Читать книгу: «Несколько эпизодов из жизни людей и демонов», страница 9

– Я пришла без злого умысла и без оружия! Даже если я и не предупредила тебя… То это лишь потому, что ты сам не понимаешь, чего хочешь. Если бы ты только мог быть правдивым перед самим собой!… Я хорошая, Вик. И ты обязательно меня полюбишь, когда узнаешь поближе. Меня невозможно не любить. Потому что такое чувство, как моё, обязательно вызовет в тебе ответное. Мой внутренний огонь воспламенит и тебя, как только что воспламенил эту свечу. Я ведь и сама не знала, что могу так… Но теперь – знаю. Я – лучшее, что было, есть и будет во всей твоей жизни. Я счастлива, что повстречала тебя. И хочу подарить тебе ответное счастье. Просто доверься и прими…

Я развязываю тесёмку рубашки. Стягиваю рубашку с одного плеча, затем с другого. Дальше она уже спадает сама. Перемещаюсь в сторону Виктора ещё на пару сантиметров.

Он соскакивает с кровати вместе с одеялом, пытаясь завернуться в него, словно в кокон.

Я встаю следом. Я полностью обнажена. Стою в круге света, излучаемого свечой. Волосы отливают золотом в отблесках пламени.

– Пожалуй, я немного слукавила насчёт оружия. Ты видишь, что у меня нет при себе посторонних предметов. Но красота – это тоже оружие, верно? И я складываю его к твоим ногам. Сегодня я принадлежу тебе. Я – в твоей власти.

По коже бегут мурашки от предвкушения его прикосновений. Сладко ноют соски, и томление поднимается к животу от лона. Дальше тянуть время невыносимо! Я делаю к нему два шага, и мы уже стоим лицом к лицу.

Виктор зажмурился и втянул голову в плечи, как человек, ожидающий удара. Я приподнимаюсь на цыпочках, вытягиваю шею и касаюсь губами его губ.

Кажется, он вздрогнул. Не отпрянул, но и не подался мне навстречу. Его губы горячие и сухие. Я несколько отступаю назад, чтобы дать мужчине возможность опомниться и самому проявить инициативу.

– Вик, миленький, – шепчу ободряюще, – здесь никого нет, кроме нас. Никто не следит за нами. Мы можем побыть самими собой. Мы оба свободны, молоды, красивы. Мы созданы друг для друга. Мы больше не можем жить друг без друга. Ты ведь и сам это знаешь! Сейчас мы можем делать всё, что захотим. А я так хочу тебя!…

Виктор смотрит на меня. Я знаю, что прекрасна, и мне не нужно зеркало, чтобы удостовериться в своём великолепии: я вижу своё отражение на дне его расширившихся зрачков. Он что-то произносит – беззвучно, одними губами, я не могу разобрать ни единого слова. Его правая рука, подрагивая, неуверенно тянется в мою сторону. Он решился!

Теперь уже я мечтательно закрываю глаза, дожидаясь, пока он сожмёт меня в объятиях. Пока его уста жадно прильнут к моим. Пока…

…Резкий удар по щеке наотмашь заставляет меня отлететь назад; но, шатаясь, я кое-как умудряюсь сохранить равновесие. Ошалело таращу глаза. Хватаю ртом воздух. Что происходит?!!! Когда он успел подкрасться? Как он осмелился бить женщину по лицу?!

Виктор стоит на прежнем месте. Такое же белое привидение в ночной рубашке, каким была и я, пока не разделась. Его правая рука, направленная в мою сторону, снова прочерчивает воздух крестным знамением. Он продолжает твердить слова, и теперь я уже могу их расслышать.

– Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…

Его голос обретает силу. Я получаю новый хлёсткий удар по лицу, словно от невидимой огненной плети, хотя Виктор не коснулся меня и пальцем. От боли и неожиданности лечу на землю, неловко взмахивая руками. Оказываюсь на полу, на четвереньках, в самой жалкой позе, какую только можно вообразить. Инстинктивно пригибаю голову, словно это поможет защитить лицо. А новый удар уже обрушивается мне на спину…

…Et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo!…

«И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

Удары уже сыплются градом со всех сторон, от каждого произнесённого им слова – по спине, груди, голове. Кажется, вся моя кожа исполосована розовыми горящими следами-ожогами. Да что же это делается, а? В панике пячусь на четвереньках к входу. Что на него накатило? Ведь всё так хорошо начиналось! В какой-то момент осознаю, что моё отступление до крайности унизительно, и, воспользовавшись краткой паузой, преодолевая боль, поднимаюсь на ноги. На один миг наши взгляды встречаются. Мы прожигаем друг друга насквозь, до самых потаённых глубин. Я знаю: он уже почувствовал власть надо мной – ту самую власть, которую я столь опрометчиво пообещала ему совсем недавно. Да, но я никак не ожидала, что он использует её именно таким образом…

– Pater noster, qui es in caelis…

Преследуемая невидимыми плетьми, выскакиваю в коридор. Не разбирая дороги, сворачивая всё на своём пути, мчусь к дверям. Прочь, прочь отсюда!

В коридоре поскальзываюсь, хватаюсь за какую-то тряпку и вместе с ней, с грохотом и, кажется, собственными воплями, вылетаю на крыльцо. Дверь торжествующе захлопывается, отрезая меня от мирка, в котором укрылся Виктор. Теперь меж нами ещё большая преграда, чем была час назад.

…И что теперь? Кое-как усаживаюсь на земле. Локти в ссадинах. Ноги в грязи. Каждое движение отдаётся болью. К счастью, ночь ещё в разгаре, улица совершенно пуста, и нет свидетелей моего позора. Крупная тяжёлая капля смачно шлёпается мне на макушку. Почти сразу – вторая, на нос. И вот уже бессчётное множество капель, сливающихся в отвесные струи, обрушивается на меня и всё окружающее пространство. Земля мгновенно превращается в липкое склизкое месиво. Внешний холод пробирает до костей, а навстречу ему, из глубин тела, поднимается ещё более жестокий озноб. Вся моя немногочисленная одежда осталась в доме, и нет никакой надежды заполучить её обратно. Под руку попадается какая-то тряпка. Ах, да, я ухватилась за неё, когда чуть не упала в коридоре. Похоже на плащ… По крайней мере, её можно как-то на себя намотать…».

Сгорбленная бесформенная фигура бредёт по тёмной улице, сквозь ливень. Струйки воды стекают с её длинных волос, слипшихся сосульками, со складок неопределённого одеяния, пробегают по босым ногам и смешиваются с жидкой грязью, покрывающей дорогу.

Эпизод 11. «Последнее слово»

Лихорадка растянулась на четыре или пять дней. Я потеряла им счёт.

Плохо помню, как добралась в ту ночь до дома. Долго стучала кулаком в дверь – монотонно, размеренно, как молотобоец в кузне. Пока не открыли. Вокруг всколыхнулась суета, женщины причитали, отец что-то бубнил. Смутно припоминаю, как мне мыли ноги в тазике, укладывали в постель, совали под нос кружку с горячим питьём…

Мне было уже всё равно, что со мной вытворяют и что происходит вокруг.

Жизнь потеряла смысл.

Большую часть времени я так и валялась в постели, под кучей одеял. Прогулка под дождём не прошла даром. Тело, пылавшее снаружи, содрогалось от внутреннего холода. Полагаю, у меня был жар с ознобом.

Приходил доктор: солидный благообразный господин лет пятидесяти. Заглядывал мне в горло, оттягивал веки, прослушивал дыхание через деревянную трубочку. Прописал какой-то гадостный отвар, трижды в день. Я добросовестно глотала лекарство, от которого дико тошнило. Но и это уже было мне безразлично.

Вместе с болью и тошнотой в мозгу билась одна и та же мысль: я ничтожество.

Бездарность. Ничтожество. Жалкая никчёмная тварь. Коль скоро я не способна вызвать в человеческом сердце не то, что любовь, а даже элементарную симпатию, то и не заслуживаю участи лучшей, чем имею. Всё, что я получила – это лишь самое естественное развитие событий. Я не пригодна ни для чего иного, кроме бессмысленных бесконечных страданий.

