Читать книгу: «Рубеж», страница 4

– САДЫК!!!!! САДЫК!!!

Агрессивный маркетинг. Ассортимент – практически «блошиный рынок». Какие-то барахолки, но иногда попадались и прилавки с новыми товарами – меня интересовали кроссовки.

Примерный рынок в обычный день. Всегда люди и продажи.

В выходные народу в десять раз больше.

Торговаться с арабом – дело, конечно, интересное, обязательное условие рынка. Обычно на торг они идут с удовольствием, так как при виде военных цена уже выросла, сбить ее до первоначальной почти невозможно. Разговор идет на смеси английского, русского, арабского и жестикуляции. Мирные жители – очень общительные и в целом дружелюбные люди, но все же законы торговли незыблемы.

– Тамам? – показываю я пять пальцев. Это означало пять тысяч сирийских лир. Один доллар на тот момент менялся примерно по курсу 1\400, то есть кроссовки мне вышли примерно в десять долларов.

– Тамам, садык, тамам! – завернул мне покупку продавец. Кстати, тут нельзя жаловаться, если тебя обманули. Если тебя обманули, то ты сам виноват, а торговец молодец и делает ловко свою работу. Поэтому кроссовки тщательно осмотрел, все ли на месте. На месте.

Кроссовки нужны были, потому что становилось все теплее, а в одних военных ботинках не находишься. Хотя бы в расположении передвигаться в кроссовках – уже благо.

Выезжая на маршруты, которые проезжаешь регулярно, можно немного расслабиться – эти дороги проверены и безопасны. Можно сесть и наслаждаться тем, что ты едешь с оружием в руках по разрушенному городу, пока в России зима – тебе машут пальмы, пока в России богато – тут у тебя клянчат деньги. Пока в России – новости, бюджеты, стратегия и тактика, тут – слухи, надежды и задачи. Пока в России – соцсети, мессенджеры, кредиты и головняки – у тебя в руках оружие, на тебе висят гранаты, шипит радиостанция.

Один из сослуживцев провез с собой плеер – отлично. В списке композиций была песня группы AC\DC – «High way to hell».

Иронично слушать ее, стоя на броне грузовика, едущего по бетонному армагеддону.

Приехав в расположение, ты отлично знаешь, кто и что заказывал. Кому – сигарет, кому – пожрать. Даже если человек тебе неприятен и в обычной жизни ты явно не будешь с ним общаться, тут же у тебя выбора нет, а поддерживать микроклимат в коллективе – это самое важное.

Надо отнести блок сигарет на кухню – парни просили. Зайдя в хозяйственный блок кухни – огромную палатку, где хранятся продукты, а также готовится пища, – я услышал голоса:

– Парни, кто есть тут?

– Есть! – отозвались с дальнего угла.

Нахожу компанию из пяти человек, двое пьют виски, один пьяный изрядно.

– Нихуя себе у вас перерыв. А че за повод?

– Да вот… один тут, – показывает старший на самого пьяного, – стресс тут у нас.

– Да пошел он нахуй!!! – оскалился самый пьяный. – Никуда я не поеду!!!

– А что случилось? – я так и не понял, куда должен ехать повар и кто идет нахуй.

– Да его Батя хочет за Евфрат закинуть, на 5 ДШК, а потом на запасной оперативный пункт.

– И что? – не понял я. – В чем проблема?

Тут самый пьяный посмотрел на меня злобно и разгорячился:

– Да нахуй мне это надо? Что бы меня там ебнули?! Мне и тут нормально сидится! Я не спецназ, мне похуй, я че сюда ехал?

– Так ты там так же на шлюмке будешь, какая разница? Тебе ж не с ножом бегать по полям минным, – пытался я внести долю адекватности.

– Да там все время стреляют! – всхлипнул повар.

– Ты не поверишь, брат, тут война.

– Ну вот и ебашьте, воюйте. А я тут посижу, – ответил обиженно повар и отвернулся от нас.

