Читать книгу: «Фарфоровая комната», страница 3

– Молодец.

Она поцеловала Мехар в лоб через ткань, пожелала веселой Дашары и вышла на солнечную сторону улочки, не позволив Мехар испросить прощального благословения.

Мехар пошла назад по галерее, сбитая с толку и встревоженная, но ожила, ступив на залитый солнцем двор, оказавшись в привычном мире. Она вбежала в комнату – там, согнувшись пополам, стоял Монти и хохотал так, что выступили слезы на глазах.

– У твоего братца вместо мозгов отбивная, – сказала ее мать и тут же сама громко ахнула, когда ухмыляющаяся Мехар сорвала накидку.

Эта история у них еще долго рассказывалась и пересказывалась, каждый раз с новыми прикрасами от Монти.

– Эта ведьма уже хотела приподнять накидку, но я молниеносно подсунул ей под нос тарелку со сладостями, – вещал он отцу Мехар. – Ты бы видел ее лицо, дядя, когда я мешал ей взглянуть на Мехар!

Но шли месяцы и годы, и о происшествии почти перестали говорить; последний раз воспоминание о нем всплыло за несколько недель до свадьбы. Май вознамерилась нанести им финальный визит и прислала записку со странствующим садху⁹ о том, что по такому случаю прибудет с одним из сыновей.

– Кали Мата отпугнет его! Еще раз осмелишься? – спросил Монти, глядя, как Мехар подмешивает в сажу еще немного масла гхи. Она взяла с верхнего края зеркала щепочку и подвела каялом глаза. Кроме них двоих никого не было в новой комнате, которую отец построил на крыше; уже семнадцатилетний Монти, сам искавший себе жену, сидел рядом на скамеечке, на широкой зеленой подушке, и всем своим видом показывал, что как старший брат не одобряет Мехар.

– Бесплатный намек: я никогда и ни за что не попрошу свою жену краситься. Прямо запрещу ей.

Мехар нервничала, но улыбнулась и потрепала Монти по руке, которая все это время лежала у нее на плече. Она любила его, вполне простодушно. Однажды вечером, спустя несколько лун с тех пор, как Май ее облапала, Мехар застала Монти одного и спросила, что такое лобок, и Монти подошел к ней близко-близко и велел не задумываться о таких вещах, что смутило ее еще больше, особенно оттого, что она чувствовала прерывистое дыхание его груди вплотную к своей.

– Кажется, приехали, – сказала Мехар, поднимаясь и слюнявя палец, чтобы пригладить брови. Нервничай не нервничай, тянуть смысла не было. От судьбы не убежишь.

– Уже бьешь копытом?

Не успела она встать, как Монти нажал ей на плечи и усадил, поднимаясь сам, как будто хотел изобразить лебедку.

– Будет пора, мы тебя позовем.

Прошел час, а Мехар еще сидела в комнатке на крыше. Она слышала приглушенные голоса и стук глиняной посуды, когда разливали чай и передавали сласти. Выскользнуть наружу и подглядеть через стену она не отважилась, зная, что ее выдаст скрип дверей, особенно теперь, зимой, когда темного жира не достать. Вместо этого она вытащила из-под чарпоя кашемировую шаль и освободила от обертки. Прекрасный джамавар, сплошная жженая умбра и домотканый коричневый, сшитая и украшенная умело и тонко, так что при каждом взгляде на нее Мехар замечала новый рисунок. Затейливая красная кайма (французское шитье, загадочно сказал продавец) ласкала щеку. Мехар испытывала наслаждение от прикосновения к этой ткани и от сознания, что владеет такой восхитительной вещью. Свекрови тоже понравится, была уверена Мехар, и это повысит ее ранг в новой семье, потому что шаль была самым заманчивым предметом в приданом и вместе с новой мебелью, двумя быками и пятью мешками зерна должна была составить ее процессию в конце свадьбы. Мехар поцеловала шаль, завернула в бумагу и сунула обратно под чарпой, после чего как бы невзначай встала и обнаружила, что опять оглядывает себя в зеркале платяного шкафа. Бирюзовая туника с золотым подолом и такие же шальвары – свадебный подарок бабушки по материнской линии, которая потратила три дня, чтобы добраться до дома дочери полгода назад. На ногах золотые атласные тапочки, натирающие подъем стопы. На спине коса из вымытых, умащенных маслом и расчесанных волос. Мехар попыталась поймать свое отражение краем глаза, как бы врасплох, будто это давало оценить себя менее пристрастно: бледные губы, золотисто-смуглый цвет лица, большие глаза – по мнению некоторых, чересчур большие. Могу ли я считать себя красивой?

– Пойдем.

Она обернулась не вздрогнув, хотя и не слышала, как Монти вошел, коротко кивнула и опустила на лицо чунни.

Монти повел ее вниз по лестнице, нашептывая всякую чепуху: «Просто огромный, человек это вообще или слон?», а также: «Тебе говорили, что он беззубый?»

Непонятно было, для чего это – успокоить ее или отвлечься от собственной тоски. Так или иначе, она подыграла Монти и прошипела, ткнувши его локтем в бок:

– Я споткнусь из-за тебя.

Во дворе Мехар собралась, сжала зубы и постаралась убедить себя, что все пройдет благополучно. В глубине души она все еще побаивалась Май, но та по крайней мере ее одобрила. Не пойдут же они на попятный теперь – ну конечно, не пойдут, на последнем-то этапе, даже если он решит, что она уродлива, как дикая свинья. Мехар прижала пальцы ко лбу, как бы ставя его на место, – откуда взялась у нее эта привычка, она уже и не помнила. Потом открыла дверь и вошла, опустив глаза. Все, что ей было видно, – это пол и странные меловые линии, уже истертые, которых она раньше как будто не замечала. Рука Монти, касавшаяся спины Мехар, направила ее к сиденью, и наконец, со всевозможной аккуратностью опустившись, она узнала справа ноги матери, а слева – сандалии и стриженные квадратом ногти отца. Перед ней оказался накрытый стол. Пустые стаканы, тарелки, все еще полные сладостей, чашечки с недоеденной фалудой¹⁰.

Говорили о политике, и уже давно, потому что этот брак заключался в период кошмарного и непрерывного падения цен на зерно. Английские мельницы прекратили закупки, вице-короли одновременно повысили аренду, и местным фермерам приходилось продавать (разумеется, ушлым британцам) последнее золото, чтобы не потерять землю. По всей стране возникали антибританские марши и освободительные движения.

– Если они не образумятся, начнутся бунты.

У Мехар так колотилось сердце, что она почти ничего не слышала. Наверное, это он сказал. По голосу он был силен и уверен в себе, высок и красив. Интрига воображения!

– Куда ни пойди, всюду агитаторы, – продолжал он.

– Агитировать может кто угодно. А вот бороться – для этого действительно нужна храбрость, – произнес Монти.

– У тебя наверняка достанет храбрости за всех нас, – ответил сын Май, вызвав легкие смешки собеседников.

Встреча шла своим чередом, словно Мехар и не появлялась, пока Симран (как положено) не предложила сделать еще чаю, а Май (как положено) не отказалась, сославшись на то, что время летит, а ведь им нужно выйти скоро, чтобы не столкнуться с мусульманами, у которых сегодня их пресловутая Пятница¹¹. Очевидно, этого знака и ждала Симран. Мехар почувствовала, как материнская рука обнимает ее плечи, и увидела, как пальцы с накрашенными ногтями берутся за край вуали. Симран открыла лицо Мехар, словно подняла занавес, а та на протяжении всего испытания боялась вздохнуть и прислушивалась, трепеща от волнения, не ахнет ли кто от ужаса, и молилась, чтобы этого не произошло. Симран оставила край вуали поднятым, и некоторое время все сидели в молчании; Мехар, все еще дрожа, так и сидела, уставившись в землю. Она знала, что не отважится поднять на него глаза. Позже Монти рассказывал, что в этот момент Май и ее сын обменялись одобрительными взглядами. Затем свекровь сказала:

– Я поговорила со священником. В будущем месяце звезды встанут благоприятно, предпочтителен семнадцатый день.

– Мы будем счастливы принять вас и вашего сына в любой угодный вам день, – с явным облегчением произнес Арвинд.

– Я подтвержу телеграммой, – сказала Май и сдержанно-хвастливо добавила: – Другие мои сыновья женятся тоже. Сегодня мы побывали еще в двух домах, оттого и приехали так поздно. Три свадьбы, одна церемония. Я пришлю весточку, когда определимся с датой.

– Как вам будет угодно, – повторил Арвинд, но теперь в его голосе чувствовалось легкое замешательство.

– Но моя сестра выходит за вас? – спросил Монти, а когда гости отбыли и Симран разбушевалась от его наглости, едва не схлопотал пощечину.

Старая ведьма (говорил он потом) открыла было рот, но сын опередил ее:

– Решение будет принято после совещания с младшими братьями. Но вам не о чем беспокоиться. Обещаю, ваша сестра выйдет за одного из нас.

Конец его речи сопровождался нервными смешками со стороны родителей Мехар.

