Биф Веллингтон, или На..й готовку

Дизайнер обложки Алексей Мальцев

Редактор Клэр Вирго

© Самара Мо, 2020

© Алексей Мальцев, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4498-4553-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Существует легенда, повествующая о человеке, чья душа не знала покоя, а сердце никогда не трепетало от счастья. Свою жизнь он считал растраченной впустую и потому отправился в путь, не жалея о том, что оставил позади. Тот путь в итоге привёл его к дряхлому старцу, одному из многих что встречались ему на дороге, но не давали ответа на мучающий его вопрос: как же познать самого себя и быть счастливым?

– Расскажите, как вы поняли кто вы есть? Как узнали в чём ваше предназначение? – в очередной раз спросил скиталец.

Мудрец надолго задумался, разглядывая длинную цепочку людей что выстроилась перед порогом в его дом, а затем ответил:

– Всё что накопилось во мне злого, грязного, отвратительного, я выбросил из себя пережив боль, какую мне не приходилось испытывать прежде. Тем самым я освободил своё сознание и сумел познать себя, изучив то малое настоящее, что осталось внутри меня.

– Но как же вы выбросили все это? – заинтересовался человек заелозив на стуле.

– Я написал книгу, – объявил старец так, будто это и без ответа было очевидно.

– Но что это за книга? Она здесь? Я о ней когда-нибудь слышал? Могу я посмотреть на сам процесс изгнания из вас тех негативных эмоций?

– Ты мог бы, если бы родился лет на тридцать раньше, – усмехнулся старик.

– Почему же?

– Потому что она канула в небытие, как и все мои прежние воспоминания, не оставив и следа. Всё что было до того, как я познал свою сущность, исчезло. Это прошлое – его нельзя тянуть за собой. Но, к счастью, это не приуменьшает значимости самой книги. Это веха, которую должен переступить каждый ищущий себя.

– Ммм, понятно, – неуверенно протянул путник, – А как же быть с предназначением?

Старик тяжело вздохнул, удивляясь странному вопросу.

– Ты должен отдавать. Всегда. Всю жизнь. Тем или иным способом и только то, что сам желаешь отдавать.

Доподлинно неизвестно, написал ли тот человек книгу или, как её аналог – картину, песню, композицию и помогла ли она ему в его поисках. Признаться я и не пыталась это выяснять. Вместо этого задумалась, как же редко мы заглядываем внутрь себя, без малейших сомнений принимая всё то, что навязывает нам внешний мир. Общество.

Многие ли из нас отваживаются наплевать на свои страхи и задают себе вопрос – чего же я хочу на самом деле? Не слушая никого. Жить так, как велит сердце. Неужели это недопустимо?

Как и тому неизвестному человеку из легенды мне захотелось узнать, в чём же значимость человеческого бытия? Где её искать? И лишь много позже я узнала, что она внутри каждого из нас. Не снаружи. К ней нет определённого пути, по которому можно было бы пройти ногами.

Ещё в те времена, когда я только начинала осваивать навыки писательского мастерства, осторожно пробуя слова на вкус, цвет и запах так, словно они могли уничтожить меня или поработить, я уже точно знала о чём хочу писать. Явление редкое, но всё же не уникальное – знать, что тебе по душе. Возможно, высокомерно прозвучит, но мне хотелось, чтобы любой мой текст находил отклик в сознании людей. Оставлял после себя томительное послевкусие, принуждающее задуматься и поразмышлять. Желание помогать зародилось уже тогда, просто я не знала, КАК. Возможно ли вообще помогать людям используя лишь слово? Заставить вновь поверить в чудеса. А когда услышала ту легенду, поняла наконец, что нужно делать.

Ранее в своём творчестве я безуспешно стремилась связать воедино интригующий сюжет с почти эпохальными рассуждениями на тему бытия. Скажу честно, получалось скверно. Но я не прекращала развиваться. Просто не могла бросить то, что люблю. Ведь сдаться, значит потерять себя. Саму свою суть. Тогда, я ещё даже и не подозревала сколь много страданий ждёт меня впереди.

Моя первая достойная книга под названием «Биф Веллингтон» появилась на свет именно тогда, когда я попыталась отпустить свои предрассудки и безоговорочно последовала словам наставляющего старика из той легенды. Я использовала один из способов познания через выражение своих истинных страхов на бумаге. Беспощадное уничтожение своих демонов. Я выпустила их на свободу, позволила набраться сил и задушила на самом критическом пике, пока они ещё не научились летать. То был первый этап на пути познания, но далеко не последний.

Приступив к написанию книги, я буквально схватила в руки ржавый затуплённый мачете, что ждал своего часа валяясь в сырой земле, и не задумываясь о последствиях повырубала размахивая им направо и налево те непроглядные дебри, что разрослись, постепенно загнивая в моём мозгу. Дебри что препятствовали доступу света. Я уничтожила громадных москитов, что неустанно отвлекали меня жужжанием своих крыльев. Тех, что, впиваясь жалами в моё тело сосали кровь. Растерзала змей – гадов ползучих, что отравляли мою кровь своим ядом. В прямом смысле слова я впервые увидела и услышала мир таким какой он есть, без особого труда игнорируя внешние факторы – всё то, что окружало меня снаружи.

Вы не увидите в книге подробных руководств или пошаговых инструкций, что и как нужно делать. Лишь сам процесс избавления от негативных эмоций, облачённый в художественную форму. Эмоций что надёжно укоренились в каждом из нас.

Её текст подобен тому, что описан старцем в легенде. Тому тексту, что пропал и канул в небытие, так и не раскрыв своих тайн человеку, пришедшему познать их. Теперь же у вас появилась возможность проследить за столь сакраментальным процессом, ведь он в каждой строчке и мне не жаль делится им. Вы можете пройти эту веху так же, как прошла её я. Стать чуть ближе к осознанию того, кто вы есть на самом деле и зачем пришли в этот мир, применив ту же практику. Поскольку творить способен каждый.

Биф Веллингтон, или На**й готовку

Глава 1. Мальчик и цветки глицинии

– Наконец-то ты пришла! Где тебя носило?

Пожилая женщина с покрытым испариной лицом прошмыгнула мимо, всучив мне охапку только что выдранных с корнем лилий. Похожая на огромное красное облако в своём широком балахоне, она поднялась на веранду, прихватив с собой те цветы, что не уместились в моих руках, и небрежно вывалила на стол. Несколько из них покатились по чайному столику и упали на пол. Старушка этого будто и не заметила. Оббежала стол кругом, растоптав белые лепестки измазанными чёрной землёй ногами, и с громким выдохом плюхнулась на широкую качель, заложенную мягкими, почти невесомыми подушками. Она вытерла рукавом балахона капли пота, выступившие на озабоченном чем-то лбу, а затем выудила из-под подушек секатор, блеснувший на солнце, словно мясницкий нож.

– Вообще-то, тётя, если ты не знала, эта грёбаная нога, по милости твоей необыкновенно заботливой сестрёнки, уже много лет доставляет мне массу неудобств и боли. Но… какое тебе собственно дело до моих переживаний? Лучше объясни – что здесь творится? Ты занялась прополкой сада что ли? Зачем ты повыдёргивала столько цветов? – спросила я, бесцеремонно скинув вырванные с корнем растения на землю, после чего отряхнула свою безвозвратно изгаженную почвой белую тунику от Ив Сен Лорана и размяла ладонью ноющую от долгой неудобной прогулки ногу. Негодование и любопытство привели меня в дом тётушки, которая, кстати, тёткой мне вовсе не являлась. Её встревоженный голос озадачил меня ещё во время разговора по телефону, но я и представить себе не могла, что застану её в столь растрёпанных чувствах. Такой взвинченной я не видела её ещё никогда.

Рука её дернулась, сведённая судорогой. По телу пробежала дрожь, от которой женщина сжалась, словно бы пытаясь укутаться в кокон, и закрыла глаза. Несколько секунд она не двигалась вообще, всё больше удивляя меня своим поведением, а потом схватила цветок и резким движением отсекла секатором пол стебля. Не глядя, Офелия кинула изувеченную лилию куда-то себе под ноги. Я пригнулась, ведомая любопытством и увидела стоящую под столиком плетёную корзину, которую и не заметила бы, даже если бы подошла ближе.

