Читать книгу: «Вода, в которой мы рыбы», страница 2

Мальцев был удивлён словами Лёни, но сделал вид, что они его не заинтересовали. И, возвращаясь к собственной теме, спросил:

– Скажи, коли такой умный: отчего у меня чувство дискомфорта в последнее время?

Бакланов задумчиво пожал плечами.

– Если в двух словах? Себя потерял. Ищешь, да никак найти не можешь.

Мальцев хлопнул себя ладонью по коленке.

– Так-то я и сам сказать могу! Ты по делу разъясни! Вот никогда я не жаловался на жизнь, на работу ходил, рассказики пописывал, жену любил… Надя на меня снизу вверх смотрела: всё-таки я на десять лет старше, опытнее… Верила в мой успех, послушно таскала вирши мои в редакцию… А тут я взял да исписался!

И думаю. В природе всё ненужное отмирает. Выполнил функцию – уходи! Комар вот комариху оплодотворил – и сдох. Богомолу самка и вовсе голову откусывает. Так, может, и мне дано было написать свой маленький шедевр – и на покой? А теперь, сколько ни бейся, ничего стоящего создать всё равно не дано?..

Бакланов внезапно захохотал:

– Только что в грудь кулаком бился за атеизм и материализм, а теперь говоришь «не дано»! Кем не дано? Уж не Богом ли?

– При чём здесь Бог? Ну вот кому-то не дано великим танцором стать! – вспыхнул Мальцев, но тут же виновато осёкся: – Извини, я без намёков…

– Да ничего, – отмахнулся Бакланов. – Я над этими вопросами всю жизнь голову ломаю. Человек ведь – узник тела. Но разум может быть свободным, потому что вхож в мир абстракций, которые никто не может ему запретить.

– От чего же тогда творческое бесплодие? От того, что живу в Кудойске, на задворках мира?..

– Я тоже живу в Кудойске…

– Знаю! Живу и не жалуюсь! Сам прежде Наде говорил: человек – не тот, кто место под солнцем умеет найти, а тот, кто зажигает его там, где живёт. Она меня слушала, уши развесив. А теперь чувствую: не зажигается у меня больше солнце-то!..

– Может, спички отсырели?

– Что? – Мальцев встрепенулся. – Это ты в каком смысле?

– Да всё в том же – в религиозном. Раньше ты верил в смысл, а теперь не веришь. Может, тебе влюбиться пора? – Бакланов сказал эти слова равнодушно, но Мальцеву послышалась провокация, и он дёрнулся, словно от удара током.

– Мы с Надей расстались, как раз когда я этот кризис почувствовал! – сказал с чувством. – Тут ещё Матеус, как на грех, в отставку вышел. И загуляли мы с ним так, что не всех дам теперь, простите, по имени вспомнить могу!.. Только не любви я от них ищу; любви-то после Нади как раз хватит с меня! Секрет в этой штуке таится какой-то, заложенный природой. Будоражит! Зато внутри будто окаменел я; пропало во мне что-то живое. И оттого хочу теперь этот камень растрясти, разбить вдребезги! Чую: серьёзный стресс нужен! Правда, не знаю, какой… Может, отколотят меня так, что едва не сдохну, учиться ходить и говорить заново буду! Или погибнет у меня на глазах кто-то! Не знаю… Но что-то нужно! А то хирею…

– Говоришь ты и сейчас живописно. Я б так не смог! – восхитился Бакланов.

– Что касается Нади… – Мальцев словно не услышал последнюю реплику. – Она по-своему интересная… Любознательная. Хочет понять устройство мира! Только ей надо, чтоб этот мир был как дом с садиком вокруг, по которому она бы ходила, лейкой, что нужно, поливала, а ненужное выпалывала. Гектар, от забора до забора. Остальное – где-то далеко и неважно… И мужчина ей нужен не физик, а мистик.

Бакланов вытаращил глаза:

– Мне бы твои проблемы! Тебе ж все мужики завидовали! Таких красавиц на руках надо носить, а не о мироздании с ними спорить…

– Какое-то время я тоже так считал. Она бесподобна – и как жена, и как любовница! И даже домохозяйка неплохая!.. Да и как мать ребёнка… Но эта разница… Ты даже не представляешь, насколько союз с ней был изначально безнадёжен!

– Тем не менее ты её всё время вспоминаешь!