Всё чаще в доме звучало вычурное слово: экзорцизм. Его произносили многозначительным шёпотом, с придыханием, с трагическим выражением лица, и сопровождали косыми взглядами в мою сторону.

Экзорцизм – от греческого «exorcio» – «обязывать клятвой», «заклинать». Как будто я не понимаю, кого именно и какой конкретно «клятвой» собираются «обязать»! Что ж, это будет закономерный итог моих злоключений. История моих бедствий получит единственно верное окончание.

Давайте уж, что ли, экзорцируйте побыстрее. Туда мне и дорога. Как он сказал? «Убирайся ко всем чертям…». Нет, не так. Он сказал: «Возвращайся в преисподнюю».

Я жажду получить справедливое возмездие за мою полную несостоятельность. Я заслуживаю самого сурового наказания. Я не имею права даже зваться демоном. Позор воздушного племени! Только смерть избавит меня от страданий. Но, кажется, я бессмертна? Или уже нет? Впрочем, какая разница… Люди склонны считать, что после смерти у них всё кончится – а оно только начинается. Я полагала, что у меня всё только начинается – а оно взяло и разом закончилось. Мир вывернулся наизнанку… Какая разница…

Сегодня утром приходил Виктор. Якобы, обеспокоенный состоянием Марии. Ещё бы – одна из самых пунктуальных его прихожанок уже неделю не показывалась в церкви! А памятуя о том, что у неё в последнее время отмечалось некоторое расстройство здоровья, он испытывал вполне естественную тревогу: не случилось ли чего? Не требуется ли помощь? Вот и зашёл узнать.

Родители встретили его суетливым оживлением.

– Проходите, отец Виктор, располагайтесь… Мари – ничего, только простыла, у неё жар, пятый день в постели…

Отец нервно поджимает губы, но они всё равно дрожат. В глазах у матери стоят сдерживаемые из последних сил слёзы. Они плещутся, как два озера, готовые перелиться через края берегов…

– Убегала из дома… Как – непонятно, через окно, что ли? Все двери были заперты изнутри… Явилась среди ночи, колотила в дверь, перебудила весь дом… Вся мокрая до нитки, насквозь, на улице – ливень… Ничего не слышит, не соображает, как опоённая чем… Ничего не говорит, молчит, и лицо такое… застывшее…. Словно неживая уже… С тех пор вот и с постели не встаёт… Горячка началась… Доктор Жирандоль подозревает пневмонию…

Мать уже рыдает, отвернувшись к стене, закрывая лицо платком. Отец не знает, к кому броситься – к ней или к дорогому гостю. Однако, Агнесса находит в себе силы собраться с духом и продолжить:

– И Вы знаете, отец Виктор… Когда она пришла… На ней из одежды была только какая-то накидка… чужая… А под ней, – голос матери падает до шёпота, – она была голая… совершенно!

– Я знаю, – ЕГО голос звучит, словно гром среди ясного неба. От неожиданности я едва не свалилась с потолка. Оказывается, во мне на минуту пробудилось прежнее любопытство, и я, покинув бесполезное ныне тело, просочилась в комнату этажом ниже, чтобы подслушать разговор.

И тут – нате вам! Неужели он совсем ничего не собирается скрывать? Любой порядочный мужчина на его месте умолчал бы об этом сомнительном эпизоде. Ведь это бросает тень не только на честь дамы (какая уж тут честь, если голая является посреди ночи!), но и на его собственную репутацию. А он, как-никак, священник! Что о нём подумают в приличном обществе?

– Она приходила ко мне, – твёрдо продолжает Виктор.

Родители оба, кажется, на грани обморока. Что-то им сейчас рисует воображение?

– Она пришла не по своей воле, – поспешно поясняет Виктор. – Её вёл вселившийся демон. Мадмуазель Мари не могла контролировать свои действия.

– И… что? – дружно ахают супруги де Мюссе.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, всё в порядке. То есть, как сказать, в порядке… Демон всё ещё живёт в ней, с этим я пока ничего не смог сделать…

– А… со всем остальным? В смысле, для чего она… он, демон, приходил к Вам? И почему он выбрал для своих целей её, нашу дочь? Что она у вас делала?!

