Читать книгу: «Сады Луны», страница 11

Союз между морантами и Малазанской империей полностью перестроил имперскую военную машину. Здесь, в Генабакисе, тактика изменилась – и теперь все больше зависела от транспортировки по воздуху солдат и припасов. Такая зависимость казалась Скворцу опасной.

«Мы слишком мало знаем об этих морантах: никто никогда не видел их лесных городов. Я, например, даже не могу различить, кто из них мужчина, а кто женщина».

Большинство малазанских ученых полагали, что их новые союзники принадлежали к человеческой расе, однако проверить это было невозможно – моранты забирали своих павших с поля боя. Скворец боялся даже представить себе, что ждет империю, если моранты когда-нибудь захотят власти. Впрочем, насколько ему было известно, их кланы, названные по цветам (черные, зеленые, золотые и прочие), и так вели непримиримую борьбу, постоянно соперничая между собой, причем соотношение сил то и дело менялось: попробуй-ка разберись в их причудливой иерархии.

Верховный кулак Дуджек вернулся к Скворцу, и суровое выражение его лица слегка смягчилось. Из люка послышались спорящие голоса.

– Твои бойцы пришли, – сказал Дуджек. – Орут за что-то на ту девчонку-новобранку – и даже не говори мне, в чем там дело, я этого знать не хочу.

Скворец тяжело вздохнул. В глубине души он надеялся, что Жаль дезертирует.

«Ага, как бы не так. Значит, его ребята все-таки нашли девушку, или она сама нашла их».

Как бы там ни было, судя по всему, сжигатели мостов были совсем не рады ее видеть. И Скворец не винил их. Неужто она и впрямь попыталась убить Парана? Кажется, именно это и подозревали Быстрый Бен и Калам.

Громче всех рычал Калам, который, видимо, вспомнил о том, что носил звание капрала. Заметив вопросительный взгляд Дуджека, Скворец быстро подошел к люку, встал у края и посмотрел вниз. Все были там, выстроились угрожающим полукругом вокруг Жали, которая прислонилась к лестнице с таким видом, словно бы все эти разборки ей смертельно наскучили.

– Тихо! – рявкнул Скворец. – Проверьте припасы и живо все сюда, наверх!

Увидев, как его подчиненные забегали, сержант удовлетворенно кивнул и вернулся к верховному кулаку. Дуджек потирал культю левой руки и рассеянно хмурился.

– Проклятая погода, – пробормотал он.

– Молоток может снять боль, – предложил Скворец.

– Да не нужно, – отмахнулся Дуджек. – Просто я старею. – Он поскреб подбородок. – Все ваши тяжелые припасы уже доставили на место высадки. Ну что, сержант, готовы к полету?

Скворец оглядел рифленые двойные седла, которые дыбились на спинах кворлов, словно горбы, а потом решительно кивнул.

Они смотрели, как из люка появились один за другим все бойцы взвода, закутанные в дождевые плащи и с тяжелыми тюками за спиной. Скрипач и Колотун шепотом переругивались, и последний бросил гневный взгляд на Ходока, который наступал ему на пятки. Баргаст, сверху донизу обвесивший свое мускулистое тело многочисленными талисманами, амулетами и трофеями, смахивал на свинцовое дерево, которое канцы наряжают на День Скорпионов. Ну до чего же все-таки странные эти баргасты. Быстрый Бен и Калам шли по обе стороны от девушки, оба злые и явно на взводе. Сама Жаль держалась абсолютно невозмутимо: не обращая ни на кого внимания, она медленно направилась к кворлам. Ее ранец был не больше свернутого одеяла, а дождевик, доходящий ей до щиколоток, был не армейского образца и походил на обычный плащ. Жаль опустила капюшон. Несмотря на усиливающийся утренний свет, ее лицо скрывала тень.

«Это все, что осталось от моего взвода». Скворец вздохнул.

Дуджек тихо спросил:

– Ну как там девчонка, сержант?

– Пока еще дышит, – холодно ответил Скворец.