Я отдал сигареты и удивленно пошел в расположение. Каким образом сюда попал этот человек? Ответ был прост – за деньгами и удостоверением ветерана боевых действий.

Впоследствии его отправили домой.

Без видимой атрибутики современного человека – гаджетов, дорогой одежды, повседневных дел и большого количества людей вокруг, коротких встреч, в которых друг на друга наплевать, в этой же обстановке поведение людей сбрасывалось «до заводских настроек». Одинаковые условия, одежда, одна цель и одна ответственность открывали человека таким, какой он есть, был и, наверное, будет. Одних людей снимали с задач, поставленных ранее, другие ожидаемо выбивались в лидеры.

В наше расположение часто приезжали различные люди. Это и сирийские генералы, иногда представители курдов, соседние наши генералы, представители Мухабаррад. В одно время количество посещений участилось. Следует понимать, что как таковой административной власти в городе не было, власть была военная – руководили всем сирийские силовики и местная знать, оставшаяся в городе. Однако без совета нашего командующего решения по переговорам с теми или иными группировками не принимались, но российская армия не вмешивалась в налаживание внутренней жизни Сирии, а она потихоньку начиналась.

Стало это понятно потому, что наряды по КПП стали динамичнее – каждая въезжающая машина проезжала 50 метров до ворот, минуя три заграждения, которые мы, выходя, отодвигали для свободного проезда: огромная тележка с камнями, доска с минами и ворота КПП. Эти заграждения против так называемых «ИГИЛмобилей» – укрепленных пикапов со смертниками. Влететь на скорости было невозможно. Каждый въезжающий экипаж попадал только после доклада и разрешения от штаба. Больше всего заполнился нам наш родной УАЗ «Буханка» с представителем, скажем так, альтернативных военных соединений, с позывным Дикий. Это был огромный бородатый боец с фигурой культуриста, который сразу из «Буханки» выгрузил самодельные гантели и штанги, а уже потом личные вещи. Поздоровавшись с нами, он направился сразу к генералу в кабинет, до утра мы его не видели.

Ночью нас подняли всех по тревоге. Недалеко от нас, на той стороне Евфрата, был бой, ставший в итоге одним из дипломатических скандалов внешней политики. Бой был страшный. Сначала мы ничего не понимали и думали, что это работает наша артиллерия по врагу, и адреналин мешался с улыбкой и переглядами. Небо сверкало, грохот не кончался, не слышно было даже автоматных очередей – это все перекрывалось взрывами. Потом стало понято, что все не так, мы очень зря улыбались. Генерал из своей комнаты кричал в телефон прерывисто и матерился, начальник штаба бегал из кабинета в кабинет. Дикий то и дело выскакивал на крышу, пытаясь кому-то дозвониться по кнопочному телефону, суетясь и матерясь. Атмосфера непонимания происходящего совместно с грохотом войны, суетой командования и общей паники убивала всю смелость задать вопрос.

Мы стояли.

– КУДА БЛЯДЬ!? КТО ОТДАЛ ПРИКАЗ?! У МЕНЯ БОЙ ИДЕТ, СВЯЗИ НЕТ! – отрывками доносился крик Бати из кабинета.

– ДА ПОШЕЛ ОН НАХУЙ СО СВОИМ «СТОП-КОЛЕСА!»

Мы стояли.

Авиация не была поднята, хотя аэропорт находился в паре километров от нас, артиллерия дала всего пару залпов. Мы ничего не понимали, что конкретно происходит, да и не особо хотелось. Не хотелось даже курить и вообще шевелиться. Встретившись глазами с товарищами, видно было только зеркальное отражение твоих эмоций – пустота и ожидание. Мы просто держали автоматы в руках, смотрели вдаль, на вспышки, и ждали, когда все это закончится.

Закончилось к утру.

С утра Дикий выскочил бегом, закинул все в машину и, выжимая все из «Буханки», покинул нас. Больше я его никогда не видел.

Тишина сопровождала нас весь день. К сожалению, мы получили ответы на вопрос – в ту ночь нас покинуло 240 бойцов при обстоятельствах, которые еще долго обсуждались и еще долго не обнародуются. Да, наверное, и не обнародуются. Незачем.