Вопросы вылетают в него с двух сторон, без пауз, как снаряды при перекрёстном обстреле. Наконец-то наш Непогрешимый, кажется, смущён. По крайней мере, опускает очи долу.

– Демоны приходят к людям, чтобы вовлечь их во грех. И этот демон ничем не отличается от прочих.

Нет, ну каково, а?! Ничем не отличается от прочих! Он когда-нибудь перестанет смешивать меня с грязью?! Я не нахожу места от возмущения. В гневе хватаю со шкафа какой-то предмет – им оказалась довольно крупная книга – и запускаю в дальний угол. Со стороны смотрится жутковато: книга сама собой поднимается в воздух, стремительно проносится через комнату, трепеща растопыренными страницами, с силой ударяется о противоположную стену и обрушивается на пол. Злость придала мне сил – иначе я вряд ли справилась бы с перемещением столь увесистого объекта.

Агнесса с криком подскакивает к мужу, он прижимает её к себе. Виктор бросается между ними и книгой, словно пытаясь защитить их собой от неведомой опасности. Но книга уже вполне безобидна. Мимоходом отмечаю её название: «Парцифаль». Ещё один роман-сказка про вымышленную любовь и жизнь… Как много в этом мире вымышленного…

Получив некоторую разрядку чувств, снова поудобнее устраиваюсь под потолком.

– Демон всё ещё здесь, – сообщает Виктор взволнованно. – Это был он. Он нас слышит.

– О Боже! – мать хватается за голову. – Господи Иисусе Христе…

Отец торопливо крестится.

Виктор осторожно подбирается к книге. С опаской берёт её в руки. Рассеянно пролистывает. Откладывает в сторону. Потому что сама по себе книга в данной ситуации совершенно ни при чём.

– Против демонов есть единственное оружие, – говорит он. И голос его звучит устало. – Это наша с вами вера. И молитва. Сила Господа безгранична. Господь может повелеть любому демону, и демон подчинится. Но мы должны очень попросить. Мы должны молиться, все вместе.

– Да, – всхлипывает мать.

– Да, – кивает отец.

– Необходимо провести процедуру изгнания. Ритуал экзорцизма. Я поговорю с епископом – думаю, он даст разрешение. У меня уже есть небольшой опыт… в этом вопросе.

– Святой отец! – Агнесса хватает его за руку. – Пожалуйста… помогите… как-нибудь… Я больше не выдержу этот кошмар!

– У нас есть кое-какие сбережения, – вступается отец. – Мы соберём, сколько нужно. Вы только скажите.

– Деньги не нужны, – решительно заявляет Виктор. – От нас с вами потребуются вовсе не финансовые затраты. А совсем другие. Вы понимаете?

«Какие мы благородные! – кривляюсь на потолке. – Денег не берём! Другой бы ободрал наивных, как липку…». Всё равно никто не видит мои ужимки.

– Насколько это опасно? – спрашивает мать.

– Трудно сказать заранее. Обычно демон не может причинить человеку ущерб, хоть и издевается всячески: заставляет принимать вычурные позы, гримасничать, совершать неестественные движения, биться в припадках, разговаривать чужими голосами. Всё это лишь выглядит жутковато, и предназначено именно для того, чтобы запугать окружающих. Демоны любят играть на публику. Эпатировать. Но всё это разом заканчивается, когда демон выходит из человека. Человек сразу делается совершенно здоров. В худшем случае, могут остаться синяки – скажем, от ушибов о мебель.

– Вы сказали: «ОБЫЧНО не может причинить ущерб», – замечает отец. – Значит, бывают исключения? Что бывает в самом худшем случае? Только скажите правду! Она может умереть?

– На всё воля Божья, – опускает голову Виктор. – Я лично никогда не сталкивался со случаями смерти в ходе экзорцизма. Но… не могу полностью исключить такую возможность. Потому что будущее каждого из нас доподлинно известно только Господу. А я – лишь Его слуга.

«Сколько пафоса!» – мысленно фыркаю со своего места.

