Читать книгу: «Рождение света. Том первый», страница 4

– Роуз, не уходи. Может, хочешь потанцевать? А то мы что-то засиделись…

– Хочу, – отвечаю не раздумывая, потому что хочется поскорее покинуть общество «элиты», возомнивших о себе незнамо что.

Рэйчел первой вспыхивает от моего ответа; я уже понимаю, что она не для того открыла свой рот, чтобы испить ещё шампанского, но почему-то не произносит ни единого звука. А Эштон, тепло улыбнувшись мне в ответ, встаёт с дивана и протягивает руку под ошеломлённые взгляды своих друзей. Он помогает мне, как настоящий джентльмен, спуститься с лестницы и не торопясь ведёт в самый центр танцпола, поднимая руку вверх, жестом указывая что-то диджею. Тот реагирует незамедлительно и включает популярный трек.

– Обещаю, приставать не буду, – произносит он ухмыляясь, но как-то безобидно.

Улыбаюсь в ответ и одобрительно киваю. Мы начинаем танцевать под ритмичную музыку, и я подмечаю, как хорошо он владеет своим телом, будто тем самым пытаясь придать мне больше уверенности в себе. Так странно… В институте мне казалось, что он вёл себя совсем иначе, был задирист и высокомерен. Избалованный сын успешного бизнесмена. Но сейчас, танцуя с ним рядом, чувствуя приятный холод пальцев, я вижу, как он почти не сводит взгляда будто таких знакомых глаз, ощущаю абсолютное спокойствие, совсем не осознавая, сколько успело за это время смениться песен.

Но тут динамичная музыка стихает и вместо неё звучит медленная романтическая мелодия. Эштон останавливается, исполняет старомодный лёгкий поклон, а затем делает шаг вперёд, становясь почти вплотную. Хорошо, что я надела каблуки, ведь даже с ними я дышу ему в грудь.

– Позволишь? – спрашивает он, протягивая руку в ожидании ответа.

– Угу, – немного обомлев, произношу, обнимая его за шею, а он тем временем кладёт свои руки на мою талию.

Его взгляд, немного затуманенный от виски – не пошлый и не агрессивный, – вновь навевает мне что-то знакомое до дрожи в коленках. Словно мы не впервые проводим так время… Нет, скорее всего, это просто эффект от шампанского.

– Знаешь, я жалею о том, что они так и не приняли тебя. Ты очень необычная девушка. Наверное, слишком необычная для таких оболтусов, – произносит парень, и я неожиданно для себя слышу оттенок грусти в его тихом певучем голосе.

– Жалость – самое худшее из всего, что можно предложить женщине¹⁶, – вспоминаю я небезызвестную фразу одной австрийской писательницы. – Я ни о чём не жалею. Всему своё время, Эштон.

– Ты права, – кивает он. – Эти ребята, конечно, внесли свою лепту. Уверен, что всю учёбу они грызли себе ногти, пытаясь придумать, как обойти тебя.

Получается, что они всё-таки завидовали мне… Но почему? Никогда не понимала людей, которые вместо того, чтобы добиваться успехов своими силами, начинают думать о том, как с ними жизнь обошлась несправедливо, и видеть в окружающих причину своей несостоятельности. Проблема ведь заключается только в них… Или я ошибаюсь?

– Прости, Эштон, но я не хочу сейчас обсуждать это.

И правда, к чему сейчас ворошить прошлое, которое я не в силах изменить?

– Вот поэтому я и говорю, что ты необыкновенная, Роуз, – ещё больше прижимая меня к себе, произносит он, приближаясь губами к моей шее.

В голове сразу возникает мысль, что он хочет поцеловать её, из-за чего мне на какой-то миг даже становится трудно дышать, а мурашки бешено пробегаются по спине, не давая сосредоточиться. Но вместо этого Эштон замирает в дюйме от моей кожи, опаляя её необычайно ледяным дыханием.

– Я не Казанова, не люблю торопить события, – шепчет он, после чего оставляет невинный поцелуй на моей щеке.

Музыка заканчивается, но Эштон не ведёт меня обратно в «прайд», а подходит к бару, нежно сжимая мою ладонь.

