Читать книгу: «Фарфоровая комната», страница 2

4

Это их второе воскресенье замужем, и за час до захода солнца Мехар, Гурлин и Харбанс влезают в какие-то старые одежки, поднимают гигантский плескучий чан и тащат во двор, на подстилку. Воздух в этот час упоительно теплый, духота прошла, и братья вне поля зрения. Они думают, что в такие вечера мужья ходят на базар, хотя им и об этом ничего не говорилось. Может, в карты играют, предполагает Мехар, как будто ей известно это занятие. Все три поддергивают шальвары и подвязывают старыми джутовыми веревками, обнажая ноги до коленей.

– Листья всплыли, – говорит Гурлин, ища способ отвертеться от рутинной задачи, тягостнее которой для нее только отмывать от грязи шпинат. Но Харбанс это не по нраву, она указывает, что в них еще полно чернил. Они берутся за руки, образуя треугольник, и ступают друг за другом внутри чана, а листья индиго выскальзывают у них из-под ног. Вода, словно отвечая на вопрос, подымается до икр, и ноги начинают работать, вверх-вниз-вверх-вниз, буруны бушуют и брызжут, краска выдавливается наружу. Женщины не разговаривают, достаточно того, что нужно держать равновесие, вода медленно темнеет, их одежда тоже, индиго окрашивает им ноги, брызжет на живот и лицо, но они не сбиваются с такта: вверх-вниз-вверх-вниз, минута за минутой, и только когда солнце уже зашло и вовсю светит луна, они расцепляют руки и сгибаются пополам, отдышаться.

– Через неделю опять, – говорит Харбанс, пока они волокут чан на место, к стене дома.

– Типун тебе на язык! Наверняка уже хватит! – причитает Гурлин.

Мехар молча берет ломкое мыло у колонки и принимается оттирать голубые полосы на ногах. Все равно хозяйка Май. Она сама решит, когда пора покрасить свадебные простыни, запачканные кровью, и вывесить сушиться.

5

– Мехар! Надо развести огонь!

– Да, Май, – вздыхает Мехар, отставив ведро с молоком, и проходит в дом; в голове роятся беспорядочные мысли.

Когда она выгребает золу, является Май и пинает бочку с мукой, чтобы проверить, много ли девушки берут для себя.

– Вы втроем лопаете больше мужчин, – говорит Май. – В следующий раз берите вдвое меньше.

– Как прикажете. Но мы съедаем всего…

– Хоть одна из вас уже понесла? – спрашивает Май, своеобразно меняя тему.

– Нет, Май.

Смелее, подбадривает себя Мехар, замедляя движения.

– Наверное, первой должна родить Гурлин. Она же старшая.

– Эта дура не знает, как обращаться с чайником.

Мехар делает глубокий вдох носом и медленно выдыхает ртом.

– Она и замужем тоже за старшим?

Мехар поднимает глаза: Май буравит ее взглядом, в котором читается жутковатое веселье, и не произносит ни слова.

– Нам необязательно это знать, – быстро говорит Мехар, горько жалея, что спросила.

– А ты уверена, что я каждый раз посылаю одного и того же сына? – Май уже не просто весела, а хохочет. – Ну и вид у тебя!

Она гладит ее по голове – Мехар ненавидит это движение, ничего материнского в нем нет.

– Да шучу я. Но ты права. Вам это знать необязательно.

Выражение ее лица меняется, улыбка тает.

– Скажите спасибо, что у вас нет свекра, который лапал и щупал бы вас каждую ночь.

Она легонько треплет Мехар по волосам: беседа окончена.

– Зола. Продолжай.

И Мехар продолжает со всем усердием, желая поскорее управиться и убежать отмываться, где-нибудь так на час. Если так себя чувствуешь, просто задав вопрос, больше их не задавай. Работай, и все. Она и работает, то есть они работают.

Разбивают сахарные головы. Собирают хлопок и гуаву. Сгребают навоз. Выгребают угли. Срезают мозоли у Май. Доят коров. Готовят еду и всё для этого. Красят шальвары. Отглаживают дхоти⁴. Подметают двор. Поливают его водой. Высушивают двор. Натирают блюда. Ходят на рынок. Ходят в храм молиться о рождении сыновей и о долголетии мужьям. Дочиста отскребают каменную ванну от мха. Пришивают пуговицы. Кипятят чай. Принимают роды у коров. Убирают буйволиное дерьмо. Ходят испражняться среди высокой пшеницы, парами. Принимают ванну, когда еще не рассвело. Едят последними. Уходят к себе, чуть стемнеет. Каждая планка ставней повернута, окно захлопнуто, луна на небе, вуали прочь. И все равно еще темнее.

6

– Ты уже привыкла к здешней жизни.

Большим пальцем он гладит ей щиколотку, взад и вперед, взад и вперед. Мехар щекотно и хочется отдернуть ногу, но нельзя. Она совсем его не видит. Он преступил порог и опустил колено на кровать в полной черноте. Когда он лег сверху, она отвернула лицо, как всякая порядочная жена. И все-таки он гладит ей щиколотку. Будто хочет что-то сказать. Или это ей следует заговорить? Нет. Нет. Ты поймешь, когда открывать рот.

– Мы ходили к священникам.

А. Дети.

– Жемчуг. Мне надо купить жемчужины. Положи их под кровать – и ты набухнешь. Расцветешь. Будет мальчик.

– Да, – произносит она, помедлив секунду.

Кажется, он то ли кивнул, то ли вздохнул. Прежде чем выйти, он обхватывает ее щиколотку рукой и сжимает.

Оставшись одна, Мехар поднимается со вздохом облегчения и снова собирает волосы в пучок. «Дети», – думает она и замирает в темноте, чтобы понять, каким ей видится будущее. С одной стороны, чем скорее родятся сыновья, тем прочнее положение в доме. Не все такие терпимые, как ее отец, не все мирятся с неспособностью жены рожать мальчиков и отказываются менять ее на другую, способную. С другой стороны, когда появится ребенок, прощайте, минуты покоя. Сейчас они с Харбанс хотя бы могут спрятаться во дворе и украдкой вздремнуть в тени, пока нет Май. А как это сделаешь, если к тебе присосался ребенок? Мехар поднимает руку к горлу, как бы защищаясь, и словно только сейчас осознаёт, какая роскошь – одиночество. Еще минута, две, и пора будет идти; она покрывает голову чунни⁵, чтобы моментально опустить вуаль, если понадобится. Открывает дверь и делает шаг – холодный мрамор остужает ноги, ее ноги. Внезапный прилив сил захлестывает ее: взлететь бы в ночное небо! Как трудно оставаться на земле, стоять в этой подкове двора, между тремя дверями, глядящими друг на друга! Вошел ли он в одну из них и в какую? Мехар спускается по двум ступенькам, ведущим из-под навеса веранды во внешний двор, где, она знает, надо пригнуться, потому что над головой шмыгают летучие мыши, и не свалиться в яму справа, идя по тропинке между сохнущим на веревке бельем и составленными у стены чарпоями. Вход в фарфоровую комнату мрамором не выложен. Мехар впивается ногтями в единственное место на двери, за которое ее можно подцепить и открыть бесшумно. Все это она проделывает без ошибки и запинки, потому что в чисто утилитарном отношении (она ложится рядом с Харбанс) ее супруг был прав: она уже привыкла к здешней жизни, к своему мирку, который оказался ровно тем, с грустью вспоминает она, о чем ее предупреждал Монти.

7

Лет за десять до этого – теперь как проверишь? – дни Мехар были заняты игрой в питту на раскаленных мощеных дорожках вокруг дома. Нужно было возвести башню из семи камней, пока соперники пытались выбить одного члена команды за другим твердым кожаным мячом. В пять лет Мехар обожала питту и играла очень ловко. Ее всегда выбирали первой после мальчиков, и сегодня она опять продержалась дольше всех в команде, успев перехватить три мяча противника, тоже больше, чем кто-либо, – с такими мыслями она примчалась домой, где тотчас остановилась при виде двух незнакомых гостей. Они не были похожи ни на кого из ее дядьев, теток или деревенских соседей. Мехар, которую тогда еще звали не Мехар, медленно и осторожно прошла по открытому проходу, сначала в тень, потом из тени. Ее всё еще не заметили. Вроде бы гости выглядели дружелюбно. Они сидели на затененной половине квадратного дворика, на столе перед ними стояли пустые чайные стаканы и тарелка яркого манго, продольные ломтики со щепотью какой-то зелени. А еще круглая стальная чаша для чая, накрытая бледно-желтой салфеткой.

– А вот и она, – сказал отец, улыбаясь до ушей: долго сидеть в компании взрослых ему всегда было в тягость. Звали его Арвинд, и, хотя в душе он был сущее дитя, сегодня он явно очень старался выглядеть солидно. Надел английские брюки вместо обычного дхоти и идеально опрятный тюрбан. Мехар стало не по себе.

– Подойди, – позвал отец, и Мехар покорно села рядом с ним на чарпой, удобно примостившись у него под мышкой. Она подняла глаза на жаркое синее небо и на миг задумалась о том, что находится по другую сторону солнца, но оно было такое белое, что глазам стало больно. Ее взгляд опустился обратно, на привычный дворик и четырех странно улыбавшихся взрослых.

– Очень милые черты, – сказала женщина, чья улыбка была сдержаннее, чем у мужа, а глаза – хитрее.

– Горчичное масло творит чудеса, если его раздобыть. Да где ж его теперь возьмешь, – сказала мать Мехар извиняющимся тоном.

Симран и в обычные дни все время как будто оправдывалась, и это стало еще заметнее оттого, что ей не удавалось зачать еще одного ребенка. Она сложила руки на коленях, нервно перебирая пальцами с крашеными – зачем? – ногтями. Появление дочери словно усилило ее волнение. Мехар заметила, что она совсем не смотрела в сторону второй женщины, которая по неведомой причине совершенно неприкрыто оценивала девочку.

– Мне кажется, она симпатичная, – отважилась вставить Симран. – И лоб у нее, бог даст, наверняка станет пониже. Будьте уверены, я почти каждое утро на него надавливаю.

Договаривая, она улыбнулась, потом улыбка исчезла с ее губ, но снова вернулась.

– Ай, да все у нее в порядке со лбом, – сказал Арвинд и повернулся к мужчине: – То они умывают лицо сливками, то зажимают нос прищепкой, то разминают лоб, как тесто. Вам повезло, что у вас одни сыновья. Большая экономия на молоке.

Мужчина засмеялся громким, выпуклым, жирным смехом, отчего жена его поморщилась.

– Что сэкономили на молоке, тратим на муку. Лепешки улетают только так, верно?

Жена, а была это, конечно же, Май, не ответила. Она слегка повернулась коленями в сторону Симран, давая понять, что хватит болтовни, пора перейти к делу.

– Она такая, как надо, – сказала Май, не стесняясь грубости, которую так легко расточают женщины, родившие нескольких сыновей. – В любом случае договор уже заключен. Идем дальше?

Мать Мехар неохотно кивнула. На глаза ей навернулись слезы, и Мехар заметила заботливый и утешительный жест отца. Мама что, уезжает? И папа ничего не сделает?

Мелькая длинными пальцами и длинными ладонями, женщина проворно развязала мешок и вытащила тяжелый на вид алый чунни, весь в вышитых блестками ромбах, с золотыми кисточками по кайме. Мехар потянулась вперед и дотронулась до кисточек, которые оказались неприятно колючими. Мужчина громогласно расхохотался. Глаза его сильно покраснели.

– Ей нравится… Между прочим, это для тебя.

Мехар хотела возразить, что он неправ и ей совсем не нужна эта противная штука, но почувствовала, что происходит что-то очень важное и лучше подождать в сторонке, когда оно пройдет. Она вернулась на место, но отец взял ее под мышки и поставил в центр. Мехар попыталась сесть обратно, но резкое «нет!» остановило ее. Женщина расправила алый чунни у Мехар за спиной, а потом накрыла ей голову и плечи. Затем она протянула к мужу руку, и тот положил ей на ладонь хрустящую банкноту – две с половиной рупии. Этой банкнотой она дотронулась до лба Мехар, после чего передала деньги Симран. Та ушла в комнату, достала из сундука со своим приданым стеклянную банку с солью и вручила ее в обмен.

– Не стоило, – произнесла женщина, забрав тем не менее соль. – Она сейчас такая дорогая.

– Которого сына вы для нее выбрали? – спросил Арвинд.

– Куда нам спешить? – заговорила женщина, не успел ее муж открыть рот. – Детали можно обсудить потом. А теперь…

И она опустила край тяжелой парчи, закрывая Мехар глаза, и рот, и все вплоть до живота, и внезапно, ощутив в груди душный страх, Мехар поняла, что это ее они хотят завернуть и забрать с собой.

– Ее новое имя – Мехар Каур. Да принесет она благодать.

Вечером, когда жуткие гости ушли, а главное, ушли без нее, Мехар взялась привести в порядок отцовскую рубашку. Уже несколько недель, как Симран начала составлять для дочери программу домашних обязанностей, обучая тому, что пригодится в новой жизни прежде всего. Плести корзины, перебирать чечевицу, ловить мышей и, вот как сейчас, гладить. Мехар плюнула в печку – и угли театрально зашипели. Потом с большой осторожностью нагнулась, длинной ложкой вытащила из огня три кусочка, бросила в плоский медный сосуд и, схватив его за толстый край, побежала в комнату, где на муслиновом покрывале уже лежала рубашка. Высунув от усердия язык, Мехар принялась водить горячим днищем по жесткому полотну, въезжая в складки и выезжая, и это повторяющееся движение заставило ее вспомнить о гостях, о суровой женщине с узким лицом и гладко зачесанными назад волосами. Неприятные люди. Больше их не пригласят, сказала она себе, но все равно ради интереса потрогала лоб. Что с ним не так?

Вывел ее из этого состояния силуэт Монти на красном оконном стекле. Он был двоюродным братом Мехар и жил у них уже несколько месяцев, с тех пор как мать (сестра Симран, родившая двух сыновей) послала его помогать на ферме, пока Симран не родит собственного мальчика. Восьмилетний Монти до сих пор обижался на это, и Мехар постаралась не обращать внимания, когда он вошел в комнату и стал шарить под чарпоем и за курильницами, неровно выстроенными в ряд на полке. У Монти были коротко остриженные волосы, рубашка с отрезанными рукавами, и двигался он быстро и резко, как будто его все время передергивало оттого, что приходится здесь жить.

– Ты не видела плевательницу? – спросил он.

Мехар смачно прищелкнула языком: нет.

– Черт.

Он подошел.

– Мою погладишь?

– Где она?

Пауза.

– У тебя верхние зубы закрывают нижние. Ты в курсе?

Лоб, а теперь еще верхние зубы. Демонстрируя великолепную выдержку, Мехар улыбнулась и продолжала работать, но Монти не унимался, подстегиваемый раздражением против всей их семьи.

– Люди, которые сегодня приходили, – ты в курсе, что они женят на тебе своего сына?

– Нет, не женят, – невозмутимо ответила Мехар, привыкшая к тому, что Монти вечно вредничает. – И они все равно ушли.

Он поставил ногу на чарпой, нарочно мешая гладить, и оперся локтем на колено. Мехар снова натянула покрывало.

– Скоро уедешь с ними жить. Они тебе даже имя поменяли.

– Глупость, – возразила Мехар, но встревожилась, потому что уже слышала нечто похожее от отца несколько часов назад, когда гости ушли. В ту секунду она не прислушалась к его словам, переполненная ликованием, оттого что ее не взяли.

– Может, их сын и выбрал тебе новое имя.

– Какой сын?

– Тот, с которым вы поженитесь и будете вместе жить.

Мехар снова охватила паника, как раньше, когда ей натянули на голову алый чунни.

– По-моему, твой и его дедушки дружили. И заключили такой уговор, что ли.

Монти говорил так, будто ему многое действительно известно.

– Замолкни, – сказала Мехар, которую вдруг сразу накрыло жаром, оторопью и желанием заплакать. – А то я тебя обожгу.

– Ты сначала рубашку сожжешь, – предупредил Монти, и Мехар перенесла утюг на стальную подставку. – Ох, поскорее бы твоя мать родила тебе брата, иначе это мне придется вносить тебя в храм. Чего они так долго копаются…

Мехар очень не хотелось, чтобы ее куда-то тащили, вообще никогда. Она уставилась на рубашку, борясь со слезами, а потом со спокойным стоицизмом, который она часто слышала в молитвах матери, посмотрела Монти в лицо.

– Когда я должна уйти? Можно мне сначала отпраздновать Дивали?⁶

– Лет через десять, – с видом знающего человека заявил Монти, и от счастья у Мехар распахнулись глаза и вырвался смешок, ведь десять лет – невообразимый срок: формально вдвое дольше, чем она прожила на свете, это она сама понимала, но в главном совершенно не поддающийся счету. Каждый год вмещал в себя больше прежнего, время растягивалось и растягивалось, с тем же успехом Монти мог бы сказать «никогда», и мысли о замужестве разом выдуло у нее из головы, выдуло через водостоки снаружи дома, и вернулись они, только когда Мехар было уже одиннадцать и Монти взбежал по лестнице, а потом промчался по крыше, громко шлепая сандалиями по бетону.

– Приехала твоя свекровь! – выпалил он.

Мехар играла в ладушки с одним из соседских малышей. Лица у обоих были выкрашены в цвета Кали⁷ – красный и черный, потому что оставалось всего несколько дней до праздника Дашары⁸.

– Кто? К нам, сейчас? – сказала она, а Монти подскочил, схватил ее за руку и потащил к лестнице. – Но у меня все лицо в краске!

– Она просит тебя срочно явиться. Меня Ма прислала.

Монти уже столько времени прожил в их семье, что взял в привычку называть Симран Ма, а к ее сестре, которая его родила и которую он видел от силы раз в год, он обращался Масси («почти мать»).

Внизу они замедлили шаг. Монти, не отпуская запястья Мехар, подвел ее к окну в глубине двора, и они заглянули в дом. В лучах солнца плавала пыль. На помятом коричневом диванчике, прямая, как стрела, сидела Май и чинно отведывала сладости, в то время как Ма яростно обмахивала ее веером.

– Что, кто-то умер? – спросил Монти. – Раз она в белом.

Мехар сделала гримаску, как бы говоря: откуда мне знать?

– Иди смой эту муть, – прошипел Монти.

Она осторожно отступила от окна и тихонько пошла в направлении колонки, когда из дома раздался голос:

– Мехар, сейчас же поди сюда.

Мехар в страхе посмотрела на Монти, показывая на свое черное лицо с красным дьявольским языком через весь подбородок.

– Ей стыдно выйти к вам с пустыми руками, дражайшая тетушка, – сказал Монти. – Пожалуйста, позвольте ей принести к вашим стопам кувшин лимонада.

– Я уже выпила лимонад. А вот ждать не имею времени. Сюда, сейчас же.

Мехар помотала головой и замахала руками, пятясь дальше.

– Прошу, не смущайте ее приказом явиться перед вами без приношения, – ответил Монти и прыснул в кулак.

– Мехар Каур, – это уже была Ма, – твоя мать пришла и хочет тебя видеть. В дом, сию секунду.

Мехар обреченно ссутулилась и, секунду помедлив, чтобы подготовить оправдание, двинулась к двери. Когда она проходила мимо Монти, он мгновенно размотал головную повязку, одним рывком расправил грязноватую белую ткань и накинул на голову Мехар, скрыв лицо.

– Через нее видно, – прошептала Мехар.

– Не очень. Просто смотри в пол, – тихо процедил Монти, открывая ей дверь и пропуская вперед.

Мехар приблизилась к Май и коснулась пальцев ее ног, после чего села напротив, возле Симран.

– Здесь нет незнакомых мужчин, – сказала Май.

– Она скорбит, – вставил Монти.

– По ком? – спросила Май.

– По всем, кто умер, – ответил он, показывая на собственную белую одежду.

– Вы не знаете, по ком скорбите?

По тону Май было ясно, что она ждет ответа от Мехар, и та, беззвучно вознеся молитву под импровизированной вуалью, отважилась:

– У меня было видение, что отец мой занемог, и когда я увидела, что сегодня вы проделали этот долгий путь одна, я почувствовала, что Господь велит мне начать траур.

Воцарилась тяжкая тишина. Даже помыслить о смерти свекра было для невестки непростительной дерзостью, а уж высказать эту мысль вслух и подавно. Гнетущая тишина надувалась, как шар, пока ее не проткнуло какое-то гудение – все повернулись и увидели соседского малыша, который, напевая, спустился по лестнице и протопал через двор к галерее.

– Он умер около месяца назад, – сказала Май. – Сердце сдало.

Симран отложила веер, собираясь пролить надлежащее количество слез, но Май предупредила их, подняв ладонь.

– Что случилось, то случилось. Он был к нам добр.

Она вздохнула и продолжала:

– Я принесла тебе официальную траурную одежду.

Она достала из мешка коричневый сверток, перевязанный красно-белым шнурком, и передала Мехар через Симран.

– Я буду носить ее целый год, – серьезно сказала Мехар. – Я буду чтить жизнь своего отца.

– Хватит недели. Скоро зима.

Май встала.

– Ты не проводишь меня, Мехар.

Это был не вопрос.

Они вместе пошли по галерее, Мехар на полшага позади, потому что дорожка была совсем узкая. В этой части фермы почти всегда стоял сумрак, сообщая проходу между двором и деревенской улочкой таинственное и заговорщическое настроение.

– Какие у тебя еще были видения?

– Это первое.

Май милостиво хмыкнула.

– А месячные уже есть?

– Да, – ответила Мехар, чувствуя, что краснеет.

– Возможно, в этом все и дело.

Они дошли до конца прохода, и Мехар дождалась, когда Май шагнет за порог, обернется и разрешит коснуться пальцев ее ног на прощание. Поскорей бы уже она ушла, можно будет рвануть в дом и посмеяться над этим происшествием с Монти. Однако Май приблизилась к Мехар и резко прижала ее спиной к холодной каменной стене. Она грубо ощупала груди Май под туникой, сильно сжимая всеми пальцами и ладонью. Мехар раскрыла рот от боли, но не произнесла ни слова, безвольно свесив руки.

– Возьми кусок распоротой ткани и оберни, еще и еще. Чтоб были тугие, как твой лобок. Они должны остаться маленькими. Мы приличная семья.

Мехар кивнула.

– Ты видная девица, – улыбнулась Май. – И в следующий раз, когда я тебя позову, ты придешь моментально, договорились?

Мехар снова кивнула и сглотнула – вероятно, это и заставило Май улыбнуться еще шире.