– В любом случае, – заканчивает Виктор, – душа каждого из нас предназначена для вечной жизни. И тот вред, который демон способен нанести сейчас душе, гораздо страшнее любого вреда, причиняемого телу.

Никто не пытается спорить.

– При процедуре обязательно должен присутствовать врач, – уточняет Виктор. – Полагаю, мэтр Жирандоль согласится. Я очень ценю его как специалиста. Он вовремя предупредит, если возникнет какая-либо угроза здоровью.

С минуту все молчат. Каждый погружён в свои размышления.

– Вы заглянете к Мари? – спрашивает мать. – Ей так нужна Ваша поддержка!

– Да, конечно…

Шаги по лестнице. Сейчас Виктор появится возле больной. Не хочу с ним разговаривать! Меж нами уже всё сказано, раз и навсегда. Пусть теперь общаются сами, а я лучше посижу в сторонке.

– Мадмуазель де Мюссе? – его голова просовывается в дверь после стука.

Мария поспешно приподнимается на локте. Тут же морщится от усилившейся головной боли.

– Доброе утро, святой отец. Или уже день? Я, кажется, перестала ориентироваться во времени, – она виновато улыбается. Улыбка получается кислая.

– Ещё пока утро. Можно?

– Конечно можно, что Вы спрашиваете…

Он придвигает стул, садится возле кровати.

– Как Вы себя чувствуете?

– Не очень… Папа с мамой сказали, что я куда-то ходила ночью под дождём. А я опять ничего не помню… Наверное, я всё-таки схожу с ума. Как бабушка. А родители ничего мне об этом не говорят из жалости… Ладно, пусть…

– Мадмуазель де Мюссе, Вы что-нибудь помните из событий той ночи? Ну, когда Вы… простудились? Хоть что-то – помните?

– Помню, я стояла у окна. Демон опять управлял мной, полностью – я могла только наблюдать. Было уже темно… Она, то есть, я, залезла на подоконник… Она уже так делала раньше. Сначала я думала, что она хочет меня убить – разбить о землю. Но потом оказалось, что она как-то летает, что ли… Выпрыгивает из окна и не разбивается. Даже не падает. Просто встаёт на ноги на землю, и всё. И идёт дальше. В тот раз было то же самое…

– А потом? – Виктор напрягся.

– Не помню, – Мария виновато пожимает плечами. – Я снова начала осознавать себя уже здесь, дома, в постели. Меня сильно знобило. И мама спрашивала, куда я ходила ночью…

Мы оба с Виктором почти одновременно испускаем вздох облегчения. Он к тому же ещё и размашисто крестится. Хоть в чём-то наши чувства совпали! Выходит, Мария, можно сказать, отсутствовала во время моего позорного, унизительного отступления. Какая радость! Я готова возблагодарить её слабый рассудок, который столь своевременно отключился.

…Пока они болтают ни о чём, во мне вызревает одна идейка.

Вот, Виктор уже распростился с ней и развернулся к выходу. Я молниеносно влетаю в мозги девицы и принимаю управление. Столь быстро, что священник даже не успел поставить на землю поднятую в шаге ногу.

– Эй, Вик! – окликаю его устами Марии, с ехидцей.

Он дёргается, как от удара, и быстро оборачивается.

– Рубашечку-то верни, – глумливо ухмыляюсь я девичьими губками. – За неё, никак, деньги плочены. Не казённая, чать! На всех не напасёшься!…

Ах, как он слетает по лестнице галопом – спотыкаясь на каждой ступеньке и сбивчиво бормоча молитву! Ах, как сладостна месть! Один – один. Хоть я и ничтожество, но последнее слово осталось за мной.

Теперь уж точно – последнее…».

Эпизод 12. «Изгоняющий дьявола»

«…Мария быстро пошла на поправку. Жар прошёл. Через день она уже бродила по дому, через два – что-то весело напевала себе под нос. Жирандоль подтвердил, что обошлось без пневмонии, а всё потому, что своевременно было проведено правильное лечение.

