Читать книгу: «Семиозис», страница 2

Зия вырезала мемориальные доски с именами и числом дней с момента высадки. На этот раз Мерл положил на могилы простые камни.

– Без имен и дат, – проговорил он, стряхивая с рук землю.

– Нам нужен Мирный календарь, – сказала Вера. – И Мирные часы. – Она указала на Свет в западной части небосвода. – Он садится за три часа до Солнца, а восходит на три часа раньше него. Так можно измерять время.

Она указала на еще одно похожее на звезду светило, спутник размером с астероид, который мы назвали Чандрой.

– Ее орбита почти такая же, как у оборота Мира. Для определения времени она не подходит, может, только для времен года. А вот Галилей, – тут она указала на светило на северо-востоке, – подходит идеально. Он движется в обратную сторону, с запада на восток, так что его легко заметить. Он обращается два с половиной раза за сутки.

Паула прищурилась, глядя на небо.

– Спасибо. Это…

– Теперь он у нас есть, – перебила ее Вера, – наш собственный мир. Наши собственные часы, наше собственное небо, наше собственное время. Ради этого мы сюда и летели.

С этим напоминанием о наших надеждах мы вернулись к своим повседневным обязанностям по выживанию. Мирные сутки длились примерно двадцать земных часов, а год на Мире составлял примерно 490 земных дней. Год казался огромным отрезком времени.

* * *

У нас с зоологами выдалась напряженная неделя. Появилась стайка ящерок с крыльями мотыльков, они летели красиво, словно косяк рыбешек, а мы пораженно наблюдали, пока они все вместе не спланировали к нам и не принялись кусаться. Зола с жиром снова оказалась полезной, а потом эти мотыльки внезапно исчезли.

Группы охотников находили полусъеденных птиц и фиппокотов – и, как им казалось, видели убегающих гигантских птиц, но больше их встревожили розовые слизни длиной двадцать сантиметров, подъедающие тушки. Слизни нападали на все подряд и при контакте растворяли живую плоть. Гран вскрыл одного.

– Одна только слизь. Никакой дифференциации тканей. Если разрезать на двадцать частей, получишь двадцать слизней.

Мерл обнаружил источник ревущего клича из трех нот.

– Похоже, я нашел нам большого кузена наших приятелей-фиппокотов.

Он вернулся перед самым ужином и сидел за столом, рассказывая довольно спокойно, но рубашка у него была пропитана потом. Он гладил устроившегося у него на коленях фиппокота, словно желая убедиться в его покорности. Все знали, что он не склонен к неуместной тревоге, и потому слушали внимательно.

– Если надо описать одним словом, то сказал бы «кенгуру», но это не совсем то. Гигантский кенгуру, если использовать два слова: намного выше меня, и, судя по их гнездам, они способны сшибать деревья. Кажется, они вегетарианцы, как этот наш добрый друг, – возможно, питаются корнями… и хотелось бы верить, что когти у них для рытья, но размером они с мачете. Я видел стаю примерно из десяти особей, но не стал приближаться. И никому не рекомендовал бы приближаться.

Большинство колонистов в основном интересовались животными. Мерла расспрашивали о его ежедневных находках гораздо больше, чем меня. Я старался не обращать на это внимания, хоть и понимал, что растения с их ядами и другими соединениями не менее опасны, чем животные, а раз растений намного больше, чем животных, то они важнее.

– Эти растения совершенно не похожи на земные, – попытался я объяснить как-то вечером. – У них какие-то непонятные клетки. На Земле у всех семян один или два зародышевых листка, а здесь их три, пять или восемь.

– И РНК, – добавил Гран, – а не ДНК. Здесь ДНК есть только у нас.

– Но выглядят-то они так же, – проговорила Вера.

– Нет, – возразила Венди Полстопы. – То есть – парящие кактусы? Синие? А вот шипы у них как на Земле.

– Да, – подхватил я, – шипы. Им надо защищаться, как кактусам на Земле, и они отращивают шипы. Растения, которым нужно извлекать воду из почвы, отращивают корни.

– Не как Земля, – сказал Ури. – Нет червей. Вместо них губки.

