Читать книгу: «Семиозис», страница 3

– Это может быть инстинктивной реакцией, – предположил Мерл. – Любое животное решает, что делать в отношении своей территории.

– Ну, знаете! – снова вмешался Брайен – и тут поймал взгляд Паулы. – Я хотел сказать: сразу принять такое трудно.

– Знаю, – согласился я, изо всех сил стараясь держать себя в руках. – Я хочу, чтобы мы осознали, что выбираем чью-то сторону в войне, которая больше нас, – и что одна из сторон становится нам более решительным врагом.

– Враг. Растительный враг! – проворчал он.

Минуту все молчали. Рядом со Снеговиком начала жужжать пара крабов.

– Люди воюют, потому что они развращены. – Вера посмотрела на Паулу и продолжила уже мягче: – Это – экосистема, и потому тут все взаимосвязано.

Она – астроном и потому видит вселенную как звезды и планеты с четкими и предсказуемыми орбитами, где все подчиняется математике. Конечно, и остальная природа должна быть такой же.

– Эти растения агрессивны, – сказал Ури. – Тут Октаво прав. Нам надо стараться выжить так же упорно.

Гран кивнул.

– Октаво нашел способ врасти в здешнюю природу, какой бы суровой она ни была. План рискованный, так что он правильно делает, заставляя нас осознать риски. Но план разумный, и мне он нравится.

Я огляделся. Мы все носили одинаковую прочную одежду, говорили на одном языке, питали одни и те же надежды. Мы всё обсудили еще на Земле и пришли к согласию. Мы будем жить в гармонии с природой, а природа всегда находится в состоянии гармонии, как детали старинного часового механизма. Я знал, что лиана убила нас намеренно, с заранее обдуманным злым умыслом, но остальным трудно было в это поверить.

– Если растения такие умные, то где их города? – вопросил Брайен.

– Это – старая планета, но для нас она новая, – ответил Мерл. – Мы не прожили здесь и двух месяцев, так что узнавать надо еще очень многое. Мы можем стоять прямо в центре города – и этого не видеть. Тем не менее нам надо побыстрее принять решение, потому что времени у нас мало. Фиппокоты сумели ужиться с лианами, а они довольно сообразительные по меркам животных. Значит, и мы сможем.

– Я впервые по-настоящему почувствовала, что я дома, – сказала Венди. – Мы нашли то, что хотели. Мы оставили Землю позади, так ведь? Мир будем мирным, если мы будем мирными.

– Правильно! – поддержала ее Вера. – Мы оставили позади провальные парадигмы типа войны.

Видимо, я использовал неверную парадигму.

– Вы правы: это эволюционный процесс, и нам надо в него встроиться. Но я не знаю, что снежная лиана – любая из этих двух – будет делать дальше. Нам надо и дальше делать то, чего они хотят. Они могут перехитрить нас – или использовать и отбросить. Возможно, восточная лиана даже не станет за нас сражаться.

Я вспомнил земное сельское хозяйство. Продукты – это деньги и власть, и на Земле было легко разглядеть врага. Он запускал руку тебе в карман или наставлял на тебя пистолет.

Паула сказала:

– Думаю, мы все сознаем, что наше решение может иметь непредвиденные последствия. Однако это будет нашим общим решением – с пониманием того, что никаких гарантий нет.

– Если это не сработает, – подхватила Рамона, – твоей вины в этом не будет, Октаво. Думаю, нам стоит постараться какое-то время быть другом восточной лиане.

– Или так, или перемещать колонию, – сказала Вера. – И мы наверняка будем голодать, а снежные лианы могут встречаться по всему Миру. Будем реалистами.

Они понятия не имели, на что соглашаются, но если им хочется думать, что они живут в гармонии с природой, то, может, им так будет спокойнее. Война – удел человечества, но не только его, и мы ничего нового на эту планету не привнесли. Мы оказались в состоянии войны, и только я понимал, что это означает. Но, возможно, достаточно будет и того, что один человек знает, что делать.