Я же окончательно отстранилась от дел. Мною овладела нескончаемая сонная апатия. Ниже ума, глубже мыслей, в кладовых души, как говаривал Макарий, отыскала я тихий, тёплый, тёмный уголок и прочно в нём обосновалась. Предпринимать какую-либо активность, проявлять инициативу представлялось делом абсолютно непосильным. Я даже перестала следить, что творится там, снаружи. Просто валялась целыми днями, изредка ворочая в собственном уме отдельные мысли.

В основном, все мысли сводились к тому, что я не имею права не только носить одиннадцатый ранг, но и вообще зваться демоном. Данный вывод давно уже перестал шокировать меня своей новизной, но ум возвращался к нему с редкостным постоянством. Он пережёвывал эту идею тупо, лениво, бесчувственно, как корова – прошлогодний силос.

Иногда, помимо моей воли, в памяти всплывали – ярко, красочно, свежо – все события той злополучной ночи. И тогда, наподобие зубной боли, всё моё существо пронзал острый, мучительный вопрос: что же я сделала не так?! Не может быть, чтобы такой исход был предопределен изначально. Нет, в какой-то момент я допустила ошибку, ошибку грубую, непростительную, и теперь за неё расплачиваюсь. Ах, если бы можно было всё повторить! Я бы тщательно проанализировала каждый шаг, каждое сказанное слово. Я бы переписала набело повествование своей жизни!… Но жизнь, к сожалению, устроена так, что черновики в ней не предусмотрены.

И снова сонное отупение укрывало меня своей спасительной благодатью.

Виктор больше не появлялся. Наверное, это было и к лучшему: его присутствие стало бы для меня слишком тягостным. А Мария, хоть и перемещалась по дому свободно, на улицу пока не выходила, испытывая слабость после перенесённой болезни. Так что в течение недели наше совместное существование отличалось добротным размеренным однообразием.

Мария, постоянно пребывая дома, была лишена возможности посещать богослужения. Однако же, то ли из-за пережитого потрясения, то ли под влиянием родительских увещеваний, а то ли и по зову собственной души, она начала гораздо чаще, чем раньше, творить молитвы. Уединяясь в укромных уголках жилища, она тихонько шептала Pater Noster, или Salve, Regina, или ещё нечто подобное. В такие моменты она, определенно, испытывала какое-то, вполне искреннее, благоговение. Но благочестивые порывы духа, пробегавшие по поверхности её сознания, никак не отражались на тех тёмных глубинах, в коих я обрела себе приют.

Так, самый яростный шторм, сотрясающий поверхность океана, перемалывающий в щепки любые несокрушимые Армады, никак не сказывается на жизни обитателей глубоководной впадины, расположенной на дне того же самого океана. Жизненные процессы во впадине управляются совершенно иными силами и законами.

…В один из дней всё переменилось. Даже до моих глубин докатились тревожные всплески холодного течения.

Началось с того, что Мария не стала завтракать. Меня это обеспокоило. Я уже успела привыкнуть, что каждая порция принятой ею пищи на время ограждает меня от болезненных переживаний.

Вместо того, чтобы наполнить желудок тёплой кашей, эта безумная девица тщательно причёсывалась перед зеркалом. Я зашевелилась, посылая команду в центр голода. Мария ответила бодрым пением Salve, Regina. Я поняла, что обречена на вечные страдания, и погрузилась в их бездну, перестав сопротивляться.

Когда я в следующий раз поднялась на поверхность, чтобы немного осмотреться, мы были уже не дома.

Помещение показалось мне смутно знакомым. Не сразу узнала я часовню, где не так уж и давно происходила моя первая попытка объяснения с Виктором. Сквозь узкие витражные окна пробивался рассеянный свет. Его нехватку восполняли свечи и лампада.

Народу на сей раз собралось поболе. Мария находилась как бы в человеческом кольце. За её спиной нервно переминались с ноги на ногу родители – как всегда, рядышком друг с другом. По левую сторону располагался, сложив руки на груди, уже знакомый мне доктор Жирандоль. Выражение лица он имел самое спокойное и добродушное.

А прямо напротив… всего метрах в трёх… (сердце моё ухнуло и покатилось под откос!) … Прямо напротив, лицом ко мне, серьёзный и сосредоточенный, стоял ОН. Виктор.

