Я была абсолютно уверена, что Рай сейчас бродит где-то у леса, вот и направилась к границе поселка, напрочь позабыв странные предостережения Лили. Она специально хочет меня запугать-запутать, зря я перед ней стушевалась, надо было держаться жестче, тоже не стесняться в выражениях. В следующий раз врасплох не застанет.

Рая нигде не было видно, а звать его громко по имени я почему-то не решилась. Сам придет. И вот, когда уже хотела вернуться в коттедж, вдруг увидела незнакомого мужчину с ружьем на плече. Он был одет как деревенский охотник – резиновые сапоги с отворотами, старенький свитер, короткая стрижка волос пепельного цвета с залысинами на лбу.

– Здравствуйте! – воскликнула я первой.

– Ну, привет, если не шутишь. Откуда взялась?

– Я из города приехала вместе с другом. Мы тут с месяц, наверно, поживем. А почему вы с ружьем, охотиться в заказнике запрещено?

– А это, барышня, только для самозащиты, я слышал здесь дикого зверья навалом. Как бы чего не вышло.

Я невольно отступила назад, разглядев его лучше. Что-то неуловимо знакомое мелькало в интонациях неспешного говора и даже внешности. Смутно близкое… настигнувшее меня из давнего прошлого.

Мужчина был невысоким и коренастым, широковат в плечах. Не стар, но точно больше сорока лет. Лицо грубоватое, напряженное, маленькие, глубоко посаженные светлые глаза нервно бегали по сторонам, успевая охватить меня и все вокруг за доли секунды.

И когда в ответ я также смерила его внимательным взглядом, сразу же поняла источник своих аллюзий. У охотника была татуировка на шее, причем, довольно нехорошего значения. Отец мне когда-то рассказывал о подобных «партаках». Именно этот рисунок нельзя было делать забавы ради, а только за выдающиеся заслуги, подтвержденные уважаемыми свидетелями. Очень уж серьезная штука по воровскому кодексу чести.

У мужчины, который сейчас стоял передо мной, в шею был «воткнут» нож. То есть с одного плеча у горла нож в шею входил, а с другой стороны показывалось острие. Этот рисунок означал, что владелец его человек агрессивный, легко и умеючи пускает в ход холодное оружие. Ну-у, еще кровная месть, например.

Не то, чтобы я очень испугалась, но холодок близкой опасности по спине все-таки пополз.

– Лиля еще не уехала? – прямо спросил охотник, шагнув в мою сторону.

Странно, что такой мутный тип водит знакомство с нашей изысканной кралей. Хотя она же упоминала свою коллекцию, может, в ней как раз не хватало столь эффектного типажа.

– Через три дня должна укатить. Скорей бы!

– Чё ты злая на нее? – усмехнулся охотник.

– Да ведьма она!

Я вдруг почувствовала странное расположение к лесному дядьке. Как будто явная принадлежность к криминальному миру сближала его с отцом. Раскусив мой доверительный настрой, он тоже заметно расслабился, стащил с плеча рюкзак и начал в нем рыться.

– Яблочко хочешь? Местное, из дедова сада. На, оцени!

Брать у него гостинцы мне не хотелось, как и обижать отказом. Еще подумает, что я городская, чванливая.

Неуверенно протянув руку, я в тот же момент едва ее не отдернула, потому что увидела новую картинку – чуть выше запястья охотника была наколота змея с яблоком в раскрытой пасти.

– Да, бери-бери, не бойся, баб я не кусаю… разве только сами попросят! А тощих девчонок и тем более… было б за что кусать. Мытое уже, пробуй!

– Я не боюсь. Спасибо. Разве Яблочный Спас уже прошел?

– Вспомнила старый праздник, надо же! – похвалил охотник, и завязывая рюкзак, неожиданно забормотал себе под нос стихи советского поэта: «Отчего тебя упас золотой иконостас…»

– Вы Маяковского любите? – обрадовалась я.

– Чего? А-а… сосед по койке книжки любил читать вслух. Ему хотели пайку в глотку забить, да бугор заступился. Хорошая песня, говорит. Правильная.

