Читать книгу: «Древнерусская тоска и радость трубадуров. Русь и Франция», страница 5

Итак, мы видим в древнерусской литературе наравне с тенденцией к устойчивым формулам, постоянно был поиск новых средств художественной выразительности. Разнообразие словесных вариантов в изображении одной сильной эмоции соответствовало представлению о психологическом процессе в древней литературе (в отличие от новой, где важны оттенки, выражающиеся в нейтральной речи). Возможно, здесь была и обратная связь – существование в поэтическом фонде художественного языка множества стилистических формул для изображения одной яркой эмоции способствовало закреплению представлений о психике, как цепи отдельных аффектных состояний. По крайней мере связь между стилистическими формулами описания чувств и психологии человека прослеживается, и на основании стиля мы можем частично реконструировать эти представления.

Из проанализированного материала мы видим, что «радость» и «веселье» выражены очень скупо. Описания же трагических эмоций захлёстывают памятники. Для древнерусского человека XII в. трагическое мироощущение было наиболее важным, и его он умел отражать по-разному. Мы можем также предположить, что существовало несколько представлений о чувствах. Архаические (восходящие к язычеству) – чувства, как что-то отдельное от человека, иногда живые существа. Христианское – эмоции идут от двух противоположных начал, их вкладывает в человека дьявол или бог. В то же время использование образа сердца, отражение при его помощи многообразных эмоциональных оттенков – это новая тенденция, говорящая об интересе к внутренней жизни человека. (На Западе в XII в. ему типологически соответствует интерес к «сердцу» в лирике Прованса).

Кроме того, эмоциональных состояний, которые знал книжник, немного: горе, гнев, месть, лесть, смятенность, радость, дивление.

В эмоциональном мире человека XII в. наиболее важными были аффектные, крайние состояния, он был трагичен, радость была в нём представлена скупо, и в нём совмещались архаические и христианские представления, и в то же время проявлялось новое представление о сердце человека. Не исключено, что такое понимание внутреннего мира опиралось не только на те или иные представления, но и на историческую жизнь, возможно, в реальности психика людей средневековья была в несколько особом, аффектном, экзальтированном состоянии. Вот как характеризуют это историки средних веков. Марк Блок: «Несомненно, что весьма высокая в феодальной Европе детская смертность притупляла чувства, привыкшие к почти постоянному трауру… Среди множества преждевременных смертей немалое число было следствием великих эпидемий, которые часто обрушивались на человечество, плохо вооружённое для борьбы с ними, а в социальных низах – также следствием голода. В сочетании с повседневным насилием эти катастрофы придавали существованию постоянный привкус бренности. В этом вероятно заключалась одна из главных причин неустойчивости чувств, столь характерной для психологии феодальной эпохи. Особенно в первый её период. Низкий уровень гигиены, наверное, также способствовал нервному состоянию. … Но и миряне также вносили свою лепту в эмоциональность цивилизации, в которой нравственный или светский кодекс ещё не предписывал благовоспитанным людям сдерживать свои слёзы или «обмирания». Взрывы отчаяния и ярости, безрассудные поступки, внезапные душевные переломы доставляют немалые трудности историкам, которые инстинктивно склонны реконструировать прошлое по схемам разума, а ведь все эти явления существенны для всякой истории…».

Возможно, и замеченные нами черты также отражают в слове состояние души людей XII в., вызванное самой исторической жизнью этого периода.