– Но делают они то же самое! – запротестовала Вера.

– На самом деле мы не знаем, что они делают, – сказал я.

– Но мы же знаем, что делают растения! – удивилась она. – Они растут. Они полезны – или нет. А большего нам знать и не надо.

Я понимал, что нам надо знать гораздо больше, и жалел, что Луиджи Дини не выжил и мне не с кем сотрудничать и все обсуждать.

* * *

Марсианская катастрофа уже показала, что переносить земную экологию на другую планету не получится. Зерновые не растут без особых симбионтов-грибков, которые помогают корням получать питательные вещества, а эти грибки не могут существовать без определенных бактерий-сапрофитов, которые переместить не получалось. Каждая жизненная форма требовала собственной ниши, создававшейся миллиарды лет. А вот марсианские окаменелости и органические вещества межзвездных комет показывали, что строительные материалы жизни не ограничиваются одной только Землей. Белки, аминокислоты и углеводы существовали повсюду. Теория панспермии была в какой-то степени верной.

Я в первый же наш день на Мире нашел траву, похожую на пшеницу, а имея немного растительной ткани, гормонов из бутонов и хитина, мы быстро получили искусственные зерна для посева. Но будут ли они расти? Теория – это одно, а сельское хозяйство – другое.

Однако за несколько дней до гибели женщин от ядовитых плодов Рамона и Кэрри увидели первые ростки и кричали и визжали так, что все вышли посмотреть. Они кружились по краю поля, и волосы и юбки у них развевались, и они хватали всех за руки, пока вся колония – все тридцать четыре человека – не присоединилась к их неспешному танцу, посвященному первому намеку на то, что мы сможем выжить.

* * *

Восточных плодов оставалось много – и, что тревожило, они стали питательнее: еще одна тайна, которую мне следовало бы раскрыть, но не получалось. Западные плоды гнили на лианах. Ури трудился на поле, словно пытаясь вывести горе через ладони, а слезы – через поливочную воду из ключа между нашими полями и западными лианами. Мы посадили вторую культуру, похожие на ямс клубни, – и я молился, чтобы они остались съедобными.

– В будущем нам придется вырубить западные заросли, чтобы расширить поля, – сказал Ури Пауле как-то утром после завтрака.

Мы оба услышали напряженность в его голосе.

– Не думаю, что это в ближайшее время понадобится, – отозвалась Паула преувеличенно равнодушно. Мы смотрели, как фиппокоты у себя в загоне играют в перетягивание куска коры. – Не стоит браться за необязательные дела, пока не станет понятно, что и как влияет на экологию. Мы здесь чужаки.

– Но это обязательно! Лиана нам опасна.

– Ты все еще не успокоился из-за смерти Нинии? – спросила она, подаваясь назад, чтобы посмотреть ему в лицо.

Ури отвел взгляд.

– Я хочу мира. Мы все хотим мира.

Я промолчал. Даже если он был прав (в чем я сомневался), нам вряд ли удалось бы уничтожить такие огромные заросли.

Паула наклонилась над загоном фиппокотов и свесила туда стебель местного латука. Латук был моей последней находкой. Помимо питательных веществ в листьях содержались фолиевая кислота и рибофлавин, но стебли оказались слишком жесткими. Наш скудный завтрак сегодня состоял из латука, орехов, плодов снежной лианы и кусочка жареного фиппокота.

Один из фиппокотов подскакал ближе, выпрашивая стебель. Паула потрясла им – и животное сделало сальто в воздухе. Мерл обнаружил, что они удивительно хорошо дрессируются. Она бросила стебель к его лапам.

– Октаво, – спросила она, – ты сможешь приготовить семена латука?

– Конечно.

– Ури, – продолжила она, – ты найдешь для него участок? У нас хватит воды?

– Я наполню твою тарелку мирным латуком, – пообещал он, скалясь в широкой улыбке.

Паула в ответ мило улыбнулась, но я знал, что порой его выходки ее бесят.