Яблоко оказалось на удивление сочным, с приятной кислинкой. Я хрустела им и думала с досадой, что уже второй случайный мужчина хвалит в женщине полноту. Правда, охотник в возрасте, может, с годами меняются у людей вкусы. Любимый мой писатель Николай Никонов почти в каждой своей книге провозглашал гимн объемной женской фигуре, а уж он разбирался в настоящей красоте.

– Еще бери… у меня их пол мешка, нынче богато поспело. Лильку угостить хотел, да она теперь не показывается.

– Зря вы с ней связались, – понесло меня советы давать. – Она же гадюка. И вы для нее – экспонат. Она час назад мне призналась, что все мужчины как жуки на булавке. Она и на друга моего глаз положила.

Вот болтливый язык! И с кем я так откровенничаю, но, главное, зачем? Будто приняв гостинец, я обязана была поддержать дальнейшую беседу. Воспитание требовало.

Охотник сел на пень, поставил ружье между разведенных колен, прошелся по мне изучающим взглядом.

– Это не тот ли рыжий, что в мой лес зачастил? Неужели из новой партии?

У меня рот сам собой раскрылся.

– Как это ваш лес?

– Хозяйничали мы тут раньше с приятелем – царство ему подземное. Заказник ведь не так давно объявили, а раньше было раздолье. Пока другого зверья сюда не завезли. Тьфу-тьфу… хрык!

Он смачно сплюнул в сторону и утерся рукавом, злобно сузив и без того запавшие глаза с темными полукружьями под ними.

– В каком смысле «зверья»? Что за партия? – допытывалась я.

И тут разрисованный дядька такое рассказал, что у меня похолодело в груди и ладони взмокли. По его версии, люди, поселившиеся здесь раньше, – это мутанты, их обработали радиоактивным излучением и скрестили с животными. А потом подсунули им обычных баб, ну, в смысле женщин, чтобы проверить, какое будет потомство.

И вполне очевидно, что мой Рай – тоже полузверь из последней партии эксперимента. Пока я ошарашенно моргала, взвешивала новую информацию, охотник, насладившись эффектом от своих слов, принялся сам с собой рассуждать:

– Что Лилька уедет, я уж давно понял. Я на такую ершистую сучку и не претендую. Я – вша для нее, блоха лобковая. Хоть помацать себя позволила и на том спасибо. Больше мне такой сладкой телочки в руках не держать. А ты уезжай с ней, пока тебя рыжий урод не испортил. Или насильно держат? Заставляют давать?

Мужчина вдруг строго взглянул из-под темных густых бровей и мне стало жутко.

– Ничего я никому не давала. И так скоро уеду. А-а… вы точно знаете про этих людей? Кто вам сказал?

– Да вся округа знает. Мне – как вернулся, сразу донесли. Эх, моя бы воля…

Он снова чересчур пристально взглянул на меня, словно что-то прикидывая. Я нервно затараторила, опустив глаза.

– У меня отец тоже был там, где вы. У него звезды на коленях.

– Четкая тема. Щас-то где батя твой?

– Он в Сургуте на заводе работает… наверно. Он ушел от нас с мамой. А мама этой весной умерла.

– Так ты сиротка теперь. Дай, хоть я пожалею.

Он вдруг придвинулся ко мне вплотную и на полном серьезе попытался облапить. Я отпрыгнула в сторону и закричала изо всех сил:

– Ра-а-а-й!

Охотник тряхнул меня за плечи и, противно пахнув никотином в лицо, зашипел:

– Ты чё блажишь, «соска»? Я те чё сделал?

– Только попробуйте!

Мне было не так страшно, как обидно, мы же только что нормально разговаривали, я ему душу открыла, а он решил, что теперь можно и потискать. Как с Лилей – коллекционершей. Даже представить их в обнимочку не могу, как же она до него снизошла… докатилась.

Мужчина надсадно закашлялся, снова харкнул в сторону, схватил ружье и пошел дальше в лес. А я потащилась к дому и увидела, как по лугу навстречу бежит Рай.

– Где ты была? Что случилось? Ты меня звала?

Я только глазами хлопала, я ничего не могла понять. В голове каша: мутанты, люди-звери, змеи в траве… Значит, и Рай такой же? Нет, этого быть не могло! Он – обыкновенный человек, просто немного не в себе, вот и все. Не могу же я верить словам всякого уголовника. Мало ли чего наплетет. Дура! Ой, какая дура – расчувствовалась, папика вспомнила, тот еще гад ползучий, мамочке жизнь сломал, меня бросил, а я скучала, ждала…

Рай понимал, что со мной творится что-то неладное, завел в дом и попытался успокоить. Я сидела на кровати, точнее, Рай сидел на кровати, а я у него на коленях. Сердце у меня стучало, руки дрожали. Он тихонько целовал и гладил меня, а я даже никак не реагировала на прикосновения.

Я прислушивалась к себе, а в голове словно красногубый дятел стучал: «Зверя хочу, голодного, жадного зверя-веря-веря-веря…»

– Рай, скажи, ты хороший?

– Для тебя – да, – без запинки ответил он.

– Ты совершил преступление за границей?

– Я себя защищал.

– Значит, ты ни в чем не виноват? Почему нас тут держат, когда разрешат отсюда уехать?

– Я бы еще остался. Тебе плохо со мной?

– Я немного запуталась, надо подумать.

– Время у нас есть.

– Угу!

Он снова поцеловал меня, чтобы я прекратила сомневаться, привалился рядом на постели, просунул ладонь под мою футболку и освободил грудь от бюстгалтера. Даже не спрашивал разрешения на активные действия. Я сама очень этого хотела… но в дверь постучали, сначала негромко, а потом показалось, будто на крыльце орудует дятел размером с лося.

Рай бросился в коридор и скоро оттуда послышалось томное воркование Лили. Надо было немедленно выходить, чтобы ни в коем случае не оставлять его наедине с этой опасной женщиной.

Я встала с кровати и приготовилась дать «опекунше» самый решительный отпор. Однако спасать Рая от общества Лили мне не пришлось, он успел куда-то сбежать. Не по ее ли поручению? И ведь мне не сказал ни слова… За него Лиля сама отчиталась:

– Андреичу помощь нужна, егерь куда-то пропал, второй день не показывается, а старик ждет.

Она посмотрела на меня испытующе, злорадно усмехнулась:

– Прости, Евочка, я вам не помешала случайно?

– Все в порядке, наверстаем, – сквозь зубы бросила я.

– Успевай, ягненочек, успевай.

– Может, и ягненочек, а вы тогда кто? Прости, Господи…

Лиля от души рассмеялась глубоким грудным смехом.

– Да простит, он простит, не волнуйся, куда же он денется-то, старый… Он ко мне с самого начала расположен, никогда не обижал. Все, что по жизни хотела, я всегда получала. Вот так-то, детка!

– Рая вы не получите!

– Да ты мне сама его отдашь, на блюдечке принесешь. Ты же чистюля, а он… Ты хоть знаешь, что он такое?

И Лиля в резких выражениях подтвердила чудовищную теорию охотника о зверо-людях, которых иностранцы пичкали чужеродным ДНК. Это походило на бред, но разве я не верила в более заковыристую версию о пришельце? Не до конца, конечно, но была готова поверить без паники и заламывания рук.

– Вы-то откуда все это знаете?

– Я давно знакома с проектом, должна была вместо Ольги помогать Алексею, а он на ее кандидатуре настоял. Трусишка! Меня бы не потянул. Я не спорила, что мне в лесу делать? Да и «папочка» бы не отпустил.

– А что изменилось? Сейчас папочке все равно? – съязвила я.

Лиля оценила укол и терпеливо добавила:

– Сейчас я в изгнании, прошу учесть – в добровольном изгнании. Сама себя отправила в ссылку. «Кошелечку» условие поставила – не оформит развод со своей «клушей», не вернусь к нему. Надоело прятаться, открыто с ним жить хочу. Он уже второй год между нами мечется, старый кобель, все скулит: «Дай в Думу переизбраться, не мешай карьере» Надоело! Звонил вчера, просил прилететь в Москву, сказал, что жене дал крупные отступные и отправил в Испанию – отдохнуть от судебных разборок.

Мне было противно ее слушать. Да и она, откровенничая со мной, отнюдь не выглядела счастливой. Рассматривая Лилю при ярком солнечном свете из раскрытого окна, я заметила все ее наметившиеся морщинки, «гусиные лапки» и горькие складочки у губ, которые со временем не скроют никакие модные современные процедуры и подтяжки.

Меня волновало другое. Лиля скоро уедет, а мы с Раем останемся здесь вдвоем. И мне нужно будет принять его таким, какой он есть. Или постепенно дистанцироваться. Но почему? Я вспомнила фотографии бывших жильцов поселка, мужчины на них не выглядели уродами, а женщины светились от счастья. И здоровые, красивые малыши.

Я должна отказаться от Рая лишь потому что он незначительно отличается от стандартных мужчин? Не такой, как все… Странный. Особенный. Одинокий. Как тот «мальчик-рысь» из заветной книжки. Если я исчезну из его жизни, он тоже может затосковать. Будет искать меня, мчаться по следу и попадет в ловушку. Этого нельзя допустить. Я должна уберечь, спасти, даже если пока не знаю как, я просто должна оставаться рядом и продолжать верить в него.

Когда мы вышли из коттеджа вдвоем с Лилей, мне показалось или отношения между нами уже не были такими напряженными, как в первые дни. Я еще подумала, что у нее теперь другие планы, и Рай в них не входит. Как же я тогда ошибалась…

Лиля сказала, что хочет прогуляться к озеру, а я отправилась искать друга. Рай сидел на бревне возле домика Андреича, скоблил ножом молодую картошку, опять они собираются варить уху или запекать на углях, едва прогорит костер.

Я осторожно присела на перевернутое ведро с отломившейся ржавой дужкой, молча наблюдала, как слетают коричневые чешуйки с молодых клубней. Я могла бы долго смотреть, как движутся ловкие пальцы Рая… Вдруг захотелось услышать его голос, заглянуть в глаза.

– Много еще осталось? Давай помогу.

– И чего тебе давать? – деловито поинтересовался Рай, не отрываясь от работы.

– Нож! – с вызовом отвечала я.

– В тазике на столе… Тут я сам справлюсь, лучше лучок порежь. Ох и злющий! И заодно капусту. Пожарим на сале, знаешь, как будет вкусно с картошкой?

– Представляю. Уже слюнки бегут.

От его спокойно-будничного тона защипало в носу, теперь я ни за что не хотела уходить к старому, колченогому столу, где раскладывал припасы Андреич, ведь пришлось бы поворачиваться к Раю спиной. Зато можно вволю наплакаться, списав красный нос на луковую агрессию.

– Ты мне так и не сказала, кто тебя в лесу напугал.

– Да так… леший случайный…

Я не успела договорить, далеко за озером раздался отчетливый звук выстрела. Рай тут же вскочил на ноги, а следом кряхтя, поднялся и лесник.

– Это кто опять у нас барагозит? – сердито воскликнул он. – Как про радиацию слух пошел, охотников сюда и на аркане не затащить. Это кто же у нас такой смелый завелся? Пойти, что ли, шугнуть…

– Я, наверно, его и видела в лесу. У него на руке змея.

Андреич озадаченно засопел, а Рай уставился на меня потемневшими злыми глазами.

– Больше от дома ни на шаг!

Они словно сговорились с Лилей меня сторожить, да я и так гуляю на виду лагеря.

Андреич откровенно недоумевал:

– Стрелять сейчас никак нельзя, утки второй выводок летать учат, всех перебьют сдуру. Им-то забава… Да Егорка еще как на грех потерялся, вчерась должен был бумаги из райцентра привезти. Ну, как в воду канул парень.

Рай подобрался, словно зверь, желающий взять след, уловив тончайшую нить аромата добычи.

– Я пойду в лес и посмотрю.

И тут я решилась прямо спросить об охотнике.

– Дядя Степан, вы же, наверно, всех местных знаете. Мужчина под пятьдесят, меня немножечко выше, широкий, руки длинные… у него татуировка вот здесь… змея с яблоком.

После моего описания старик посерел лицом и тяжело завалился на импровизированную лавку.

– Вот беда! Неужто Захарку выпустили? Это ж за какие заслуги, ему, вроде, «семерку» влепили.

– Что за человек? – нахмурился Рай.

– Да наш бандит трошинский – Калганов Захар. Его тут все знают… так «Калганом» и кличут… Он после первой ходки пришел со змеем на руке, многие любопытничали. Дурной человек! Друга своего зарезал, прямо как поросенка – десять ножевых. Хоть бы покаялся на суде, нет, говорит, заслужил.

– За что он его? – ахнула я, с ужасом припоминая подробности встречи на поляне. На языке еще будто оставался терпкий кус зеленого яблока.

– Бабу они не поделили. У Захара жена красивая – Светланка, раньше к ней Темыч сватался, только она выбрала Калгана, он повиднее мужик. Ухарь такой, чуть что сразу в драку! А вы же, дуры, отчаянных любите! И то невдомек, что сами потом на горячий кулак нарветесь. Светка тоже пожалела поздно, а Темка ее и утешил. Я свечку не держал, может, сплетни. Темку потом в лесу нашли с перерезанным горлом, а Светка Калганова… – Андреич замялся.

– И что? Ее он тоже того… – догадалась я.

– А что! Повесилась она в сараюшке. Может, сама, а может, кто и помог. Дело на всю область гремело, не думал, что Захарку так скоро в наших краях увижу, не думал.

Андреич заметно обеспокоился появлением в окрестностях «Северного» заядлого охотника и браконьера Захара Калганова. И в моей душе кошки скребли – яблочко из чужих рук приняла, а руки были в кровище по локоть.

Рай ухватил меня за плечо, заставляя подняться.

– Пойдем домой!

Мы вернулись в коттедж, который уже почему-то легко называли «домом». И впрямь, поглядеть на нас со стороны – чем не семейная пара? Мы даже внешне друг другу подходим. И, пожалуй, гармонично дополняем друг друга в наших характерах.

Он молчит, я – болтаю. Он часто хмурится, а я улыбаюсь даже сквозь слезы. Если его нет рядом даже пять минут, начинаю скучать. Мой Рай… Мой ли ты, Рай? Только ли мой? Мне надо знать твердо, потому что ни с кем не намерена тебя разделить. Беру себе со всеми твоими тайнами и скелетами в темных подвалах прошлого. Хотя бы одного одинокого рыжего зверя я должна спасти.

Глава 9. Забытое имя

…Не ходи ко мне, желанная,
Не стремись развлечь беду –
Я обманут ночью пьяною,
До рассвета не дойду;
Из-под стрехи в окна крысится
Недозрелая луна;
Все-то чудится мне, слышится:
Выпей, милый, пей до дна!..

«Оборотень», Хелависа

Спокойно скатился к ночи неспокойный день. Мы с Раем чаевничали на кухне нашего домика, и я опять пересказывала сюжет иностранного фантастического фильма. Рай слушал внимательно, он тоже любил истории про полеты и небо, про далекие планеты и раскаленные звезды.

А я вдруг подумала, что Рай вполне мог стать космонавтом и даже первым человеком, полетевшим в космос, если бы все так трагично не случилось в его жизни, неразрывно связанной с судьбой нашей большой страны.

Все изменила война, искалечила душу и тело. Рай чудом смог выжить и вернуться домой. Только уже новым существом. Но стал ли он хуже…

– О чем думаешь сейчас? Ты уже пять минут смотришь на меня и молчишь, – сурово вопрошает он.

– Да? Прости… Я все время куда-то улетаю. Зацеплюсь мыслями за одно облако, а потом перепрыгну на другое – все дальше и дальше.

– Возьми меня с собой. Я тоже хочу в небо.

Подошла к нему и прижала кудрявую голову к своей груди. Наверно, он сейчас слышит, как мечется у меня внутри сердце.

«Родной мой, золотой, солнышко мое рыженькое!»

Все наветы Лили растаяли, отступили серым туманом, меня охватила жалость и нежность – эти чувства тесно переплелись и яростно поднимались по моей крови, словно муксун на нерест.

Рай взял меня на руки и отнес в спальню.

– Разрешение когда будешь писать?

– Я так… в устной форме. Простыми словами.

– Ну, уж нет! Скажешь потом, что я тебя, маленькую такую, обижал.

Он засмеялся, как озорной мальчишка, поцеловал меня в нос. Я тоже смеялась, обнимала его, помогала стянуть через голову футболку, сначала его, потом свою. А потом мы снова услышали звук выстрела где-то со стороны озера. Рай даже зубами заскрипел.

– Там скрад у него соломенный, прямо на лыве уток караулит. Я еще лебедей видел вчера, первый раз в жизни. Аж две пары! Ох, и красивые птицы. Он их пристрелит играючи, для него ничего святого нет.

Рай начал быстро одеваться с явным намерением бежать в темноту. Я чувствовала себя брошенной, немедленно забытой. И уже когда Рай собирался броситься за порог, не выдержала и закричала первое, что в голову пришло:

– Саш, подожди!

Он качнулся назад, словно его ударили, а потом медленно повернулся и встал передо мной. В сумраке я не видела выражения его лицо, только очертания большого силуэта возле кровати.

– Почему ты меня так назвала?

– Не знаю, само вырвалось. Я все время хочу тебе рассказать историю одного летчика, он был сбит во время воздушного боя, две недели полз к своим по снегу в лесу, ноги отморозил, но даже на протезах смог водить самолет. Настоящий герой. Его звали Александр Мересьев.

Рай помолчал пару секунд, а потом тихо, но твердо меня поправил:

– Неверно ты говоришь… Его звали Алексей. И Маресьев, а не Мересьев. Мы все про него знали. Он же легенда! Он и на протезах пять самолетов сбил на своем «Яке». Над Курской дугой это было… Борис летал в его звене – мой товарищ, учились вместе.

Потрясенная его признанием, я робко кивнула, а Рай продолжал.

– А ты хоть на мгновение представить можешь, что там творилось – на земле и в воздухе, и часто одновременно? Я, конечно, в сказочном-то аду не был, но понятие о нем теперь имею отличное. Страшнее ничего не может быть. Земля и небо – это сплошной огонь и стоит жуткий вой от падающих самолетов, а внизу грохочет артиллерия… там стоит дым… чад… гарь… и в этом кошмаре живые и мертвые люди… и множество полуживых – хрипят, стонут.

И ни одного нашего парашюта, представляешь? Никто не планировал спастись. Горит самолет – дотяни машину до немецких позиций и сдохни там, разгромив напоследок хотя бы часть их батареи, просто упав сверху с оставшимися бомбами… или прямо в воздухе иди на таран… так делали многие.

У меня до сих пор перед глазами стоит картина: над полыхающим полем проносятся штурмовики, повыше гудят истребители, потом наши «пешки», ну, пикирующие бомбардировщики «Пе-2», они высоко летали…

Мы столько «бомберов» тогда посадили с ребятами, а сколько наших «Илов» они сбили в это железное месиво, прямо на танки – свои и чужие.

Знаешь, я много про это потом думал. В начале войны Сталин разрешил людям в церкви ходить, а ведь, бога нет, Ева… Он не мог бы просто так на эту бойню смотреть. Если мы его дети, он был обязан вмешаться и прекратить. Что же он? Не хотел… или не мог…

А если он все-таки есть и не остановил, тогда Бог – кровожадное чудовище, которому время от времени нужно сталкивать нас – «божьих тварей» на поле боя. Он забавляется, двигая наши армии по своей шахматной доске, управляя нами, словно пешками и ферзями. Под пение блаженных ангелочков, решая, кому пожить пока, а кому умирать в нечеловеческих муках… медленно и безнадежно.

Может быть, древние предки наши – язычники, знали о Боге гораздо больше, чем мы – их прямые потомки? Они-то как раз понимали Его истинную натуру, когда мазали деревянные губы идолов кровью и мясом…

Почему Бог так любит кровь, Ева? Особенно детскую, невинную кровь. Нам рассказывали, как изможденных русских детей из концлагеря делали донорами для раненых немецких солдат, у детей брали кровь, плазму и кожу для пересадки их «обгорельцев».

Почему он допускает страдания детей на войне, да и не только на войне? Ты можешь сейчас мне ответить? Почему мы здесь обязаны страдать по Его воле?

Рай замолчал, глядя мимо меня в стену. Я попробовала выдохнуть и проглотить комок, застрявший в горле. Я должна была что-то сказать, но, кажется, Рай вовсе не ждал ответа. Тогда я начала говорить для себя, в надежде, что мой голос хоть немного успокоит его и отвлечет.

– Ты ведь не один обо всем этом думаешь. Многие люди… каждый день, каждое тысячелетие, наверно, еще до Иова. Один и тот же вопрос – зачем мы здесь и что такое бог?

Я не знаю, Рай… Я правда, не знаю, но раз уж я есть и есть ты – надо же как-нибудь жить… надо хоть что-нибудь делать, а есть Бог или нет, это не так уж важно.

Если он тебе нужен – верь ему, только не в него, а именно ему – просто верь, что все, что с нами случается, имеет странный сокровенный смысл, и тогда будет легче… даже страдать. Мы мало можем изменить, у меня тоже бывает такое чувство, что мы лишь марионетки, плывем по неведомым течениям и бьет нас о камни и швыряет в водовороты, иногда выбрасывая на пологий песчаный берег, где можем немного погреться и передохнуть перед новым рывком.

Разница только одна – можно зажмуриться от страха и вцепиться в бревно, на котором плывешь, проклиная злую судьбу, правительство, собственную страну и соседей по дому. А можно оседлать это бревно сверху, обнять его руками и просто смотреть по сторонам и вперед, тогда многое увидится совсем иначе.

– Ты словно книжку читаешь, – недоверчиво усмехнулся Рай.

– Да я хочу помочь… Я близко чувствую все, что ты хочешь сказать, твою боль, твое возмущение. Если можешь что-то изменить – так меняй! Или плыви вперед с улыбкой, даже если у тебя нет ног или глаза ничего вокруг не видят.

И если ты не можешь слышать и говорить, вообще не способен двигаться – попробуй думать о чем угодно… даже можешь мысленно спросить у Бога… ну, хотя бы попытаться.

Хоть кто-то же должен услышать нас и ответить так, чтобы поняли. Иначе зачем все это вообще?

Рай молчал, опустив голову, а потом отрешенно сказал:

– Мне нужно сейчас идти. Закрой за мной двери и никого не впускай в дом ночью, даже ту женщину. И не жди меня, ложись спать, я вернусь поздно.

Он взял ключ от входной двери и скрылся в темноте, а я почти до утра просидела на заправленной кровати, обнимала колени, прижатые к груди, и плакала, пытаясь поверить и примириться с его невероятной историей, с таким потрясающим прошлым. Смогу ли я стать частью его судьбы…

Я сейчас так хотела, чтобы Рай остался рядом, чтобы он гладил меня по волосам и шептал что-то доброе. Пусть бы теперь он говорил, я тоже умею слушать. А он ушел в ночной лес. А ведь там темно и опасно. Там водятся змеи. Там рыщет меж сосен человек-змея.

* * *

Бесшумной легкой походкой Рай стремительно двигался в сторону, откуда прозвучал выстрел. Он не успел еще добраться до озера, как издали заметил бредущую навстречу сгорбившуюся женскую фигуру. В том, что это была именно женщина, Рай не сомневался – за много шагов ее выдавал тонкий пряный запах духов.

– Что ты делала ночью в лесу?

– Воздухом свежим дышала. Видишь, какая бодрая и полная сил?

Держась за щеку, Лиля продолжала хромать и вдруг тяжело ухватилась за плечо Рая, наваливаясь на него всем телом.

Он успел поддержать ее и глухо спросил:

– Кто тебя ударил?

– Не разглядела впотьмах. Завтра наряд полиции разберется.

Рай издал возмущенный возглас, и Лиля крепче прижалась к нему, будто ища защиты. Исходящий от нее запах возбуждения, досады и гнева остро щекотал ноздри.

– Тебе нужен врач?

– Нет, просто помоги добраться до комнаты, меня ноги не держат. Не бросай, пожалуйста, помоги!

– Где он сейчас? Я найду и заставлю ответить!

– Нет, миленький, нет – это все потом, я ребят вызову с поста, они его заберут. Он же больной… смертельно больной человек. Я его чуть-чуть пожалела, может, зачтется, меня с детства тянет к яме, но тебе не понять. А сейчас нужно лечь… Я сама не дойду, только держи меня крепче.

Рай довел ее до главного корпуса и, переступив порог, замер в нерешительности, но Лиля и не думала его отпускать.

– Спасибо, мой хороший! Посиди пока тут, я умоюсь, а потом выйду к тебе.

– Мне нужно к Еве вернуться. Ты способна и сама о себе позаботиться.

– Да, конечно, конечно, тебе надо к девочке идти, я понимаю. Она молоденькая, красивая, а я уже не нужна никому – старуха. И все видят только мое тело, а что творится в моей душе, вот здесь, прямо в груди… Смотри!

Она дернула трикотажную кофточку, полетели на пол пуговицы и Рай увидел полную белую грудь, высоко поднятую черным кружевным бюстье с алыми ленточками, что змеились вокруг соблазнительных чашечек.

Рай отчетливо понимал, что следует запретить себе смотреть на тугое ладное тело, призывно выглядывающее из-под ажурных кружев, но Лиля не сдерживала эмоций:

– Пожалей меня, ну хотя разочек приласкай! Я ведь совсем одна, несколько лет в детском доме росла. Меня никто не любил по-настоящему. А ведь я не глупая, не ленивая – майорского звания честно добилась и не через постель.

– Все самое ценное своим трудом достается, – рассеянно заметил Рай, отступая к двери.

– Нет, подожди-подожди. Я тебе откроюсь, меня в пятнадцать лет изнасиловали, никогда не смогу им простить… всем вам не смогу простить, но ты-то другой… Я вижу, ты тоже страдаешь. Думаешь, тебя никто не полюбит из-за звериной сути, и ты прав. Эта дурочка испугается, когда все узнает, она не примет тебя.

– Ева теперь знает! Я сам ей рассказал. И ничего не боюсь. Как решит, так и будет, – быстро проговорил Рай.

– Хорошо… это все хорошо, – сдавленно бормотала Лиля. – Я за вас рада. Правда. Пусть хоть кто-нибудь будет счастлив. А мне так плохо. Надо выпить лекарство и станет лучше. Подожди, я дам и тебе глоточек, а потом ты пойдешь к ней. Подожди…

Рай мог бы повернуться и уйти, даже убежать от нее, от этого тягучего, манящего голоса, что заволакивал сознание мутной пеной, от ее сверкающих возбуждением глаз, влажных голодных губ.

– Вот, выпей со мной, тут на донышке совсем, смотри, я начну первой… Ну, ты же не боишься меня? Такой большой, сильный, красивый… у тебя все должно быть хорошо. Ты много перенес, много мучился, столько несправедливости на тебя свалилось. Теперь все позади, теперь у тебя начнется новая, достойная жизнь. Пей, же, пей, миленький…

Рай сделал пару осторожных глотков из фужера и вдруг почувствовал, как под ногами качается пол. Попробовал опереться руками о стену, но они тоже пришли в движение, грозя раздавить.

Единственным ориентиром выступило из мрака белое женское лицо с черными бровями, изогнутыми словно луки. Глаза Лили были похожи на два глубоких холодных омута. Ярко-красные губы растянулись в презрительной усмешке.

– Отдыхай, дорогой, отдыхай… я всегда своего добиваюсь. Неважно, какой ценой.