. И сразу – на случку, как овцу, что обязана приносить ягнят. А он, Вольф, значит, производитель! Наверняка, арийские однокурсники подсуетились, а он-то надеялся, что с получением диплома избавится от их докучливого внимания.

Вольф помнил, как взбесился тогда и хотел отказаться от навязанного «подарка», но рабыня испуганно расплакалась. Сквозь еле слышные, будто лёгкий дождь, рыдания, Вольф с трудом разобрал, что если он прогонит ночную гостью, то её накажут, а завтра всё равно повезут на принудительное оплодотворение – с рабынями не церемонятся.

И Вольф вдруг понял. Так нельзя! Надо что-то делать. Этот проклятый фашистский режим надо ломать. Не получается снаружи – значит – организовать единомышленников, и разрушать изнутри, проникая во все структуры, распространяясь, как древоточцы в стволе дерева, покуда вся эта гниль не рухнет.

Девушку звали Лизхен, и он называл её по-русски, Лиза. Его звали Вольфганг, а она звала его Волька. Они проговорили половину ночи, и Вольф, словно прозревая от своей прежней слепоты, загорался яростью при каждой упомянутой несправедливости, с которой постоянно жили русские и все остальные славяне. Его народ. Такие же люди, как он, только рабы.

Сам Вольф вышел из семьи рабочих. Два столь похожих слова «раб» и «рабочий» – а между ними пропасть.

До встречи с этой Лизой-Лизхен он никогда не задумывался, каково приходится рабам.

***

У Вольфа были отец и мать. Рабочие, они жили небогато, но и не нищенствовали. Отец трудился электриком, мать – швеёй на фабрике.

Дети рабочих стандартно оканчивали восьмилетнюю школу, а затем обучались профессии. Но в год выпуска Вольфа проводился какой-то социальный эксперимент – чинуши из департамента образования разослали запросы на самых талантливых юных выходцев из рабочих. Возможно, арийцы хотели убедиться, что славянских мозгов не хватит, чтобы получить высшее образование. Большинство из отобранных для участия в эксперименте подростков действительно, не осилили сложного тестирования.

Вольфа выбрала специальная комиссия – за отличную учёбу и склонность к техническим знаниям, а после тестов направила не на обучение профессии, а – о, чудо! – в Gymnasium, где учатся одни только арийцы.

В гимназии, набитой отпрысками фашистов, их было всего трое русских: Вольфганг, Эвелина и Адалард.

Вольф, Ева и Адам – так они звали друг друга с тех самых пор. И дружили крепко – учёба среди врагов сделала их даже не командой – монолитом. Вместе они противостояли травле немецких зажравшихся детишек, которых корёжило от одного вида славян, сидящих в классе вместе с ними, истинными арийцами.

«Ничего, – пророчествовали учителя, – экзаменов рабочим-тупицам всё равно не сдать, департамент поставит галочку: славяне не способны усвоить те же знания, что и высшая раса, и всё будет как раньше».

Но вышло иначе. Вольфганг, Адалард и Эвелина окончили старшую школу блестяще. И экзамены сдали. В продолжение эксперимента им было дозволено наравне с арийцами сдавать испытания в Вузы, да ещё и по своему выбору! Это вообще было неслыханно.

«Вы не посту́пите», – уверенно заявляли члены приёмной комиссии.

Но вступительные работы были письменными и анонимными – все трое славян набрали высший балл. И поступили. Эвелина – на медицинский, Адалард – на фармацевтический, а Вольфганг – на технический факультет, отделение электроники.

Что сталось с инициативным чиновником, затеявшим столь сомнительный эксперимент, Вольф понятия не имел. Но шанс вырваться из уготованной простым рабочим обычной серой жизни он не упустил.

На дипломе новоиспечённого инженера микро- и наноэлектроники ещё не просохли чернила, которыми расписывался ректор, когда Вольф узнал, что Эвелина и Адалард подали заявление на создание семьи. Вольф был искренне рад за них, но сам не собирался заводить семью.

А вечером к нему, в комнату общежития втолкнули рабыню. Охранники ржали, будто два жеребца, а от их хватких пальцев на запястьях Лизы темнели синяки…

***

Это не была ночь любви. Скорее уж ночь прозрения. Знакомства с другой, чёрной, как беспросветная грозовая туча, стороной фашистского уклада общества.