Ури повернулся ко мне:

– Сначала идем смотреть на сорняки в пшенице. У одного иголки, как у крапивы, так что, даже если он на что-то годится, не хочу об этом слышать. Колючки застревают в автопропольщиках, а потом застревают во мне, когда я их чищу, а у меня кожи на все это не хватит.

Ури показал мне крапиву, выросшую рядом. Я натянул перчатки, чтобы изучить это растение. Листья у него были покрыты иголочками, похожими на стеклянные трубочки.

– Ну, вообще-то такие иголки могут оказаться полезными, – сказал я.

Я поднял голову. Он меня не слушал.

– То поле! – воскликнул он, указывая на вершину холма. – Пшеница полегла.

Он побежал по тропе. Я бросился за ним. С одного края поля почти до другого пшеница полегла – все росточки, хотя накануне они доходили мне до середины икры. Моя пшеница. Лежит.

Ури добежал до поля раньше меня. Он встал на колени, присмотрелся, зарылся в землю.

– Корневая гниль!

Я побежал быстрее. Корневая гниль убивает. Упав на колени рядом с Ури, я раздвинул стебли. Темная гниль ползла вверх по стеблям. Я копнул влажную почву. Корни расползлись в коричневую слизь.

– Это же наш хлеб! – взвыл Ури. – Почему?

Я закрыл глаза и вспомнил ответ из учебника – чтобы не взвыть следом за ним.

– Заражение, слишком много влаги, нехватка питательных веществ. Может быть много причин. – Я выпрямился, пытаясь увидеть закономерность. От слишком быстрого движения у меня закружилась голова, но как только зрение пришло в норму, я увидел причину. – На первый взгляд, зараза пришла с водой. Видно, что гниль распространяется вниз по склону.

– Остановить можно? Если остановить воду?

Я мог только пожать плечами.

Он связался с Венди, дежурившей у насосов. Я руками выкопал несколько растений и побежал к лаборатории, вспоминая Зерновую войну, увядающие поля на нашей семейной ферме. Там был вирус. Здесь – корневая гниль. Вирус был искусственно создан. Здесь была естественная причина. Но оба заболевания были смертоносными.

К тому моменту, как я получил результаты, Ури с Венди Полстопы уже направили роботов копать канаву прямо через поле, чтобы поливочная вода не могла сочиться вниз по склону. Яд в почве убил растения. Он разъел клеточные мембраны, так что клетки лопались, словно мыльные пузыри. Мы с Рамоной пытались найти средство, которое нейтрализовало бы яд или не давало корешкам его поглощать.

Джилл вернулась с обхода полей. В ее темных глазах стыла тревога. Она брала с собой датчик с зондом, определяющим яд, чтобы проверить, распространяется ли он. Пока он был только на одном участке, но если мы начнем полив или пойдет дождь, то он точно распространится.

Мы не прекращали работу и после заката. Обсуждали, не могли ли обработка почвы или полив вызвать какой-то дисбаланс. Мы тревожились, что завезли болезнь с Земли, несмотря на все наши усилия по обеззараживанию.

На этот раз я лег в постель позже Паулы. Я лежал, не прикасаясь к ней, но так близко, что ощущал тепло ее тела. Она мерно дышала. Сладковато-горький аромат воздуха и уханье ящериц не давали ощущения дома, но и Земля уже давно перестала ощущаться домом.

* * *

Я познакомился с Паулой, когда пошел смотреть пьесу ее отца, доктора Грегори Шэнли, посвященную тому, как неправильные приоритеты вызвали в 2023 году катастрофическую астму, – многие называли пьесу изменнической из-за критики не только правительств, но и «зеленых». Я пошел на нее потому, что это был благотворительный сбор на «Новую Землю» (как тогда она называлась) – проект, финансировавшийся частными лицами и нацеленный на отправку колонистов на далекую планету. Она дежурила за одним из столов в театральном фойе – и, конечно же, я знал, кто эта миниатюрная молодая женщина. Ее отец с детства готовил ее к тому, чтобы возглавить эту колонию, что многие критиковали чуть ли не больше, чем сам проект.