Такой порядок вещей был не нов – далеко не нов, – но Монти возмутился и во время стычки с Симран сказал, что на дворе уже двадцатый век и, честное слово, Мехар имеет право знать, за кого выходит замуж.

– Она имеет право войти в почтенную семью, а это – почтенные люди из Кала-Сангхьяна. Неважно, кто будет ее мужем. И настоящий брат это бы понял.

Последние слова Симран произнесла с нехарактерной для нее язвительностью, отчего стало еще обиднее.

Начался новый месяц, семнадцатый день был все ближе, и в приготовлениях к нему – хватит ли одеял на случай, если гости замерзнут? подкуплены ли чамары¹², чтобы держались подальше от храма? – все мысли о том, за кем именно Мехар пройдет вокруг священной книги, были забыты. Да и сама Мехар старалась не беспокоиться. Мать права: какая разница? Все равно она не сможет отвергнуть юношу или сказать: «Нет, спасибо, я возьму другого», – как если бы она выбирала яйца на рынке.

Даже в день свадьбы никто в семье не знал наверняка, за кого ее выдадут. Мехар с головы до ног закутали в тяжелый красный наряд с золотыми украшениями, кисти рук и даже ступни обернули тканью, подвязав золотой тесьмой на щиколотках и запястьях. Она не могла ни видеть, ни слышать, ни шагу ступить, да ей и не нужно было: Монти вынул ее из коляски, понес на руках вверх по ступеням, через наполовину заполненный народом храм и усадил рядом с мужчиной, ожидавшим в дальнем его конце. Лицо жениха скрывала сехра – прикрепленная к тюрбану занавесь из белых бархатцев, переплетенных с какими-то темно-красными цветами. Монти пытался разглядеть, тот ли это человек, что приходил к ним. Может, и сумел, как знать. В любом случае сообщить свое открытие Мехар он бы никак не смог. После того как он отнес ее к жениху, у него за весь день не было возможности поговорить с ней, а когда церемония окончилась, она последовала за женихом в коляску, возница тронул лошадей, и Монти, запретивший себе плакать, больше никогда не видел свою сестру.

В июле 2019 года мой отец перенес операцию: ему целиком заменили левое колено. Через четыре дня его выписали из больницы с плашкой обезболивающих таблеток, антикоагулянтом, буклетом с рекламой десяти комплексов упражнений и парой костылей. Они с мамой нуждались в ежедневной помощи на всех фронтах, так что моя жена с тремя детьми переехали на лето к ее родителям, а я вернулся в свою старую спальню, в дом с магазинчиком, где вырос. Кое-какие задачи напомнили мне детство: мама просит спуститься вниз, чтобы забрать доставку, или взять фургон и заехать в мелкий опт, или выползти за газетами, потому что у разносчика похмелье после вчерашнего. С папой же все было в новинку. Я держал его за руку, пока он совершал обход обеденного стола. Носил его вверх и вниз по лестнице. Снимал с него компрессионные гольфы и мазал сильно опухшую, одеревеневшую, негнущуюся ногу. Помогал одеваться. А еще показывал помещение людям, потому что операция наконец заставила папу объявить о продаже владений, от чего он отказывался тридцать один год, да и теперь был несговорчив. И вот я водил потенциальных покупателей, стараясь пройти побыстрее мимо дивана, с которого лежащий папа, вместо того чтобы ответить на бодрое «здравствуйте», по-снайперски целился им в спину костылем. Он уже собрался невыносимо скучать по старому дому, и некая сладостная меланхолия наполнила эти солнечные дни, когда по нашим комнатам бродили незнакомые люди.

Через неделю мы все трое, кажется, нашли свой ритм, свою рутину. Я снова привык к типичным звукам шести утра – явлению человека, разносившего молоко и хлеб, – и под эти звуки запихивал в рот хрусткий тост и шел договориться о доставке на завтра. Двадцать лет спустя я снова подсчитывал выручку, учитывая билеты Национальной лотереи и моментальных, наличные через «Пэйпойнт» и помня, что в кассе нужно оставлять размен. Я перестроил свое привычное меню после маминого напоминания (как это я забыл?), что папа ест райту¹³ только за ужином, а не в обед. Свободного времени у меня было немного: стряпня и экскурсии по дому, сбегать папе за кодеином и скормить антикоагулянт, проследить, как папа делает упражнения, и помочь маме в магазине, – но в перерывах я все же пытался читать. Я привез с собой стопку книг: «Маленькие добродетели», «У подножия вулкана», биографию Леоноры Каррингтон, «В ожидании ухода» Леса Маррея. Только позднее я сообразил, что все эти книги написаны или об уходе, или теми, кто уже остался в прошлом. Не то чтобы я хоть одну прочитал: все время что-то отвлекало, голова была постоянно чем-то забита. Как я мог постигать чужие миры, когда в первый раз – и последний – за двадцать лет поселился там, откуда начался мой собственный мир. Вместе этого я допоздна просиживал вечера за обеденным столом: перед глазами – семейные фотографии, за спиной – увеличенные фото сикхских гуру.

Чаще всего я смотрел на один маленький снимок в рамке из темного дерева. Это была моя прабабушка, старушка с белоснежной сединой, которая специально приехала в Англию, чтобы подержать на руках новорожденного правнука – меня. Не привыкшая смотреть в объектив, она опустила глаза и улыбается, чунни немного сползает с головы. Я издаю вопль. Снимок спокойно висел себе на стене, а я сел за стол, открыл ноутбук и начал писать. Стало ясно, почему мне не читалось: я расчищал горизонт, чтобы лучше видеть то, что стояло передо мной, – прошлое. Причем разное прошлое, включая то, где я летом отдыхаю на ферме в Индии и мне восемнадцать.

– Надо было позвонить со станции, – сказал дядя, похлопав по моему тяжеленному чемодану, который он донес до среднего этажа своего высокого дома в деревне Кала-Сангхьян. – Я бы тебя встретил.

– Надо было позвонить из Англии, – возразила тетя. – Свалился нам на голову. Никакого уважения. Ни малейшего.

– О, мы знали, что ты приедешь.

– Но не в какой день, ни черта мы не знали.

– Верно, – уступил дядя, морщась и неловко улыбаясь. – Но раз уж он приехал, так чего.

Тетя Куку скептически оглядела меня. Она склонила широкое, тяжелое лицо так, будто немного обкурилась, но глаза смотрели зорко. Явно сравнивала здорового, щекастого мальчика, приезжавшего четырьмя годами раньше, с парнем, который стоял перед ней теперь: слишком тощий, слишком узкий, долговязый. Я съежился под ее взглядом и старался перевести свой куда-нибудь в сторону, чтобы не поддаваться, а потом вспомнил о добыче из дьюти-фри – достал из рюкзака «Гленфиддих» и вручил дяде. Он повертел бутылку в руке, полюбовался и поставил на стол перед нами.

– Ты пьешь? – спросила Куку.

– Иногда, – ответил я.

– Совсем мужчина, да? – одобрительно сказал Джай. Низенький, с большим виннипуховым животом, мягкое полное лицо все в бледных морщинках. Двухсантиметровый ежик на голове, в отличие от жёниных волос, совсем не тронут сединой. Вполне дружелюбный человек, но ей не пара, так все говорили. Ходили слухи, что она дала ему оплеуху в первый же месяц замужества за то, что он повысил на нее голос. С тех пор молчит, посмеивались сплетники.

– Последние каникулы перед университетом? Я прав?

– Спасибо, что разрешили пожить у вас.

– Ерунда, – сказал Джай. – Только станет еще жарче, учти.

Внезапно мне так жестоко свело живот, что я втянул губы и стиснул их между зубами. Боль отступила так же быстро, как напала, но оставила во мне след, предупреждение, как будто кто-то грозно улыбнулся мне из глубины комнаты. Я попытался снова настроиться на дядину речь, но он уже смотрел на меня, сначала выжидательно, потом в замешательстве, и его лоб прорезала одна большая морщина.

– Ты понял?

– Что, извини?

– Да что с тобой такое? – сказала Куку.

– Будешь принимать холодный душ, поворачивай ручку колонки по часовой стрелке, – сказал Джай.

– Может, выпьем? – сказал я и потянулся к бутылке.

– Сынок, еще даже девяти нет, – отозвался Джай.

Но я уже встал и понес бутылку к холодильнику. Когда я открыл дверцу, он загудел еще громче, сверля мне уши. Я достал кувшин с водой и взял два бокала с верхней полки, покрытой узорными салфеточками. Дядя и тетя (он разинув рот, она спокойно) смотрели, как я иду к ним с бокалами виски и передаю один дяде. Свой бокал я поднял в подобии тоста и наполовину осушил.

Я упорно двигался к последней четверти бутылки, но Джай молча убрал виски со стола и унес вниз. Было слышно, как щелкнул замок. Джай вернулся и напялил пиджак, печально и недовольно поглядывая на меня.

– Пойду работать, – сказал он.

Затем подошел к кухне и попросил через проволочную сетку на двери:

– Дай ему чего-нибудь поесть – бедный парень наверняка с голоду умирает.

И удалился в банк, который был буквально за стенкой, за свой рабочий стол.

Дальше я заставил себя почти до самого вечера играть с их трехлетним малышом, моим кузеном Соной, под молчаливым и тяжким надзором Куку. А потом тени стали длиннее, и я сказал, что спущусь вниз. Дом дяди Джая – стройное трехэтажное здание с железной двустворчатой дверью, запертой на поленообразный засов. Я спал на нижнем этаже, где находились ванная, хозяйственная комната и еще одна жилая, свободная. Остальные члены семьи спали в большой гостиной на среднем этаже, а в самую жару, как в тот раз, – на чарпоях на крыше. Я закатил чемодан к себе в спальню, закрыл дверь, задернул ее занавеской и плашмя упал на кровать. Под потолком вертелся вентилятор, застрявший на медленном режиме, и на каждом обороте поскрипывал. Окно слева от меня было вдвое больше в высоту, чем в ширину, и выходило на боковую улочку базара. Какой-то человек крутил джалеби¹⁴ в огромном черном чане с маслом. Другой человек бранился на него с балкона. Я протянул руку и задернул эту сцену занавесом. Отгороженная ото всех комната вдруг наполнилась коричнево-красным и густым, как патока, светом, непроницаемым для ветерка из вентилятора. У меня взмокла спина. Я открыл рюкзак, просто для верности, и да, четыре бутылки местного «Бэгпайпера», купленного во время двенадцатичасовой поездки на автобусе из Дели, были на месте. Я снова лег. На сегодня хватит. Я надеялся, что достаточно оглушил себя спиртным, но все равно было приятно сознавать, что рядом есть еще. Ни единой дозы героина за целые сутки. Я так боялся того, что ждет меня впереди.

Прошло какое-то время. Я мерил шагами комнату, уже борясь с паникой, но тут появился Джай с промасленным голубым свертком – это была жареная курица – и двумя запотевшими банками колы. Достав из заднего кармана большую салфетку, он расправил ее на краю моей кровати и разложил еду. Особо мы не говорили. Каждые несколько минут отрывались от еды и сидели абсолютно неподвижно, что-то вроде передышки от жары. Из четырех настенных светильников толстого стекла, в форме раковин, лилось мутное свечение прямо-таки сернистого цвета. Я принялся сковыривать кожу с куриного мяса. Оно горчило. Все горчило.

– Так как там мои сеструха и зять? – с наигранной бодростью спросил Джай. – На пенсию не собираются?

Я помотал головой. Говорить было невмоготу.

– Эти двое помрут за прилавком.

Я медленно кивнул. Джай взял паузу, но вскоре продолжил, помрачнев.

– Не обращай внимания на тетю. Ты же знаешь, какая она. Но извини, что она не предложила тебе поесть.

– Я могу перебраться куда-нибудь, если так будет лучше.

– Так-то мы неплохо уживаемся. Ей нелегко. Быть замужем за тем, кого терпеть не можешь.

Он встретил мой взгляд, прихлебывая колу, поставил банку и пожал плечами.

– Она хотела выйти за другого. Что тут сделаешь?

– Откуда ты знаешь, что за другого?

– От соседа в той деревне, откуда она родом. То есть он мог быть ей и братом, – Джай провел рукой по лицу. – Да она сама сказала. На следующий день после свадьбы. Взяла и сказала.

Я опустил глаза, сочувствуя ему, и неохотно вернулся к еде.

– А ее деревня далеко?

Я ничего не знал про тетю. Когда приезжал раньше, был еще мал и вообще едва замечал ее – недовольную тень за жесткой сеткой кухонной двери.

– Далеко? Вон, рукой подать! Помнишь, где наша старая ферма? Полчаса езды оттуда.

Я и позабыл о ферме. Кажется, я был там однажды, в детстве. Помню, как еду у мамы на руках, упершись ей в пояс, а она обходит пустой двор, улыбаясь сама себе.

– Кто там живет сейчас?

– Комары, – сказал Джай и ногтем подцепил кольцо на моей банке колы. – Пей.

– Потом, – кивнул я.

– Устал, наверное?

Я снова кивнул. Похоже, он ждал от меня каких-то слов, но я промолчал, и так прошло еще некоторое время.

– У тебя все в порядке, сынок?

– Лучше некуда.

Он выглядел смущенным и даже огорченным, как будто я нарушил обещание, и стало ясно, что он пошел на откровенность только потому, что надеялся на ответную. Я представил, как он полдня сидит за рабочим столом и прикидывает, как меня разговорить.