– Что будешь пить?

– Пожалуй, я не откажусь от вина на этот раз. Мне бокал красного полусладкого, если можно, – произношу, видя одобрение в его глазах.

Он наклоняется ближе к стойке, о чём-то переговариваясь с молодым барменом, а через несколько секунд у него в одной руке уже находится бокал с вином, а в другой – стопка с водкой. Приняв алкоголь, я краснею от смущения: встреча выпускников бакалавриата превращается в какое-то свидание.

– За тебя, Роуз!

И только я собираюсь ответить, как вдруг к нему, прорвавшись сквозь охмелевшую толпу, подходит управляющий и, не обращая на меня внимания, что-то судорожно начинает говорить, но из-за громкой музыки мне не слышно предмета разговора.

Выслушав его, Эштон делает расстроенное выражение лица и обращается ко мне:

– Прости, вынужден оставить тебя ненадолго.

– Да, конечно, я подожду тебя здесь.

Он, поджав губы, взглядом указывает на управляющего, закатывая глаза, а после уходит вместе с ним к подсобным помещениям.

Прослушав три песни и допив вино, я начинаю искать среди танцующих и пьющих Эштона, но его нигде не видно. Пока он не вернулся, решаю сходить в уборную, чтобы привести себя в порядок.

Поставив бокал на стойку бара, начинаю протискиваться через толпу желающих заказать ещё, как вдруг замечаю рядом Рэйчел. Крепко сжимая что-то в руке, она сдавливает неразличимый мне предмет – столь яростно, что побелели костяшки пальцев. Не желая вступать с ней в разговор, я пытаюсь незаметно обойти её, но уже поздно: она успевает заметить меня и, сдвинув от необъяснимой злости брови, преграждает путь.

– Я думала, – шипит змеёй Рэйчел, – что после провала в конкурсе ты перестанешь наступать мне на горло, но…

Она неожиданно хватает меня за руку, впиваясь ногтями в кожу; я пытаюсь вырваться, оборачиваясь на толпящихся вокруг людей, но никто не замечает, что происходит. И отстраниться от неё не получается.

– Что ты творишь? Отпусти меня! – проговариваю я, совершенно не понимая, что она собирается делать.

– Ты отняла у меня всё! Признание, место в Гарварде, а теперь ещё и хочешь заграбастать себе Эштона? – срывается на крик девушка, но он растворяется среди грохота происходящего.

– Да ничего я не хотела… – отвечаю ей, но она всё никак не унимается, заставляя меня нервничать.

– Врёшь, тварь! – верещит девушка, пытаясь притянуть меня к себе.

Меня охватывает паника, ноги становятся ватными, хотя безумно хочется убежать подальше. Я пытаюсь вновь поймать на себе хотя бы один заинтересованный взгляд, но все будто назло не смотрят в нашу сторону. Я тяну руку на себя, а Рэйчел, будто помешанная, не отпускает, оставляя на коже глубокие царапины.

И тут замечаю проблеск стали… Предмет в её руке напоминает небольшой нож. Им обычно режут на дольки лимоны для коктейлей или что-то вроде того. Зачем он ей? На столе – кроме бокалов, бутылок из-под шампанского и виски – не было никаких закусок. Мне становится не по себе – верить в то, что она использует его не по назначению, не хочется.

В следующий миг я сама не понимаю как, но Рэйчел, раскрасневшаяся и со слезами на глазах, прислоняется ко мне вплотную, крича прямо в лицо:

– Это тебе за всё, сучка! Будешь знать, как отбирать у меня мою жизнь!

Один. Два. Три.

Три удара в живот острой сталью с мелкими зазубринами.

Я чувствую резкую колющую боль, внутри разливается пугающее тепло. Голова резко начинает кружиться, а тело без моей воли обмякает, полностью теряя остатки сил. Начинаю стекать на пол, неосознанно пытаясь ухватиться за свою убийцу, но она делает два шага назад и скрывается в толпе танцующих, оставляя меня наедине с болью, что резко переходит в ноги от падения. Я мотаю головой, желая сфокусироваться на животе. Из него обильно течёт кровь, впитываясь в бордовую ткань, делая её ещё насыщенней… темнее. Вижу торчащий из живота нож, за рукоять которого пытаюсь ухватиться и вытащить. К глазам подступают непрошеные слёзы, а из горла вырывается сдавленный вопль, который никто так и не слышит из-за громкой музыки.