На видео она всегда казалась серьезной, может, даже тихоней – но, когда я подошел к столу, она смеялась и разговаривала с окружающими, а увидев меня, протянула руку:

– Рада, что вы смогли сегодня прийти. Я Паула Шэнли.

– Октаво Пастор.

Она обвела рукой окружающих.

– Мы говорили… я говорила… что понимаю: мы можем потерпеть неудачу и можем погибнуть, но все равно это стоит сделать.

– Скажи это родным Гольца, – буркнул кто-то.

Эрно Гольц хотел стать добровольцем, но его семья добилась превентивного тюремного заключения, чтобы он не смог покинуть Землю.

На самом деле Грегори и Паула были персонами нон-грата уже в нескольких странах.

– Некоторым трудно понять, – сказала она. – Мы – будущее человечества, и у нас есть наш долг.

– А я могу стать добровольцем? – спросил я.

Она заглянула мне в глаза, проверяя, серьезно ли я говорю. А потом она кивнула и потянулась за какими-то бумажками. Я думал, что, возможно, смогу помогать в какой-нибудь научной комиссии, но чем больше я узнавал об этом проекте, тем больше мне хотелось отдать ему всего себя.

Поначалу меня привлекло то, как Паула внимательна к другим, потом – ее стальная решимость и ее жертвенность и борьба.

– Люди и другие разумные существа привносят во вселенную способность делать выбор, шагнуть за рамки борьбы за выживание и стать зрением, слухом, разумом и сердцем вселенной, – говорила она. – Выживание – всего лишь первый шаг.

Я любил ее, но не осмеливался выразить свои чувства. Она сама подошла ко мне. Не знаю, что она во мне нашла: я был совершенно не похож на нее и всегда благоговел перед ней – но я был невероятно счастлив. Я надеялся, что счастье станет нашим даром новому миру.

Наша новая цивилизация будет основана на лучшем, что было на Земле. Мы будем уважать любую жизнь, придерживаться справедливости, проявлять сострадание, стремиться к радости и красоте. Мы привезли компьютерные программы для наших детей, в которых не было места для таких земных абсурдов, как деньги, религия и война. Было мнение, что мы испортим экзоэкологию, но мы намеревались в нее встроиться, развить ее – и позаботиться о том, чтобы судьба человечества не зависела от единственной погибающей планеты.

Не все добровольцы смогли отправиться с нами. Надо было принять Мирную конституцию, которую мы составляли, обсуждали и исправляли перед отлетом. Надо было иметь хорошую наследственность, сильное тело без искусственных частей, здоровый разум и полезные умения, включая и изящные искусства, – поэтому к нам присоединились Хедике и Стивленд Барр, музыканты-вундеркинды. В итоге с Земли улетели пятьдесят добровольцев – кто-то со слезами, кто-то с улыбкой.

Мы высадились на берегу озера около реки, безумно радуясь тому, что видим деревья и слышим птичий щебет. Остальные пять посадочных модулей должны были прибыть – или попытаться это сделать – на следующий день. Как член первопроходческого отряда, я прошел по воде вверх по течению, мимо широкой странной полосы, которую нам предстояло назвать восточной снежной лианой, мимо того, что я сначала принял за медлительных зеленых рыб, маскирующихся под растения, но вскоре понял, что это свободно плавающие растения. Заросли на востоке и западе будут нас защищать. Леса на севере и юге предстояло разведать. Мы нашли себе дом.

* * *

Жаркая и сухая погода нас обокрала. Листья, по которым можно было бы обнаружить съедобные коренья, увяли и опали с уснувших растений. Семена диких злаковых осыпались и улетели на ветру. Лающие нелетучие птицы собрали орехи раньше, чем мы их успели обнаружить, а гигантские птицы стали представлять угрозу для охотников, но Ури их отпугнул, по крайней мере временно, выстрелами из винтовки. Красные семенные коробочки, наполненные водородом, плыли в воздухе, готовые воспламениться от малейшей искры, а сухая древесина стремительно сгорала. Я не смог предсказать проблему с плодами, мне не удалось спасти пшеницу, я не находил пищи – но никто меня не винил. Кроме меня самого. Мы все знали, что нас ждут неожиданные опасности и неудачи, но никто – даже Паула – не догадывался, как сильно мне хочется обеспечить нам выживание.