Служба продолжалась, наряды и выезды на день распределены, на моей кровати лежал апельсин.

«Отдам Сергуне» – подумал я.

Глава 8

Обратная сторона тупости.

– Сань, дай пулемет? Мне с инженером ехать далеко и в пустыню, – подошел я с привычным вопросом.

– А ты мне что? – начал разыгрывать сцену Саша.

– А я тебе автомат.

– Вот спасибо, друг, вот спасибо. А неожиданно-то как.

– Ну не выёбывайся, ну Саш. Ну дай?

– На! Только короб заряди, пошумели давеча.

– Добро.

– И с тебя шесть шармуток! – вдобавок крикнул Саня. Шармутки – это проститутки, по-арабски, только грубее.

– Шесть! Не льсти себе, Шура. Тебе одну за глаза и то слепую.

С инженером ездить мне понравилось. Он простой мужик, уважающий солдата, и у него самые интересные задачи и самые крайние точки поездок. Были и выезды «к ленточке» – линии разграничения сторон, ночи в пустыне на броне, были и «веселые» поездки по городу, была смена дислокации. Но больше всего мне нравились дальние сопровождения по провинции, на 40 или 50 километров, чем как раз часто занимался инженер. Всегда есть время все увиденное прочувствовать, а то, что прочувствовал, обдумать. Размышления о том, где и в какой ты ситуации, будили самые странные стороны твоего сознания и мироощущения, пробуждая их от гаджетов, соцсетей и пресловутой бытовухи. Становилось понятно, что тебе хватает для связи с родными кнопочного телефона, а во время свободного вечера – бесед с товарищем, спорта или занятий своими делами: обслуживанием оружия, ну либо выполнением работ внутри места дислокации. Всегда крепкий сон. Даже не понимаю, как и при каких обстоятельствах я потерял позже сон на гражданке. Спать, когда ты можешь не проснуться, спать, когда рядом грохочет артиллерия, спать, когда поднимают по тревоге (пусть даже учебной), спать, когда наряд начинает стрелять по беспилотникам. На секунду открыл глаза – все в порядке? В порядке – и сразу спать дальше.

Силы нужны.

На этот раз все же едем в бронекапсуле, то есть я могу спокойно стоять, наблюдая из люка за пейзажем. Стрелковое оружие не страшно, ну а если стрельнут из ПТУРа, то от меня уже ничего не зависит, так что можно расслабиться.

Ехали примерно за 40 километров, недалеко от границы с Ираком. Там также обитали враги, причем по обе стороны. По-правильному, линии разграничения, как указывалось выше, минировались, причем с обеих сторон. Задача была простая – доехать, встретиться с группой садыков, доехать до места, садыки по указу майора минируют, я охраняю майора, машину и все, что было связано с этим. Упростилось все тем, что с группой садыков был сирийский офицер и переводчик. Доехав, я, как обычно, осмотрелся. Судя по всему, «ленточкой» служит дорога. Я спросил у переводчика, функционирует ли она, отткуда и куда ведет.

– Нет, садир, она между сел, они сгорели. В Ирак другая дорога ведет, шоссе.

Ну и отлично. Приехали и спешились. Майор раздавал указания офицеру через переводчика, солдаты кивали. Майор показал на схему, показал направление, они удалились. Майор же, проверив связь, облокотился на бампер машины, я залез на крышу капсулы, водитель сел в тени и закурил. Майор наблюдал и делал корректировки сразу. Я достал пулемет и сел наблюдать. Садыки состояли из группы в десять человек, офицера и переводчика. Они двинулись на маленьком грузовичке, у них с собой все было сразу – мины, лопаты. Половина начала работать, остальные охраняли. Вооружены автоматами, и у всех автоматы до единого грязные, убитые. За такое отношение к оружию у нас есть все шансы получить прикладом в грудь, у офицера же еще был пистолет в кобуре, его состояние оценить не удалось. Все шло своим чередом, пока мною не была замечена едущая издалека легковая машина по той самой дороге, которая «не работает». Я доложил майору, он посмотрел на нее и передал по рации. От нашей машины до дороги расстояние было метров 300-400, от садыков до дороги чуть менее ста.