В этот раз выглядел он как никогда торжественно. В полном официальном облачении. В одеждах тёмно-красного, даже бордового, цвета. Цвет выдержанного вина или густой крови. Такая расцветка должна что-то символизировать. У них в религии каждая деталь что-нибудь символизирует… Как будто в мире ничто не может произойти просто так, без скрытой подоплеки, но непременно обязано иметь особое, потаённое высшее значение.

Прямо перед ним, на высокой подставке, лежала раскрытая книга. Очень толстая и очень старая. Уголки обложки, выглядывавшие из-под страниц, кажется, были окованы золотом.

Но смотрел Виктор не в книгу, и даже не на кого-либо из собравшихся. А куда-то… внутрь себя, что ли?

Позади него и правее присутствовал ещё один человек. Тот самый второй священник из храма, который уже несколько раз попадался мне на глаза. Он мрачно буравил меня взглядом. Нет, не саму меня, а мою телесную оболочку. Меня, как таковую, он воспринимать не мог. Сколько я помнила – никогда не видела его улыбающимся. Длинный, худой, костлявый, с высокими залысинами на лбу, лет явно за сорок. Затянут в повседневную чёрную сутану, ещё более подчеркивающую его худобу.

Вдвоём с Виктором они как бы являли собой аллегорическое изображение Высшего Суда. Но если Виктор представал в образе самого Судии, то его напарник выступал как символ неотвратимости наказания, которое должно постичь виновного. Эдакий подручный смерти, дожидающийся случая махнуть косой. А в виновности всех окружающих он, похоже, не сомневался…

С чего бы это они все собрались здесь в таком составе???

Виктор кашлянул.

– Ну, что ж… Приступим.

И тут до меня, наконец, начал медленно доходить смысл происходящего. Экзорцизм, о необходимости которого так много говорилось в последнее время в доме де Мюссе, свершился. Точнее, начинал вершиться на моих глазах.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – несколько монотонно продекламировал Виктор, крестясь. – Amen.

Мне стало не по себе. Сколько жила – всегда думала, что изгнание – это удел отбросов общества. И вот, надо же: сама докатилась. Не миновала, стало быть, чаша сия.

Можно было бы просто убежать. Я вольна покинуть тело в любой момент, когда запожелаю. И пусть тогда сколь угодно долго твердят свои священные тексты. Пусть пытаются изгнать того, кого уже давно нет рядом с ними. Пусть делают шоу! Когда всё закончится, и народ с чувством выполненного долга разойдётся по домам, я беспрепятственно вернусь на своё законное место. А потом…

А что потом? Что я стану делать дальше? Снова наслаждаться жизнью?

Наслаждаться жизнью?!!! Как я себе это теперь представляю?

…Judica, Domine, nocentes me: expugna impugnantes me. Confundantur et revereantur quaerentes animam meam… – мерно ронял слова Виктор.

«Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною; Да постыдятся и посрамятся ищущие души моей…». Псалом 34.

…Просыпаться из утра в утро и сразу же вспоминать, что единственный мужчина, которого я впустила в своё сердце, жестоко меня отверг. Вспоминать, что он гнал меня прочь из своего мира словами, которые произносят лишь в адрес злейших врагов.

Avertantur retrorsum et confundantur cogitantes mihi mala.

«Да обратятся назад и покроются бесчестием умышляющие мне зло…».

…Какая горькая ирония. Было ли хоть раз, чтоб я помышляла тебе что-то иное, кроме добра? «А кто хотел совратить священника и растлить девственницу?» – услужливо подсказала мне добрая память. Ну ладно, хорошо, согласна: было. Но кто сказал, что это стало бы для него злом? Он просто не понимал своего счастья. А оно было так возможно, так близко!…

…Fiat viae illorum tenebrae, et lubricum: et angelus Domini persequens eos. Quoniam gratis absconderunt mihi interitum laquei sui: supervacue exprobraverunt animam meam.

«Да будет путь их тёмен и скользок, и Ангел Господень да преследует их, ибо они без вины скрыли для меня яму – сеть свою, без вины выкопали её для души моей…». Псалом 34.