Неужели это конец?

Джо… Он не переживёт…

Кто-то подходит ко мне и трясёт за плечи, но я уже почти ничего не соображаю. Боль импульсами бьёт по всему телу, не давая здраво мыслить.

– Роуз! Вот чёрт! Кто это сделал, скажи мне? – знакомый голос хочет достучаться до меня…

Эштон? Нет, не он. Ничего не могу ответить, к горлу подкатывает собственная кровь, и я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не вырвать.

– Артур, звони 911 срочно! Хватит толпиться, дурни! – кричит…

Всё-таки Эштон.

Он вроде хватает меня холодными руками за лицо и всматривается в глаза. Голубые, полные отчаяния и страха… Никогда прежде не придавала этому значения. Не Эштон. Но ведь… Я уже виделась с тобой?

– Всё будет хорошо! – голос его дрожит, как и пальцы на моей коже. – Роуз! Роззи! Только не теряй сознание! Скажи, кто это сделал? Говори со мной!

Я хочу ему ответить, но вместо этого изо рта начинает стекать кровь, отдавая металлическим привкусом в лёгких и чем-то ещё странным и неприятным. Чувствую, что словно не со мной всё это происходит. Будто не меня Эштон продолжает трясти за плечи, а затем берёт на руки и несёт куда-то. Лишь чётко осознаю надвигающуюся темноту и ощущение озноба, что распространяется от живота. Мне даже кажется, что я слышу сквозь весь этот назойливый гул, как кровь капает на пол, отдаваясь звонким эхом.

– Эштон… – собираю остатки разума, чтобы не забыть сказать главного, чувствуя, как глаза предательски закрываются. – Передай Джо, что я люблю его…

Позволяю тьме, пробирающей своей неизвестностью, накрыть меня холодными объятиями. Но перед тем как окончательно упасть в неё, в голове всплывает образ с горящими в кромешной тьме алыми глазами, а из его уст слышится такой знакомый и приятный бархатный голос, полный удивления:

– Розалия?

Эйлель

Распахиваю глаза и резко сажусь. В области живота словно режут тупым ножом, вспарывая плоть до самых кишок. Девра хаса! Смахиваю пот, градом стекающий по лбу, и пытаюсь вспомнить, что мне снилось, что послужило причиной такого странного пробуждения. Всё тщетно, и сна больше ни в одном глазу.

Раз уж проснулся, то поднимаюсь с кровати и иду в душ, чтобы немного прийти в себя. Включаю ледяную воду и терплю отрезвляющие струи, что безжалостно врезаются в кожу. Стою упёршись руками о не менее холодный шершавый камень. Я просто вчера слишком много выпил. Но вдруг перед глазами неожиданно темнеет, словно кто-то ударил по затылку, и резко всплывает её образ.

Ливах! Нет! Хватит!

Меня снова переполняет злость, переливающаяся через край; тело начинает нагреваться, заставляя испаряться воду, что попадает на кожу. Чтобы выпустить накопившуюся ярость, бью кулаком о керамогранит, который податливо сыплется на пол, превращаясь в мелкую крошку.

Эйлель, я ведь запретил ему вспоминать её. Он раз и навсегда попрощался с ней в тот весенний день…

Я – тень былого – стоял, докуривая сигарету, ожидая, когда последние прихожане покинут старинную церковь. Сегодня я твёрдо решил, что это в последний раз. Сегодня окончательно отпущу и перестану приходить сюда, ведомый призраками далёкого прошлого, которого уже никогда не вернуть.

