Читать книгу: «Эхо Миштар. Север и юг», страница 3

«Не здесь», – подумал эстра и прикрыл глаза.

Цветущая райма пахла нестерпимо сладко.

Постепенно небо темнело на востоке, а на западе пылало, как раскалённый кузнечный горн. Алый, оранжевый, бело-золотой… Ручейки морт вспухали напряжёнными венами и тянулись к окраинам поселения, расходясь от невидимого центра, который эстра видел даже сквозь сомкнутые веки.

– А это чей дом, Верда?

– Врачевателя. Он в саду земляные орехи растит – вкусные! Правда, они не скоро поспеют, к осени.

Напоследок, уже в сумерках, эстра прогулялся до ворот. Касаться их не стал, но взглянул повнимательнее на ёмкости с мирцитом.

– Так и знал, – пробормотал эстра, машинально поднимая ворот куртки – к вечеру стало прохладно. – Так и знал, что его слишком мало.

– Что ты говоришь? – встрепенулась Верда, и глаза у неё испуганно заблестели. – Чего мало? Это плохо? Так ты сыскал свой источник, от которого мертвоходцы питаются, или нет?

Эстра сощурился, глядя, как бледно-лиловый туман морт льнет к сосудам с мирцитом.

– Сыскал. Осталось узнать, как его зовут.

– Кого? – непонятливо насупилась Верда.

Отвечать эстра не стал.

У дома Игима уже собралась целая толпа. Большей частью те, кто не побоялся дать отпор мертвоходцу. Огита, потрясая свитком, до хрипоты спорила с тем самым испуганным северянином, зеленоглазым и светловолосым, у которого рубаха была вышита такими же узорами, как у жителей пустыни. Мастер Игим сидел на пороге дома, раскурив длинную трубку, и безмолвно наблюдал за всеми издали. Рядом с ним сидела и грызла хрустящий хлебец девчушка в красном сарафане и меховой курточке.

– О чем спорите, добрые люди? – громко спросил эстра, подойдя ближе. Толпа расступилась, пропуская его.

– О списке, – подбоченилась Огита. – Я говорю, что надо Рейну вписать, а Монор – что она, мол, весь день дома просидела и никак в дом Гааны попасть не могла. А меня глаза обманывают, что ли? Наши-то дома рядышком стоят, со двора всё видно.

– Ну-ка, дайте взглянуть на список. Это те, кто в дом заходил, с родителями? – спросил эстра, забирая свиток. Писали на нём углём, видно, чтобы потом оттереть и заново использовать, поэтому слова были неразборчивые. – Да отойдите, свет загораживаете… А Рейна, которую вписывать не надо, кто такая будет?

– Дочь моя, – скрестил на груди руки Монор, неприветливо глядя на эстру. – А что?

– Ничего, – улыбнулся эстра в ответ, но северянина, кажется, приветливость только сильней разозлила. – А ты сам-то кто будешь?

– Младший врачеватель.

– Врачевателя сын?

– Врачевание – дело семейное, – сердито ответил Монор и отвернулся, не желая больше разговаривать.

Эстра свернул свиток, чувствуя, что дальше будет только тяжелее.

«Надо было всё же котомку собрать заранее».

– Ну что ж… Игим! – окликнул он мастера. – Подойди ближе. И внучку свою приведи. Это ведь твоя внучка на пороге сидит? Рейна?

– Да, – просто сказал мастер, тяжело поднимаясь на ноги. Трубка у него погасла, но он даже не заметил. – Но не о ней речь. Скажи лучше, ты нашёл средство от мертвоходцев?

– Нашёл. Но прежде, чем я говорить буду, вы скажите, что сходка решила. Принимаете мои условия?

Монор сплюнул на землю.

– А куда деваться? Завтра, вон, будем дом Гааны жечь, кому ж охота следующим быть.

– Ты гонор-то попридержи, – посоветовала Огита и подтвердила: – Сходка решила – условия принять. Рассказывай теперь, как мертвоходцев отвадить.

Эстра усмехнулся и поймал взгляд Игима.

– Очень просто. Надо всего лишь устранить то, за чем они приходят.

Воцарилась мёртвая тишина, и в этой тишине отчётливо было слышно, как стукнулась о порог трубка Игима, выпавшая из ослабевших пальцев.

– Устранить?

– Вывести из поселения, – уточнил эстра, любуясь на перекошенное лицо мастера. Зрелище это почему-то одновременно и злило, и было приятным. – А ты что подумал, Игим? Что я предложу твоё сокровище здесь казнить? О чём ты сам думал, когда позволил своей дочери залезть в постель к киморту? Или забыл о том, кем был твой отец?

Мастер притянул к себе Рейну, поглаживая её по голове – механически, не осознавая, что делает.

– Не твоё дело, эстра.

– А твоим оно быть перестало, когда ты решил от кимортов спрятать то, что им принадлежит, – негромко произнёс эстра, но слова его услышал каждый.

Шепотки, вопросы, недоумённые восклицания – всё это становилось громче и громче, и уже даже не было слышно, как оправдывается Игим и что выговаривает отчаянно Монор красивой черноволосой женщине, прячущей лицо в ладонях.

– Что-то ты загадками объясняешься, странник, – перекрыл чей-то зычный голос прочие звуки. – Ну-ка, сознавайся, что у вас с мастером за спор.

– Спор о том, что всех здесь касается, без исключения, – в тон ему ответил эстра. – А Игим, видно, давно ждал, что за его сокровищем явятся, раз и не думает отпираться. Вы думаете, почему мертвоходцы семь лет назад в ваше поселение зачастили? – Голоса как отрезало. – Да только потому, что Рейне исполнилось четыре года – вышел срок, дремлющее наследие пробудилось. В четыре года такие дети перестают быть людьми.

– Она не обязательно должна была кимортом становиться, – хрипло прошептал Игим в полной тишине. Всхлипнула черноволосая женщина, утыкаясь в плечо Монору. – Я не стал кимортом, потому что моя мать простым человеком была, и дочери мои над морт власти не имеют, так кто же знал, что Рейна… – и он осекся, встретившись взглядом с эстрой.

– Не знал? Неужто? А может, ты наоборот надеялся, что дитя кимортом будет? Нелегко, верно, такой богатый раймовый сад в порядке содержать. Если что-то с помощью морт создано, то без морт оно исчезнет – так же и сады вокруг, да? А твоих игрушек с мирцитом надолго не хватает, да и дороги они.

Глаза у Игима сделались злыми. Он тяжело выдохнул, комкая рубашку на груди.

– Не тебе судить, странник без дома, без родного очага.

– Зато твоим соседям, Игим, судить – в самый раз. Слушайте, добрые люди! Рейна, которую Монор в список вносить запрещал, не его дочь. Она дитя Миргиты и странника-киморта, который гостил у вас двенадцать лет назад. Было ведь такое?

– Было-было! – кто-то крикнул. – Сады занедужили, вот и пришлось киморта звать, серебром платить.

– А он у нас до самой зимы прожил!

– И постель ему в доме у мастера стелили!

Все опять загалдели и утихли лишь тогда, когда Огита прикрикнула. Тогда эстра продолжил:

– Что ж, рождение ребёнка – благо, а рождение киморта – вдвойне. А то, что Монор настолько любит свою жену, что чужую дочь взялся как родную воспитывать, – и вовсе подражания достойно. Плохо лишь то, что девочку вовремя кимортам не отдали. Ты, Игим, – обернулся он, – конечно, хороший мастер. Может, лучший в этих землях. Кто бы ещё сумел такую ограду придумать, что тянула бы излишки морт из девочки, чтобы ей было не до свершения чудес? Да только морт всё равно слишком много, и она будит покойников в округе, превращая их в мертвоходцев. И знаешь что, Игим? Дальше будет только хуже. И однажды настанет момент, когда твоя Рейна сама сбежит к тем, кто ей ближе кровных родственников. Хорошо, если попутно она всё поселение с лица земли не сотрёт. Бывало и такое.

Последние слова эстры потонули в криках.

– Игим, странник правду говорит?

– Больно складно выходит!

– То-то они девчушку никогда одну играть не пускали!

– Ух, бесстыжая…

– Что ж ты, Миргита, дочку-то кимортам не отослала? Авось та выучилась бы – и к нам вернулась!

– Так это из-за неё мой сын погиб? Пустите меня, я ей накостыляю! Огита, уйди с дороги, старая кобыла!

– И я, и я видела, как Рейна в дом к Гаане ходила, а когда родичи её не впустили – на пороге разревелась! И ревела, пока Игим её не забрал!

– А ты, Миргита…

– Ты, Монор…

– Да что б вы понимали! – вызверилась вдруг Миргита – заплаканная, бледная как полотно. – Я, может, до позапрошлой весны думала, что у меня и других детей не будет! Кто бы из вас единственного ребенка отдал в чужие руки? Ну, кто? Давайте, бабы, выходите вперёд, говорите! Ты, Огита, свою Верду бы вон тому страннику отдала бы? Отдала бы, зная, что не увидишь её больше, а если и увидишь, то будет она чужим человеком и любить тебя будет не больше, чем любую другую старуху? А то и вовсе возвращаться не захочет?

Миргита кричала надрывно, и люди постепенно умолкали. Кто-то – пристыженный, кто-то – испуганный, в ком-то играло любопытство… А потом женщина захрипела, словно голос в ней закончился, и испуганный Монор притянул её к себе, крепко обнимая. Глаза у него говорили, что будь его воля, то эстра сейчас бы мёртвый в овраге валялся, а не стоял здесь.

– Вот и разобрались, – вздохнул эстра, отворачиваясь. – Вы, люди добрые, помните, что мне сходка обещала? Отдать то, что попрошу, что бы это ни было, и отпустить меня из поселения беспрепятственно. Так вот, я прошу для себя Рейну.

– Да забирай! – крикнула измождённая женщина, стоявшая рядом с Огитой. – Мертвоходцы с ней уйдут?

– Уйдут. Обещаю. Всё станет как прежде, – твердо сказал эстра, обводя толпу взглядом. Мало кто решался встретиться с ним глазами – боялись. – А девочку я доведу до города и отдам кимортам. Любой с радостью возьмет её в обучение, да и она сама там счастливей будет… Верно, Рейна?

Девочка вывернулась из крепких объятий Игима, одёрнула меховую жилетку и подбежала к эстре.

– Я тебя видела, да? – произнесла она по-взрослому грустно, заглядывая ему в глаза. – И чувствовала – тебя? Утром. И потом ещё днём. Да?

– Да, – улыбнулся эстра и положил ей руку на голову. – Меня – и морт. Киморт тянется к киморту, киморт должен взрослеть среди кимортов, иначе будет плохо. Нельзя спорить с волей морт. Куда она зовет тебя, Рейна?

Девочка обняла его за пояс, утыкаясь лицом в живот.

– Далеко. Не знаю куда, но далеко отсюда.

Эстра взглянул на Игима:

– Ну что, мастер? Будешь спорить – или позволишь сделать то, что для всех станет благом?

Игим не ответил. Он по-прежнему сидел на пороге, теребя рубаху на груди, и словно и не слышал ничего.

– Он не будет спорить, – громко сказала Огита.

Ужинать эстру позвали в дом садовника. Рейна вертелась рядом и уходить с матерью отказывалась; поселяне смотрели на неё сердито, точно это девочка была виновата во всех их бедах, а не Игим. Эстра быстро устал от боязливых шепотков и косых взглядов, велел постелить себе и девочке в одной комнате и лег спать. Но заснул лишь под утро; в голове крутились дурные мысли.

Эстра думал о том, каким был отец Игима – киморт-южанин, бродяга, отчего-то осевший в маленьком поселении далеко в лесах Лоргинариума; об избалованных девицах, всегда получавших то, чего им хотелось, и о старшей, самой красивой сестре, пожелавшей однажды себе на беду странника-киморта; о девочке, не понимавшей, почему со всех сторон к ней тянутся страшные лиловые облака, которые не видит больше никто, даже папа с мамой, и почему с каждым годом тоскливее становится в родном доме; об Огите, изуродованной дыханием мертвоходца, и о других, кому повезло ещё меньше…

– А киморты добрые? – тихо спросила Рейна со своего места.

Ей тоже не спалось.

– Киморты разные, – ответил эстра, отворачиваясь к стенке. – Как люди. Точно как люди…

Утром их провожали всем поселением – за исключением, пожалуй, Игима и семьи врачевателя. Кроме еды в суму эстре затолкали одеяло из тонкой плотной шерсти, две фляги с лучшим раймовым вином, дали сменную одежду и тёплый меховой плащ.

Для Рейны не приготовили ничего.

Уже у самых ворот сквозь толпу провожавших протолкалась Верда, пунцовая от смущения, и вручила свежий, горячий хлеб, пахнущий мёдом и орехами.

– Спасибо. Сама пекла?

– Мы с матерью… – Верда потупилась. – Я бы хотела с тобой в город пойти.

– Захочешь по-настоящему – дойдёшь и сама, – улыбнулся ей эстра. – Когда подвода поедет, напросись с ней. Сперва посмотри на город. Вдруг тебе не понравится?

– Понравится! – с жаром ответила Верда и смутилась ещё больше. – Ну, прощай, странник. А как тебя зовут-то?

– Никак. У эстр имен не бывает.

– А у тебя будет, – неожиданно упрямо сказала она. – Когда тебя в следующий раз спросят про имя, скажи, что тебя зовут… тебя зовут… Алар!

– Алар? «Желанный», значит? – расхохотался эстра, и Верда закрыла пунцовеющие щеки руками. – Где ж ты такое имя вычитала?

– В книге было, – пробормотала она пристыженно. – Про любовь. Я… очень красивое имя, да? – и Верда с вызовом поглядела на эстру.

Он смягчился.

– Да. Красивое. Прощай, Верда, и спасибо за имя.

– Прощай, – эхом откликнулась она.

Когда ворота захлопнулись, Алар накинул на голову капюшон и покрепче сжал руку Рейны.

Путь до города предстоял долгий.

2. Южный ветер

Фогарта Сой-рон, Шимра, столица Ишмирата

Фог сдалась на четвёртый день, когда умерла Ора.

До этого ещё можно было обманывать себя, уговаривать, что Алаойш просто сорвался в путешествие, не сказав ни слова ученице, как уже случалось раньше. Или что из дворца пришел вызов по делу величайшей секретности. Или что Дёран, лёгкая душа, зазвал старого приятеля в пьяный дом, а ласковые хозяйки не хотят отпускать сладкоречивого сказителя и красавца киморта слишком быстро…

– Тише, Ора. Тише. Скоро всё закончится, – прошептала Фог, поглаживая обессилевшую собаку по голове.

За какие-то несколько часов Ора отощала так, словно не ела целое десятидневье. Шкура присохла к рёбрам, шерсть выцвела и свалялась клоками, а умные жёлтые глаза густо затянуло белёсой мутью. Сначала собака ходила кругами по дому, натыкаясь на углы, не понимая, что творится с ней, а потом легла в закутке, неловко вывернув шею, и стала тихонечко поскуливать. Фог пыталась сделать хоть что-то, влить в неё жизнь, заменить силу учителя своей, но не выходило.

– Тише…

Ора сунулась в ладонь сухим шершавым носом – и лизнула её. Фог зажмурилась, чувствуя, как перехватывает горло, точно железным обручем.

«Плохо, совсем плохо. Если он её больше держать не может, значит, либо сам при смерти, либо… либо… сброс».

Почему-то это пугало даже больше вероятной гибели.

«…наверно, я слишком верю в то, что он не может умереть».

Фог хотелось вскочить и побежать куда-то – безразлично куда, лишь бы на месте не сидеть, лишь бы занять руки делом, в лаборатории ли, в кабинете, лишь бы не чувствовать, как с последним вздохом старой собаки уходит и отчаянная надежда.

Дышать Ора перестала к вечеру.

Ещё некоторое время Фогарта сидела неподвижно: долгое и мучительное ожидание вытянуло силы. Потом медленно поднялась на ноги – в мышцы тут же словно впились тысячи тонких иголочек, ступни обожгло холодом. Ора, превратившаяся в туго обтянутый шкурой скелет, лежала в углу, и побелевшие глаза влажно блестели. Фог отвернулась и вслепую махнула рукой, щедро черпая морт из текущих сквозь дом потоков. Знакомая схема «мысль-стремление-энергия» казалась сейчас невыносимо сложной. Фогарта уже тысячу раз избавлялась от неудачных результатов эксперимента, от мусора во дворе после осенних бурь, но сделать то же самое с Орой, ещё недавно живой, тёплой, ласковой, было выше её сил.

– Я смогу.

Она сжала зубы почти до хруста и наконец вложила в морт нужную мысль и стремление.

Иссохшее собачье тельце вспыхнуло бездымным фиолетовым пламенем и рассыпалось мелкой золой. Давя всхлипы в груди, Фог шевельнула пальцами, сворачивая из края хисты круглый сосуд и придавая ему с помощью морт стеклянную твердость и прозрачность, а затем перенесла туда прах Оры и запечатала наглухо.

– Вот и всё, – прошептала Фогарта, вешая сосуд с прахом к себе на пояс. – Я развею тебя где-нибудь над лугом. Тебе бы понравилось.

Потом она спустилась в купальню и села на край бассейна, опустив ноги в тёплую воду. Небрежно подоткнутая хиста намокла, но Фог было всё равно. Хотелось опрокинуться в бассейн, нырнуть на самое дно и пролежать там несколько часов, дыша только морт, но время поджимало.

Если Алаойш не умер, а действительно достиг точки сброса, то оставалось всего восемь дней на то, чтобы отыскать его по следу спутника – так гласили записи таинственного киморта по имени Миштар.

В лабораторию Фог так и пошла – босая, в намокшей хисте, небрежно подоткнутой под пояс. В доме пахло чем-то горьким – то ли увядшими цветами чийны, то ли дымом.

«Я должна справиться. Должна».

В собственные силы не очень-то верилось. В последние месяцы у Фог всё шло наперекосяк. Морт не желала сворачиваться на ладонях послушными упругими жгутами, а утекала сквозь пальцы, как песок; приборы на мирците барахлили; злополучный хронометр вообще взорвался, стоило прикоснуться к нему. Алаойш, правда, только посмеивался и говорил:

– Ты просто научилась удерживать в себе куда больше морт, чем можешь контролировать, только и всего. Упражняйся чаще и будь осторожна.

Сейчас Фог надеялась на правоту учителя, как никогда прежде.

На втором ярусе лаборатории всё осталось таким же, как и в день исчезновения учителя. Покоились на подставках под стеклянными колпаками незавершённые механизмы – заказы на починку от мастеров Шимры. Заполошно тикал восстановленный немалыми трудами хронометр, и золотистые песчинки быстро-быстро летели по изогнутой трубке от одного сосуда к другому, но уже вхолостую – вряд ли хозяин вернулся бы, чтоб завершить эксперимент. Вдоль стены, в укреплённом шкафу, стояли наглухо запаянные коробки с мирцитом, заряженным и готовым к отправке на ярмарки.

Нужный механизм лежал в нижнем ящике, под рабочим столом. Фог аккуратно извлекла детали, завёрнутые в промасленную ткань, и начала собирать – скупыми движениями, выдающими давнюю привычку. Простые заказы на поиск людей всегда доставались не мастеру, а ученице – почитай с самого начала. Но никогда Фогарта не думала, что однажды ей придется искать самого Алаойша.

Закрепив на подставке штатив, она осторожно закрепила на штанге маятник и движущий механизм. Затем вставила на положенное место капсулу с мирцитом-пустышкой, проверила ограничители, выставила масштаб на линейке штатива – и только потом положила под маятником карту на медном листе с инкрустацией на месте естественных очагов морт и крупных городов. Стрелка вживлённого в край компаса тут же начала мелко подрагивать, откликаясь на энергию Фог.

«Сейчас».

Морт начала тоненькой струйкой вливаться в капсулу-пустышку, впитывая из дрожащих ладоней Фог образ Алаойша. Зажужжал, вращаясь быстрей и быстрей, движущий механизм, и маятник начал раскачиваться, выписывая ровные восьмёрки. Невидимый их центр постепенно смещался по карте.

«Север… это совершенно точно север».

Но тут, словно дойдя до невидимой границы, маятник резко дёрнулся в обратную сторону – к югу – и повис неподвижно.

– Дура безрукая, – забормотала Фог, по привычке глотая крепкие северные ругательства, хотя отчитать за них её теперь было некому. – Мало морт.

В следующий раз маятник раскачался слишком сильно, и сработали ограничители. Лиловатый туман прыснул в стороны, вхолостую рассеиваясь над картой. Фог с досады пнула стол, отбила палец и похромала вверх по лестнице – остужать ушиб в холодной воде и прикладывать лечебную мазь. Подумав, не стала сразу возвращаться в лабораторию и сперва заварила сбор из степных трав и цветов, для бодрости и успокоения. Напиток немного горчил, цедить его приходилось мелкими глоточками, зато и ненужное волнение ушло.

За ночь Фог сделала ещё с два десятка попыток найти Алаойша, но что-то по-прежнему мешало. Маятник, доходя до условной точки, вдруг шарахался в сторону, точно его кто-то щелчком отводил. Такое случалось, если объект поиска бывал окутан плотной, искусственно сконцентрированной морт – это под силу киморту, не желающему, чтоб его нашли, но не новоиспечённому эстре. Четыре раза маятник указывал на север, дважды – на восток, один раз его занесло к югу, и каждую отметку Фогарта аккуратно перенесла на карту. Однако чаще всего он начинал очерчивать ровные, бессмысленные круги – или срабатывали ограничители.

Промаявшись почти до утра, Фог наконец отправилась спать – голова после бессонной ночи стала точно свинцовая.

– Завтра… завтра пойду за помощью в цех, к кимортам, – пообещала Фог неизвестно кому, закутавшись в тонкое одеяло. – Они меня не оставят. Не оставят…

Утром стало полегче – дышалось свободней и верилось в чудо.

Фог ещё раз попробовала сладить со строптивым механизмом, не слишком надеясь на успех. Сперва маятник сонно покружил над северными землями, едва ли не залезая в вечномёрзлые болота, а потом запоздало сработали ограничители. Капсула-пустышка лопнула, а мирцитовый сердечник взорвался облаком ржавой пыли.

– Хорошо, что не в глаза, – пробормотала Фог, отряхивая хисту. – Хороша была бы, слепая спасительница. Значит, так или иначе придётся просить помощи. Вопрос – у кого.

Кимортов в столице было, пожалуй, столько же, сколько во всём остальном Ишмирате. Две сотни, не меньше, и почти у каждого свой дом и дело. Некоторые числились приписанными к цеху, особенно молодые, и выполняли ту работу, которую им поручали старшие, в свою очередь принимавшие заказы от представителей гильдий или даже двора. Ещё около сотни кимортов находились в Шимре проездом, предпочитая вольную жизнь странников, не связанную никакими обязательствами ни перед ишмой, ни перед старшими… Кажется, обращайся к любому – помогут не по доброте, так за плату.

Беда была в том, что Фогарта пока не окончила ученичества.

Алаойш исчез в самое неприятное время. Она уже научилась обращаться с морт и выполнять несложные заказы, взялась за первое самостоятельное исследование, но в цехе наставник представить её не успел. И, значит, после смерти или сброса Алаойша Фогарту бы передали другому учителю, а тот вряд ли отпустил бы её раньше, чем через пять-шесть лет.

«Значит, надо обращаться к тому, кто не выдаст – и сразу бежать».

Само появление Фог в цехе никого бы не насторожило: Алаойш нередко посылал воспитанницу с мелкими поручениями. Но имена тех, с кем его связывала дружба, а не прохладные деловые отношения, можно было по пальцам пересчитать. А уж тех, кто спокойно принял бы известие о сбросе…

– У меня только один шанс, – пробормотала Фогарта, сжимая сквозь складки хисты сосуд с прахом Оры. – Если я ошибусь… Если ошибусь, то не смогу найти его никогда.

После сброса, поговаривали, иногда и лицо менялось до неузнаваемости.

Стараясь не думать о дурном, чтобы не отчаяться раньше времени, Фог наскоро причесалась, уложила в сундук смену платья, сгребла туда же с полки все собственноручно собранные механизмы, две коробки мирцита, набор капсул-пустышек и два слитка, золотой и серебряный, те, что должны были пойти на опыты как материал. Отдельно и очень аккуратно упаковала деньги, отложенные за последние шесть лет с простых заказов, подарки Дёрана – пахучее мыло и масла со всех уголков света. И наконец – величайшую драгоценность, копии дневников киморта по имени Миштар.

– Ну вот, – нервно улыбнулась Фог отражению в зеркале, поправляя суму на плече. – Теперь у меня разве что на лбу не написано, что я сбежать собираюсь. А, отобьюсь!

Подумав, она прихватила из лаборатории два готовых механизма, которые Алаойш так и не успел отправить в цех. Если прийти и не сразу кинуться к его друзьям, а сперва отнести к старшим исполненные заказы, то в цехе наверняка решат, что наставник просто переложил на неё часть своей работы, а в сундуке тоже механизмы на продажу. Такое не одобряли, но помалкивали, особенно если заказы шли не от двора самого ишмы, а от горожан.

…На пороге привычно и протяжно скрипнула проваленная ступенька. Фог плотно прикрыла за собой дверь и влила немного морт в спящие охранные контуры. Вот и всё – теперь можно было не бояться, что шустрые столичные воришки разнесут дом по камешку, пока хозяева отсутствуют.

– Надеюсь, мы вернёмся сюда вдвоём, – прошептала Фог, проводя ладонью по ярко-синей штукатурке. Вдруг стало смешно – вспомнилось, как хохотал Алаойш, когда незадачливая ученица решила освежить дом снаружи, но не сумела вложить правильное стремление в морт, и вместо того, чтоб почистить, перекрасила стены под цвет весеннего неба – да так надёжно, что двое друзей наставника, гостивших в тот вечер, не смогли вернуть прежний цвет.

Отвернувшись, она вздёрнула подбородок, оправила строгую чёрную хисту и вышла на дорогу, ведя за собой, как на невидимом поводке, парящий в воздухе сундук.

«Пусть воля морт будет со мной».

У своенравной Шимры есть один вечный закон – никогда и ничему не удивляться. Охотник ли, дичащийся городов, или торговец с юга, или мальчишка-подмастерье, только что прибывший из далёкого поселения, или наивная невеста-иноземка, привезённая в столицу женихом, – словом, новички ещё могут проводить изумлённым взглядом особенно затейливую самоходную машину или засмотреться на сияющий в ночи разноцветным пламенем дом какого-нибудь киморта-зазнайки. Но истинный шимри, родившийся и выросший в этом шумном городе, себе никогда такого не позволит. А если и натолкнётся случайно на какую-нибудь диковинку вроде летучего сундука, то не восхитится, а прикрикнет возмущённо:

– Эй, куда прёшь, не видишь, что ли? Или глаз нету?

Фог только и успевала раскланиваться на все стороны и бесконечно извиняться. Конечно, будь на её месте солидный киморт или вельможа с вереницей слуг, никто бы не посмел высказать недовольство. А люди, сбитые с ног процессией Светлейшего ишмы, и вовсе, говорят, похвалялись этим и выдавали синяки за знак благоволения удачи.

Впрочем, проехать или пройти через центр города и никого не задеть само по себе было бы уже небольшим чудом.

Близились летние праздники, а значит, и ярмарки. Не такие шумные, как осенью, но все же многолюдные. Торговцы и странники, мастера и просто зеваки стекались в Шимру из отдалённых провинций, из Лоргинариума и даже из Земли злых чудес прибывали караваны. Хозяева постоялых дворов довольно жмурились, пересчитывая тройную выручку. А на центральных улицах и близ торговых рядов было не протолкнуться – многие спешили осмотреть город до начала ярмарки или договориться о выгодном местечке для своего прилавка. Чтобы добраться до цеха кимортов, понадобилось бы пересечь бурлящие улицы торговых кварталов – или идти кругом, огибая их по широкой дуге.

А Фог спешила – толкалась, спотыкалась, терпела ругань и неприязненные взгляды. И когда шумные ряды закончились и толпы вдруг поредели – даже сама себе не поверила:

– Наконец-то!

Она проверила сундук, нащупала кошель в сумке – не украли, не срезали? – и только потом нырнула в видимую лишь кимортам арку среди колючих аргастовых лоз. Так «свои» могли срезать дорогу с чёрного хода; посетителям же, любого сословия и ранга, приходилось сперва миновать длинный лабиринт, ведущий к парадному крыльцу.

Цех кимортов по размерам не уступал, пожалуй, и дворцу ишмы. Правда, отделан был не так богато – ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней, словом, ничего, что может накапливать в себе морт. Стены и перекрытия – белое, тонкое дерево, крыша – полупрозрачная розоватая черепица. Всё на взгляд невозможно хрупкое, невесомо-лёгкое, однако же на деле способное выдержать одновременный залп из сотни пушек. Постоянно в цехе находилось около тридцати кимортов, и обязательно – четверо старших.

Заказы надлежало отдавать именно им.

При мысли об этом у Фог по спине вновь пробежал холодок. Старшие сами были уже близки к сбросу – и наверняка они знали об истинном возрасте Алаойша, в отличие от непутёвой ученицы. А значит, и её незамысловатые планы могли раскрыть с той же лёгкостью, с какой диктовали цену на заряженный мирцит торговым гильдиям.

– Фогарта?

На секунду в груди всё смёрзлось в ледяной комок. Голос Фог узнала, но его обладательница не относилась к тем из друзей учителя, к кому можно было без сомнений обратиться за помощью. Дуэса часто заходила в гости, но никогда не оставалась надолго. Алаойш принимал её радушно – впрочем, как почти всех, – но никогда не приглашал остаться на ночь, даже когда беседа затягивалась допоздна. И, больше того, иногда, игнорируя долг хозяина дома, отправлял вместо себя ученицу провожать гостью.

В детстве Фогарте очень нравилась эта дивная красавица с жёлтыми, как мёд, глазами… Но то было в детстве.

– Приветствую вас, Дуэса Шин-раг. Да будут долгими ваши дни!

– Ну, зачем же так холодно и формально, – засмеялась Дуэса, слегка откидывая голову назад, так, что чёрные как смоль волосы расплескались по золотистой хисте тяжёлой волной. И тут же посерьёзнела: – Фогарта, девочка моя, что с твоими глазами? Ты плакала?

И взгляд у неё стал таким тёплым, таким добрым и тревожным, что Фог сама не поняла, как прошептала:

– Да.

Морт вокруг Дуэсы была странного оттенка – не лиловатая лёгкая дымка, а нежно-розовая, как облака на рассвете, и очень плотная. Фог почудился сладкий запах леденцов, и захотелось облизнуть пересохшие губы.

– Аше-аше, бедная девочка, – тихо сказала Дуэса и шагнула вперёд, укрывая плечи Фогарты широким рукавом – как птица защищает птенцов. – Кажется, я знаю, что за беда случилась. Идём со мной. Мы поговорим, но не здесь. У старших слишком острый слух.

Фог кивнула. В голове у неё слегка звенело, как после целой пиалы ойги, было душно и томно. Чужая морт тыкалась в щёки, в шею, обвивалась вокруг пояса и щиколоток, а рука Дуэсы на плечах казалась горячей даже сквозь плотный шёлк.

«Теперь ясно, почему Алаойш её избегал».

Сундук занесло на повороте, и треск ломающихся веток привёл Фог в чувство.

– Ой, простите! Сейчас, подхвачу его, – смущённо пробормотала она, натягивая невидимый поводок. – Наверно, морт мало вложила. У меня то перебор, то недобор в последнее время, хоть в лепёшку расшибись.

– Пока не надо расшибаться, – ответила Дуэса без улыбки, и её красивое лицо стало немного пугающим. – Алаойш огорчится. Ты ему очень дорога… Вот, пришли, – и она указала на небольшую беседку из некрашеного дерева чуть поодаль от цеха, в тени старых, рассохшихся от возраста эрисей. – Там и поговорить можем. Алаойш ведь?..

Выглядела она так, словно ответа ей не требовалось.

– Да, – всё же кивнула Фог.

Горло опять как невидимой рукой сжало.

– И давно?

– Несколько дней назад. Я сначала думала, что он в цех ушёл. Или с Дёраном гуляет, они вдвоём иногда на целое десятидневье пропадали, а потом он приходил и от похмелья лечился, – ответила Фогарта и вспыхнула, сообразив, что в запале сказала лишнего. – Но потом Ора умерла, и я догадалась.

– Ора?

– Собака. Алаойш её уже двадцатый год от смерти удерживал, лечил.

Дуэса дождалась, пока Фогарта сядет на деревянный пол в беседке, пока сундук вплывёт и станет в угол, а потом повела рукой – и проёмы затянуло розоватой пеленой. Сразу стало намного более душно, и появился тот же леденцовый привкус на языке.

– Это от чужих ушей, – пояснила Дуэса и нахмурилась. У неё было странное выражение лица: брови насуплены, в глазах тревога, а уголки губ дёргаются, словно вот-вот появится улыбка. – Значит, всё же сброс. Давно пора, ему триста лет ещё в позапрошлом году исполнилось. Он только своей волей и держался… Ты теперь одна осталась? Хочешь ко мне в ученицы попроситься? У меня нет никого – я хоть завтра тебя взять могу. Хочешь?