…Без вины, говоришь? У меня есть кое-что возразить по существу вопроса.

Я видела. Ты гнал меня из своего дома, молитвой – как хлыстом, ты бросил меня на колени, но я сумела подняться. Наши взгляды тогда на долю секунды встретились. И я – видела.

Я видела твою душу в твоих глазах. И в ней, среди сполохов страха перед силами, превышающими твоё понимание; среди вспышек надежды на помощь твоего Всевышнего и упования на милость Его; среди всей бури, бушевавшей тогда в душе твоей – я видела. Одно движение, один порыв, одну искру – тёмно-багровую, как краешек тлеющего угля на остатках костра; как раскалённый камень в печи. Искру тягучего, тяжёлого огня, пожирающего души, проходящие через наш Отдел Похоти.

Я видела её своим собственным зрением, как вижу сейчас тебя глазами тела Марии. И я не могла ошибиться. Этот осколок пещи огненной, этот маленький прообраз Геенны живёт где-то внутри тебя и по сей день. Пусть даже ты сам о нём пока не подозреваешь.

А хочешь, я расскажу об этом всем присутствующим? И мы вместе весело посмеёмся!

– …Veniat illi laqueus quem ignorat; et captio quam anscondit, apprehendat eum: et in laqueum cadat in ipsum.

«…Да придёт на него гибель неожиданная, и сеть его, которую он скрыл, да уловит его самого; да впадёт в неё на погибель…».

Твои губы шевелятся, чеканя слова псалма, и звук вибрирует под церковными сводами. А я помню их – твои губы – совсем другими. Сухими и горячими. Безмолвными.

А ведь я могла бы сейчас наврать собравшимся, что ты поддался моему искушению. И теперь решил избавиться от меня, как от единственного свидетеля своего падения. Других свидетелей не было: остаётся моё слово – против твоего. И не факт, что поверят тебе. Толпа падка на скандальные сенсации. Та самая паства, о благе которой ты столь рьяно печёшься, с удовольствием станет перемывать твои кости и копаться в воображаемом грязном белье.

Кто сказал, что я не умею врать? Очень даже умею. Ты сам называл меня «духом лжи». Я – дьявол, что означает: «клеветник».

Так что сейчас я запросто могла бы устроить для всех нас небольшой спектакль. Только… зачем?

Всё, что мы, демоны, совершаем, продиктовано исключительно нашими личными корыстными интересами. Ну, и конечно служебными. Но сейчас я не на службе, поэтому остаются только личные. Так в чём же они заключаются? Странно: никак не могу сосредоточиться, чтобы понять, чего я на самом деле хочу. Мести ли, беспощадной и бессмысленной? Надо бы, наверное, возжаждать мести, по идее, на то я и демон… Только как-то не очень жаждется, как-то очень пусто всё внутри…

…Sed projectus est draco ille magnus, serpens antiquus, qui vocatur diabolus et satanas, qui seducit universum orbem; et projectus est in terram, et angeli ejus cum illo missi sunt…

«…Но низвержен дракон великий, змий древний, рекомый Диаволом и сатаною, весь мир совративший, и наземь низвержен, и ангелы его вместе с ним низринуты…».

Как приятно звучит твой голос. Мне нравится его слушать, даже если он произносит странные вещи. Интересно, что случается с демоном после того, как его изгнали? Возможно, он всё же умирает? Никогда раньше не пробовала выяснить… Демон не может умереть сам. Демона не может убить человек. Считается, что демона низших рангов (такого, как я) может уничтожить Архистратиг, которого на самом деле нет. Ну и, конечно, Сам, Самый Главный, который может всё, что захочет…

Так может кто-нибудь из них, реальных или вымышленных, сейчас снизойдёт до того, чтобы повергнуть меня в полное небытие? Туда, где нет вообще ничего, в том числе и меня самой, а значит – нет и моих воспоминаний? Нет тоски по несбывшемуся? Как там, должно быть, хорошо и спокойно… Хотя, по определению, там и покоя быть не должно… Но вдруг покой там всё-таки есть, а?