Когда последние смертные вышли из пристанища глухонемого Господа, затворяя за собой массивную двустворчатую дверь, скрипящую на всю узенькую улочку Арко Делла Паче, я сжёг в пальцах окурок и медленно подошёл к церкви, освещаемой закатными лучами солнца. Внутри неё уже царил полумрак – священник потушил практически все свечи, оставив лишь несколько догорать у статуи Девы Марии с потрескавшейся краской. Самого проповедника нигде не было видно – видимо, он вышел через чёрный ход, – а я тем временем зашёл в служебную комнатку и машинально достал из шкафа цельную свечу и садовые ножницы. Всё происходило как обычно, как и все прошедшие амерс, но было одно отличие – внутри меня это более не вызывало никаких чувств.

Подойдя к старой покосившейся двери, что скрывалась в тени бокового нефа, я достал из кармана ключ и открыл замок. Пред моими глазами раскинулся крошечный розовый сад – благоуханный и умиротворяющий. Сколько отвратительных воспоминаний навевает это место, и вроде я должен был давным-давно забыть о нём и сторониться, как грешники страшатся Гиенум, но почему-то вновь и вновь возвращался, почему-то именно здесь находил такое нужное мне состояние покоя… Только здесь, когда на вечный город опускалась ночь, я мог насладиться тишиной. Хотя если подумать, неужели кроме этого проклятого сада нет более ничего другого? Есть, конечно, однако только тут, как мне казалось, я мог думать более трезво. Во мне на краткое мгновение просыпалось что-то, что он потерял уже очень давно.

Но этот раз был последний. Всё решено.

Внутри меня царило абсолютное ничего. Пустота, будто безвоздушный вакуум – плотный и недосягаемый.

Ступая по разбитой каменной дорожке, я направился сразу к склепу, поменял свечу в лампаде, а после оглянул в поисках изъянов розовые кусты, растущие вокруг недавно мной же выбеленной постройки. Следующий час я бездумно посвятил себя цветам, срезая поникшие от необычного для этого времени года зноя ветки и убирая с земли иссохшие листья, отмечая про себя, что больше этим мне никогда не предстоит заниматься.

Но даже в тот момент у меня возникал вопрос: зачем я это делаю? С наступлением осени цветы увянут и цикл повторится вновь, и так из года в год, но такое произойдёт лишь с растениями. В отличие от людей, что неизбежно умрут, оставив после себя только корм для земляных червей, цветы на ветках вырастут вновь, наполняя ароматом воздух.

Закончив с садом, я по привычке сел около склепа, подминая под себя зелёную траву. Вытерев тыльной стороной ладони покрывшийся потом лоб, пустым взглядом посмотрел на барельеф над дверцей.

– Тебя здесь нет. Твоя энергия, что мне постоянно здесь мерещится, лишь злосчастная игра разума. Я более на неё не поведусь…

Я говорил вслух по глупой привычке, одновременно ощущая собственный горько-острый привкус, всегда проявляющийся, когда я злился. Ведь гнев – единственное чувство, которое у меня осталось жизнеспособным к проявлению. Теперь я полностью соответствовал дарованному отцом званию – Эйлель, Ниссах Гнева и Ярости. Так намного легче существовать.

– Твоя душа давно в Хакелум.

И после этих слов я познал, как начинаю беспочвенно закипать, раздражаясь от того, что вновь сюда пришёл, что вновь поддался его слабости. Нужно попрощаться, а с кем? Какой смысл был мне здесь сидеть и разглагольствовать, как помешанный? Не такого итога я ждал от прощального ритуала, сути которого я и вспомнить был уже не в силах – все пережитые эмоции стёрлись, притупились и спрятались на задворках подсознания.

– Я желаю лишь одного – забыть о том, что когда-то встретился с тобой, синьорина Романо, – шёпотом произнёс я, вставая с места и отряхивая со штанов пыльцу многочисленных цветов.

Желая уже было переместиться, я приподнял руку, но меня остановил шорох у крошечного сарая – проповедник заявился.

– Люцифер, неужели ты пришёл попрощаться?

Дребезжащий голос старика прозвучал как будто гарпия провела когтями по глухому камню.

– Какая проницательность, Августин, – холодно ответил я ему, не поворачиваясь лицом. – Ты прав, он больше не придёт.

– Понимаю твоё состояние, но…

– Никаких но, старик, – процедил сквозь зубы я, унимая участившееся дыхание. – С него хватит.

– Тебя постигла сугубая скорбь и стенание от воспоминания о прошедшем… ¹⁷

– Заканчивай немедля, – отрезал я, чувствуя, как загораются мои глаза.

Всё нутро мгновенно затряслось от неимоверной ярости, будто мне под кожу впивались гвозди, забиваемые молотком.

Однако Августин не собирался затыкаться, восклицая очередную чушь из лживого Писания:

– Ибо крепка, как смерть, любовь! ¹⁸

Сам напросился, религиозный фанатик!

Один щелчок пальцев – и я придавил его к стене церкви, слыша хруст дряхлых косточек, а в расширенных зрачках читалось лишь смирение и никому не нужное сожаление.

– Не для того я, сын Самаэля, снизошёл до тебя и «подарил» вечную жизнь, чтобы ты, чернь, читал мне нотации из своей горячо любимой книжонки! – прорычал я сквозь зубы, устремляя крылья вверх, и сдавил сильнее тонкое горло.

– Люцифер… гхк… я стремился искупить свою вину… Все эти века я смиренно нёс своё бремя, – тихо и сбивчиво прохрипел он, и если бы не договор, то уже давно инфаркт поразил бы его щупленькое сердце. – Прошу, забери меня с собою в Ад…

– Ты отдал мне свою душу, когда согласился охранять её вечный покой. Так исполняй! – произнёс, скинув его наземь из своих силков, и сложил обратно крылья, сплёвывая под ноги. – Я – твой Хозяин.

Глупые люди, особенно те, кто связал себя по рукам и ногам с религией. Прошло столько времени, а он всё надеется на… На снисхождение от самого Дьявола? Проповедник так и не понял, что его смысл существования отныне – это виться коршуном над своею «добычей» и никогда не заполучить её.

Развернувшись к нему спиной, последний раз окидывая взором сад, я хотел переместиться прочь, как вдруг услышал мерзкое шуршание поношенной рясы.

– От неё, как огонь, загорается любовь ¹⁹, Люцифер! – молвил он последнее из своих глупых наставлений, но мне уже было плевать.

Я щёлкнул пальцами, а в голове пронёсся законный ответ…

Она давно угасла.

Надев туфли на босу ногу, смахиваю лишнюю влагу с волос и выхожу из своих покоев в коридор, освещённый редкими синими факелами. Дойдя до широкой винтовой лестницы, по привычке обращаю взгляд в узкое окошко, где меня встречает скучный и унылый пейзаж – вид на Врата Гиенум с тёмным пятном из толпы грешников, ожидающих приговора. Спускаюсь вниз пролётом за пролёт, бездумно слушая дребезжащее эхо собственных шагов. Вся нешашерс спит: никто не бродит по лестницам и коридорам Сэгив, лишь отдалённо слышны завывания ветра за окнами.

Оказавшись у тронного зала, я чувствую, что помимо отца внутри есть кто-то ещё, но энергия слишком слабая, и мне сейчас не различить, кому она принадлежит. Толкаю двери руками, и передо мной открывается та же картина, что и несколько амас назад, – Едэлем сидит на своём пьедестале, подле зверь из Сар Меазохи, что он возжелал держать подле себя. Кроваво-красного цвета шерсть и грива, как у льва, и скорпионий хвост, оканчивающийся внушительной твёрдой булавой с огромным ядовитым шипом, которым чудище готово в любой момент пронзить свою жертву, если того, конечно, пожелает Едэлем Гиенум. Животное явно наслаждается медленными поглаживаниями своего хозяина: выпученные голубые глаза блаженно прикрыты, а рот с тремя рядами острых зубов и вываливающимся от наслаждения языком, напротив, приоткрыт.

Не переставая гладить свою любимицу, отец нехотя переводит взгляд в мою сторону – ледяной, но при этом раздражённый. И только сейчас я примечаю у самых ступенек, ведущих к трону, его сиятельство Ниссах Ревности и Зависти. Левиафан, немного опустив голову, покорно ожидает, когда он скажет слово.