* * *

На рассвете я ушел из поселка на пустой желудок. Со мной был радиоопределитель координат, настроенный на спутник, – все, что осталось от корабля, который нас сюда доставил.

Я задержался у маленького кладбища, с удивлением заметив, что желтые цветы над могилами трех женщин превратились в шарики высохших лепестков – умерли, не дав семян. Я встал на колени, чтобы осмотреть растения, и зарылся пальцами в землю. Дерн у меня в руках рассыпался. Наверное, мы недостаточно аккуратно возвращали его на место.

Погрузившиеся в дерн пальцы наткнулись на нечто плотное, полное жизни. Белый росток, похожий на бамбук, толщиной с мой большой палец, поднимался из земли. Я нашел еще один, и еще – и еще несколько. Снежные лианы вырастали из могил трех женщин. Лианы выпустили корни, чтобы питаться мертвыми женщинами вместо осин, извлекать пищу из плоти, воду из крови. Одна лиана их убила, а вторая кормилась ими, словно это – земная война, где трупы оставляют воронам и диким псам. Я вытащил мачете и, не задумываясь, разрубил бесцветные побеги, взрыл землю ногами, чтобы найти все до одного, и рассек их на кусочки.

Закончив, запыхавшись в плотном воздухе, я посмотрел на невозмутимую стену восточных зарослей и почувствовал себя дураком. Это не земная война, а дарвиновское выживание. Жизненный цикл всегда утилизирует мертвых, а я просто осквернил могилы. Я смотрел на комья земли, мертвые цветы и белые лианы, истекающие соком. Я постарался как можно аккуратнее разровнять землю на могилах и ушел.

Солнце поднялось выше деревьев. Мы знали, что Мир на миллиард лет старше Земли. На Земле растения отделились от животных меньше миллиарда лет назад. Наверное, у Мира была более долгая эволюция.

Растения вокруг меня таили массу секретов, которых мне никогда не узнать.

В тот вечер мы съели наш скудный ужин почти молча. Ури сообщил, что часть ямса отравлена – видимо, водой с пшеничных полей, – несмотря на засуху.

Позже, в постели, Паула вдруг проснулась.

– Могут начаться дожди, – сказала она.

– Скоро?

– Обильные дожди. У этой планеты наблюдаются сезоны гроз. Возникают ураганы, но они крупные и низкие и движутся медленнее, чем на Земле.

– Что мы можем сделать, чтобы к ним подготовиться?

– Мало что, совсем мало что.

Спустя долгое время мы оба снова заснули. Мне снились детство и голод. Утром я проснулся в ожидании выстрелов – и вспомнил, что я далеко от войны и могу не бояться хотя бы солдат, если не голода.

* * *

Перед тем как идти на ежедневные поиски пищи, я вместе с Ури осмотрел поля. Раннее утреннее солнце отбрасывало длинные тени. Мы осмотрели канаву и пшеницу ниже ее. Спасти удалось меньше трети растений – и сейчас они увядали из-за нехватки воды. Мы не останавливались. Я смотрел на сыпучую отравленную почву у нас под ногами.

– Может, если поливать понемногу…

Ури схватил меня за руку настолько резко, что я споткнулся.

– Смотри.

На западном краю полей, на вершине склона, побеги снежной лианы, похожие на белые копья, поднялись уже сантиметров на десять. Песчаная почва все еще удерживалась на ростках. Накануне вечером поле было пустым, я сам это видел. Одного взгляда хватило, чтобы я понял природу яда.

– Это лианы, – сказал я. Ури уставился на ростки выпученными глазами. – Поле отравили снежные лианы. Это аллелопатия. Растение убивает конкурентов, чтобы расчистить себе место. Если мы исследуем их, то увидим, что они полны яда.

Так и оказалось. Снежная лиана выпустила корни на глубину больше метра, обнаружила наше орошаемое поле, выделила яд и захватила поле себе. На поле с ямсом тоже оказались ростки.

– Растения пытаются распространяться. Это естественно, – объяснил я в лаборатории Ури и Пауле.

Тем не менее мне было неспокойно. Снежные лианы отправили корни на расстоянии больше полукилометра, чтобы напасть на поле, игнорируя другие плодородные участки.

– Я говорю: уничтожить ее, – процедил Ури сквозь зубы. – Она убила Нинию. Она убьет все наши посадки.

Паула строго посмотрела на него. Я озвучил очевидное.

– Их трудно будет уничтожить. Заросли занимают несколько гектаров – и неизвестно, какая у них защита.

– Мы остановили Наполеона, мы остановили Гитлера, мы можем остановить растение-убийцу. Мы выдержим осаду.

Тут Ури поймал взгляд Паулы и улыбнулся, словно это была шутка.

– Мы не на войне, – медленно проговорила Паула с ответной улыбкой. – Это просто лианы и деревья.

Ури отдал честь:

– Я – солдат-дровосек.

Улыбка Паулы чуть поблекла.

Если мы намерены что-то выращивать, лианы необходимо остановить, но для этого нам требовалось нечто гармонирующее с окружающей средой.

– Природа уравновешивает, – сказал я. – Что-то должно служить природным ограничителем снежных лиан. Надо это выяснить – и позволить окружающей среде самой о себе позаботиться. Ури, пошли.

Паула посмотрела на меня с благодарностью.

* * *

Два участка зарослей, восточный и западный, разделял широкий луг, на котором мы поселились, и с обоих краев они ограничивались лесом. Руководствуясь системой геонавигации и вооружившись мачете, мы с Ури ломились через лес в северном направлении, потея в перчатках и толстых рубашках – защите от колючек, жукоящериц, шипастых нелетающих птиц и стрекал кораллов. Каждый удар мачете пускал сок со своим особым запахом.

Ури с силой ударил по ядовитому сумаховому папоротнику.

– Надо найти что-то вроде бомбы, – сказал он.

– Надо найти нечто еще более мощное, но не оружие. Нечто природное.

Он приостановился.

– Думаешь, найдем?

– Верь природе. То, что контролирует снежную лиану, должно быть как минимум не менее сильным, чем она.

Первый найденный нами участок снежной лианы стоял в лесу, словно остров диаметром два метра: облако белых плетей вокруг кроны осины. Они выгибались над нашими головами, словно тянущиеся в лес щупальца. Одно из них обернулось вокруг пальмы, заваливая ее, а второе стиснуло материнскую почку. Пальма умирала.

– Вот работа для солдата-дровосека, – сказал я.

Он картинно поприветствовал лиану:

– Встретимся в бою.

Спутниковая съемка показала еще одну заросль: большую и расщепленную по центру, словно глаз ящерицы. В миниатюре она походила на заросли вокруг нашего луга.

На одной стороне прореха в зарослях вела, словно дверь, на луг внутри них. Над входом лианы выгибались навстречу друг другу и сцеплялись. Шипы вонзались в другие лианы, сок капал на землю. Один из отростков зажимал излохмаченный кусок другой лианы в спиральной хватке.

Ури воззрился на него:

– Растение очень странное.

Я понял с первого взгляда:

– Два растения, восточное и западное.

– Два солдата, – поправил он меня и расхохотался, довольный своей шуткой.

Я засмеяться не смог.

Внутри обнаружились кустики травы, завалившиеся и подгнившие, как пшеница у нас на поле. Я ботинком отодвинул склизкие останки, открыв гниющий росток осины, принадлежавший какой-то из сторон.

– Возможно, это и есть главная мишень корневой гнили.

Он всмотрелся в росток, а потом обвел взглядом заросли по обе стороны от нас и медленно улыбнулся.

– Жизнь снова понятная. Мы на поле боя, сражение ведут два комнатных растения.

В какой-то мере он был прав. На Земле растения всегда борются друг с другом. Часто бой бывает смертным.

– Да, это битва, – сказал я, – но за выживание. Это не просто солдаты. И учти, насколько велик наш луг – какая идет борьба за выживание.

Я осматривался в поисках какого-то признака силы, противодействующей снежным лианам, но ничего не увидел.

Вонь привлекла наше внимание к комку зеленого дерна – на самом деле раздувшемуся трупику фиппокота. На лианах одной из сторон висели спелые плоды.

– Могу спорить, что они ядовитые, – сказал я.

– Зачем убивать котика? Ты сказал, они удобряют землю в зарослях.

– Трупы могут дать больше удобрения. Или можно прекратить поступление навоза противнику.

– Растения не настолько умные.

– Они приспосабливаются, – сказал я. – Эволюционируют.

В университете мы шутили, что растения проявляют жестокость в отношении насекомых, заставляя переносить пыльцу или семена, но насекомые мелкие. На Мире снежные лианы были громадными. Рядом с ними люди и фиппокоты оказались насекомыми, объектами жестокого обращения. Я толкнул мертвого фиппокота носком ботинка. Он был чем-то закреплен на почве. Я ткнул в трупик острием мачете, задержав дыхание от вони. Толстый корень высунулся из его живота и зарылся в землю. Что-то приподнимало кусок меха.

Я вскрыл беднягу. Внутри проросло семя снежной лианы. Мне вспомнились могилы тех трех женщин. Западная лиана использовала их, как фиппокотов, чтобы перенести свои семена, а трупы послужили удобрением. Я срубил росток, поднимающийся из фиппокота. Я узнал все, что требовалось. Понял, что мы такое.

Я огляделся, ища Ури. Держа мачете, как саблю, он подошел к одной из стен зарослей и медленно двигался вдоль нее. Он подбрасывал ногами опавшие листья и гниющую траву. Разлетались листья и прутья… и, возможно, кости. Под подстилкой корни снежной лианы лежали, словно ползущие змеи, вытягиваясь и обвиваясь друг вокруг друга.

– Бред! – крикнул он. – Бред! Нас убивают воюющие комнатные растения.

В разлетающихся листьях я увидел, как взрывается наш дом в Веракрусе во время Зерновой войны, как разлетается кровельный материал. Моя семья бежала через поля в заболоченный лес, а вокруг жужжали дроны-разведчики. Мать попыталась прикрыть мне глаза и велела быть храбрым, но я увидел в лесу человеческие кости с отваливающимся зловонным мясом – и заорал. И тут моя мать упала, и пузырящаяся кровь потекла у нее из груди и изо рта. Нам пришлось бросить ее с другими мертвецами, а мне пришлось быть храбрым.

Ури служил в армии, но я побывал на войне. Солдаты одерживают победы, а мирное население просто выживает, если хватает удачи и хитрости. Этого может оказаться достаточно, но мирные жители могут возненавидеть обе стороны – как это сделал я. Я улетел с Земли, чтобы сбежать от них всех, от всех сторон всех войн.

– Можно уходить, – сказал я. – Нам можно уходить.

Люди, начавшие Зерновую войну – обе стороны в той войне, – были жадными и жестокими. А лианы были просто лианами.

Он указал на меня концом своего мачете.

– Восточная лиана уже наш союзник, так? Она будет нам служить.

– Только если мы станем хорошими большими фиппокотами и будем делать то, что ей надо.

Ури запрыгал, как кот.

– Значит, фиппокоты победят.

– Только если победит наша лиана.

* * *

Я настоял на том, чтобы раскопать могилы Кэрри, Нинии и Зии. Там обнаружилась масса воюющих корней, переплетающихся внутри тел. Семена западной лианы проросли, стебли и корни вырывались из их животов. Однако корни восточных зарослей приняли ответные меры, удушая ростки. Восточная лиана победила. Я признался, что атаковал ростки западной лианы.

Ури обнял меня за плечи:

– Ты помог убить убийцу Нинии… и Кэрри с Зией. Ты сделал хорошее дело.

Больше того: я принял решение относительно неприкосновенности могилы – нечто за рамками борьбы за выживание. Я принес на Мир разум и сердце.

* * *

После скудного ужина на деревенской площади – из плодов снежной лианы, но без ямса, без хлеба и с минимальной порцией сублимированного микопротеина, привезенного с Земли, – мы созвали совет Содружества по вопросу снежных лиан. Я рассказал, как лианы сражаются друг с другом, отравляя другие растения и используя животных для удобрения, распространения семян – и, возможно, еще для чего-то.

– Возможно, мы могли бы пересадить восточную лиану для охраны наших полей, но…

Меня перебила Венди Полстопы:

– Идеально.

Другие дружно кивнули.

– Но нам надо стать ее фиппокотами, – сказал я. – Это мы будем работать на нее, а не наоборот. Она поможет нам только потому, что это будет на пользу ей самой. Мы дадим ей пищу и воду – наши сортиры, орошение и кладбище – и поможем продвигаться, как будто мы колония фиппокотов.

– Ну и отлично, – широко улыбнулась Венди. – Мы ведь хотели встроиться в экосистему. Мы перестанем быть чужаками – и всего через два месяца! Это даже лучше, чем я думала.

Однако быстрый успех вряд ли достижим. Мы наверняка чего-то не учитываем.

– Мерл, – попросила Паула, – расскажи нам про фиппокотов. Какие они, что нам надо делать?

Он встал и разгладил бороду.

– Начнем с того, что они – травоядные. Мимикрируют и стоят не на вершине пищевой цепи. И недавно я обнаружил, что они не только прыгают, но и скользят.

Он продолжил рассказ. Я пытался понять, чего мы не заметили. Экология подстраивается, но два месяца – это очень быстро, особенно для растений. Разум сделал человека как вид чрезвычайно хорошо адаптирующимся. Наверное, мы в считаные дни смогли бы научиться полностью имитировать фиппокотов, пусть и придется внести много изменений. Мы уже выполняли многие их функции – с точки зрения снежных лиан.

Мерл тем временем говорил:

– Кажется, я видел, как они друг друга обучают. Они очень быстро учатся.

Снежные лианы тоже быстро обучились. Они поняли, что мы похожи на фиппокотов, и использовали нас так же, как их, давая нам полезные или ядовитые плоды. Но западная лиана атаковала наши поля. Она заметила, чем мы отличаемся от фиппокотов, что мы – фермеры, и разработала план, потребовавший от нее заметных усилий. Оригинальные, творческие идеи и упорство – это признаки разумности, подлинной разумности, проницательности. Она взвесила возможные способы действий, а потом выбрала один из них.

Снежные лианы способны мыслить и планировать, и западная лиана приняла очень агрессивное решение. Она решила убивать нас всеми доступными ей способами и разработала тактику действий. Мы – мирное население на территории военного диктатора. Мы действительно на поле боя.

И мы в страшной опасности.

Я прервал Мерла:

– Фиппокоты занимаются растениеводством?

Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, а потом пожал плечами:

– Ну нет. Я такого не видел. Даже не закапывают семена, как белки. Хотя, может, и будут – осенью.

– Снежная лиана напала на наши посадки. Она знает, что мы – не фиппокоты. Это как Зерновая война на Земле. Контроль над источником пищи – это один из способов победить.

– Ну, знаешь! – возмутился Брайен. – Она напала на наше поле, потому что ей там хорошо было бы расти.

– Ей пришлось преодолеть слишком большое расстояние, больше половины километра, и при этом она прошла мимо более удобных мест – например, мимо родника. Она проанализировала нас – и приняла решение. Тогда другая снежная лиана решила стать нашим союзником. Они для этого достаточно сообразительны. Они способны думать.

– Раньше ты такого не говорил, – заметила Вера.

– Я только сейчас это понял.

– Растения не могут думать!

Паула постучала по столу:

– Вспомним правило: мы оказываем поддержку и слушаем, а не устраиваем дебаты. Мы здесь, чтобы решить проблему, а не чтобы победить.

Я бросил на нее благодарный взгляд, но она в этот момент предупреждающе смотрела на кого-то другого. Я набрал побольше воздуха.

– У них есть клетки, которые я не могу идентифицировать. На Земле растения могут считать. Они могут видеть, могут двигаться, могут выделять инсектициды при контакте с нежелательным насекомым.