Садыки, приняв информацию к сведению, встали и стали на смотреть на машину. Это был пикап без флагов, но не «ИГИЛмобиль» и без крупнокалиберного пулемета в кузовке. Там находилось 2-3 человека, которые закономерно открыли огонь из автоматов. Судя по всплескам от пуль, стреляли не прицельно, чтобы «пригвоздить» к земле, так сказать «покошмарить».

– Ёб твою мать! – крикнул майор, моментально рухнул под машину и изготовился к бою. Я схватил пулемет и начал поливать в сторону уже уходящей машины, снизу же раздавался рокот автомата майора. Водитель замешкался на секунду, потому что свой автомат он оставил в машине, что потом немым укором было от нас двоих к нему.

В нормативах по стрельбе есть такое понятие «обстрелял», а есть «поразил». Две фигуры с пикапа все же пригнулись, а один вовсе практически сразу лег – даже если его не зацепило, то было очень рядом, что заставило прекратить огонь и лечь. Плотность стрельбы была небольшая, так как стреляли только мы с майором, пока водитель суетился за автоматом, пока снял с предохранителя… Садыки же лежали, а те, кому не лежалось, по классике побежали в нашу сторону, трое же побежали врассыпную во все стороны.

– Куда, блядь!! КУДА, МУДАКИ! – кричал майор в рацию, но его было слышно и так.

– Куда по минам, блядь!!! Стоять! СТОП!

Машина удалилась, судьба ее неизвестна. Садыки же, кто не добежал к нам, сели в грузовичок и поехали.

– Какого хуя?! – майор орал на офицера и переводчика. Сирийский офицер и солдаты что-то живо наперебой говорили, кричали.

Я же все время смотрел на водителя, который тоже очень сильно облажался. Он же, уже с оружием в руках, все смотрел в сторону уезжающей машины, воинственно заискивая и всем видом давая понять, что обстановка полностью под контролем.

– Ну ты тип! – усмехнулся все же я, но зла не держал. Скорее всего, этот урок он усвоил на всю жизнь, потому что оказаться, пусть и косвенно, но все же под обстрелом без оружия – это все равно что бежать по минному полю от автоматной очереди.

– Да ты заебал! Че ты? – все, что он ответил мне, мне было достаточно. Ребятам на базе я, конечно, рассказывать не буду, если он сам повода не даст. Ну да ладно, дело былое.

Из эмоционального рассказа стало понятно, что садыки отныне не хотят идти минировать дальше, так как один из них был «ранен». Раной служила царапина на ноге, скорее всего, от падения, или всплеск от пули выкинул камень, или типа того, но «ранение» явно непулевое. Он очень сильно старался корчиться, изображая муки, я смотрел на майора, переводчика и с усмешкой на водителя.

«Хуже нет противника, чем союзник долбоеб», – вспомнилась мне древняя армейская мудрость.

Майор опустил голову вниз в раздумьях.

– Поехали в Меядин, к нашим.

Садыки в спешке запрыгнули в грузовичок и поехали впереди нас.

В Меядине стояло наше соединение. Оттуда майор решил выйти на связь, чтобы запросить дальнейшие действия – либо поменять команду садыков, либо ехать назад и оставить все местным.

Как приятно встретиться с нашими на пунктах. Это всегда теплый прием, особенно если учесть, что в том соединении находились три парня с нашего батальона.

– Здорова, парни! – поздоровался я со всеми.

– О-о-о, какие люди, да без охраны! – вышел один из нашего батальона, услышав знакомый голос. Они располагались в укрепленном палаточном лагере, быт у них был еще более свободный, чем у нас. Все же не так много высокого начальства.

– Охране не нужна охрана, братан! – ответил я, поздоровавшись и обнявшись.