– Эйлель, ты вновь позабыл, что ждать я не привык, – нарушает тишину Едэлем, взглядом указывая на Милецет. – Учись у Левиафана, он явился безотлагательно.

Но я отвечаю не сразу – подхожу к ступеням, вставая так, чтобы Левиафан остался за спиной, и отвешиваю небрежный поклон:

– Я был в своих покоях и крепко спал…

– После очередной попойки, – додумывает за меня Едэлем и перестаёт гладить своего пушистого зверька. – Ты отлыниваешь от обязанностей Йорев.

Чушь собачья! И почему он вообще решается говорить об этом при посторонних? Когда это Левиафан удостоился чести присутствовать при наших разговорах? Ничего не отвечаю на фразу Едэлем, ожидая его дальнейших слов.

Отец немного остывает – это ощущается по энергии, что перестаёт сдавливать лёгкие, – откидывается на спинку кресла и щёлкает пальцами. В руке его оказывается бокал с горячительной жидкостью, и, сделав глоток, он произносит, наконец-то переходя к причине сего странного собрания:

– Совсем скоро в Эрите состоится торжество по случаю его бесполезного существования. Кагеильс прозвали этот праздник абсурда балом Эквилисит. Я, как вы понимаете, не имею никакого желания присутствовать на нём, посему возлагаю эту «непосильную» ношу на тебя, Эйлель. А ты, Левиафан, проконтролируй, чтобы мой сын безоговорочно исполнил повеление.

– Слушаюсь и повинуюсь, Рашевим, – почтенно кланяется Милецет, чуть ли не целуя землю лбом. – Сделаем всё в самом лучшем виде.

Ещё бы, ты на всё готов, «братец». Только и мечтаешь услужить папочке, так ведь? Вон с какой довольной ухмылкой на лице Едэлем кивает тебе в ответ, прям аж скулы сводит от такого лицемерия! Теперь у меня в роли персональной няньки будет крутиться Левиафан, прям как в детстве? Еле сдерживаю смех, напрягая челюсть и сжимая плотно губы. Проведя столько времени рядом с хадурс, он, скорее всего, и ангельские хороводы с ними запросто начнёт водить.

Всё это просто замечательно, но только возникает один-единственный вопрос…

– И с чего вдруг мне там быть? Я был против открытия этого Содома²⁰.

Ощущаю всем естеством, что отцу не нравится мой вопрос, притом настолько, что он молча ставит бокал на подлокотник трона и через мгновение оказывается прямо передо мной. Один уверенный взмах – его кулак бьёт мне в солнечное сплетение, и кажется, что в моём теле что-то смачно хрустнуло – скорее всего, одно из рёбер. Я сгибаюсь пополам, но не издаю ни звука.

– Как же ты недальновиден… – медленно проговаривает Едэлем, смотря на меня снизу вверх. – Не заставляй меня разочаровываться в тебе окончательно. Ты явишься туда как мой законный представитель. Как Йорев всего того, что я выстраивал не один менур. И только попробуй опозориться… – заключает он, силой заставляя меня выпрямиться.

Удар получился настолько сильный, что мне в глотку подступает собственная кровь, отдавая противным привкусом железа. Отец не шутит, и сейчас намного проще согласиться, чем вновь терпеть показательную порку, да ещё и в присутствии Милецет. Ну спасибо хоть на том, что тот даже не смотрит в нашу сторону, делая вид, что ничего не происходит.

– Да, Рашевим, я всё понял, – сглотнув вязкую кровь, произношу я и дёргаю плечами, сбрасывая с себя влияние отца. – Вы не будете разочарованы.

– Время покажет, – отвечает Едэлем и переводит взгляд на Левиафана.

Перестаю слушать своего родителя, начинающего что-то активно обсуждать со своей шестёркой; в голове неприятно гудит и вновь даёт знать о себе боль в животе, будто я какой-нибудь слабый смертный с алкогольным отравлением. С чего вдруг такое недомогание? У бессмертных не бывает вохеахс такого рода… Ты хоть обдолбайся или упейся в хлам, максимум, что тебя ждёт, – лёгкое головокружение после пробуждения. Сейчас же мне плохо настолько, что хочется лишь одного: поскорее вернуться в свои покои и забыться крепким беспробудным сном. Но теперь непонятные веления отца мне не дадут насладиться отдыхом.