Верховный кулак медленно покачал головой:

– Ох, до чего же она все-таки молодая…

Скворец призадумался, поскольку слова Дуджека пробудили в нем воспоминания. Дело было еще до осады Крепи, во время Моттской кампании, когда их ненадолго приписали к Пятой армии. Жаль тогда только-только поступила к ним новобранцем. Он видел, как девчонка хладнокровно поставила на нож трех местных наемников, которых взяли в плен в Сером Псе, – якобы затем, чтобы развязать им языки на допросе, но, как с содроганием понял сержант, истинная причина заключалась совсем не в этом. Потрясенный, он в ужасе смотрел, как Жаль взялась резать им пах, одному за другим. Он помнил, как поймал взгляд Калама и сделал отчаянный жест, который заставил чернокожего убийцу рвануться вперед, обнажив свой меч. Калам пролетел мимо Жали и тремя быстрыми движениями перерезал пленникам глотки. И была одна ужасная деталь, которая до сих пор разрывала Скворцу сердце: истекавшие кровью наемники, умирая, благодарили Калама.

А Жаль просто вложила свой клинок в ножны и спокойно пошла прочь.

Хотя она пробыла во взводе уже два года, его люди по-прежнему именовали ее новобранцем и, наверное, так и будут звать вплоть до смертного часа. В этом заключался особый смысл, и Скворец прекрасно все понимал: звание сжигателя мостов еще требовалось заслужить. Жаль оставалась новенькой, поскольку одна мысль о том, что она войдет в их ряды на равных, была ненавистна всем бойцам его взвода. Да и сам сержант поневоле разделял их чувства.

Сохраняя обычное невозмутимое выражение лица, Скворец мысленно ответил Дуджеку: «Совсем еще молодая, говоришь? Согласен, молодым можно многое простить в силу их неопытности. Но ты видел, какие у нее глаза? Ох, лучше в них вообще не смотреть. В этих страшных глазах нет ничего, присущего юности, совсем ничего».

– Ну, вам пора выступать, – проворчал Дуджек. – Садитесь в седла!

Верховный кулак обернулся, чтобы сказать что-нибудь на прощание Скворцу, но, когда увидел выражение лица сержанта, слова буквально застряли у него в горле.

* * *

Когда восток начал затягивать небо алым плащом, в городе прозвучали два приглушенных раската грома – первый через несколько минут после второго. Последние слезы этой ненастной ночи скатились по водостокам и зажурчали в уличных канавах. Рытвины заполнились грязноватыми лужами, в которых отражались редеющие тяжелые тучи. В узких переулках Краэльского квартала Крепи холодная и сырая ночь упорно цеплялась за темные ниши. Здесь покрытые плесенью кирпичи и истертые булыжники мостовой поглотили второй раскат грома, так что эхо не смогло заглушить перестук водяных капель.

По проулку, идущему вдоль внешней стены, мчался пес размером с мула. Его массивная голова была опущена вниз. Достаточно было взглянуть на его серо-черную шерсть, сухую и пыльную, чтобы понять: этот зверь не попал под ночной дождь. Морду собаки покрывали серые подпалины, а глаза светились янтарным блеском.

Пес этот, седьмой среди Гончих Тени, носил имя Зубец и сейчас шел по следу. Его добыча была хитрой и ловко ускользала. Но Зубец чувствовал, что она уже близко. Он знал, что охотится не на обычного человека, – ни один смертный не смог бы так долго избегать его клыков. Еще больше Зубца поражало то, что он до сих пор еще даже не видел свою добычу. Но она нарушила границы, бесстыдно вошла во Владения Тени по следу самого Престола Тени и задела все нити паутины, которую сплел господин Зубца. Единственным ответом на такое оскорбление была смерть.

Пес понимал, что скоро на него самого начнется охота и, если загонщиков окажется много, если они будут сильны, Зубцу придется хорошенько потрудиться, чтобы продолжить поиски. Были в городе те, кто заметил грубый разрыв ткани. И меньше чем через минуту после того, как Зубец сошел с магического Пути через врата, шерсть на загривке зверя поднялась дыбом: он почуял, что где-то неподалеку поднимается волна магии. До сих пор гончей удавалось скрываться от ищущего взгляда, но долго это не продлится.

Бесшумно и осторожно Пес Тени двигался через лабиринт лачуг и времянок, лепившихся к стене Крепи, не обращая внимания на редких горожан, которые вышли подышать свежим после дождя воздухом. Он переступал через бездомных, растянувшихся на его пути. Местные собаки бросали на гигантскую гончую один лишь взгляд и тут же испуганно пятились, прижимая уши и подметая хвостами грязную землю.

Когда Зубец завернул за угол осевшего каменного дома, утренний ветерок заставил его повернуть голову. Он замер, осматривая противоположную сторону улицы. Тут и там еще висели клочья тумана, и сквозь них были видны человеческие фигуры: это мелкие торговцы, одевшись потеплее, уже выкатывали на мостовую свои тележки. У Пса Тени оставалось все меньше времени.

Взгляд Зубца пробежал по улице и уперся в большую, окруженную стеной усадьбу. Четверо солдат торчали у ворот, без интереса поглядывая на прохожих и переговариваясь между собой. Зубец поднял голову, когда обнаружил закрытое ставнями окно на третьем этаже.

Предвкушение и радость охватили Пса Тени. Он нашел конец тропы. Опустив голову, Зубец двинулся вперед, не сводя глаз с четырех стражников.

* * *

Ночное дежурство закончилось. Напарники, которые пришли заступить на вахту, сразу заметили, что ворота открыты нараспашку.

– Это как же понимать? – спросил один из них, глядя на мрачные лица солдат, которые стояли у стены.

– Ночка такая нынче выдалась… – неопределенно ответил тот, что был постарше. – В общем, лучше лишних вопросов не задавать.

Двое сменщиков обменялись взглядами, а потом первый кивнул и ухмыльнулся:

– Знаю я такие ночи. Ладно, идите спать. Койки вас уже заждались.

Немолодой солдат взялся за пику и, казалось, успокоился. Он взглянул на своего товарища, который упорно смотрел в дальний конец улицы, словно бы увидел там нечто интересное.

– Думаю, теперь это уже вряд ли случится, – сказал новоприбывшим первый солдат, – но, если вдруг появится молодая женщина из взвода сжигателей мостов, спокойно пропустите ее и лучше отвернитесь, сделайте вид, что ничего не заметили.

– Смотрите, какая собака, – проговорил его товарищ.

– Понятно, – кивнул сменщик. – Жизнь во Второй армии…

– Вы только гляньте на пса, – не успокаивался парнишка.

Остальные обернулись и посмотрели на улицу. Немолодой солдат изумленно распахнул глаза и выронил пику, прошипев проклятие. Остальные не успели сделать и этого – страшный зверь был уже совсем рядом.

* * *

Рваная Снасть лежала на кровати в первой комнате своего временного жилища. Она так устала, что никак не могла уснуть и смотрела в потолок, прокручивая в голове события последней недели. Хотя сперва чародейка и разозлилась, что сжигатели мостов втянули ее в свои планы, однако теперь на смену этому чувству пришло приятное возбуждение.

А ведь еще совсем недавно она хотела собрать вещи и уйти по своему магическому Пути прочь от Малазанской империи, подальше от безумия и жадности Локона, от всех этих бесконечных сражений. Но то был всего лишь порыв отчаяния, который уже прошел.

Однако, что уж греха таить, Рваная Снасть осталась не только из человеколюбия, желая помочь сжигателям мостов, которые снова и снова доказывали, что они ребята толковые и знают, что делают. Нет, она хотела увидеть падение Тайскренна. Эта истина пугала ее. Жажда мести отравляет душу. И похоже, чародейке довольно долго придется ждать, когда ее враг наконец-то окажется повержен. Она боялась, что если так долго будет пить этот яд, то начнет смотреть на мир блестящими от безумия глазами Локона.

– Слишком много, – пробормотала она, – слишком много всего и сразу.

Шум у двери напугал ее. Рваная Снасть села.

– А-а, – протянула чародейка, – ты вернулся.

– Живой и здоровый, – сказал Локон. – Уж прости, что обманул твои надежды, Рваная Снасть! – Марионетка взмахнула маленькой ручкой в перчатке, и дверь за ней сама собой захлопнулась, а щеколда скользнула на место. – Не пойму, и чего все так их боятся, этих прославленных Гончих Тени, – проговорил Локон, выходя на середину комнаты, и сделал пируэт, прежде чем сесть на пол, расставив ноги и раскинув руки. Он хихикнул. – А на деле всего лишь обычные шавки, тупые и медлительные, долго обнюхивают каждое дерево. И никак не могут найти хитроумного Локона.

Рваная Снасть снова легла и закрыла глаза:

– Быстрый Бен недоволен тем, что ты ведешь себя столь неосторожно.

– Глупец! – Локон сплюнул. – Пусть смотрит! Пусть верит, что магические знания дают ему надо мной власть, а я тем временем хожу, куда сам пожелаю. О, как он упивается сознанием того, что якобы может командовать мною, – я пока что позволю ему пребывать в заблуждении, отчего моя месть будет только слаще!

Подобные речи чародейка уже слышала раньше и понимала, что все это говорится ради нее, таким образом Локон пытается ослабить ее решимость. К несчастью, этот пройдоха частично преуспел: Рваная Снасть и впрямь начала сомневаться. Может, он говорит правду: а вдруг? Не исключено, что Быстрый Бен действительно потерял контроль над куклой, но только сам этого еще не знает.

– Прибереги свою месть для человека, который отобрал у тебя ноги, а потом и все тело, – сухо сказала Рваная Снасть. – Тайскренн по-прежнему глумится над тобой.

– Он заплатит первым! – завизжал Локон. Потом сгорбился, обхватил себя руками и прошептал: – Всему свой черед.

За окном раздались первые крики.

Рваная Снасть вскочила, а Локон завопил:

– Гончая Тени меня нашла! Не дай ей меня увидеть, женщина!

Марионетка поднялась на ноги и поспешно заковыляла к своей коробке у дальней стены.

– Убей Пса Тени – у тебя нет другого выхода!

Локон рывком открыл коробку и залез внутрь. Крышка со стуком опустилась на место, и коробку окутала аура защитного заклятия.

Рваная Снасть в нерешительности стояла возле кровати. Снизу затрещало дерево, и весь дом задрожал. Кричали люди, звенело оружие. Чародейка вытянулась, ужас наполнял ее руки и ноги расплавленным свинцом.

«Разве можно убить Пса Тени?»

Ставни задребезжали в такт разлетающимся в разные стороны телам этажом ниже, а потом тяжелые шаги добрались до лестницы, и вопли стихли. Он слышала, как солдаты продолжают кричать где-то на территории усадьбы.

Рваная Снасть потянулась к своему магическому Пути Тира. Сила хлынула в нее и смела парализующий страх. Вся усталость мигом улетучилась. Чародейка выпрямилась и посмотрела на дверь. Дерево затрещало, а потом доски вдруг полетели внутрь, словно их запустили из катапульты, но отскочили от магического щита Рваной Снасти. Двойной удар разломал их, во все стороны посыпались обломки и щепки. У нее за спиной разбилось стекло, ставни распахнулись. В комнату хлынул ледяной ветер.

Появился Пес Тени, его глаза пылали желтым пламенем, а мускулы на высоких плечах мягко перекатывались под кожей. Сила этого создания накатила на Рваную Снасть, как волна, и чародейка ахнула. Пес Тени был очень стар, старше любого существа, которое она когда-либо видела за всю свою жизнь. Монстр задержался в дверях, нюхая воздух. С его черных губ на пол капала кровь. Наконец зверь уставился на окованную коробку у стены слева от хозяйки дома. И шагнул вперед.

– Нет, – сказала Рваная Снасть.

Пес Тени замер. Его массивная голова медленно и размеренно повернулась к чародейке, словно он только что заметил ее. Он ощерился, открывая поблескивающие клыки величиной с человеческий палец.

«Будь ты проклят, Локон! Мне нужна твоя помощь! Ну пожалуйста, хватит уже прятаться!»

Белые полоски сверкнули под приподнявшимися веками пса. Зверь прыгнул.

Он летел так быстро, что Рваная Снасть даже не успела поднять руки, а монстр уже оказался рядом и пробился через ее внешние чары так легко, словно они были сделаны из воздуха. Ее последняя защита, несколько слоев высших щитов, встретила удар пса, будто каменная стена. Чародейка почувствовала, как во все стороны расходятся трещины, глубокие разломы пробегают по ее рукам и груди, а потом раздался треск, и хлынула кровь. Сила Гончей Тени подбросила ее в воздух. Магические щиты на спине смягчили удар, когда колдунья врезалась в стену у окна. Дождем посыпалась штукатурка, повсюду разлетелись обломки разбитого кирпича. Пес припал к земле, вернее, к полу, потряс головой, поднялся на лапы, громко фыркнул, а потом снова прыгнул.

Рваная Снасть еще не пришла в себя после первого удара и только слабо выставила перед лицом окровавленную руку, больше ни на что не хватило сил.

Когда Пес Тени взлетел в воздух, раскрыв пасть, волна серого света ударила зверя в бок и отбросила на кровать справа от Рваной Снасти. Дерево хрустнуло. С возмущенным рычанием зверь снова поднялся и теперь уже обернулся к Локону, который стоял на своей коробке, подняв руки. Лицо его блестело от пота.

– Привет, Зубец! – пронзительно завопил он. – Ты нашел меня? Это я – твоя добыча!

Рваная Снасть обмякла, а потом склонилась набок, и ее стошнило прямо на пол. В комнате клубился магический Путь Хаоса, его миазмы вгрызались в нее, как жестокая чума. Они расходились от Локона четко видимыми вспышками серого, пронизанными черными прожилками света.

Пес Тени тяжело дышал, разглядывая куклу. Он словно бы пытался рассеять эти волны силы в своей голове. А потом гончая издала глухое рычание. Массивная голова зверя опустилась.

Рваная Снасть испуганно смотрела на Зубца, а затем внезапное понимание обрушилось на нее, словно молот.

– Эй, пес! – закричала она. – Он тянется к твоей душе! Спасайся! Беги отсюда!

Рычание монстра стало глубже, но он не шелохнулся.

Никто из них не заметил, как дверь в спальню открылась и на пороге, пошатываясь, появился капитан Паран. Он был закутан в вылинявшее шерстяное одеяло, которое прикрывало его до щиколоток. Бледный и мрачный, он шагнул вперед, его пустые глаза были устремлены на Пса Тени. Пока продолжалась невидимая битва между Зубцом и Локоном, Паран подошел ближе.

Рваная Снасть краем глаза заметила движение. Она уже открыла было рот, чтобы выкрикнуть слова предостережения, но Паран успел опередить ее. Одеяло распахнулось, и сверкнул длинный меч, который уже в следующее мгновение вошел в грудь Зубца. Капитан отскочил, проворачивая клинок. Из горла гончей вырвался оглушительный рев. Шатаясь, Пес Тени отступил к обломкам кровати; из раны его вовсю хлестала кровь.

Локон яростно заорал и прыгнул вперед, к Зубцу.

Рваная Снасть быстро поставила ему подножку, так что кукла отлетела к дальней стене.

Пес страшно завыл. Со звуком рвущейся мешковины вокруг него распахнулась темная трещина. Он развернулся и прыгнул в глубокую тень. Трещина закрылась, оставив после себя только поток холодного воздуха.

Несмотря на боль, Рваная Снасть была потрясена. Она воззрилась на капитана Парана, державшего в руках окровавленный меч.

– Но как? – ахнула она. – Как ты смог пробить магические чары? Да еще ударить Гончую Тени мечом?..

Капитан посмотрел на клинок:

– Просто повезло, наверное.

– Опонны! – зашипел Локон. Он вскочил и злобно уставился на Рваную Снасть. – Худ побери этих Шутов! А тебе, женщина, я этого не забуду! Ты еще поплатишься – клянусь!

Рваная Снасть отвела взгляд и вздохнула. Ее губ коснулась улыбка, когда она сообразила, что дело приняло новый, мрачный оборот.

– Ты будешь слишком занят, Локон, чтобы возиться со мной. Ты дал Престолу Тени пищу для размышлений. И еще горько пожалеешь, что привлек его внимание. Что, нечем крыть?

– Я ухожу обратно в коробку, – проворчал Локон. – Тайскренн будет здесь через минуту. Ты ему ничего не скажешь, чародейка. – Он забрался внутрь. – Ничего! – Крышка с треском захлопнулась.

Рваная Снасть улыбнулась еще шире. Вкус крови во рту стал предвестником, безмолвным предзнаменованием будущего, которое, как она знала, Локон не способен увидеть. От этого вкус показался чародейке почти приятным. Она попыталась пошевелиться, но холод сковал конечности. Перед ее внутренним взором проплывали видения, однако стены тьмы сомкнулись вокруг них, прежде чем она что-то разглядела. Рваная Снасть почувствовала, что слабеет.

– Что ты слышишь? – прозвучал рядом требовательный мужской голос.

Она нахмурилась и попыталась сосредоточиться. А потом улыбнулась:

– Я слышу, как вертится монета.

Книга вторая
Даруджистан

 
Что за ветроворот коснулся наших чувств?
То грохочет гроза, оцарапав
безмятежные озера воды
и закружив тени дня одного —
как колесо, что несло нас
от рассвета к закату, пока мы
ковыляли своею дорогой…
 
 
Что за ворот скрипит, предвещает беду?
Это мягкая зыбь – лишь колеблет
пред нами пробковый поплавок
с пурпурным его ароматом
манящим, – будто в доспех
он облачен лепестковый.
Но лепестки те – не пепел ли
в сумерек мареве алом?..
 

Рыбак (годы жизни неизвестны). Рождение слуха

Глава пятая

 
И если тебя он узрит в своих снах:
как в умиротворении ночи
под крепкою веткой
качаешься ты,
и тени твоей худоба,
укрытая под капюшоном,
узлом перехвачена, что на веревке, —
когда человек тот пройдет
на ветерке от движенья его
твои окоченевшие ноги
взметнутся
в попытке пустой убежать…
 

Рыбак (годы жизни неизвестны). Рождение слуха

907 год Третьего тысячелетия

Пора Фандереи, год Пяти Клыков

Две тысячи лет с рождения града Даруджистана

Во сне маленький толстый человечек видел, как выходит из Даруджистана через Двуволовые ворота и направляется в сторону заходящего солнца. Он так спешил, что потертые полы его выцветшего красного сюртука хлопали на ветру. Он не имел ни малейшего представления о том, как далеко предстоит идти, однако ноги уже болели. Много горестей в мире, но вот это – всем мукам мука. В минуты пробуждения совести он ставил беды мира превыше собственных.

«К счастью, – подумал коротышка, – подобное случается нечасто, и уж абсолютно точно, – не в этот раз».

– Увы, все тот же сон приводит в движенье оснащенные пальцами приспособления под сими слабыми коленями. – Он вздохнул. – Всегда один и тот же сон.

Это было правдой. Он видел впереди солнце, оседлавшее дальние холмы, – медный диск в дымном мареве. Ноги несли человечка по извилистой грязной улочке квартала Трущоб, где справа и слева прятались в наступающей мгле лачуги и хибарки. У соседнего костра старики, закутанные в потрепанные желтые балахоны прокаженных, замолкли при его приближении. Женщины в таких же одеяниях стояли у чумазого колодца и даже на миг отвлеклись от своего занятия – купания кошек. Не в силах постичь глубокий символизм этого увеселения, толстяк поспешил дальше.

Он пересек мост через реку Майтен, миновал бивуаки пастухов на Гадробийских холмах и вышел на открытую дорогу, проложенную между обширными виноградниками. Там он задержался, размышляя о вине, которое родится из этих сочных гроздьев. Но сны обладали собственной силой и несли его вперед, так что эта мысль оказалась мимолетной.

Он понимал, что его сознание обратилось в бегство: бежало от обреченного города, что лежал за спиной, от темного, мрачного пятна в небе над Даруджистаном, но в первую очередь – от всего, что знал сновидец, и всего, чем был он сам.

Дар бывает разным: кому-то он позволяет читать рисунки трещин на брошенной в огонь лопатке или гадать на Колоде Драконов. В случае Круппа – так звали этого низенького толстяка, который почему-то любил говорить о себе в третьем лице, – все было гораздо проще. Сила предвидения просто жила в его голове, этого он не мог отрицать, как бы ни старался. Пророческая песнь звенела в стенах его черепа и эхом отдавалась в костях.