Волька и Лиза шептались на запретном языке – по-русски – тихо-тихо, чтобы ни звука не выпорхнуло за ушастые стены и тонкие двери студенческого общежития.

Бледно-серым утром Лиза нежно обняла его, стеснительно касаясь кожи загрубевшими ладошками – и он стал Волюшка.

Тесно прижавшись к его худому телу, Лизхен выводила W на его груди. Такое же, что и на старом именном жетоне, болтавшемся на шее Вольфа скорее по привычке, ведь с появлением чипов жетоны утратили актуальность. Вольфу казалось, что эта буква сейчас воспламенится под пальцами девушки, да так и останется у его сердца горящим орденом.

– Я буду помнить о тебе, Лиза! – обнял её, прощаясь навсегда. Завтра он должен был получить назначение в другой город – в какой – неизвестно.

Лиза в ответ прошептала, что тоже не забудет эту ночь, ведь Вольф не просто первый, он – единственный. Её тоже после установки чипа ожидал переезд. Куда? Рабыням такого знать и не положено.

Больше Вольф Лизу не видел. Работал. Стал подпольщиком. Потом главой подполья Виссеншафштадта. Ведущим специалистом в лаборатории экспериментальной электроники.

А Лиза? Через несколько лет он перестал её искать. Найти раба, не зная его номерного кода, невозможно. А код этот он, Вольфганг-040912501988-20401-А, тогда глупо постеснялся у неё спросить…

***

Командир подполья прикрыл глаза, пытаясь определить, что его терзает сейчас больше – страх за внезапно обретённую дочь или тревога за возможный провал организации, если из головы Либен фашисты всё-таки смогут добыть информацию по делу о взрыве.

Адам, конечно, уверял, что препарат-блокировщик памяти, созданный лично им, специалистом фармлаборатории, поможет Либен «забыть» несколько последних недель. Но Либен помогает подполью уже почти год. Не может же стереться из памяти такой долгий период?!

Вольф надеялся, что Ева и Адам успели вывезти младенцев из комнаты Либен – двенадцать доказательств причастности маленькой уборщицы к подрыву здания.

Что-то ещё свербело прямо в мозг Вольфа, словно пытаясь достучаться до сознания.

Внезапно он вспомнил. Тележка! Либен сказала, что вывезла детей в служебной тележке, которую потом бросила у мусорных контейнеров.

Вольф подскочил как ужаленный, кинулся к выходу. Промчался по узкому коридору, сбежал по лестнице, торопливо запер боковую дверь склада. Шагая как можно быстрее, Вольф клял себя за потерянное время, ведь каждая минута может стать фатальной.

Тележка – улика! Она имеет инвентарный номер и принадлежит взорванной генетической лаборатории. Чёрт! Как он сразу не подумал об этом! Ладно, девочка неопытная, но он! Если тележку найдут – всё осложнится в разы!

Следователям Гестапо не составит труда связать уборщицу, работавшую в лаборатории, и уборочную тележку оттуда же.

Конечно, на записи эта штука будет катиться в сторону общежитий будто сама. Плащ скрыл фигуру и лицо Либен от камер, но наверняка, остались видны руки. Косвенная, но неоспоримая улика. Тележку надо срочно найти и спрятать!

Вольф почти дошёл до мусорных контейнеров, завидев издалека, что клятая тележка всё ещё стоит там, где её оставила Либен.

Почти. Прямо перед ним к мусорным бакам завернули двое полицаев на мотоциклах, тоже приметивших бесхозный инвентарь.

Один из фрицев поискал глазами дворника, громко вопрошая:

– Wessen Wagen ist das?*

*(Чья это тележка? – нем.)

Никто, естественно, не откликнулся, и полицаи принялись искать инвентарный номер, вычисляя по нему, в какой организации настолько нерадивые уборщики.

Засуетились, возбуждённо загалдели, докладывая по рации о внезапной находке.

Вольфу пришлось стиснуть зубы и пройти мимо с невозмутимым видом, хотя очень хотелось прибить рьяных фрицев.

Всё! Он опоздал! Теперь гестаповцы шкуру спустят с Либен, допытываясь, почему её рабочая тележка оказалась неподалёку от общежитий рабов! Чёрт!

Вольф, сжав кулаки добела, шагал вниз по улице, которая стремительно наполнялась воем сирен, фигурами немецких солдат и полицаев.