Русские – всегда русские. Потому нас сразу повели за стол, предлагая поесть, что никогда не бывает некстати. Тем более командир дал добро и сказал ждать, водитель же отправился на дозаправку.

– Ну че у вас тут? – спрашиваю, орудуя ложкой

– Да все ровно, все в норме.

– Стреляют?

– Стреляяяяют.

Дальше пошли расспросы «как там наши?», обмен слухами и прочее. Выяснилось, что наши парни на этом рубеже стоят практически без выездов, периодически постреливая в подобных шальных водителей, но у них есть самая большая проблема – это беспилотники. Это такая зараза, с которой на тот момент справляться было тяжелее всего. Это новое слово в ведении боевых действий, ответ на который дадут еще не скоро. Проблема в том, что стрелять в летящий на 500-800 метров над землей дрон, который размером меньше, чем табуретка, практически бесполезно, особенно из автоматического оружия. Чуть выше шансы у пулеметов, самый действенный способ – это радиоэлектронная борьба. Но не все гарнизоны укомплектованы подобными соединениями, а производство беспилотников шагает гораздо быстрее, чем методы борьбы с ними.

Тем временем майор закончил сеанс связи, и решение было принято моментально – едем назад, в своё расположение. Дорога назад занимала примерно час, я ехал и понимал, что мне все же придется обслуживать пулемет, так как я из него стрелял, а потом сразу же заступать в наряд. Ну, это не страшно, так как я уж поел, ну а сон – когда бы он не наступил – он будет всегда крепким. Пейзажи дороги пустыни хороши по-своему. Но все же, что особенно запоминается – отличная по качеству дорога. Смешно было, когда в результате продвижения боев был разрушен виадук через внезапную пропасть, и наши инженеры сделали переправу чуть в стороне с подводящей дорогой. Все, что делали под нашим руководством – в ямах и колдобинах, а до и после – ровный асфальт. Кусочек родного российского разгильдяйства посреди пустыни.

Никаких оазисов. Никакой жизни. Только песок и очень редкие гражданские автомобили. Признаться, в пустыне есть что-то завораживающее. Это не напоминает тоску русской души, когда в долгой поездке в поезде, ты смотришь на мелькающие стволы деревьев, которые, прерываясь, показывают поля или водоёмы. В данных пейзажах ты никогда не чувствуешь себя одиноким, ведь косвенно все это – твое, а лужайки и елки Новосибирска мелькают так же, как и елки Ярославля. Пустыня – это простор. Это горизонты, за которыми снова простор. Оглядываясь назад, ты видишь все тот же простор, дорога не запоминается, и складывается ощущение, что ты в старой компьютерной игре, где графические текстуры подгружаются медленно, как только ты преодолеешь очередной рубеж. Завораживающее одиночество, монотонность размаха и цвета, ветра и пейзажа. Не покидает тебя и уберегает лишь то, что косвенно роднит тебя со всей планетой – это солнце. Застывшее светило человечества.

Однако иногда посреди ясного, пусть и зимнего дня, солнце прячется за песчаной бурей. Песчаная буря – удивительное явление. Вопреки мнениям, не происходит ураган и вихрь из песка в лицо, так что невозможно дышать. Скорее, это песчаный туман, который мешает обзорности на километр и оседает насыпью песка по всей площади, песок же потом либо уносит ветер, либо смывает дождь. Дожди зимой – это явление частое и продолжительное. Если зарядил дождь – это минимум на день плотной стены дождя.

Но за всем этим обязательно выглядывает солнце.

Рубеж любой пустыни – это увеличивающийся поток машин, это начинающиеся постройки – значит, уже рядом город. Въезд, открывающиеся ворота. Спрыгнув с кузова, я замечаю фигуру у КПП, которая стоит и машет руками в диалоге. Мне в любом случае нужно было зайти на КПП – там уже стояла моя смена, не хватало только меня, я хотел им сказать, что сейчас отдам пулемет, умоюсь и приду. Фигурой оказался полковник в обычной «зеленке», российской форме, размахивающий руками:

– Кто такой? Доложить по форме! – он посмотрел на меня строго. Я немного растерялся, так как уже не первый день мы не дышим воздухом устава, а армейский быт налажен на уважительном общении с командованием, без строевых элементов.