Грёбаный Эрит сидит у меня в печёнках… С самого начала я не собирался участвовать в благоустройстве места, где отщепенцы с Земли, обласканные солнышком, пытаются что-то доказать, вальяжно расхаживая по цветущим садам там, где могли ранее ступать лишь благородные бессмертные. Полный бред. И теперь Едэлем посылает в этот балаган меня разгребать ангельский нужник. Я должен прыгать от счастья, что он позволяет мне перенять часть его житейских проблем? Может, ещё сесть за парту вместе со всеми, выслушивая заумные трели белокрылых етахс, дабы он был доволен, что всё под контролем? Спасибо, но я пас.

Снова отец забывает о том, что я с рабской слепотой исполняю каждое его веление, и вновь наказывает меня, выставляя напоказ свою бойцовую рептилию. После изгнания я не пренебрёг ни одним его приказом, даже когда они были неразумными или чрезмерно жестокими. Неужели он до сих пор отплачивает мне за Рим, куда я и после наказания соизволил перемещаться?

– Эйлель, тебе пора вспомнить о том, что главная обязанность Йорев – это не прохлаждаться ама от ама, а исполнять свои непосредственные обязанности, – отвлекает от раздумий отец, напоследок кидая мне очередное поучение. – Если бы ты помнил об этом, то никто и никогда не следил бы за твоими действиями.

Затем он замолкает, возвращается на трон и начинает вновь поглаживать гриву чудища, давая этим жестом разрешение покинуть Тронный Зал. Я и Левиафан синхронно отдаём поклон Едэлем и выходим.

Как только двери за нашими спинами закрываются, я тут же сплёвываю скопившийся сгусток крови прямо на пол, не в силах сдерживаться.

– Касательно вопроса, что тебе нужно появляться на территории Эрита… – неуверенно начинает Милецет, нервно поправляя рукава своего болотного пиджака. – Я прекрасно понимаю твоё нежелание там находиться. Тебе и не придётся. Я буду докладывать Едэлем, что всё под твоим неусыпным контролем.

О, какая щедрость! Теперь будешь и ко мне подлизываться, чтобы угодить? Нет, я давно всё понял, твои слащавые речи на меня не действуют. С тех самых пор…

Но отвергать предложение Милецет было бы глупо, ведь оно и правда приходится мне по вкусу: я не желаю, чтобы нога моя ступала в стены этого гадюшника.

– И как ты согласился стать одним из болванов-администраторов… Ещё и наравне с Серафимом. Тебя ещё не блевануло?

Он глубоко вздыхает и как-то виновато пожимает плечами, смотря в даль коридора, а его приторно-разъедающая энергия, которую он и вовсе перестал контролировать, сочится безостановочно, заполняя пространство едким запахом. При отце Милецет выглядел более уверенным, а сейчас больше походит на побитую жизнью псину: взгляд потухший, плечи опущены и брови домиком.

– Я ничего не могу сделать. Приказ Едэлем, – отвечает Милецет после недолгой паузы. – Так ты согласен? Я буду сообщать тебе о происходящем. А если что… Замолвлю словечко перед Рашевим.

А вот тут в плане есть явный изъян – так просто от отца не скроешься. Рано или поздно он узнает о нашем маленьком обмане, и потом от его гнева никуда не денешься. Из-под гиенумав земли достанет. Да, первое время это будет работать, но затем придётся всё хорошенько обдумать, нужны ли мне все эти вытекающие проблемы. Однако видеть кагеильс вместе с жалкими смертными душонками, которые никоим образом не достойны быть наравне с нами, и тем более со мной, крайне не прельщает…

Решаю отложить раздумья на потом, пока, заочно приняв предложение, киваю Левиафану и отвечаю перед тем, как наконец-то удалиться к себе в покои:

– По рукам. А там посмотрим.