Ури по-прежнему выступал за то, чтобы уничтожить западные заросли, но голосование решило иначе: двадцать четыре против семи. Я проголосовал против, опасаясь, что в отсутствие врага в виде западных зарослей, восточным мы окажемся не нужны.

* * *

Я сделал, что мог. Я пересадил снежные лианы и осины с восточных зарослей на западный край наших полей в качестве щита. Они прижились – и атаковали. Мы сделали новые посадки съедобных культур – и они росли без помех.

Каждый день я брал мачете и выходил на дальний край нашего щита из лиан и рубил западные лианы, тянущиеся к нему. Иногда я обнаруживал, что воюющие лианы сплелись друг с другом в драке, толкая и разрывая. Одним ударом лезвия я спасал нашего белого рыцаря. А под землей, как я понимал, битва велась еще более яростно.

Как-то ближе к вечеру Ури пошел со мной, сняв рубашку из-за жары. Повязанный на лоб платок не давал поту стекать на глаза.

– Кто бы мог подумать, что фермерство окажется таким бурным?

Он обрубил лиану и бросил в кучу хвороста, приготовленного для сжигания. Он шел, вороша палкой подрост, выискивая прячущиеся змеями лианы. Для него это была всего лишь прополка сада.

Вокруг нас под синим небом и маленьким ярким солнцем ухали ящерки. Скоро мы снимем первый урожай – мы планировали пир.

Мы говорили, что ожидаем трудности, а не рай, но на самом деле нам хотелось и того и другого. Мы считали, что придем с миром – и найдем удобную нишу в чужой экологии. А вместо этого мы нашли поле боя. Восточная лиана превратила нас в покорных наемников, всего лишь в умных крупных фиппокотов, которые помогают ей одержать очередную победу. Мы хотели начать жизнь с начала, вдали от Земли и от всех ее ошибок. Этого не случилось, но это осознавал я один – и ни с кем не делился своим разочарованием. Когда-нибудь, возможно, я объясню своим детям, что нам пришлось идти на компромисс, чтобы выжить.

Ури продолжал рубить. Нас ждали новые сражения – и я надеялся, что мы будем к ним готовы.

Сильвия год 34 – поколение 2

Ничто здесь содержащееся не будет считаться нарушением личной свободы верования, права на высказывание и справедливость, свободу и мирное достижение личных целей, находящихся в гармонии с благополучием и интересами Содружества в целом.

Из Конституции Мирного содружества

Пока крышу не снесло, мне нужно было ее проверить, просто необходимо – и пусть кто угодно говорит, что не надо бы, и пусть подниматься наверх небезопасно. Лето – это ураганы, а я мечтала спроектировать прекрасное здание, мощное, словно ураган, но не получила ни красоты, ни мощи, потому что мне не разрешали. И тут этот ураган! Это была первая гроза лета, и метеорологи сказали, что такой сильной, похоже, еще не бывало. Дождь уже стегал по домику, когда мы с Джулианом поднялись на третий этаж. Мы открыли люк чердака, и я встала ему на плечи, чтобы посмотреть на крышу изнутри.

Она качалась, словно лодка на волнах. В нескольких местах сорвало черепицу, и туда захлестывал дождь, наполняя чердак запахом промокшего дерева, а ветер тянул балки и фронтоны, напрягая все соединения. А если бы я переплела стойки и стропила, словно тростник? И тут в углу кусок дерева треснул, словно взрывающийся водородный кактус.

– Свет! – крикнула я Джулиану и тут же просигналила жестом, потому что он меня из-за ветра не слышал.

Он протянул мне факел, и пламя заколебалось на ветру, а в воздухе запахло горящей смолой. Тут порыв ветра шлепнул по крыше, и она снова качнулась.

Вот где проблема: в северо-западном углу полетел импровизированный крепеж. Я спроектировала крышу так, чтобы она крепилась к стенам шлицевыми соединениями и поперечинами, как рекомендовал учебник по архитектуре, но ни у кого не нашлось времени на сложные работы. Никому не хотелось тратить время на детскую мечту. Они использовали столбы и бревна, даже не распилив их на правильный брус. Ну и получили, что хотели.

Выдержит ли здание ураган? Я задумывала сдвоенные балки, угловые стяжки и дополнительные связки. Мне сказали, что это излишества, – и здание получилось ненадежным, тесным и неуклюжим.

– Сильвия! – крикнул Джулиан и добавил еще что-то, что я уже не расслышала.

Его рыжие волосы в свете факела горели, словно огонь, а глаза сопереживали мне – тому, что я чувствую из-за крыши, моей бедненькой крыши.

Я начала спускаться – и в конце лестницы обнаружилась Вера. Видимо, она вскарабкалась наверх, чтобы проверить, как мы, – но с чего бы? Она стала новым модератором Мира, так что, конечно, здание должно было ее волновать, но мы могли бы все ей пересказать. Свет факела падал на ее лицо, морщинистое, словно древесная кора. Седые волосы отступали залысинами, как у мужчины, вставные зубы были оскалены.

– Джулиан! – голос у нее был, как у несмазанного механизма. – Зачем ты привел сюда Сильвию?

– Моя идея, – проорала я, чтобы быть услышанной через ураган.

Джулиан шел за мной, пытаясь быть вежливым. Но Вера проигнорировала меня и жестом потребовала, чтобы мы следовали за ней.

Мы поплелись по лестнице. Ветер рвал дом, словно фипполев, когтящий корни, и от сотрясения стен трескалась штукатурка. Вера спускалась по одной ступеньке за шаг, опираясь на трость. Было бы неуважением ее обгонять – а дети обязаны почитать родителей. Мы слышали это с самого рождения, так что можно ли было не послушаться?

Она орала на него всю дорогу вниз, а когда мы пришли в переполненный темный погреб, я затушила факел и сделала еще одну попытку.

– Мне нужно было осмотреть крышу.

Я даже намека на неуважительность в своем голосе не допустила.

– Джулиан мог подняться сам и тебе пересказать, – проворчала она, опускаясь на скамью.

– Но не он ее проектировал. Он бы не знал, на что обращать внимание.

Она махнула тростью.

– Это было слишком опасно.

– Не тревожься, – пробормотал он.

Он был еще подростком, как и я, но бородка у него росла рыжая, как волосы. Он унаследовал это от матери, Паулы, а угловатое лицо – от отца, Октаво, а улыбка у него была такая широкая, что глаза щурились. Он похлопал меня по руке. Она возмущенно посмотрела на его руку.

И все равно я клянусь, что мне хотелось хорошо к ней относиться, и я подумала, что, может, она так злится потому, что ураган ее испугал. Она была модератором всего месяц, была избрана после смерти Паулы. Мне хотелось надеяться, что Вера окажется не хуже нее. Паула последний год была слишком больна, чтобы исполнять все обязанности модератора, и я надеялась, что Мир снова станет спокойным и организованным. Выживали мы год за годом, и выживание было главным, но красота полезна для души. В нескольких земных учебниках так говорилось, а Земля ведь не могла быть только плохой.

Моя мать, Венди Полстопы, сидела с Октаво. Его седые волосы и борода в тусклом свете масляных ламп казались яркими. Я направилась к ним зигзагами, потому что все двадцать восемь жителей домика и их имущество переполняли помещение: все их одежды, постели, инструменты, медицинское оборудование и роботы. Домов было еще три – и там, наверное, тоже были проблемы из-за такой сильной непогоды, и погреба были набиты людьми, но погреба-то были прочными. Все понимали, насколько это важно.

Мама улыбнулась мне так, словно я отправлялась пройтись и набрать дружественных плодов, и улыбка у нее была такой же широкой, как у Джулиана, но уголки ее рта проваливались в челюсти. Когда-то лицо у нее было гладким и полным, как у меня, – я видела снимки, – но она оказалась не приспособленной для нашей силы тяжести. Гравитация стянула вниз ее лицо, а ее груди, колени, руки – вся ее плоть – оплыли. По словам родителей, на Земле я была бы легкой как перышко.

– Проект был хороший, – сказала мама.

– Это было мое первое настоящее здание.

– Не твоя вина, – заметил Октаво, но при этом он на меня не смотрел.

Маме понадобилось пойти в центр даров, и я помогла ей встать и идти. Макушкой я доставала ей только до плеча: сила тяжести Мира сделала нас, детей, низенькими, сильными и быстрыми, как местные животные. Родители стали инвалидами после множества падений и тяжелых нагрузок, сколько бы медики ни обновляли им кости и суставы.

– Тут пока неплохо, – заявила она из центра даров, который здесь был просто большими ведрами, а не настоящим сортиром.

Пока они не завоняли, но мы застрянем в погребе дня на два, не имея возможности одарить дружественное растение, так что они будут полны. Она проковыляла наружу и снова оперлась на мое плечо.

– Знаешь, почему Вера орет на Джулиана? – прошептала она, обнимая меня за плечи. – Октаво мне сказал. Джулиан бесплоден.

Бесплоден? Я так удивилась, что ничего не сказала. Мама покачала головой и погладила меня по щеке: она знала, что мне нравится Джулиан.

Бесплодие стало проклятием Мира, как тихо говорили родители, а население – проблемой Мира. Половина родителей уже умерли, и у них было всего двадцать четыре выживших ребенка, а половина запаса сперматозоидов и яйцеклеток с Земли погибли из-за отключения заморозки во время одного из ураганов. Мы, дети, пока произвели на свет всего тринадцать внуков, а я – ни одного. Мне уже исполнилось восемнадцать земных лет, четырнадцать мирных, я была фертильна, и многие родители считали, что мне пора исполнить мой долг. Мама всегда говорила, что время у меня есть, но другие родители выражали нетерпение. Я видела, как матери любят своих детей, и не имела желания что-то полюбить так сильно, потому что порой дети умирали, даже еще не родившись. А что, если мой ребенок умрет?

Тем вечером мы приготовили обычный ураганный ужин: сложное рагу из фиппокотов, с ароматным луком и картофелем, но я съела мало. Я присматривала за малышом Николетты, пока та кормила своего отца. Позже Рамона пожелала играть в го, а разве можно отказать родителю, особенно такому властному? Так что мы играли, и я выиграла – может, потому что зрение у меня было лучше. В конце концов крышу унесло. Дерево жутко трещало, пока не раздался удар. Дом тряхнуло от уменьшившегося давления, а потом дождь стал слышнее стучать по чердачному полу. Никто ничего не сказал. Без напора на крышу здание, похоже, стало меньше скрипеть. Я сидела на своей койке с листком бумаги, проектируя временную крышу, а Джулиан сел рядом со мной и обнял меня за плечи. Я закрыла глаза и привалилась к нему, надеясь, что Вера нас видит. Как бы мне хотелось оказаться на Земле!

В раннем детстве я считала, что Мир находится где-то на Земле, потому что названия множества вещей были теми же, что и в образовательным программах. Однако существовали и заметные различия, так что позже я решила, что существуют какие-то сложные Земно-Мирные разграничения относительно животных, растений и продуктов. Я боялась, что Земля и все ее высокие хрупкие люди с именами из нескольких частей могут оказаться просто на другом берегу озера – и тогда они смогут его переплыть, потому что они уже превратили Землю в живой ад. Так всегда говорили родители.

Однако потом я поняла, что Земля находится далеко, что она – это просто компьютерная библиотека текстов, музыки и фильмов о сложных историях и местах, которых мне никогда не посетить, а со временем я стала реже их видеть, потому что компьютеры выходили из строя. Кроме нас, разумной жизни на Мире не было – только снежные лианы и кое-какие хитрые хищники. Это разочаровало родителей, да и меня тоже, когда я поняла, что единственными новыми людьми, с которыми мне можно будет познакомиться, – это только новые детишки. Мне мечталось о чужаках.

Тексты по архитектуре, когда у меня был к ним доступ, показывали прекрасные и вдохновляющие строения, совершенно недостижимые, потому что у нас не было предварительно напряженного бетона или конструкционной стали – да и вообще почти не было железа, потому что спутник не нашел никаких рудных месторождений. У нас были только кирпичи и дерево, но я пыталась выяснить, что именно достижимо и можно использовать, и вот теперь мое первое здание распадалось прямо вокруг меня, потому что люди, не изучавшие архитектуру, решили, что им лучше знать.

Вера тревожилась на протяжении всего урагана, собирала команды для подтирания протечек и приготовления еды. Хуже всего было по ночам. Свет гасили рано, потому что родителям хотелось спать, но спали они плохо, просыпаясь при каждом шуме, каждом раскате грома, снова и снова плелись в центр даров и храпели громче ревущего ветра, а потом свет рано зажигался после того, как они прекращали изображать то, что считалось сном. Мне не давали заснуть, так что я стала вести себя как они – рассеянно, раздражительно и забывчиво, хронически не высыпаясь: дни и ночи казались слишком короткими родителям, которые появились на свет на Земле. Мне хотелось оказаться где-нибудь подальше.

Как только ураган унялся, – через два дня после того, как сорвало крышу, – я выскользнула из сырого и провонявшего погреба – наконец-то! – вместе с еще несколькими детьми. Я пошла к озеру с Джулианом, и высоким худым Алешей (они оба были охотниками), и с Даниэлем – он рыбачил, и ему было почти тридцать лет. Мы хотели проверить, в каком состоянии лодки и что вынесло на берег. Дождь все еще был сильным, а тучи – низкими и темными. Мы кутались в пончо из пухового ацетата, а вот ноги у нас промокли. Повсюду были лужи и ручейки. Все, мимо чего мы проходили, было повреждено: здания, оросительные каналы, обработанные поля – а когда выглянет солнце, все будет выглядеть еще хуже. Даже в зарослях снежной лианы упало несколько осин, хотя сами заросли остались крепкими на зависть.

Река, протекавшая через дружественные заросли, разлилась. Озеро разлилось тоже: между линией деревьев и водой оставалась только узкая полоска песка. Волны с белыми барашками стали грязно-коричневыми из-за смытой в воду почвы. Дождь стучал по поверхности воды и делал ее тусклой, как тучи. Лодки мы вытащили за линию деревьев и крепко привязали.

Даниэль, вечно беспокойный, проверил лодки.

– Выглядят хорошо, – сказал он с облегчением.

Я проверила плетеные верши, сложенные под лодками. Они тоже выглядели нормально.

Я вышла на берег ради прутьев. Я была корзинщицей. После ураганов на берег выбрасывало свежий тростник и лианы, принесенные разлившимися реками. Как правило, попадались и мертвые озерные натаны – плавучие растения, которые при сушке давали шелковистые мягкие волокна. А еще я надеялась, что тут будет плавать хоть одно стропило от крыши – тогда можно было бы хоть спасти гвозди. Джулиан с Алешей нашли раненого фиппольва. Я отвернулась, когда они вытащили свои ножи и оборвали его плач. Мяса будет много – жесткого и совсем не такого вкусного, как у оленей и крабов, но еды будет в достатке.

Я заметила странные пятна красок в ковре веток, вынесенных на берег. Подойдя ближе, я увидела радужные кусочки стеблей и прутьев. Однако в этой циновке могла ехать голодная ящерица или что-то похуже, и потому я пошевелила куски палкой. Радуги в палец шириной на прутьях перемежались черными ободками, они были потерты и поцарапаны, но все еще оставались красивыми, и я могла бы сплести из них нечто необычное. Я собрала их как можно больше и запихнула в мешок. Хотелось надеяться, что дальше по берегу можно будет набрать еще таких же.

По пути я увидела на песке нечто розовое – возможно, обломок розового кварца, – так что я приостановилась проверить. Симпатичный камень – это тоже красиво. Присмотревшись, я увидела с ним и блестящий желтый металл. Может, мне попался обломок одного из посадочных модулей, разбившихся тридцать четыре года назад. Я выкопала его из влажного песка и позволила дождю отмыть находку. Это оказался стеклянный шар, сплошной и тяжелый, размером с кулак младенца и ограненный. Поверхность была стерта, но в местах сколов оказалась прозрачной. Шар был обернут спиральной золотой лентой.

Золото было побито, но я все равно разглядела гравированную надпись на алфавите, которого не было ни в одном учебнике истории: просто линии и треугольники. Я повертела его в руках, пытаясь понять, что это. Деталь механизма? Я знала, как выглядит большинство деталей, хоть и не была техником. Некоторые линзы немного были похожи на эту штуку – но линзы маленькие. Украшение? У нас украшений было мало, а таких не было вообще, потому что золото слишком полезно, чтобы вот так его тратить. Кусок руды? Вообще невозможно. Может, нечто природное? Еще более невероятно. Это было не похоже ни на что мне известное.

В конце концов я сообразила: все, что я знаю, это либо природное, либо сделанное людьми. Возможно, я не могу опознать этот шар потому, что он ни то, ни другое. Может, его сделало иное разумное существо. Тот, кто умеет писать, работать с металлом и стеклом – и создавать из них нечто прекрасное. Этот шар лежал на дне озера или был принесен рекой… или его оставил какой-то путешественник. Кто-то еще живет на Мире. Может, мы сможем их найти.

Джулиан с Алешей уже привязали убитого фиппольва к ветке и теперь поднимали его; это был крупный самец, способный разрывать снежные лианы передними когтями, похожими на мачете. Они шатались под его весом. Дождь усилился. Я подбежала к ним и протянула шар. Рука у меня дрожала.

– По-моему, он не наш, – сказала я. – Смотрите: по-моему, это инопланетное, то есть наоборот, мирное, это мы инопланетяне, тут надпись, я его нашла, совсем другое письмо, красивый, правда, он был вон там в песке, и это не люди.

Я поняла, что свалила все в кучу.

Джулиан уложил ветку себе на плечо и обхватил обеими ладонями мою руку, чтобы она не тряслась. Он смотрел на шар – как мне показалось, очень долго, – а потом улыбнулся еще шире, чем обычно. Даниэль подбежал посмотреть, что нас так заинтересовало, и мы все начали говорить одновременно.

– Это золото, смотрите. И стекло.

– Мы такого не делаем.

– Что это? Дай подержать.

– Какая красота!

Алеша взвыл по-львиному.

– Что-то… кто-то это сделал, – выпалила я. – Мы не одни. Ни здесь, на Мире, ни во Вселенной.

Мы несколько мгновений смотрели на шар.

– Тут есть разумная жизнь кроме нас, – сказала я. – Где-то поблизости.

– Поблизости, – повторил Алеша, щурясь.

Он не всегда быстро соображал.

– Насколько он старый? – спросил Джулиан.

– Износ должен что-то показать, – отозвался Даниэль. Он взял шар и медленно покрутил его в руках. – Не особо старый. То есть ему не тысячи лет.

– Значит, они еще живы, – сказала я.

Даниэль вернул его мне, и я на мгновение удивилась, почувствовав, что он мокрый: я совсем забыла, что мы стоим под дождем. Я вымокла, дождь лил на шар у меня в руке, и по нашим лицам стекала вода, но меня это не волновало. Мы на Мире не одни!

– Для чего он? – спросил Алеша.

– Может, это приглашение, – предположила я. – Нам надо их найти.

Джулиан улыбнулся:

– Скоро.

Когда мы вернулись в поселок, они с Алешей понесли льва на разделку, Даниэль отправился докладываться рыбакам, а я пошла прямо домой, где должна была находиться Вера. Как только я открыла дверь, меня окатила волна вони. Я понимала, что мне не следует спускаться в подвал и все заливать текущей с меня водой, так что надо попросить кого-то, чтобы ее позвали наверх.

Она поднялась по лестнице, тяжело дыша, обеспокоенная.

– Есть проблемы? Мы остались без лодок?

– Нет, они в порядке, но…

– Без полей?

– Ну, их затопило, и ущерб есть, и у зданий тоже, но…

Она тряхнула головой, закрыла глаза и вздохнула:

– Тяжело. Так тяжело!

– Я вот что нашла. – Я протянула ей шар. Может, это поднимет ей настроение. Она открыла глаза и недоуменно на него уставилась. – По-моему, его сделали какие-то другие разумные, – сказала я. – Он был у озера.

Сзади к ней подошел Террел. Он был родитель и металлург, так что я добавила:

– Вокруг него золото. Надо искать тех, кто его сделал.

Он был высокий и иссохший, словно осина с паразитом, так что, когда он потеснил Веру, ей пришлось задирать голову, чтобы обменяться с ним взглядом. Им было интересно, так что я вытащила несколько радужных прутьев.

– И вот это я тоже нашла.

Они замерли от удивления, но Вера сказала:

– Не до того сейчас. Дел слишком много. – Она взяла у меня шар. – Я внесу это в повестку дня следующего собрания.

Но следующее собрание Содружества будет только через четыре дня. Четыре!

Тем не менее люди узнали про шар и захотели на него посмотреть уже вечером, когда мы ужинали в темном погребе.

Рамона сказала:

– Похож на елочную игрушку.

Она запела какую-то рождественскую песню, но Брайен – еще один родитель – пожаловался, что Рождество – это кошмар.

– Спорят о прошлом, – фыркнула Розмари, ребенок чуть старше меня.

А Брайен это услышал и отругал ее за неуважение к родителям. Я читала про Рождество, и мне запомнилось слово «легкомыслие», и легкомыслие казалось интересным. И маловероятным на Мире.

Прежде всего – выживание. Требовалось многое отремонтировать и заново посадить, но это требовалось всегда.

– Неужели это действительно лучше, чем Земля? – как-то прошептала Николетта, когда мы были еще маленькими, а родителей рядом не было.

Сейчас она работала на месте моей матери, выбирая детали от отказавших радиоустановок для ремонта медицинского томографа, а если оставались лишние детали – то на обслуживание пропольщиков. Машины выполняли элементарные работы, чтобы у нас оставалось время ухаживать за больными родителями, или готовиться к очередному урагану, или заготавливать какие-то продукты на зиму.

Николетта родила уже троих детей, и двое выжили. В детстве мы закручивали ее вьющиеся волосы в локоны. Сейчас у нее не было времени на возню с волосами. И порой она плакала без всякой причины.

Даниэль рыбачил, но во время сильной засухи в озере не осталось кислорода, и вся рыба сдохла. Мой брат пытался обогатить почву на полях и жаловался, что снежные лианы забирают питательные вещества, едва он успевает их вносить, однако снежные лианы кормили всех при неурожае или когда посевы выбивало дождем.

Порой Октаво устремлял взгляд в никуда и ворчал:

– Параметры. Здесь фиппокоты. Ури, пошли на прополку.

Ури умер десять лет назад. Октаво был болен и должен был вскоре тоже умереть. Мне будет его не хватать: он всегда был со мной терпелив.

Я сидела на площади и плела основу под временную крышу, когда ко мне прихромал Октаво и попросил образец радужного бамбука – так он его назвал.

– Для собрания, – пояснил он и зашелся лающим кашлем. – Нечто требует объяснения.

Он знал растения лучше всех, и мне стало интересно, что именно требуется объяснить.

Вот только в день собрания к вечеру пришли грозы, и ни одно здание не могло вместить всех жителей сразу, хоть нас и было всего шестьдесят два человека. На моем доме крыша с черепицей из пластиковой коры держалась почти без протечек, так что кое-кто меня с этим поздравил – но не Вера. Она все еще доказывала, что она – модератор, и переназначала нам комнаты, потому что много помещений были повреждены во время сильного урагана, хоть мы уже и сами переселились без ее помощи, и никто не жаловался.

Я ушла в чулан – мою новую комнату, – где была только койка и коробка, вмещавшая все мое имущество. Я была так зла, что чуть не плакала. Мне уже тогда следовало знать то, что я поняла позже, – что мы все равно не проголосовали бы за поиски изготовителей того стекла. Родители проголосовали бы против, а дети – так, как проголосовали их родители, и даже внуки последовали бы за родителями своих родителей. Дети самостоятельно не мыслили. Мы делали то, что нам говорили, потому что нас убедили: на самом деле мы недостаточно хорошо понимаем, что к чему, и не можем сами принимать решения. Именно это нам постоянно повторяли – и разве мы могли с этим спорить? Нам полагалось радоваться тому, что мы точно такие же, как родители, а совместная гармоничная деятельность ставилась выше самостоятельного мышления. Мы все еще считались детьми, хотя большинству из нас было от двадцати до тридцати.

А что будет, когда все родители умрут?

Октаво подошел поговорить со мной на следующий день, когда я работала в углу площади рядом со Снеговиком – большой старой снежной лианой. Я плела корзину для сбора речных личинок: широкую открытую корзину с мягко закрепленными боковыми прутьями. Ей полагалось быть мягкой и гибкой, потому что личинки легко лопаются. Я думала про собрание, которое нам следовало бы созвать. Почему Веру не интересует нечто столь значимое, как соседство с другим разумным видом, и ей так важна такая мелочь, как кто будет спать на восходной стороне дома?

Работая, я слышала ее смех. Она сидела с еще несколькими родителями в дальней части площади, они чистили трилобитов, что было вонючим занятием, и потому они устроились как можно дальше от домов и обеденного места. Слов я не слышала, только смех. Она всегда усердно трудилась, и родителям и кое-кому из детей нравилось ее руководство, и мне по-прежнему хотелось хорошо к ней относиться, но мне не давали покоя сомнения.

Тяжело дыша, Октаво устроился на скамье. Я вытащила немного мотков кои и закрепила ребра сначала с одной стороны кольца, а потом с другой. У Октаво была непереносимость некоторых грибных спор, так что ему уже три раза выращивали новые легкие, но с каждым разом они работали все хуже. Та же проблема убивала и моего отца, Мерла, но стая наземных орлов добралась до него первой. Наши охотники потом выследили эту стаю – последнюю, которая нас донимала, – и мы украсили папину могилу букетом шипастых орлиных перьев.

– Сейчас хорошо бы пошла кола, – сказал наконец Октаво. Кола была каким-то земным напитком. – Знаешь, плоды снежной лианы очень похожи на тот стеклянный шар: когда они незрелые, то их поверхность такая же граненая.

Я оторвалась от работы.

– А это важно?

Он вытащил прут радужного бамбука, который я ему передала.

– Мир на миллиард лет старше Земли. У него было больше времени на эволюцию.

Я закончила переплетать ряд и хотела уже начать следующий, но передумала и взяла кои позеленее, чтобы корзинка получилась полосатой.

– Нам надо найти тот народ, который сделал такой шар.

– Это может быть непросто, девочка. Разумов два. Шар понятен, а вот бамбук… Он относится к семейству снежной лианы. Мы отправили фиппольвов пастись на западной лиане, и восточная ликовала. Наша надежная госпожа…

Он снова замолчал, чтобы отдышаться, и посмотрел вдаль. Я продолжала плетение, не понимая, с чего он снова начал сетовать на снежные лианы.

– Этот бамбук, – сказал он, – несет на себе изображение радуги, а не преломляет свет, как поверхность пузыря. Радугу создают хромопласты. Растения способны видеть. Они тянутся к свету и наблюдают за углом его падения, чтобы определять время года. Они распознают цвета. Это растение создало цвета на своей коре, чтобы что-то продемонстрировать. Это сигнал… что это растение разумно. Оно способно интерпретировать зрительный спектр и управлять своими реакциями.

– Так оно хочет нас привлечь? То есть – привлечь разумные существа?