– СМИРНО! – попытался крикнуть полковник. Это был небольшого роста пухленький дядечка, как оказалось позже – всю жизнь штабной офицер, а это его первая командировка вообще куда-либо за пределы штаба. Я сложил руки по швам, убрав пулемет за спину.

– Товарищ полковник, – начал я доклад своей должности, звания, фамилии.

– Ты что, дослужился до сержанта и не умеешь держать оружие?! Что это за ремень?

Тут мне стало все понятно, особенно глядя на поникшие лица своих товарищей. Данный субъект был «уставной».

Устав в армии – вещь основополагающая ровно настолько, насколько и отрицаемая многими военными. Одна из самых саркастических поговорок в армии: «Тот, кто служит по уставу – завоюет честь и славу!». Там, где следование всем статьям устава заменяется смекалкой и нестандартным мышлением – там грустит один подобный полковник.

– Так удобнее же так воевать, товарищ полковник!

– Удобнее ему. ПОЧЕМУ В НАРЯД ОПОЗДАЛ? – тупее вопроса не придумать.

– Так на выезде был, – впрочем, тупее ответа тоже.

– На выезде был, – бурча, передразнил меня полковник и скомандовал:

– Вольно!

Полковник осмотрел все еще раз и сказал:

– Дежурный, задачу вы поняли. До конца смены устранить!

– Есть! – грустно ответил дежурный.

Полковник ушел, я уже остался, подошел к парням:

– Это что, блядь, сейчас было?

– Это новый начальник штаба. Знакомься. Полковник Тымаев, – ответил мне дежурный.

– Все очень плохо? – спросил я без особой надежды в голосе.

– Да. Знаешь, чем мы сейчас заниматься будем? Двое дежурить, а третий сейчас будет клеить бирки в бойницах. Тут патроны, тут гранаты, график дежурств, ответственный такой-то, а еще он спросил, есть ли у нас метлы тут и лопаты?

– Зачем? – внутренне я догадывался, зачем, но все же, вдруг чудо какое-то свершится.

– За нами закрепят территорию, и мы будем мести ее и содержать в чистоте.

– Так и так же чисто, мы тут не мусорим, а мусор вывозят централизованно, – я всеми своими органами пытался зацепиться за здравый смысл, хотя прекрасно понимал, что солдат, метущий территорию, – это услада для глаз любого уставного долбоеба.

– ТАК ПЕСОК ЖЕ НА ТЕРРИТОРИИ! – максимально саркастически ответил мне Андрюха.

– Ебать, – резюмировал я, – вы, надеюсь, ему не говорили, что в пустыне тоже песок? Может, там метлой махнем пару раз?

– Смешно тебе, походу? А он тут надолго.

Нам принесли листок с распечатанными бирками и ножницы со скотчем. Канцелярия у нас была в полном порядке – можно все клеить. Клеить бирки в армии – это второе любимое занятие после поиска лопаты, потому что, как гласит армейская мудрость, «солдат без бирки – что баба без дырки», действие убивает напрочь весь боевой дух, особенно в свободолюбивых соединениях спецназа.

Расклеив бирки, мы принялись по очереди подметать закрепленную территорию. Автомат за спину, в руки метла – и пошел выполнять поручение начальника штаба – мести песок в центре дома центра пустыни.

– Это че за хрень? Ты что там делаешь? – окрикнул меня Батя, вышедший покурить на балкон.

– Товарищ командующий, это приказ начальника штаба! Подметаем песок!

– Он что, ебанулся? – генерал забычковал сигарету и спешно покинул балкон.

Стало спокойнее. Батя с нами.

Глава 9

Взлеты и падения.