– Так встретил сейчас, когда к тебе шёл! Вместе с дочкой. Вот благодаря дочке и поддерживаем дипломатические отношения. Да ещё библиотеку при разводе почти всю ей отдал, она попросила – не смог отказать.

– Книги читать любит?

– По-моему, больше любуется, как они на полке стоят. А вот я иногда прошу что-нибудь почитать.

Он несколько секунд помолчал. Затем произнёс:

– Вообще, она в мою жизнь будто ледокол вошла! Никогда подробностей никому не рассказывал: интимно это… Но тебе сейчас коротко скажу. Потому что не могу пережить до сих пор… Переварить, осмыслить и отпустить…

– Думаешь, стоит? – усомнился Бакланов.

– Не знаю… Не Матеусу ж такое рассказывать? Да и давно это было… Можно, наверно, уже?..

И он заговорил медленно, стараясь подбирать слова, которых явно стеснялся. Леонид слушал не перебивая.

– В тот день, когда она пришла… Я думал: попьём чаю с пирожными, потом немножко погуляем, и я скажу, что не надо этих встреч больше… У каждого свой путь, и всё такое… Вошла она в комнату… Взяла меня за руку… И вдруг – как-то резко – оказалось, что мы уже стоим возле стола и целуемся. Даже не понял, как… Недолго, секунд пятнадцать, наверно, всего. И вдруг она меня отталкивает; «Подожди!» – говорит. Я отступил, стою… А она несколькими движениями сбрасывает с себя абсолютно всю одежду, идёт к дивану, ложится и зовёт: «Теперь иди ко мне!» И у меня всего пара секунд на раздумье, и я понимаю, что надо бы сказать: «Девушка, встаньте, оденьтесь, уходите и больше так не делайте!» Но сказать так выше моих сил. И я послушно исполняю всё, что требуется… И это при том, что у неё ничего прежде с мужчинами не было! Она даже ни разу не целовалась! Зато теперь – я её пленник! Надя прекрасна! Она не просто женщина, она рождена для любви, никакой игры, ни капли искусственности. Чиста, как солнечный свет! Вот Ларина у Пушкина отдалась душой в письме, а эта – сразу всем телом… И это такой подвиг был с её стороны, такой красивый вызов всем вековым устоям, что я влюбился весь и сразу. Забыл всё, о чём думал. Как проводить и проститься хотел… А ведь я ж за другой в это время ухаживал! С которой познакомился месяцем раньше и плавно круги сужал: цветы подарить успел, в кафе посидели… И с которой, кабы не Надя, через неделю-две ждал близости! А вместо этого пришлось неделю прятаться, трубку не брать! Потому что сам себе ещё не верил, думал: вдруг Надя опомнится да не придёт больше?.. И уже только потом, после второго раза, позвонил этой даме и во всём признался. Прощения попросил и трубку положил.

Мальцев выдержал паузу.

– Зато, когда пожил с Надей вместе, понял, что никакого подвига не было, и не бросала Надя никаких вызовов обществу, не ломала барьеров… Как-то собрался с духом и спросил её, уже с год спустя: «Скажи, как ты решилась вдруг полностью раздеться?» Она посмотрела на меня и говорит: «А я не знала, как надо». Вот и весь подвиг…

Мальцев снова немного помолчал.

– А ещё она единственная в моей жизни женщина, ради близости с которой я не сделал ни одного шага! Даже шоколадкой не угостил! Всё она сама!

– Ну… Это тебе так с твоей колокольни видится, что не сделал! У самой Нади наверняка другое мнение!

– Возможно, – кивнул Мальцев.

– А про ту, другую, не пробовал узнать, где она теперь?

– Уехала. Замуж вышла да вместе с мужем и уехала куда-то. В сетях позже искал – не нашёл. Да я и не старался особо… Смысла не вижу.

1.4. Матеус

Следующим вечером, едва Мальцев успел перекусить после работы, позвонил Зайкин.

– Тебе взять?

– Не надо.

– Понятно!

Вообще Зайкин заходил часто. Иногда, как в прошлый раз, прихватывал жену и Юрку, но обычно один. Сидел минут двадцать, выпивал купленный по дороге стограммовый стаканчик водки и бежал дальше.

– Удачно ты живёшь, Семёныч! – говорил он всякий раз, снимая ботинки и аккуратно ставя их возле порога. – Будто сам Бог маяк на моём пути установил!

Ребята учились в одном классе всего два года, но этого хватило, чтобы успеть побыть непримиримыми врагами и стать затем закадычными друзьями.

После школы Мальцев ушёл в армию. А позже, окончив техникум, и Зайкин отправился служить, успев, впрочем, к тому времени жениться и стать отцом. Позже он рассказывал другу об этом событии так: «Не успело на лестнице стихнуть эхо моих удаляющихся шагов, как навстречу им громко простучали другие». Именно изменой жены объяснял он возникшее желание остаться на сверхсрочную службу, благо диплом техникума давал право на звание прапорщика.

* * *

– Имею ангажемент на посещение завтра вечером сауны. Не желаешь, Семёныч, составить компанию? – спросил Зайкин после того, как, усевшись в одно из кресел, поставил на стол стаканчик и положил рядом с ним краюху чёрного хлеба.

– Сауна – это где мыло, горячая вода и девочки? – поднял бровь Мальцев.

– Первые два пункта я специально для тебя уточню! – кивнул гость, срывая со стаканчика пластиковую крышку.

– Боюсь, не получится… – подумав, покачал отрицательно головой хозяин.

Зайкин отхлебнул до середины и зажевал кусочком краюхи, раздумчиво жестикулируя. Мальцев улыбнулся в предвкушении сальности.

– Значит, так и запишем: клиент от девочек отказался. Имеется подозрение на гомосексуальную ориентацию! – не заставил себя ждать старый солдат.

– Всё проще гораздо, товарищ прапорщик: я в субботу к матери рано утром собираюсь съездить. Автобус с автовокзала в шесть двадцать, и после сауны я на него вряд ли успею.

– Матушка в деревне? – шевельнул бровью гость.

Хозяин кивнул.

– Пребывает в добром здравии?

– Осмотрюсь, вернусь и доложу по полной форме!

– Можно и в письменной, и по телефону!

Засим Зайкин допил остаток водки, зажевал второй половиной краюхи и резким движением поднялся из кресла.

– Спасибо этому дому! Не смею боле беспокоить! – приложил руку к голове, словно отдавая честь, и направился походным шагом в прихожую.

Мальцев вышел проводить гостя до двери.

Обувшись, тот протянул для прощания руку.

– Намного пашалили ви на днях у Палаковника, – произнёс, имитируя манеру Сталина.

– Сильно?

– Нэ асобо. Харашо сдэлали, что бистро ушли! Нэ всегда следует умнажать сущность без ниабхадымости.

И, сверкнув чёрными очами, отставной прапорщик шагнул за порог.

* * *

Прощальные слова Матеуса задели в Мальцеве и без того звенящую струну. Уже двое суток мысли его, бегая по кругу, неизменно возвращались к разговору на полковничьем балконе.

– Вот за этим домом, слева, отсюда не видно, будет детский садик, – говорила темноволосая женщина рядом. – Вообще-то их там два: четвёртый и сорок второй. В сорок втором я и работаю. Да не тянись жирафом, навернёшься, копыта отлетят!

Потом он быстро её поцеловал. Но женщина его оттолкнула: «Хватит! Мужики проснулись. Забудь всё, что я сказала! Да ладно… Завтра ты всё равно ничего не вспомнишь».

– А ты кто? – спросил он в сотый, наверно, раз за вечер.

– Я – Женя.

– И ты работаешь в сорок втором детском садике? Что, так и спросить: где здесь Женя?

– Нет, конечно! Жени, Сани, Мани – это дети! Спроси Евгению Александровну! Или поднимись сразу на второй этаж, и дверь налево. Там моя группа… Всё, идём в комнату, а то окочуримся!

* * *

Следовало забыть. Ещё в детстве выросший без отца и лишних карманных денег Мальцев придумал для себя правило, которому старался следовать и теперь: если в магазине ему попадалась вещь, которую хотелось купить, он уходил и старался забыть о ней. И возвращался только в том случае, если через несколько дней всё ещё помнил и хотел вернуться.

Так в квартире появились несколько книг, ситечко для чая, кружка из нержавеющей стали, набор прозрачных фиолетовых игральных костей в виде платоновых тел с цифрами на гранях и ещё пара безделушек.

А вот теперь мысли то и дело возвращались к женщине на балконе. Что было в ней притягивающего, он не понимал, но что-то тянуло. Глаза, что ли, эти с постоянной лёгкой смешинкой?.. Или лёгкая хрипотца в голосе, словно от долгого курения? Копна тёмных вьющихся волос?.. Совершенно, казалось бы, не в его вкусе. К тому же замужняя!

И он не знал, хорошо или плохо то, о чём сказал Зайкин. Наверно, плохо… Всё наверняка было не так, как запомнилось ему с пьяных глаз, и лучше было действительно об этом забыть. Но – не забывалось!

* * *

От размышлений отвлёк телефонный звонок. На связи был Игорь Васютин.

– Завтра «Тритон» собирается, ты не забыл? Придёшь?

Мальцев схватился за голову. Этого ещё не хватало! Лит-студия собиралась не часто, раз в два месяца, и он старался без причины эти встречи не пропускать. Ребята читали что-то новое, обсуждали прочитанное и обычно под конец выпивали. То есть выпивали не все: дамы в основном расходились по домам; оставались те, кто хотел выпить. Среди них руководитель студии Иван Лукич Борисов, сам Васютин и ещё пара ребят, среди которых не последним числился Мальцев.

– Не получится, извини… – почти через не могу ответил он Игорю теперь. – Ничего не написал такого, чтоб прочитать было не стыдно.

– Tán посидишь!

Мальцев почувствовал, что наступает на горло искушению.

– Нет времени, извини… Дело у меня завтра одно. Очень важное…

Положил трубку и подумал: «Так сидеть – это, значит, точно выпивать! А я и так пью в последнее время слишком много, хоть один вечер трезвый побуду. Для разнообразия. А там – как получится!» – возразил он сам себе, вспомнив причину, по которой только что отказал Матеусу.

* * *

«Завтра после работы. Не заходя домой. Сяду на зареченский автобус…»

1.5. Женя

Конечная остановка автобусов была рядом с заводской проходной, и обычно Мальцев запрыгивал в тот, что стоял у крайней правой платформы. Сегодня же пошёл на левую, от которой отходил служебный в сторону Заречного.

Волнение, похожее на страх, тихо шептало на ухо: «Не езди никуда. Иди домой! Или позвони Матеусу: авось не опоздал ещё в баню?.. А ещё лучше – поезжай во Дворец культуры на заседание «Тритона». И там, и здесь тебя встретят с радостью». Но, приняв решение съездить в Заречный, Мальцев знал: вопрос этот надо закрыть. «Если не поеду сейчас, позже решиться будет ещё труднее».

В последнее время Мальцев работал слесарем-ремонтником: занимался починкой неисправного оборудования и прочей черновой работой, которой нагружал его механик. Прежде, около десяти лет, трудился автослесарем, сначала на автобазе, затем в частном сервисе. У хозяина было выгоднее, однако слишком часто требовалось жертвовать личным временем: могли вызвать и в выходной, и даже разбудить ночью. Желание клиента ставилось на первое место, и многими планами приходилось жертвовать. Пока жил один, тем не менее время находилось на всё: и для творчества, и для досуга; но когда женился, пришлось сильно перекроить график.

И тогда он оставил прибыльную работу, сменив её на более скромную, зато с постоянным графиком. И со временем настолько привык, что теперь уже и сам бы не захотел вернуться на «рыбное место».

Уже работая здесь, он написал сказку, принёсшую ему успех, и это был не последний аргумент в пользу завода: спокойный график больше способствовал концентрации на творчестве. Часто, разбирая и собирая станки, он параллельно обдумывал текущий замысел, запоминая главное, чтобы затем дома перенести всё в компьютер. Автосервис в этом плане был значительно хуже: там всё время следовало оглядываться то на хозяина, то на клиента, каждого со своими прихотями. Это давало много материала для наблюдения, но очень мешало уходить в себя.

За окном автобуса проносились заснеженные заборы и дымящие заводские трубы, затем мост через глубокий овраг с замёрзшим внизу прудом, а вдалеке за ним – краны грузовой железнодорожной станции и вагоноремонтного завода. Потом начались старые городские кварталы, увязшие в чёрных от грязи сугробах. Ещё один мост, теперь через речку, серую подо льдом, а за мостом – новостройки на месте снесённых пару лет назад деревянных кварталов. И, наконец, въезд в район, в детстве бывший сравнительно новым, а теперь ставший давно привычным, весь застроенный панельными пятиэтажками.

Где-то здесь, в глубине квартала, была квартира Полковника, из которой он недавно возвращался… И снова пришло в голову, что неподалёку живёт Надя, после развода вернувшаяся в дом отца. «Тесен мир, однако…» – подумал он, прыгая со ступеньки через оттепельную жижу, скопившуюся вдоль бордюра. «Зайти пора, вернуть «Тошноту» Сартра и взять что-нибудь ещё почитать». Мальцев бросил беглый взгляд в сторону её дома, который, впрочем, с остановки был не виден.

Двухэтажный детский сад открылся за домами, а за ним виднелся ещё один. «Четвёртый и сорок второй», – припомнил он. На всякий случай свернул в калитку ближнего. Табличка гласила, что этот – четвёртый. «Всё верно; помню даже больше, чем предполагал», – похвалил он себя…

Поднялся на крыльцо следующего. Дверь оказалась заперта. Осмотрелся. Дальше было ещё одно крыльцо, из которого вышла и удалялась женщина с ребёнком. Улыбнувшись мыслям о неизбежном, Мальцев обошёл сугроб, поднялся на ступеньки и открыл дверь.

Слева от двери за столом сидела немолодая женщина, уже одетая для выхода. Вопросительно на него посмотрела.

– Добрый вечер, я могу видеть Евгению Александровну? – спросил он, поймав себя на том, что, если услышит «здесь таких нет», с облегчением пойдёт обратно.

– Поднимитесь наверх, левая дверь… – равнодушно ответила женщина.

«Точно. Левая!» – подумал он.

– Спасибо…

И понял, что, ещё ничего не совершив, уже оставил ненужные следы. Вспомнились вчерашние слова Матеуса про «нашалили»… «Идиот!» – сказал сам себе.

Левая дверь была открыта. За ней его взору предстала большая комната с маленькими столами и стульчиками, между которыми неспешно передвигалась, собирая с пола забытые детьми игрушки, сама Евгения Александровна.

– Здрасте… – крякнул он, словно кашлянул.

Женя распрямила спину и посмотрела на него. В глазах отразилось недоумение, а в уголках рта появились ямочки.

– Вот те раз!.. Я-то думала, что дяденька после столько выпитого ничего не вспомнит…

Она бросила зайца и собаку в большой ящик возле подоконника, поправила скатерть на одном из столиков и шагнула навстречу Мальцеву.

– Не поубился, видать, дяденька, домой-то пока шёл! Ток чёй-то молчит, не говорит совсем!

– Имею предложение, но не осмелюсь сказать, какое, – ответил он первой вспомнившейся фразой из арсенала отставного прапорщика.

– Шёл на подвиг, да под конец и оробел? – глаза женщины улыбались, но улыбка могла равно оказаться как доброй, так и злой.

– Думаю: не выпить ли нам по чуть-чуть в честь моего прибытия?

– Имеется при себе?

– Пока нет, но если надо – будет. Я ж не знаю расклад…

– Расклад простой: рабочий день ещё не кончился, но детей уже разобрали, и я могу идти домой… Внизу есть кто-нибудь?

– Дама. Не очень молодая, но в жёны ещё пригодная.

– Тогда тебе придётся уйти. Пусть пригодная увидит, что ты вышел. Я ей скажу, что ты из родительского комитета… Они тут часто снуют… – Женя взяла со столика какой-то детский рисунок и протянула Мальцеву: – На вот: пойдёшь мимо, демонстративно сверни и в карман засунь, вроде ценное что-то… Вернёшься минут через двадцать… Зайдёшь, когда в окнах свет погаснет. Это значит, я осталась одна.

– Понял. Что взять? Вино красное подойдёт?

– Возьми лучше джин-тоник какой. По баночке. Можно сидру. Газировки, короч. Пообщаемся чуток, коль уж ты дорогу нашёл. Не потеряешься чай?..

– Постараюсь…

И он мячиком скатился на первый этаж.

– До свидания! – сказал даме, которая стояла уже в шапочке и рылась в сумочке.

– Уже уходите? – осведомилась она.

Он приветливо кивнул и вышел на крыльцо.

* * *

Гастроном находился возле остановки, от которой только что пришёл Мальцев. В советское время он назывался «Чайка», позже название убрали, сделав магазин обычным, безымянным. Сейчас, открывая дверь, Мальцев заметил на ближайшем окне нарисованную летящую белую птицу, хотя вывески с названием не было. «Живёт старое имя!» – подумал он с некоторым удовлетворением.

Выбрал напиток и двинулся обратно, во дворы. Прежде они не раз прогуливались здесь с Надей, видели два детских садика, но он даже представить не мог, что когда-нибудь окажется в этих краях совсем с другой целью. Остановился так, чтобы хорошо видеть окна угловой комнаты второго этажа, но так, чтобы люди, если пойдут с крыльца, не обратили на него внимания. Свет пока горел, и он задумался о своём.

«Этот роман никогда не был написан. Всё, что вы прочли, – результат игры вашего собственного воображения». Интересно, роман о чём можно начать с подобной фразы? А фраза хорошая! Мальцев вспомнил, что в «Тошноте» у Сартра есть глава, состоящая всего из трёх слов, разбитых на два предложения: «Ничего нового. Существовал». Экзистенциализм – философия существования, которую исповедовал француз. Позже русский писатель Венедикт Ерофеев усугубит тему экзистенции в книге «Москва – Петушки» фразой ещё короче: «И немедленно выпил».

Мальцев испытывал некоторую зависть к авторам, сумевшим запечатлеть состояние такой вот одной, вмещающей весь мир фразой. И знал, что дано это далеко не всем.

«Есть ли смысл в литературе?» – подумал было он, но в этот миг свет на втором этаже погас, и ноги, плавно разгоняя ход, понесли его в сторону калитки.

– Ирка долго не верила, что ты из родительского комитета, – встретила его Евгения Александровна. – Сказала, что на родителя ты не похож.

– А на самом деле? Похож? – спросил он.

– Не знаю. Иной раз папы такие тюлени попадаются, что не подумаешь. А ничего – отцы…

– Я, наверно, тоже тюлень отчасти…

– С чего решил?

– Ребёнок у бывшей жены остался. Хотя… Есть, наверно, смысл и в том, чтобы исхитриться тупо размножиться и сбежать.

– Не знаю, есть ли в этом смысл… – Женя на секунду нахмурилась. – Кабы мне сказали, что будет двойня, да ещё мальчишки, я бы никогда замуж за их отца не пошла.

– Не понял? При чём тут?..

– Поймёшь со временем… – она отмахнулась. – Или не поймёшь… Ладно, это – мои мысли, больше ничьи… Разувайся и ступай в комнату. Я настольную лампу включила. Она чахлая, с улицы почти не видать. Если чё – может сойти за отсвет фонарей напротив…

Мальцев прошёл.

– Какое всё маленькое!..

– Меж тем это старшая группа. В младшей мебель ещё меньше. Садись на пол, а я напротив к шкафчику прижмакаюсь.

Банки на стол поставим. Большой стул один, но если ты сядешь на пол, а я на стул, нелеписто будет. Пить будем из детских чашек, если ты не против.

– Извини, не купил стаканчики. Привык, что такие вещи пьют из банок.

– Я из банки не хочу. Мы не в гаражах колдырим. Хочется чувства некоего… интима, что ли… Всё-таки в первый раз друг друга видим… Знакомимся…

Мальцев смотрел на Женю и не знал, о чём сказать. Тональность беседы, которую она задала, была совсем не такой, какая представлялась в минувшие три дня. У него по-прежнему чесалось укушенное плечо, а перед глазами продолжали мелькать три непохожие пары глаз.

– Ты та́к говоришь… – произнёс он наконец. – Я прям чувствую себя учеником восьмого класса, впервые провожающим после второй смены домой девочку из параллельного класса.

– Почему из параллельного?

– Потому что свой класс знаешь как облупленных. А параллель видишь только на переменах и разных там линейках… Вот – лицо вроде знакомое, а человека совсем не знаешь. При этом непонятно, о чём говорить…

– Да. Непонятно…

Женя усмехнулась.

– Ты, поди, ждал, что я сразу танцы-обниманцы устрою, как в прошлый раз?

– Если честно – не думал об этом… Просто захотелось тебя увидеть. И не проходит…

– А я думала, что ты наутро ничего не вспомнишь. Хотя тоже прикольным показался. Дурью помаялись, конечно… Но что-то зацепило. Олень такой, типа лось, всё время: «Ты кто?», «Я где?», «А ты кто?»

– Ну, давай знакомиться… Ты, Женя, давно воспитательницей работаешь?

– После пединститута сразу. Двенадцать лет, получается.

– И как думаешь: вот дети маленькие… Смогла б ты узнать ребёнка через много лет по характеру?

– Конечно смогла бы.

– Так уверенно?

Женя пожала плечами. Тёмные завитки волос отразили свет лампочки, будто зеркальце.

– Их же видно. Если кто собачонок, то и вырастет псиной… Другой как кот – всю жизнь будет ласки ждать… Кто белкой суетится, кто как хомяк… Иные вовсе как насекомые: слов не слышат, понимают только яркий свет и тапок. Такие и вырастут, только тапка бояться будут!

– И что, каждому место в матрице есть?

– Почти. Обычно два-три зверька на брата выходит. Редко бывает, что скотинку не подберёшь.

– И тебе нравится это? Со зверями сравнивать?

– Нет. Просто работать легче. Если видишь, что перед тобой хомяк, то к нему и относишься как к хомяку, а не как к собачонку. Меньше нервов, больше пользы.

– Наверно, дети тебя любят?..

Она быстро пожала плечами.

– Скажешь тоже – любят! На голову не лезут, уже хорошо.

– Ну а я кем показался? – спросил Мальцев неожиданно для самого себя.

Женя посмотрела ему прямо в глаза.

– Я ж сказала – лось-олень. Бегемота чуток было… Сегодня вот волком пришёл… А щас, как спросил, – лисой смотришь.

– Ничего себе! Калейдоскоп у тебя!

– Морочить голову не хочу. Время покажет; я ж тебя не знаю пока…

«Пока! – зацепился Мальцев за слово. – Значит, какой-то интерес к моей персоне есть». И почуяв, что может затянуть паузу, быстро спросил:

– Ну а сама себя представляешь кем-нибудь? Или это только для других?

– На кой тебе? – моментально среагировала она.

– Интересно. Насколько объективна твоя система.

– Я – это я…

Женя резко отвернулась к окну, представ Мальцеву частью затылка, так, что он видел лишь мочку её левого уха.

– Можешь считать ёжиком, – произнесла затем. – Только не спрашивай, почему.

– Да хоть крокодилом, – рассмеялся он. – Хозяйка – барыня!

Женя обернулась к нему. Глаза её смеялись.

– Хорошо! Пусть будет крокодил.

Они немного посмеялись, а затем наступило молчание. Желая прервать его, Мальцев вернулся к теме:

– И ты полагаешь, не меняются дети с возрастом?

– Меняются, конечно. А всё равно такие же остаются. Моим первым по восемнадцать, но, мне кажется, я и теперь каждого узнала бы. Кто хитрый, кто подлый…

– Ничего себе, как ты о детях!..

– Я не о детях, я о людях. А люди – какие в колыбельке, такие и в могилку. Так мой отец говорит…

– А братья-сёстры у тебя есть?

– Младший брат есть. Но я его лет десять не видела уже. Я и отца-то редко вижу. Он в райцентре, в соседней области.

– Ты не местная?

– Нет. Приехала после школы. У нас мне сразу сказали: не поступишь, вот и метнулась в Кудойск. Здесь конкурс меньше… Жила в общаге… К отцу только на каникулы приезжала. А брат у nác в город поступил. А после армии в Москву махнул…

– Ты про отца всё время говоришь. А у меня нет отца. Был когда-то, в раннем детстве. Но мать с ним развелась и даже на алименты не подала почему-то…

– Может, он не родной был?

– Да не… Вроде родной…

– А у нас мамы нет. Умерла, когда я в восьмом классе была…

– Сердце?

– Да, сердце. А что?

Мальцев вспомнил про Надю. Там тоже было сердце…

– А почему ты про отца сразу решила, что не родной?

– Родной бы и спрашивать не стал. Сам бы деньги присылал. Ты ж его сын!

Мальцев застыл от изумления. За тридцать пять лет такая простая догадка ни разу не пришла ему в голову.

– У моей бывшей жены тоже мама от сердца умерла, – сказал он, чувствуя вновь возникающую паузу. – Она тоже в школе училась, только в девятом классе.

Женя улыбнулась:

– Давай о грустном в другой раз. Всё ж знакомки, а не помин!

– Хорошо. Я на заводе работаю. Чиню разные станки: токарные, фрезерные, сверлильные. Врачую технику, образно говоря.

– А мужа моего хорошо знаешь?

– Через Матеуса. В смысле – через Зайкина. Получается, давно, но не близко. Мы с Зайкиным в школе дружили, а с Юрой он в техникуме учился. Как и с Полковником…

– Зайкин – Матеус? – она подняла брови, усмехнулась: – Хорёк дошлый! А Полковник молодец. Лихо в гору прёт! Правда, у него и отец мент, сына с детства тащил… И теперь дети у них с Валькой на карьеру прицелены. Младше моих, а уже волчатами смотрят.

– Как ты цепко всё замечаешь! – не то восхитился, не то усомнился Мальцев.

– Не хошь, не верь. – Женя пожала плечами. – Только тяга к успеху из семьи идёт. Мой отец вот служил на подводной лодке когда-то, а всю жизнь ветеринарит в родном колхозе. И мама никогда про успех не думала…

– Наверно, ты права… Меня мать учила уравнения решать, корни извлекать отовсюду – квадратные да кубические… А локтями и зубами и сама не умеет, и мне не вложила.

– Семь часов! – Женя улыбнулась в полумраке, так, что глаза её блеснули. – Можем идти. Допиваем последнюю – и одеваемся!

Мальцев разлил оставшийся джин-тоник по чашечкам.

– За знакомство!

– За знакомки, – кивнула Женя, и они едва слышно чокнулись посудой. – Пей и иди одеваться. А я ещё шорох наведу слегка.

– Проводить тебя можно?

– Можно. Только недалеко. До угла. Мало ли кто увидит?

Мальцев кивнул. От кипучей страсти недавней пьяной ночи ничего не осталось. Сейчас они расстанутся, и больше никогда он эту женщину не увидит. Что-то внутри стремительно остывало.

Он спустился по лестнице, обулся и стал ждать, когда спустится она.

– Не иди к парадному! – тихо сказала она сверху. – Выйдем через чёрный ход! Там крыльцо не освещено…

Он подал ей пальто и шапку. Несколько секунд спустя она всё это надела на себя.

– Пойдём?

И вдруг он быстро обнял её и поцеловал в щёчку.

– Вот те, ну те! – рассмеялась Женя. – Теперь-то, когда я в пальто, ничего ж не чувствуется…

– Ну и что? Пусть так!

– Пусть так, чем никак? Хорошо, пусть!

Она тоже резко обняла его и чмокнула, так что он не успел приготовить губы.

– А теперь пойдём!

На улице начиналась вьюга. Похолодало. Маленькие, но уже не мокрые снежинки кололи щёки так, что постоянно хотелось моргать и чесать нос.

– Вот здесь тропинка, – показала Женя. – Так ближе, чем через калитку.

– Сумку дашь? – предложил свои услуги Мальцев.

– Она лёгкая… Так вы с моим мужем друзья или нет?

– Не знаю. Он – друг Матеуса, и я – друг Матеуса… Зайкина, в смысле! Правда, мы иногда пересекались и без Зайкина.

– Да? Это где? – Женя резко остановилась.

– В литстудии «Тритон» от Союза писателей. Я давно туда хожу, а Юра появился недавно. Правда, ходит редко…

– …Тоже, что ль, писатель? – она бросила на Мальцева недобрый взгляд. – Я думала, только мне шизанутый достался!

– Скажешь тоже: писатель! – ответил он ей в тон. – Вот Лев Толстой – тот шизанутый! А мы – так, чай ходим пить с булочками… Я помню, Юра что-то о древней Руси писал, о битве с половцами…

Женя поморщилась.

– Да, ему русская старина нравится… – произнесла наконец. – Не знаю, какой он писатель… Я его писюном зову, когда злая. Так вы друзья?

– Почему ты спрашиваешь? Да так настойчиво…

– Потому что у меня правило: не контачить с друзьями мужа. Плохо, что ты вообще с ним знаком…

Мальцев вдруг вспомнил, как Юрка хвалил его «Сказку» и от души тряс руку. Сказал, что хотел бы научиться писать так же хорошо.

– Приятели, – сказал он, чуть подумав. – Или даже просто знакомые. Мне никогда не был интересен его мир, как и ему – мой.