Цитаты из книги «Сталин. Жизнь одного вождя», страница 6

Сравнительная осторожность действий в международной политике («максимум осмотрительности») всегда совмещалась у Сталина с чрезвычайной жестокостью внутреннего курса. Лозунг «укрепления собственного тыла» при помощи репрессий превратился в приоритетную цель сталинской политики в 1930-е годы.

Скорее всего, неожиданно для Сталина Ленин высказался против плана автономизации. Он предложил объявить о создании союза формально независимых советских республик, не имея в виду, конечно, реально обеспечивать эту независимость. Мотивы вмешательства Ленина трудно определить точно. Возможно, он реагировал на недовольство сталинской программой со стороны грузинских и ряда украинских руководителей. Возможно, для Ленина это был хороший повод для включения в активную политическую жизнь. Как раз в это время болезнь Ленина временно отступила, и он готовился приступить к регулярной работе.

Милитаристские привычки и предубеждения гражданской войны повлияли на многие другие качества Сталина. Царицын и Петроград укрепили глубокое подозрение к «буржуазным специалистам» и страхи перед заговорами. Реквизиции хлеба на юге и организация трудовой армии на Украине[188] дали опыт милитаризации хозяйственной жизни. Кровь и безжалостность гражданской войны приучали к самой гражданской войне. В будущем она уже не казалась ни страшной, ни невозможной.

Марксистские и большевистско-ленинские догматы в сознании и действиях Сталина вполне мирно уживались с великодержавием и империализмом. В ноябре 1937 г. Сталин заявил соратникам:

Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело – сколотили огромное государство – до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство, как единое неделимое государство […] на пользу трудящихся […][44].

Эти откровения Сталина были тем более показательны, что он сделал их за праздничным столом в честь 20-й годовщины Октябрьской революции большевиков, главного революционного праздника страны. На международной арене, изменив лишь идеологический фасад, Сталин действовал как наследник русских царей, расширявших империю. Посол США в СССР А. Гарриман, встречавший накануне Потсдамской конференции 1945 г. советскую делегацию на вокзале в Берлине, спросил Сталина, приятно ли ему приехать в столицу поверженного врага победителем. Сталин ответил: «Царь Александр до Парижа дошел»[45].

Многие родственники Сталина и сталинских соратников придумывали сказки и небылицы, смешивая элементы личных впечатлений и фантазии. Наивные высказывания об истории и политике свидетельствовали о том, что дети и внуки плохо представляли себе, чем занимались их отцы и деды. Ничего удивительного в этом нет. Деятели сталинской эпохи были особенно озабочены соблюдением строжайшей секретности, жили под постоянным присмотром и опасались прослушиваний и провокаций. Откровенные разговоры в семьях были слишком опасны, а поэтому исключены.

Наиболее привлекательным источником для биографий являются, конечно, дневники и мемуары. Они содержат яркие характеристики и описания, которые трудно найти в сухих бюрократических архивных документах. Из них легче всего скомпоновать интересную, насыщенную подробностями работу. Однако слабости мемуарной литературы также давно известны историкам. Мемуаристы редко бывают достаточно откровенными, нередко путают события и даты или попросту лгут. В отношении мемуаров по советской истории все эти пороки умножаются.

Растворение истории в вязкой и бесформенной исторической необходимости – самый простой и незамысловатый способ представления прошлого. Историку, однако, приходится иметь дело не с простыми схемами и политическими спекуляциями, а с конкретными фактами. Работая с документами, он не может не заметить тесной взаимосвязи и взаимообусловленности объективных и субъективных факторов, типичного и случайного. В условиях диктатуры роль личных пристрастий, предубеждений и одержимости вождя возрастала многократно. И где, как не в биографии Сталина, уместно подумать о сложном переплетении этих проблем.

Вместе с тем биографии представляют собой особый жанр исследований, который легко засушить подробностями исторического контекста, но столь же легко залить до краев пикантным бытописанием. Контекст вне героя и герой вне контекста – вот главные опасности, которые, как мы видим на многих примерах, подстерегают авторов биографий.

Российские апологеты Сталина уже не осмеливаются (как это было совсем недавно) отрицать массовые репрессии и очевидные провалы сталинской политики, оплаченные большой кровью. Теперь используются более изощренные методы «исправления истории». Виновниками массового террора объявляются советские чиновники (руководители НКВД, секретари региональных партийных комитетов), которые вышли якобы из-под контроля и обманывали Сталина. Выдумки об «ином», потенциально «демократическом» Сталине, ограниченном в своей власти злонамеренными чиновниками, – плод политически ангажированных фантазий; они не подкреплены ни единым документом[5].

Официально разрешённые писатели состояли на службе у государства и являлись частью его огромного пропагандистского аппарата. Объединённые в государственные корпорации писатели, художники, композиторы всецело зависели от государства. Подобно государственной экономике творческие корпорации были малоэффективны, плодили бюрократизм, бездарность и давили талант.

Опираясь на карательные органы, Сталин, однако, не превращался в их заложника. Поручая госбезопасности самые грязные дела, Сталин не питал иллюзий относительно этого обоюдоострого «меча революции». Основным методом удержания чекистов в узде были периодические кадровые чистки и репрессии. У Сталина на этот счет была своя теория, однажды в порыве откровенности высказанная им министру госбезопасности Игнатьеву: "У чекиста есть только два пути – на выдвижение или в тюрьму". Этот принцип последовательно и постоянно использовался на практике. В 1930-е – 1950-е годы чекистское ведомство неоднократно подвергалось кровавым чисткам. Новые палачи уничтожали старых, чтобы затем самим попасть в пыточные камеры.