Шли недели. Складывался быт, общение с местными жителями было своеобразно, но выстроено. Находясь на точке дислокации, в нарядах, очень интересно смотреть за бытом и людьми, окружающих тебя. Нельзя судить категориями «плохо» или «хорошо» о том месте, где ты впервые, о культуре, в которой ты не жил, и жизни, которая идет вокруг тебя. Это не твоя жизнь. Вот проезжает маленький грузовичок, забитый овцами. Вот проезжает шикарный внедорожник, блестящий, с ревущим двигателем. Проходят толпы людей с автоматами – очередное соединение противоборствующих сторон – хуситы. Косвенно это наши союзники, по факту – толпа людей с оружием.

Поодаль от нас, в разрушенном здании университета, остался более-менее живой один блок. По окончанию активной стрельбы сразу же начались занятия – автобусы привозят студентов, которые ходят в джинсах, легких джемперах или рубашках, с виду обычная молодежь со светлыми лицами. Непонятно, откуда они приезжают, но их появление являет собой веточку мира и надежды. Классно, что в такое время и в таких условиях люди продолжают тянуться к знаниям, приятно ощущать, что наука – вне границ, религий, рас и наций. Сидя или стоя на посту с оружием, обвесившись гранатами в бойнице (с бирочками), приятно наблюдать за молодыми людьми с рюкзаками, идущими в корпус. Сгоревший корпус с забитыми окнами.

Добро сильнее.

– Салам садир! – к нам подходит знакомый садык по имени Мухаммад.

– Ооо, садык! Салам! – встречаем его мы.

– Тамам? Кейфа тамам? – спрашивает он «Как дела?» и поднимает палец вверх

– Тамаааам, – отвечаем мы.

Стоит, ждет. Мухаммад – бывший сотрудник полиции, офицер. Они находились в соседнем здании, и мы не понимали, как устроена их служба и есть ли она вообще. В городе военный порядок, но при расспросе на смеси жестикуляции, арабского и английского мы поняли, что непосредственная полицейская работа все же ведется. К тому же, у него был смартфон с переводчиком. Сейчас он подрабатывает, как и многие садыки, курьером для российских военных – привозит на заказ из ларьков то, что попросят, включая в сумму свои услуги курьера. Наверное, странно осознавать, что офицер ездит на мопеде за шаурмой для солдат. Но таковы реалии. В остальное время он сидел неподалеку и просматривал арабское порно. Удивительное дело – вы никогда не услышите здесь на рингтоне мелодию, вообще не услышите какие-либо популярные на весь мир песни, потому что они слушают только религиозные песни молитвенного типа. Не едят свинину. Но и не совершают намаз (обязательная ежедневная молитва в исламе) и смотрят порно.

– Ван шурма, ван пепси! – заказал товарищ, что означает одна шаурма, одна «пепси-кола». Пепси-кола, помимо прямого назначения, еще и служила ловушкой для мух. Весна в тех краях ознаменовалась появлением туч мелких мух. Они не кусались, они просто садились на нас и дико раздражали. Мы в паре метров разливали чуть сладкой воды, чтоб хоть как-то отвлечь их от нас. Такие заказы Мухаммад получал регулярно и считался среди своих коллег авторитетным, так как был вхож в наше окружение. Хотя на это очень болезненно реагировал наш штатный переводчик Башар. Для него Мухаммад был конкурентом, хотя по авторитетности сравнение не имело смысла, все же Башар был человек высокий в городе.

И вот, Мухаммад, с телефоном полным порнографии, ехал за шаурмой на мопеде мимо корпусов университета, где светлые люди вселяли надежду миру.

Такие садыки, как Мухаммад, знали, что мы получаем часть денег на руки, а значит, с нами можно торговать. Торговать можно всем, если это есть в городе. Если нет – спросят в провинции. От солдатской еды в столовке и сухпайков мы перебивались местными сладостями и шаурмой. Местные сладости очень приторные и чересчур сладкие, много их не съешь. А вот с шаурмой оказывались сложные отношения. Пацаны, еще по приезде, нас сразу наставляли:

– Будете заказывать шаурму, говорите обязательно «но шавендэр»!