– Почему не отвечаешь? – попыталась произнести я грозно, но вышло не очень. – Поднялась по ступенькам из светлого теплого дерева на веранду, стараясь не сильно нагружать ногу. Медленно обошла оставленные босыми ступнями старушки земляные следы. Подошла к креслу, расположенному рядом со столиком и уселась в него, вздохнув с облегчением. Наклонив голову, заглянула в корзину. Оказалось, там уже лежали три срезанные ею лилии, к которым и присоединился тот покалеченный цветок. Судя по всему, она намеревалась проделать то же самое со всеми остальными лилиями. Но зачем?

– Нужно больше цветов. – В подведённых чёрными неаккуратными стрелками глазах читалась дикость. – Я не подозревала, но понадобится больше.

– Что? О чём ты говоришь? – я протянула руку и взяла один из цветков. Поднесла его к носу и втянула в себя угасающий аромат. – Ты раньше никогда не срезала цветы. Сегодня особенный день?

– Как ты можешь говорить подобное? – произнесла она озлобленно, скривив свои красные тонкие губы. – Ты не можешь знать, что я делала раньше. Когда высаживаю их, когда срываю. Тебе это неизвестно. – Отрезанные стебли падали на подол её балахона с ужасающей скоростью. Лепестки, кружась, планировали на пол веранды.

– Ну да. Откуда мне знать? – И это было правдой. Свою двоюродную бабку, я можно сказать почти и не знала. Фактически, она приходилась сестрой той старухи, что воспитывала меня. Но я звала её тёткой. Возможно, причиной тому послужил тот факт, что они со старухой являлись друг другу кровными сёстрами. Эта бездушная особа навещала наш с бабкой дом строго по четвергам на протяжении долгих лет, в течение которых происходило моё ничтожное взросление. Только по четвергам, и ни в какой другой день больше. Что было тому причиной, мне неизвестно. Может когда-то, в далёком детстве, я и спрашивала её, но ответа я не помню. Она вообще всегда была странной женщиной. Никогда не носила обуви. Всегда надевала эти свои балахоны, укутывающие её тело с головы до пят. И все они, были красного, яркого, режущего глаза цвета, различаясь между собой лишь оттенками. Мне никогда не нравился столь яркий цвет её одежд, даже когда я была совсем ещё девочкой. Не нравилась напускная забота женщины, приносящей нам со старухой еду, бережно упакованную в пластмассовые контейнеры. Всегда теплые, словно она приготовила их где-то по пути к нашему дому, дорога к которому, с её то габаритами не могла составлять никак ни меньше часа. Ведь если бы она и впрямь желала бы заботится обо мне, то позвала бы жить в свой дом. В дом настолько красивый и опрятный, что он мне даже снился по ночам. Стены, обитые деревянными планками из побелённой сосны. Полы, застеленные мягкими пушистыми коврами, на которые так и тянуло прилечь, и вздремнуть часок другой, прикоснувшись к их пушистой поверхности щекой. Когда-то в детстве, я так и делала, но… не часто. Дом тёти Офелии я посещала всего несколько раз.

Я предпочла бы жить там, а не видеть её тучную переваливающуюся фигуру, приближающуюся к нашему покосившемуся дому, нагруженную пакетами с едой, от которой она скорее всего просто хотела избавиться, чтобы не перенасыщать своё и без того раздутое тело. Нет, я не видела в этом, ни акта милосердия, ни заботы. И всегда хотела крикнуть вслед её удаляющемуся по тропе силуэту: Если тебе что-то не нужно, просто выбрось это на помойку. Нечего таскать всё это к нам!

Но я всегда молчала, и долго плакала, уткнувшись головой в коленки, когда она покидала нас. Каждый четверг. В эти моменты, меня как никогда переполнял гнев, от осознания её состоятельности. От того что она не нуждалась ни в чём и при том не желала поделиться этим со мной. За что она так?

– Так зачем ты меня позвала? – спросила я, наблюдая, как Офелия яростно орудует острым, как бритва инструментом. Мой вопрос наконец-то достиг её мозга. Она остановила работу. Лицо её морщинистое, но вовсе не обвисающее, как это бывает у стариков, разгладилось. Брови, как и прежде, взмыли вверх, словно она вспомнила что-то крайне важное. Вечно выискивающие какой-то подвох глаза сосредоточились на мне, будто она только сейчас осознала моё присутствие.

– Кира, детка, – произнесла она, нереально мягким голосом, так сильно контрастирующим с тем, которым она говорила всего пару минут назад, что мне стало страшно от этого её внезапного спокойствия. Рот её расплылся в нежной улыбке, обнажив белые зубы. Теперь она выглядела такой, какой я привыкла её видеть. Ну… почти такой, если не обращать внимания на тёмную прядь волос, что выбилась из-под ярко-красной атласной ленты, перетягивающей её седые волосы. Эта прядь была единственной, по которой ещё можно было определить первоначальный цвет её волос. Теперь она торчала вверх словно кто-то тянул Офелию за волосы, до того, как я появилась на её пороге. А, может, это сделала она сама? – Ты не замечала чего-нибудь странного с моей сестрой, в последнее время?

Я рассмеялась. Звонко, почти истерично. Просто не смогла сдержаться.

– Странного? Ты для этого меня позвала? Узнать, не происходит ли что-то странное со старухой?! Откуда такое беспокойство?

– На то есть причины, – спокойно ответила тетка, не отводя от меня решительного пристального взгляда, говорящего, что сегодня она выведает все, что ей нужно.

– Что же, ладно. Странного, говоришь? С чего бы начать? Может, с её одержимости насекомыми, которых я не в состоянии извести ни спреями, ни ядами и о присутствии которых тебе, несомненно, известно. Я слышу их шорох по ночам. Жужжание крылышек, когда они перемещаются по дому. Муравьи, клопы, тараканы, мухи и саранча. В любой угол загляни, и ты найдёшь их там. Они прячутся в темноте, зарываются в пыль, выжидают, охотятся. Они приползают к ней. Я знаю. Эти твари любят ее, и она отвечает им взаимностью. Приманивает их, разбрасывая по полу хлебные крошки. Общается с ними. С живыми-то ладно, но как же быть с её непрекращающимися разговорами с мёртвыми тушками бабочек, которыми увешаны стены дома, в котором я вынуждена жить? Она гладит их. Вечно что-то бубнит себе под нос, прижавшись лбом к стене. Да что я говорю? Ты же и сама всё знаешь. Хотя нет. Насколько мне известно, ты предпочитаешь не замечать явных признаков её сумасшествия, ведь постоянно только и делаешь, что ругаешься с ней. Там, за закрытой дверью гостиной. Думаешь, я не слышала, как вы шипите друг на друга, словно две ядовитые змеи? Думаешь, я об этом не знаю? Не считай меня идиоткой!

– Я и не считаю. – Она нагнулась, не отрывая от меня взгляд, побуждая рассказывать дальше, и выудила из-под стола налитый доверху бокал с белым вином. Отхлебнула. Скорчилась, но больше ничего не сказала.

– Ничего нового я тебе не поведаю. А для меня под столом бокал не припасён? Случай-то неординарный. Быть приглашённой к тебе в гости…

– Тебе не стоит пить. Мне известно о твоём пристрастии и том, что ты частенько наведываешься в бабкин погреб за бутылочкой-другой. Но тебе пора остановиться и прекратить гробить свою жизнь.

– А не пошла бы ты в жопу со своими нравоучениями?!

– Просто расскажи всё, что знаешь, и я не стану комментировать твои опухшие глаза.

– Только зря отнимаешь моё время. Но если тебе так надо, слушай. Как и прежде, она шастает ночами по полям за домом. Иногда, я думаю, довольно далеко углубляясь в чащу леса. Шастает в одной изорванной сорочке, давно уже не белой. Со взъерошенными, распущенными волосами и отсутствующим взглядом. Появляется под утро с налипшей на босые ноги грязью. Я так понимаю, это у вас семейное. Иногда замечаю на ней порезы и запёкшуюся кровь. Но что с того? Мне нет до этого дела. Если честно, я удивляюсь лишь одному: как в наших краях ещё не появилось легенды среди местных о ведьме, выползающей под светом луны. Это просто удивительно! К тому же она почти ослепла, наверное. Глаза затянуты какой-то белёсой пеленой, но она довольно неплохо ориентируется в доме и даже за его пределами.

– Конечно. Это же её дом.

– Ага. Бесспорно. Но ты знала, что она врезается в стены, ходит, выставив руки вперёд? Мне кажется, она видит что-то временами. Возможно, нечто вроде проекций её больного сознания, до которых пытается дотянуться, несмотря на существующие преграды. А потом я слышу, как она хнычет, но как-то совсем не жалобно. Скорее зловеще. А может, она там и не плачет вовсе? Мне плевать. У меня мурашки от неё уже давно. Наверное, с тех пор, как повзрослела и поняла, что подобное поведение не считается нормальным. Я не подхожу к ней узнать, что случилось и в чём причина этих её «приходов», если тебе интересно. Никогда. Как бы сильно она ни ударилась. Не хочу во всём этом участвовать. И жалости к ней не испытываю. После всего того, что она сделала со мной. После всего, что ты допустила.

Когда я закончила рассказывать, руки мои тряслись от гнева. Тем более от того, что тётка заставила меня произнести слова, которых говорить не стоило. Казалось, ещё мгновение, и я заскриплю зубами, пытаясь сдержать злость, но Офелия как будто именно злости от меня и добивалась. Ни один мускул на её лице не дрогнул даже после того, как я обвинила её в травме, нанесённой мне в далёком детстве. Боль, которую я вовсе не стремилась отпускать. И не пыталась прощать.

– Всё то, что ты рассказываешь, мне действительно известно.

– А я о чём? Хватит! Вижу, у тебя не было веских причин звонить мне и приглашать к себе домой. То, что и без меня знаешь, могла бы выведать и по телефону. Так что идите вы обе куда подальше. Понятно?

Я спрыгнула с кресла, забыв о ноге, не дожидаясь ответа, и тут же поплатилась за это жгучей болью. Желание покинуть её дом повело меня вниз по ступенькам с веранды. Она не попыталась остановить меня, приняв всё то, что я выплеснула. И тут увидела крест, вырезанный из кости какого-то африканского животного, валяющийся на тропинке. Но… как же не заметила его прежде? Я точно помнила, что дорожка была пуста, когда поднималась по ступенькам. Никчёмный и забытый, он заставил меня остановится. Подняла его, ощутив холодную тяжесть серебряной цепи, и оглянулась на тётку, всё так же восседавшую на еле покачивающихся качелях.

– Эти насекомые всегда были там, но… в последнее время, мне кажется, стали проявлять ко мне более настойчивый интерес. Будто я их чем-то заинтересовала. Стала пахнуть по-другому, может. А может… – вдруг вспомнила я, сжимая крест в ладони.

– Зачем ты остановилась?! Продолжай. Что «может»?

– Может, просто время пришло. Это я хотела сказать, хотя и не знаю почему.

– Подойди ко мне, детка. – Пожилая женщина тяжело вздохнула и поманила меня к себе рукой с зажатым в ней цветком. – Не нужно уходить. Никто тебя не гонит. Только ты сама. Я не желаю тебе зла и не хочу, чтобы ты ненавидела меня за что-то. Придёт время, и всё поймёшь сама. Но ты не права. Оно ещё не пришло.

К чему обманывать себя? Я хотела хоть ненадолго побыть под её защитой, вдали от дома, и потому двинулась обратно, но в кресло садиться не стала. Села рядом с ней прямо на цветы. Хотелось ощутить теплоту, которой не ведала ранее. Хотелось, чтобы тётя успокоила меня. Я протянула ей крест. Она приняла его, не сказав ни слова.

– Мне кажется, они залезают мне в ноздри, пока я сплю. Залезают мне в уши. Путаются в моих волосах, будто готовят гнездо или муравейник. Я слышу их перебирающие по моей коже жёсткие колючие лапки, но двинуться не могу. Не могу проснуться или крикнуть, потому что слышу не только их. Ещё я слышу голос.

– Что он говорит?

– Поначалу, просыпаясь, я замечала приоткрытое окно и только. Окно, через которое дул прохладный ветерок. Приятный. Вроде бы, что такого-то? Но я всегда проверяю перед сном, закрыто ли оно. Окно и дверь. Потому как не могу гарантировать, что под покровом ночи через него в комнату не заберётся какая-нибудь гадость. Потому я и обратила на это внимание. Более того, испугалась от того, что знала, кто тому виной. Не ветер и не моя возможная забывчивость. Она.

Иногда ночью… Я знаю, она пробирается ко мне в спальню, а эти ползающие по мне жуки словно пытаются отвлечь от её присутствия. Старуха гладит меня по голове и шепчет. Я слышу приглушённый хриплый голос, вырывающийся из её рта со зловонным дыханием, таким надрывным, что хочется кричать. «У тебя всё получится, – шепчет она в мою щёку. – Ты идеальный вариант». Что это значит, тётя?

– Я не знаю.

– Ты лжёшь мне! Постоянно лжёшь мне. Всё ты знаешь. Только говорить не хочешь. – Я отпрянула от неё, словно обожглась. Почему она не хочет сказать мне правду?

– Старуха скоро умрёт, – как будто это должно было что-то значить, констатировала тётка.

– Да и хрен-то с ней! Верится с трудом, конечно, но ты же знаешь, грусти во мне эти слова не вызывают. Порадуюсь и только. Скину с себя, наконец, груз своей никчёмности, что она заставила таскать всё детство. Вздохну легко и продам к чертям дом. Если она и вправду умрёт, мне там делать нечего.

– Не думаю, что всё будет так просто, как ты себе это представляешь.

– Что?! О чём ты?

Она посмотрела на меня задумчиво. В чём-то даже печально.

– Знаешь, я всегда считала, что тебе стоит перекрасить волосы. Чёрный цвет портит твоё лицо, хоть и достался тебе по наследству. Ты слишком бледная, слишком унылая, как будто не живая. Похожа на воронёнка с подбитым крылом. – Тётка провела рукой по моим распущенным волосам почти так же, как это делала её сестра. Она специально, что ли?!

– Какая разница, какого цвета мои волосы? Или ты рассказываешь мне, что происходит, или я ухожу. Потому что меня достали ваши секреты.

– От себя не убежишь, – произнесла она, похоже, действительно издеваясь надо мной. – Я знаю, ты хочешь вернуть свою мать. Или, возможно, присоединиться к ней, но ты жива… а она мертва. Этого не изменить. То, что ты делаешь с собой… это просто нечестно по отношению к ней. Пойми уже, наконец. – Я раскрыла от изумления рот, собираясь наброситься на неё с расспросами, но она остановила меня, всем своим видом показывая, что ответов не будет. – Ты посиди тут недолго. Я только принесу кое-что. Передашь старухе.

У меня заболела голова. Когда я обречённо опустила лицо себе на колени, она ещё сидела рядом. Судя по всему, размышляла о чём-то, глядя на меня, но потом я почувствовала, как она поднимается с качелей, тяжело опираясь о стол, который даже покачнулся от её веса. Тут же раздался еле слышный звон колокольчиков, висевших над входной дверью, и она остановилась. Я не видела этого, но спиной почувствовала сковавшее её напряжение. Подняв голову, заметила, что тётя стоит и смотрит на их ритмичное покачивание.

– Колокольчики звонили, – то ли утверждая, то ли вопрошая, сказала она.

– Ветер, наверное, но я, если честно, не…

Одним резким движением она сорвала их и бросила на пол, так сильно исказив от ярости лицо, что я чуть не вскрикнула от внезапности. В последний раз они звонко брякнули и, наконец, затихли насовсем. В ужасе вжавшись в качели, я наблюдала за тучной пожилой женщиной, что смотрела неотрывно на поверженные колокольчики, словно видела там выводок змей. Какую опасность они могли представлять? Чего она выжидала? Что они набросятся на неё? Начнут звенеть, словно одержимые злым духом?

– Тётя, что на тебя нашло?

– Не двигайся. Подожди меня здесь. Я сейчас. Я потороплюсь.

Она скрылась за дверью бесшумно. Буквально вплыла в дом, который, казалось, поглотил её красную фигуру. Я следила за тем, как стекают капельки по бокалу сухого белого вина, которое пила тётка, размышляя над тем, выпить его или нет, а затем вдруг вспомнила лицо матери. Не хотела вновь тонуть в её образе, таком родном, таком недостижимом. Но он возник и вместе с собою принёс запах. Запах, который я гнала из своих воспоминаний, как могла. И сегодня тоже. Запах свежести, наполняющий сад моей сумасбродной родственницы, всецело поглотил приторно-сладкий аромат глицинии.

– Нет! Только не сейчас.

Машинально я махнула перед собой рукой, пытаясь развеять иллюзию. Так, словно отгоняла от себя назойливую муху. Схватила бокал с вином и почти засунула туда свой нос, стараясь заглушить появившийся в сознании аромат резким запахом кислого вина, но он не исчезал.

– Не хочу я никуда смотреть, Ута. Не проси меня. Это слишком больно – попросила я, но знала, что не выполнить её просьбу просто не смогу. Никогда у меня это не получалось, хоть я и старалась забыть.

Я сдалась. Подняла глаза и увидела её. Такую же, какой запомнила когда-то давно. Золотистые кудрявые волосы, спускавшиеся ниже лопаток. Голубые глаза, словно у сказочной феи, что снилась мне иногда по ночам. На лице нежная улыбка, но говорит она строго, серьёзно. В последнее время она вообще мало улыбалась, но мне только три, и я не знаю, что послужило тому причиной. Я лишь могу ощущать её состояние своими эмоциями и точно знаю, что мне не по себе, и потому тяну её маленькой ручонкой за подол белого ажурного платья. Вымазываю его чем-то шоколадным, но значения этому не придаю. Я же ребёнок. Куда больше меня беспокоят её натянутая улыбка и то незнакомое мне строение вроде домика, но без стен, крыша которого увита растением, похожим на лиану. Грозди фиолетовых цветов свисают с той крыши, подобно гроздям винограда. Невероятно красивое зрелище, но мне лишь страшно от того, что до них почему-то нельзя дотронуться и съесть.

– Никогда не смей их трогать! – грозно говорит мне мама. Я вижу, как в её глазах сверкают блики солнечного дня, в котором мы застыли. Слёзы? Да. Скорее всего. Но почему? Мне тоже хочется плакать от того, что плачет мама, но страх сильнее. – Никогда. Поняла меня, Кира? Не прикасайся к этому растению. Никогда. Очень важно, чтобы ты запомнила это, милая, потому мы и здесь. Но бояться нужно. Мне нужно, чтобы ты боялась.

С ней что-то не так, я понимаю это даже в три года от роду. Смотрю на свои малюсенькие сандалии и деревянный пол беседки. Почему я не могу смотреть на эти красивые цветы? Не могу съесть их, ведь это просто виноград. Я часто ела виноград.

Нарочно, словно услышав мысли своей маленькой дочери, мама поднимает руку и проводит ею по фиолетовым нитям из цветов.

– Не слушай никого, кто скажет тебе, что это не опасно. Даже мне. Это растение – яд. Его кора и листья ядовиты настолько, что смогли бы убить вон ту собаку, если бы она съела их. Вон ту, видишь?

Мысли о слезах уходят. Бегающая по стриженной зелёной траве большая собака куда интереснее. Но ведь собаки не едят растений.

– Она не будет есть траву, – замечаю я сердито.

– Но палку-то она с удовольствием погрызёт. Правда, утёночек?

И правда. Теперь я вижу, что собака не просто так скачет по траве. В зубах она сжимает какую-то корягу. Я с опасением смотрю на мать, ожидая, что собаке сейчас станет плохо и больно, как мне когда-то. Но мать касается моего пухлого детского личика пальцем, отворачивает мой взор от собаки к себе.

– Не беспокойся за пса, – говорит она. – С ним ничего не случится. Но может случиться с тобой. Потому-то мы и здесь. Потому что я хочу, чтобы ты запомнила это место и, когда придёт время, возвращалась сюда, пусть даже и мысленно. Оно свяжет нас с тобой. Мне нужно, чтобы ты прислушалась к журчанию холодного горного ручья, что течёт там, позади, за беседкой. Чтобы ты запомнила тропинку, выложенную необработанными камнями кем-то очень-очень давно. Задолго до того, как появилась на свет я, и даже задолго до того, как появилась бабушка.

– Бабушка взрослая, – говорю ей, но она явно не хочет, чтобы я отвлекалась.

– Запомни эту крышу, похожую на хмурое фиолетовое небо. На самом деле, это всего лишь ядовитые цветы, распустившиеся под облаками.

– Ты говорила, что расскажешь мне сказку, – хмурясь, напоминаю я. На самом деле, мне куда интересней было наблюдать за прыгавшей с палкой собакой, чем за журчавшим ручьём, тропинкой из камней и теми цветами, которые почему-то похожи на виноград. Ведь мне всего лишь три.

– Конечно, расскажу. – На лице её читается беспокойство, и она вновь пытается скрыть его натянутой улыбкой, которая так мне не нравится. Мама склоняется надо мной и целует в макушку, нежно сжимая голову руками, но как-то странно, словно я пытаюсь куда-то убежать. Но я не хочу бежать. Хочу услышать историю, что она обещала рассказать, когда мы шли сюда, а я идти не хотела. Она присаживается передо мной на корточки. Теперь я вижу её блестящие глаза прямо напротив своих. Затем она берёт мои ладони, сжимает крепко, так же крепко, как только что сжимала голову, и начинает обещанный рассказ:

– История эта началась не сегодня и не сейчас. Она случилась в день, когда погиб светловолосый мальчик, о котором никто не знал, и родилась девочка, о появлении которой мечтали все. Но тогда об этом ещё никто не подозревал. А если знали бы, то не допустили бы беды.

Она началась, когда женщина с раненой душой прокляла весь мир и воздвигла своими руками церковь с покачивающимся, словно маятник, колоколом, который никогда не звонил. Воздвигла для себя, не для кого-то другого в надежде замолить свои грехи. Но там, где так часто воет зло, бог не живёт. Её молитв никто не слышал. Никто… кроме… светловолосого мальчика. – Её речь вдруг стала заплетаться, будто она не могла вспомнить, что же было дальше, но я даже не напряглась. Я внимательно слушала историю. Ещё несколько раз мама сделала напрасные потуги произнести хоть слово, а потом прямо на глазах своей маленькой дочери с внезапно остекленевшим взглядом повалилась на землю и более не двинулась.

Как часто я пыталась забыть её лицо. Мёртвое, похожее на восковую маску. Не выражающее ничего. Та маска не моя мать! Я закрываю глаза. Не хочу на неё смотреть.

И вот оно опять передо мной. Терзает меня. Я вижу в тех безжизненных расширенных зрачках отражение своего детского личика, обрамлённого чёрными кудряшками. Совсем не такими, как волосы матери. Знаю, что не двинулась тогда. Не закричала. Не позвала на помощь. Маленькая, застывшая на месте девочка, наблюдающая за бездыханно лежащим телом и тоненькой струйкой крови, медленно вытекающей из её носа, словно в этих скудных каплях крови заключалась вся её жизнь.

Помню, как подбегает та собака, что грызла палку, и принимается лизать моё лицо. Чьи-то жёсткие руки касаются меня, но я не произношу ни слова. Ведь я держу за руку маму! А она держит меня. Так же крепко, как несколько минут назад. Как же мне потом хотелось верить, что это невозможно. Что лишь она одна – моя мать, умудрилась и после смерти не разжать держащих мою ладошку пальцев. Что не хотела отпускать и не хотела покидать. Что всё это не более чем случайность, и мамы не погибают на глазах у своих трёхлетних детей вот так вот запросто, просто перестав дышать. Но она это сделала. Она покинула меня.