Чёрный гестаповский автомобиль свернул к одному из мрачных пятиэтажных общежитий рабов.

От собственного бессилия Вольфу хотелось заорать. Врезать хотя бы вон тому наглому офицеришке, что важно вышел из машины.

Но на лице Вольфа – высокого, светловолосого, худого мужчины в дорогом костюме, спешащего по важным делам – а именно таким он виделся со стороны – не отразилось ничего…

Глава 4. Арест

Глава 4. Арест

Либен сидела на стуле в своей комнатушке, глядя в одну точку. Уличные ботинки она так и не сняла, боясь наклониться. После укола, сделанного Адамом, головокружение никак не проходило. О том, чтобы встать и речи не было – Либен бы тут же упала.

Двое гестаповских солдат вломились в незапертую дверь, едва не снеся её с петель, и та с грохотом жахнула о стену, выбив осколки штукатурки, выкрашенной в практичный тёмно-зеленый цвет.

– Сидеть на месте! – рявкнул вошедший следом за солдатами офицер. – Руки держать на виду!

Кинул презрительный взгляд на кандидатку в клиенты Гестапо.

Девчонка выглядела заторможенной, ни дать ни взять – умственно отсталая, только что слюна не капает. Однако, с этими русскими надо держать ухо востро, а приказы начальства вообще не обсуждаются. Обыск и арест – не важно, найдут что-то или нет.

Офицер встал в дверном проёме, не желая дышать вонью рабской комнатушки – смесью какой-то мерзкой еды и дешёвого мыла. Солдаты принялись ворошить скудные пожитки Либен и её мамы.

Маленькая подпольщица глядела на это равнодушно. Всё происходящее словно бы не касалось лично её.

Вдруг один из солдат радостно воскликнул, и что-то вытащил из-под подушки на кровати у Либен. Протянул находку офицеру.

Кукла! Её прекрасная подружка. Та, с кем она говорила весь этот трудный год, и которой в комнате рабов, конечно же, быть не должно.

– Что это? – спросил офицер, брезгливо держа злосчастную куклу за пластмассовую ногу кончиками пальцев, будто она была грязной.

– Кукла, – прошелестела Либен, глядя на свою любимицу пустыми глазами, с выражением лица, мало отличимым сейчас от кукольного.

Офицер подскочил к Либен и ткнул кукольными волосами прямо ей в лицо.

– Я сам вижу, что это кукла! Где ты её взяла? Отвечай! Украла?

Из его рта брызнула слюна, и капля попала Либен в глаз. Она вздрогнула и сморгнула. Офицера это почему-то разозлило ещё больше, и он с размаху залепил маленькой подпольщице свободной рукой звонкую пощёчину.

– Русская свинья! – воскликнул гестаповец расхожее оскорбление, которым фашисты постоянно называли славян.

«Russisches Schwein» – и неважно русский ты, белорус, или ещё кто. Славянин. Раб. Вот и вся логика.

Солдаты, тем временем, продолжали перетряхивать комнату, так что после их обыска посередине образовалась куча из постельных принадлежностей и нескольких комплектов женской форменной робы. Словно в насмешку, на самый верх фашисты водрузили простое нижнее бельё матери.

– Всё, забираем девчонку! – скомандовал офицер. – У нас ещё много работы.

Солдаты подхватили Либен под руки и потащили по длинному общежитскому коридору. Она не кричала, не сопротивлялась, как неживая.

Офицер нёс куклу, которую счёл за улику. Конечно, к взрыву лаборатории она не относится, но вещь явно чужая. Больше они ничего не нашли. Девчонка попалась не из болтливых – всё время молчит.

Ну, да это будет уже не его дело – допрашивать мелкую, тощую русскую свинью! За выуживание информации из тупой славянской дуры возьмутся настоящие мастера, и она скажет даже то, чего сама о себе не знает.

***

Мир вокруг перестал, наконец, кувыркаться, и Либен осознала себя сидящей на полу в подвальной тюремной камере, размером чуть больше её комнаты в общежитии. Маленькое окно, забранное толстой решёткой, скудно дозировало дневной свет из-под самого потолка. Железная двухъярусная кровать, с тонкими серыми матрацами, крепко привинчена к полу. Странно, что нет видеокамер для наблюдения за заключёнными. Хотя, кто сказал, что их нет. Просто они хорошо замаскированы.