– Это что такое? – спрашивали мы.

– Ну это значит «без свеклы!»

– Чего?? Шаурма со свеклой?! – было странно диктовать недоумение шаурмой в том месте, где это блюдо считается исконным.

– Ага. Они еще и не того понапихают, если не остановить.

Так и было. В шаурме, помимо мяса курицы (свинины в меню нет – харам), могла оказаться кукуруза, болгарский перец, картофель, бобы и так далее. Собственно говоря, шаурма – это все, что есть, в лаваше. Местные отказывались принимать наши рецепты, это как в России диктовать, какие щи нам варить. Было необычно, но съедобно. Еще особым блюдом считалась курица-гриль, в простонародье «чикен». Подавалась в лаваше, с картошкой-фри и со странным сметанным соусом, ласково прозванным «спермой верблюда». Но удовольствие не дешевое, хоть у нас уже и появлялись карманные деньги, каждый день заказывать не было необходимости – кормили нас хорошо. Да и сухпайки современные съедобные. Парни, которые жили глубже в провинции, покупали продукты на местных прилавках и осваивали традиционную печь – тандыр. Наладить быт и тыл – это важнейшая задача, неважно, по какой заднице пустыни ты шаришься и сколько, но по возвращению в лагерь, если есть возможность поесть, постираться и просушиться, то выполнять задачи гораздо приятнее и проще.

В расположении уже периодически велись беседы, кто и на что потратит деньги. Кто-то погасит кредит, кто-то купит машину, кто-то отложит, а семейные люди знали, что их деньги уже распределены. Основные деньги мы увидим только по прилете в Россию, если вернемся, но часть, выдававшаяся на руки, очень грела карман и будоражила местных. Некоторые вещи приходилось покупать, деньги тратились. Это и средства гигиены, так называемое «рыльно-мыльное», кто-то докупал себе вещи с приходом жары, в складчину – бытовые вещи, кто-то потихоньку закупал сувениры. Что не удалось доставать тут, заказывали через переводчика, он часто мотался в Дамаск – столицу Сирийской Арабской Республики. Мы уже знали, в какой день нам привезут деньги, мы уже знали, что есть специальный человек, который полетит на бешеном самолете в Хмеймим и привезет оттуда наличку. Покупки – это как часть развлечения, опыт общения с местными, для которых мы являлись важными персонами, богатыми, по их меркам.

Очень многое, что используют люди в этих местах, необычно. Если это парфюм – то такой, что пахнет на все помещение, если это чай матэ – то такой, что глаза на лоб лезут. Кофе – практически смола, густой и крепкий и вдобавок с имбирем, бодрит надолго. Лично я объясняю это тем, что в условиях пустыни и морящего солнца должна быть концентрация и энергия. Ну а попробовать местную кухню – обязанность каждого прибывшего, этакий военный туризм. В конце концов, где ты еще поешь шаурму с кукурузой, кроме как на берегу Евфрата? Шаурма, кстати, принесла мне меньше разочарований.

– Ну что, сдаешься? – спросил я, шмыгая носом и с трудом сдерживая слезы у своего товарища, который уже конкретно потек и глазами, и носом.

– Русские не сдаются, – сказал он мне и продолжил есть.

Не помню, как и зачем, но мы поспорили, что съедим по самой острой шаурме, потому что острое – тоже часть культуры. Мы сидели под ярким и жгучим солнцем и ели жгучую шаурму. Приятель пыхтел, пытался заглотить воздух в попытках остудить полость рта. Мне было менее тяжело, а приятель был близок к провалу. Слезы у него потекли сразу, у меня только начали проступать, друг уже начинал давиться.

– Да ебал я! – прохрипел товарищ и выкинул треть шаурмы с размаху на землю

Пробежавшая мимо сирийская собака, обычная дворняга, сразу поняла, что ей выпал джекпот. Убедившись, что от нас угрозы нет, она понюхала шаурму и, ни секунды не колеблясь, съела ее за полминуты. На мой немой вопрос к товарищу он ответил: