Читать книгу: «Здравствуйте, это мы»

О моих героях

Да, о моих героях. Они все мои герои. Кто-то из них жив, кто-то нет. Они мои друзья. Я иначе не могу их назвать. Я, конечно, не профессиональный писатель и, наверное, не совсем сумасшедший. Я пишу не для славы или не для того, чтобы выплеснуть из себя наболевшее, чтобы стало легче. Просто мне кажется, что если я о них пишу, они все живы. Там, где меня нет, и я их не могу увидеть, они живут, как вы и я. Или это молитва за тех, кто ещё жив. Я о них вспоминаю и молюсь. Я по-другому не умею.

У всех людей своя судьба, хотя я в судьбу не верю. Все оказались на войне по-разному, и у всех есть свои мотивы и своя правда. Вы поймите, ни за какие деньги и не по какому приказу нельзя вооружённого человека послать на смерть. Он не пойдёт. Но встаёт вопрос: почему же идут? У меня старший брат всё спрашивает про это. Я не знаю, как сказать. Идут не из-за страха, там страшнее. И чем можно напугать человека на войне? Каждый, наверное, сам для себя решает: зачем. Видимо, есть что-то такое, ради чего человек может умереть, для каждого своё. Что-то такое большое, что больше, чем ты сам.

Да, я сам давно уже прожжённый циник и всякими речами и патриотизмами меня не заманишь, но что-то есть и во мне. Да, наверное, и в вас, если вы читаете мои слова.

Конечно, я не пишу всей правды о войне, есть вещи, которые я пишу в стол. Это не из-за трусости. Война – это тоже жизнь. И она, как и наша с вами жизнь, имеет очень много сторон и граней. Хорошо, я могу показать вам всю грязь войны, да и мира тоже, но будет ли это правдой? Нет, не будет. Это будет только одна из граней, а не целая правда.

Может, кто-то хочет погорячее. Или видит какие-то ошибки в моих рассказах. Тут дело в другом. Я пишу о друзьях, которые мне спасали жизнь, или я им спасал, не в этом дело. Я пишу о них хорошее. Они этого достойны.

А почему мы ещё не победили с такими героями? А вам не приходило в голову, что против нас воюют такие же, как и мы, люди. Верящие в свою правду и готовые также за неё умереть? Пусть какую-то плохую, фашистскую правду, но они в неё верят. А таких людей просто так с рукава не смахнёшь.

Поэтому мне не нравится, что наши правители хотят перевести наших воинов в экономическую сферу. Война – это не работа. Война – это крест. Тяжкий крест для солдата и его близких. Ладно Иуда, он там за зарплату. А ты подойди к Иисусу, скажи, чтобы он нёс свою долю за 2 млн. рублей, например. И что получится? Нет, ребята. Мы россияне и воюем всегда так крепко из-за того, что нам не наплевать. Их же сразу видно, тех, кому наплевать. И я был бы рад, чтобы гибли они, а не мои парни и девушки. Но, видимо, Господь ещё не оставил их без внимания, есть у него и на плохих людей надежда. А ещё один шанс нужно давать всегда.

Наверное, многие мои герои и не думают об этом всём. Я и сам об этом раньше не думал. Там всё просто и думать нельзя, чёкнешься. Но мы-то с вами тут. И у нас есть всё, чтобы подумать.

Так что давайте думать вместе. Ибо мы ещё не овцы, а люди. И это наша жизнь и жизнь наших детей. Давайте вместе, чтобы не пропасть по одиночке. Как не старо это звучит.

Сны

Я постоянно вижу сны о войне. Всю свою жизнь я видел сны, и даже было удивительно, если иногда их не было. В такие ночи я проваливался как в тёмную яму, и мне казалось, что ночь прошла всего за несколько секунд. Тогда я не высыпался и вставал полностью разбитый.

Мне повезло, я не вижу кошмаров о войне. Просто обыкновенная военная тягомотина. И состояние «Фокса» – всегда начеку, настороже. Для меня война не была кошмаром; кошмар – это что-то невообразимое, нереальное. Страх – да, страх – он очень даже реален, осязаем, и ты всегда понимаешь, что происходит. Это всё тяжёлая, неблагодарная работа. Тяжелее всего «Фокс» – его не замечаешь, только попадая туда, где не слышно, что стреляют, понимаешь, какая тяжесть с тебя свалилась.

Я – «Умка»: это мой позывной. «Умкы» на чукотском – белый медведь, да и в мультике он отличный парень. Как бонус – легко запомнить и по рации ясно слышно. «Умок» на свете мало, слышал, что был один в Донецкой области, но он уже 200. Я фельдшер роты, хотя стал им, скорее, случайно, но благодарен за это Богу.

Бывало, что неделями за сутки спишь часа 2 – 3 и просыпаешься почти без будильника. Снится то же, что и в жизни вокруг. Воюешь всегда: и во сне, и наяву. Хуже, когда снится дом. Ты уже забываешь, какой он есть, и мало веришь, что он есть вообще, словно не с тобой это было, или в прошлой какой-то игрушечной жизни.

Как-то приснились жена и сын. Помню, что сына обнял и сжал так крепко, что испугался, что задушу, а утром никак не мог найти себе места. Да и долго потом. Так что это тяжело, и поделать с собой ничего не можешь. Лучше уж так, привычная тягомотина. Я к ней привык. Но она меня делает уже другим человеком, или не человеком?

Кем мы будем, когда вернёмся? Если вообще вернёмся. Хотелось бы. Думаешь об этом и ничего не понимаешь. Вопросов всегда больше, чем ответов. И искать мне их придётся ещё долго или нет?

Сейчас я на гражданке. Почти всё хорошо. Но вот опять ясно вижу….

Сон. Осколок попал мне в шею и не то, что бы сильно распахал, но артерию перебил точно, кровь вырывается фонтаном. Пытаюсь зажать левой рукой, а правой дотянутся до индивидуального пакета. Он не далеко, он в наплечном кармане. Не получается. Просто левой рукой не могу прижать рану, получается только при помощи правой. Без ИППэшки нечего и думать о жгутовании или прочих процедурах. А я ни как не могу освободить правую руку.

Отлично понимаю 40 секунд, потом начинаешь терять сознание, а меня никто не видит, иначе подбежали бы. Вокруг всё как в тумане, и мне кажется, что крови я потерял много. Страха нет, есть чувство досады. Как же: всех учил, что нужно делать в таких случаях, а сам сплоховал. Так и проснулся с чувством досады. А страха нет, не говоря уже о кошмарах.

И чувство «Фокса», оно никуда, оказывается, не ушло, да я стал намного невнимательнее, расслабление, но иногда как резанёт до кишок: будь на стороже, не е…лань.

«Ник»

С «Ником» я познакомился, когда напросился помогать «батовским» медикам на дежурствах и эвакуации. «Ник» мне сразу не понравился. Отношения наши изменились потом. Странно, но чаще всего в людях я ошибался именно на войне. А, может быть, и не странно.

Между нашими позициями и «нулём» находился блиндаж дежурного офицера, а мы со связистами метрах в восьми от него. Мы – это «плюсики», хотя мне больше нравилось «крестики». Блиндаж был маленький, по-хорошему нас там должно было быть два связиста и два медика, но было всегда не меньше восьми человек, а то и двенадцать. Короче, у нас был проходной двор: кто шёл на позицию, кто обратно, кто ждал проводника, а пусть у вас ещё снайперы переконтуются и целый замполь! Так что раненых приходилось осматривать в окопе. Некоторые оставались у нас до суток, если обстрелы не прекращались и эвакуация была не возможна.

Стреляли по нам хорошо, не зря у нас сидели связисты и был перевалочный пункт связи, напрямую до штаба рации не «дозванивались». Плюс «птица» прилетала разная, скидывала всё подряд. Выхожу, а в окопе ВОГ лежит неразорвавшийся, красивый такой, блестящий. Думаю, думаю и смотрю. Дык он взорваться может, ночью кто-нибудь наступит и…. Надо его взять и выкинуть, а вдруг он сейчас? Ладно, выкинул, даже где-то там не взорвался.

«Ник» был настоящий медик – с образованием, и мама у него была медик, ну и так далее, так что он смотрел на меня, как на шавку. Правильно смотрел, в общем. Долго не мог понять, кто я и зачем здесь. Никого не бинтовал, всё доверял мне. Короче, такая высокомерная сволочь. Я был поражён.

В это вечер «семёрка» опять ходила брать хохлятские позиции, и мяса нарубили много, нашего мяса. Я еле успевал. «Ник» как всегда почти не прикасался, но здорово всех подозревал в разного рода самострелах или бытовых травмах прикладом по голове. Для меня это было шоком. Мне это казалось подлым, да и зачем? Это потом, когда я и сам хотел стреляться, я всё начал понимать.

Отношения наши изменились на эвакуации. Когда ночью сидишь и ждёшь вызова на передовую, как-то незаметно всё о себе рассказываешь и во время работы тоже видишь, кто с тобой в одной связке. Мы начали доверять и понимать друг друга.

У «Ника» была девушка в Москве. Католичка и всё такое, где вы сейчас сыщете католичку и всё такое? Он после института мог остаться в Москве, но пошёл сюда, как и его мама. Я ему обязан за спасение нашего пулемётчика. Нехорошо опять получилось из-за штаба. Заходили не только наши, но и семёрка, какие-то снайперы, ещё не пойми кто, короче целое стадо, ясное дело – начали крыть сто двадцатым и плотненько так. У моего пулемётчика была грыжа спины, и он всегда ложился на бок, это его и подвело. Располосовало его спереди и сзади, как мясную нарезку. Лежит в лесополосе, орёт, а до блиндажа доползти не может. Все, кто были тогда в блиндаже, выйти побоялись. «Ник» пошёл один. Как он его буквально связал, а не перевязал, непонятно, пулемётчик был очень тяжёлый. Но все эти разваливающиеся куски он смог связать и остановить кровь.

Мы туда смогли попасть только после обстрела часа через два. Поехали за одним, и как всегда набился полный уазик. Мы с «Алексом» поняли, что раненых нужно сразу, не теряя времени, везти в «Лисик». Благодаря «Нику» спасли всех, хотя возили всю ночь, и под конец я уже перестал толком соображать. Но все остались живы.

Перед смертью «Ник» притащил с передовой щенка. Когда «Ника» убили, щенок куда-то смотался. За «Ником» приехала мама, но щенка мы так и не нашли, хотя искал весь бат. Жаль, она обоих хотела взять домой…

«Алекс»

«Алекс» был контрактником из Москвы. Когда я с ним познакомился, его контракт уже закончился 4 месяца назад. Однако, в силу каких-то причин домой он не возвращался. Спрашиваю: ««Алекс», а как ты живешь?». «А, – машет рукой, – Армия прокормит!» – и смеётся! Он из того полка, который размотали под Кременной. «Алекс» – водитель у батовских медиков. Хотя как водитель? Дежурит на нуле по графику вместе со всеми. Плюс водитель. Медики на фронте как-то быстро заканчиваются, вот и приходится делать всё.

Он спокойный, с юморком и, по-моему, ничего не боится. За свой характер прирождённого командира его постоянно хотят сделать старшим, а он не хочет. Я думаю, что ему и так хватает ответственности за других, к чему ему ещё отвечать за дураков. В штабе, где мы сидим и ждём вызова на эвакуацию, он со всеми на равных. Каждого из них он регулярно возит на позиции, это риск, но пока все живы. Борода и назревающая залысина, если его побрить, он, наверное, гораздо моложе меня.

Мне он начал доверять после того, как я поехал с ним туда, где очень опасно. Он долго не хотел меня брать, но я сказал, что нельзя туда отпускать человека одного – это подло. Медики – это ещё и машина по вызову. Блин, а кого ещё послать? Все же так заняты!

Был случай. «Алекс» с ещё одним медиком дежурили на «Сирени», и тут обстрел, всё грохочет и шатается. Парень давай метаться по блиндажу как загнанная крыса, истерит. «Алекс» его поймал за грудки и говорит: «Смотри мне в глаза, смотри мне в глаза. Вот когда ты в них увидишь страх, вот тогда нам пипец». Парень сразу успокоился. Я долго ржал над этой историей и время от времени подкалывал «Алекса».

Я прихожу к нему на хозяйство в 18.45. У нас эвакуация с 19.00 до 7.00, но я по занудной привычке прихожу заранее. «Алекс» спит, я понимаю, что он промотался весь день и устал, понимаю, потому что тоже не сидел без дела. И именно поэтому мне его и жалко будить. Остальные боятся и предлагают мне чай. Ставлю автомат и 10 минут пью чай и слушаю новости. Медики мобильны и знают кучу всего. В 18.55 иду будить «Алекса». Спит он крепко и никогда не понимает, где он сейчас. Объясняю. Встаёт и одевается. Мы едем в штаб, чтобы начать дежурство.

Он научил меня всегда договариваться заранее о том, кто и что делает. Кто открывает дверь и выбегает наружу, кто открывает задние двери и принимает внутри. Чаще всего нас ждут ребята и помогают грузить раненых, но каждая секунда дорога, а люди и обстоятельства всегда разные, и лучше всё обсудить заранее. Едем молча, водителю во время движения не мешать. Можно в эти минуты хорошенько помолиться, что я всегда и делаю. Едем как в последний раз, никто не знает, да и что об этом говорить? И водитель всегда, всегда должен быть в машине. Поэтому эвакуация и производится втроём.

«Алекс» никогда не бросит и не уедет один. Но лучше ему не выходить, а то были случаи, когда мы работали двое, но лучше мне их не вспоминать. «Алекс» всегда скажет, когда можно зажигать красные лампочки в салоне. Сразу свет зажигать нельзя, и я привык работать наощупь. Но как я должен на ходу в темноте набирать шприц, ёкрн? Или если он недавно ранен и весь в крови? А «Алекс» ещё меня ругает, что я работаю без медицинских перчаток, я же в них не чувствую кровь! Тут много всего, на целую методичку.

Ладно, всё нормально, выехали, осмотрелись. ««Алекс», их надо сразу в Лисик, тяжёлые, не довезём». В Лисик дальше и дольше, а там могут быть и ещё раненые, но нужно спасти тех, кому повезло. Война.