Он пробормотал себе под нос:

– Разумеется, это греза, побег во сне. Быть может, думает Крупп, на этот раз он и вправду сбежит. Дураком ведь Круппа не назовешь, как ни крути. Толстым, ленивым, неопрятным – да; склонным к излишествам – пожалуй; несколько неуклюжим и способным разлить тарелку супа – бесспорно. Но только не дураком. Настали такие времена, когда умному человеку пора сделать выбор. Ведь мудро же полагать чужие жизни менее важными, чем свою собственную? О да, весьма мудро. Безусловно, Крупп отличается мудростью.

Толстяк остановился, чтобы перевести дыхание. Холмы и солнце над ними, казалось, ничуть не приблизились. Таковы уж эти сны: спешат, словно юнец, который изо всех сил старается побыстрее стать взрослым, этакая опрометчивая цель, не оставляющая дороги назад. Но при чем тут юнец? Может, он вспомнил какого-то конкретного человека?

– О нет, безусловно, мудрый Крупп ничего подобного не имел в виду! Просто мысль его блуждает – тут Крупп великодушно прощает себе каламбур, – измученная болью в ступнях, утомленных, о нет, уже наполовину стертых от столь безрассудного странствия. Наверняка уже появились волдыри. Правая нога сетует на страдания и умоляет умастить ее теплым живительным бальзамом. И подруга также присоединяется к ее просьбе, и голоса обеих сливаются в литании. Ах! Какой вопль отчаяния! Но оставьте жалобы, милые мои крылья бегства! Разве далеко нам осталось до солнца? Вот ведь оно – прямо за холмами, в этом Крупп уверен. Несомненно, никак не дальше. О да, сие несомненно, как вечное вращенье монеты, – но кто тут говорил о монетах? Крупп решительно заявляет о своей непричастности!

В его сон ворвался ветер с севера и принес с собой запах дождя. Крупп начал застегивать свой поношенный сюртук. Он втянул живот, пытаясь справиться с последними двумя пуговицами, но преуспел лишь с одной.

– Даже во сне, – проворчал Крупп, – чувство вины не умолкает.

Он прищурился от ветра.

– Дождь? Но ведь год только лишь начался! Или уже наступила весна? Никогда прежде Крупп не задумывался над такими приземленными материями. Быть может, сей запах – всего лишь дыхание озера. Да, воистину. Этот вопрос решен. – Он покосился в сторону темной гряды облаков над озером Азур. – Должен ли Крупп бежать? О нет! Где же тогда его гордость? Его достоинство? Не единожды являли они свой лик во снах Круппа. Неужто на дороге не найдется какого-нибудь укрытия? Ах, ступни Круппа иссечены, они превратились в окровавленные лохмотья дрожащей плоти! А это что такое?

Впереди возник перекресток. На пологом склоне рядом пристроилось здание. Из-под ставней сочился свет свечей. Крупп улыбнулся.

– Ну конечно, трактир! Далеким был путь, и велика нужда утомленного странника в отдыхе и подкреплении сил. Ибо таков Крупп – умудренный путешественник, который заткнул за пояс множество лиг, не говоря уже о том, что прошел их. – Он заторопился вперед.

У перекрестка высилось толстое дерево без единого листочка. На одной из веток висело и скрипело, покачиваясь на ветру, что-то вытянутое, завернутое в мешок. Крупп лишь бросил в ту сторону мимолетный взгляд и начал подниматься по тропинке к дому.

– Неразумный выбор, провозглашает Крупп. Трактиры для покрытых пылью странников не должны стоять на холмах. Проклятие подъема заключается в том, что видишь, сколь много еще осталось. Следует уведомить об этом владельца. Но не сразу, а лишь когда сладкий эль утешит горло, куски сочного красного мяса и жареного ямса успокоят желудок, а чистые, умащенные бальзамом повязки коснутся ступней. Таким образом мудрый Крупп отблагодарит трактирщика, сообщив ему свое драгоценное мнение.

Тут толстяка одолела одышка: не так-то просто произносить монолог, когда карабкаешься по тропинке. Оказавшись у дверей, он был уже настолько вымотан, что даже не огляделся, а просто толкнул потертую створку, и она отворилась под скрип ржавых петель.

– Эй! – воскликнул Крупп, отряхивая пыль с рукавов сюртука. – Прошу подать кружку пенистого эля гостю, каковой… – Голос маленького человечка стих, когда тот разглядел обращенные к нему чумазые лица. – Сдается мне, дела здесь идут не слишком хорошо, – пробормотал он. Похоже, лет сто назад тут и впрямь был трактир. – В воздухе ночи пахнет дождем, – объявил Крупп полудюжине нищих, которые сидели на корточках вокруг толстой сальной свечи на земляном полу.

Один из бродяг кивнул.

– Мы примем тебя в свою компанию, бедолага. – Он указал рукой на соломенный матрас. – Садись и развлеки нас разговором.

Крупп приподнял бровь:

– Крупп немало польщен вашим приглашением, сударь. – Он опустил голову и шагнул вперед. – Но, пожалуйста, не думайте, что ему нечем почтить это достойное собрание. – Человечек закряхтел и уселся, скрестив ноги, а потом обратился к тому бродяге, который заговорил с ним: – Крупп преломит хлеб со всеми вами. – Он извлек из рукава небольшой ржаной каравай, а в другой руке его появился кухонный нож. – Друзьям и незнакомцам равно известен Крупп, что сидит ныне пред вами. Житель сверкающего Даруджистана, волшебного самоцвета в венце Генабакиса, сочного, зрелого плода, готового к жатве. – Толстяк вытащил головку сыра и широко улыбнулся обращенным к нему лицам. – И это все – его сон.

– Истинно так, – ответил бродяга, и его морщинистое лицо прорезала улыбка. – Нам всегда нравился твой особенный вкус, Крупп из Даруджистана. Равно как и твой аппетит путешественника.

Коротышка положил на землю буханку и стал отрезать от нее по кусочку.

– Крупп всегда полагал вас лишь аспектами самого себя, полудюжиной лиц голода среди многих других. Но, при всех ваших нуждах, к чему вы подтолкнете своего господина? К тому, чтобы он отвратился от побега, разумеется. Сей череп – вместилище и чертог всяческих обманов и хитростей. И Крупп уверяет вас, исходя из длительного опыта, что любой обман рождается в мыслях и вовсю там кормится, покуда добродетели голодают.

Бродяга принял кусок хлеба и улыбнулся:

– Тогда, быть может, мы – твои добродетели.

Крупп помолчал, разглядывая головку сыра.

– Сия мысль ранее не посещала Круппа, который был занят, безмолвно разглядывая плесень на этом сыре. Но, увы, предмет разговора может потонуть в лабиринте красноречия. Да и бродягам не стоит воротить нос, особенно от сыра. Вы снова вернулись, и Крупп знает – зачем, как он уже объяснил с достойным восхищения самообладанием.

– Монета вертится, Крупп, по-прежнему вертится. – Веселье разом сошло с лица бродяги.

Толстяк вздохнул и протянул кусочек сыра нищему справа от себя.

– Крупп ее слышит, – устало согласился он. – Просто не может не слышать. Вечный звон поет в его голове. Однако, что бы Крупп ни видел, что бы он ни подозревал, он – всего лишь только Крупп, человек, который осмелился состязаться с богами в их собственной игре.

– Быть может, мы – твои сомнения, которых ты никогда не страшился прежде и не боишься теперь. Но даже мы просим тебя остаться, даже мы требуем, чтобы ты боролся за существование Даруджистана, за жизни своих многочисленных друзей и за жизнь того юноши, к ногам которого упадет монета.

– Она упадет уже сегодня ночью, – сказал Крупп. Шестеро бродяг одновременно кивнули, хотя их внимание по большей части занимали хлеб и сыр. – Так что же, Крупп примет этот вызов? В конце концов, разве боги не идеальные жертвы? – Он улыбнулся, поднял руки и пошевелил пальцами. – Для Круппа, чья ловкость рук может сравниться только с ловкостью его ума? О, они идеальные жертвы самоуверенности, утверждает Крупп, неизменно ослепленные гордыней, вечно убежденные в своей непогрешимости. Разве не удивительно, что они вообще продержались так долго?