***

Либен попыталась восстановить в памяти события сегодняшнего дня. За что её посадили в тюрьму? Наверное, из-за куклы. Не надо было подбирать, пусть бы себе валялась дальше… Либен помнила, как какой-то эсэсовец ударил её ладонью по правой щеке, на которой тут же начал наливаться синяк. Она прикоснулась пальцами к лицу – больно. Кожа у неё такая тонкая и белая, что любое повреждение сразу становилось заметным и долго не проходило.

Память работала плохо, Либен казалось, что из её жизни стёрся целый пласт событий, которые привели её в тюремную камеру. Маленькая подпольщица помнила, что ехала в машине, плотно зажатая между двумя дюжими фашистами, чтобы не убежала. Но Либен и думать об этом не могла, потому что от жёсткой тряски её вновь ужасно затошнило – дороги в рабском квартале ремонтировали редко, и они сплошь состояли из колдобин.

Чтобы отвлечься от накатывающей тошноты, Либен смотрела в окно, насколько ей позволяла фигура солдата.

Весь город гудел рассерженным муравейником. Пожарные, полицейские и медицинские автомобили носились туда-сюда, то и дело подвывая сиренами. Солнце с трудом пробивалось сквозь завесу чёрного вонючего дыма, который, казалось, заменил собой воздух.

Машина Гестапо проехала в одном квартале от здания генетической лаборатории. Даже издали было видно, что дым исходит именно оттуда, хотя огня уже нет. Пожарные закончили свою работу, и теперь там всюду сновали военные. Район оказался оцеплен, и автомобиль свернул на объездной путь.

«Лаборатория!» – вспыхнула вдруг мысль в затуманенном разуме Либен, и вдруг маленькая подпольщица ясно вспомнила и о задании, и о взрывчатке, и о спасённых детях – всего на долю секунды память вернулась – и вновь схлынула, как волна прибоя, утягивая за собой весь прошедший день, ночь, неделю, месяц… Либен не могла осознать, сколько времени исчезло из её головы. Жалкие остатки разума твердили невнятное: «Что-то случилось с лабораторией. Но что? Был пожар? Но я просто мыла там полы. Я не виновата».

Вдруг её зрачки словно упёрлись в смутно знакомую высокую фигуру, широко шагающую по тротуару той же улицы, по которой Либен везли конвоиры. На миг во взгляде девочки появилось осмысленное выражение. Мужчина обернулся, как будто его позвали, и их глаза встретились.

«Но ведь это же … Вольф!» – внезапной искрой вновь озарилось сознание Либен. – «Он видит, куда меня везут! Он поможет, спасёт, вытащит меня из Гестапо!»

Она едва удержалась от взмаха рукой.

Вольф не отвернулся, но взгляд его стал будто мимолётным, случайным.

Вслед за проблеском эмоций на Либен с новой силой навалилась апатия.

«Поможет, не поможет, кто его знает?» – внутренний голос окатил холодом. – «Нельзя о нём думать. Никого нет. Я одна.»

Либен встряхнула головой, и все мысли тут же разбежались, словно застигнутые ночью на столе за поеданием крошек, тараканы.

С головой вообще всё было неправильно. Пустая, звонкая, как кастрюля, она то резко вспыхивала болью, то отдавала куда-то в желудок мерзкой тошнотой, и маленькая подпольщица быстро-быстро сглатывала противную слюну. Боялась, если вдруг вырвет во время пути, этот злой офицер, наверное, просто достанет пистолет и прикончит её.

Конвоиры довезли Либен до старинного здания с широкой лестницей и колоннами, выкрашенного в совершенно неподходящий к его стилю, мрачно-казённый серый цвет. Здесь находилось городское управление Гестапо.

Либен завели через боковой вход – для арестованных, а там с явным облегчением передали внутренней службе.

В приёмном фильтре маленькую подпольщицу раздели и даже просветили рентгеном, а потом натянули на тощую фигурку какое-то тюремное платье-мешок, на полметра длиннее, чем нужно. Подол волочился по полу, и, чтобы не спотыкаться на каждом шагу, Либен пришлось держать его руками.

Наконец, её завели в камеру, и железная дверь громко лязгнула, закрывая путь назад. Либен сползла на пол прямо у стены.

Время остановилось. В разуме стало совершенно пусто, как и в душе.

Нет мыслей.

Нет чувств.