Читать книгу: «Хроники Нордланда: Старый Король», страница 7

– Забавное имя. – Усмехнулся Гарри, и Мария, вообще-то пока что влюбленная в Гарета Хлоринга, невольно отметила, какая красивая у него улыбка, унаследованная от матери-француженки. И глаза красивые… И нос.

– Ваш отец – настоящий рыцарь, истинный герой. – Сказал Гарри тоже искренне. – И награда его, и богатство, и титул – заслуженные. Он спас своего герцога в безвыходной ситуации, рискуя всем, что у него было, кроме чести. Любой на Острове гордился бы таким отцом.

– Я знаю. – Гордо ответила девушка. Гарри эта гордость за отца показалась такой женственной и достойной, что он почувствовал, как все непокоренные пока уголки его сердца открылись этой девушке окончательно. Искренняя, милая, простая и очаровательная – что еще нужно? Аврора – богиня, и относиться к ней следовало, как к богине: с почтением и благоговением. А флиртовать и любезничать – вот с такой девушкой, простой и милой.

И из очень хорошей и знатной, кстати, семьи.

Провожая гостей и целуясь потом с Гэбриэлом, феечка не сразу заметила, что ее лучшей подруги нет рядом. Отправившись пожелать ей спокойной ночи, Алиса застала Аврору в слезах, и бросилась к ней со словами утешения и вопросами.

– Что со мной не так? – Выпалила Аврора, когда Алиса всерьез испугалась за нее. – Почему я одна, почему?! Даже Юна отхватила старшего Эльдебринка, а она ведь толстая-а-а-а!!!

– Авророчка, но тебе ведь Седрик не нравится!

– Нравится! – Огрызнулась Аврора, и тут же добавила:

– Понравился бы! А еще Еннер… это ведь я его пригласила, я-а-а!!

– А Еннер тебе… нравится?

– Какая разница-а-а… – Плач Авроры перешел в рыдания. – Понравился бы-ы-ы!!!

– Ну зачем тебе мужчина, которого ты не любишь? – искренне удивилась феечка, которой подруга открылась с неожиданной стороны.

– Я замуж хочу! – Хлюпнула носом Аврора. – Неужели непонятно?! Юна выйдет за Эльдебринка, старуха Маргарита за Кальтенштайна, даже дура Кальтенштайниха за Еннера, а я останусь старой дево-о-ой!! Разве я не красивая? – Она с отчаянием взглянула на подругу. – Алисочка, я красивая, скажи только честно?! Что со мной не так?!

– Что не так? – Почесал в затылке Гэбриэл, с которым Алиса в спальне поделилась разделенным с подругой горем. – Так-то от нее все в восторге, да. Только мужики ее боятся.

– Боятся? – Изумилась Алиса.

– Угу. Ей бы того… попроще быть. А то слишком умная, слишком гордая и такая, знаешь… неприступная. И на язык того… я сам-то ее опасаюсь порой.

– Но она такая, как есть! – Возмутилась Алиса. – Ей что, – притворяться?!

– Да при чем тут? Просто, быть попроще. Вот Юна простая девчонка, да. Без всяких там…

– Что ты имеешь в виду? – напряглась Алиса.

– Да не знаю я, как сказать! – С досадой отмахнулся Гэбриэл. – А хочешь, я ее замуж выдам? Пусть покажет, за кого хочет, и мы его с братом того: окольцуем. Я приданое ей дам хорошее. Хилу она так-то очень даже нравится. И он не хуже Седрика. Считай, одно лицо.

– Вы с Гаретом тоже одно лицо. – Огрызнулась Алиса. – Ты еще мне предложи…

– Я те предложу. – Полушутя, полусерьезно заметил ей на это Гэбриэл. – Ну-ка, жена, убоись мужа своего и того: выбрось из головы немедленно чушь всякую!

Переживала в этот вечер не только Аврора. Кевин Кайрон, давно и безнадежно сохнущий по Авроре Лемель, в этот вечер с прозорливостью влюбленного угадал интерес Авроры к молодому Еннеру и расстроился так, что не находил себе места. Уговаривая себя, что с самого начала знал, что ловить ему здесь нечего, он бродил по галереям, вышел в сумеречный сад при Золотой Башне, и присел на солнечные часы. Как и откуда к нему подошла королева Изабелла, он не заметил: эльфийская кровь позволяла Изабелле двигаться совершенно бесшумно. Даже не смотря на богатое платье, шелест ткани которого Кайрон принял за шелест травы под легким ветерком.

– Ваше величество!.. – Кайрон вскочил, почувствовав аромат ее духов и обернувшись. Изабелла лукаво улыбнулась.

– А мне вас бог послал, не иначе. – Сказала она, прожигая его насквозь своими изумительными глазами. – Не хотите ли сослужить службу своей королеве, юноша?

Тиму Вонючке, жителю Нэша, в этот день неожиданно повезло: попалась морская выдра удивительного, серебристого окраса. За такую шкуру можно было получить талеров двадцать, ибо носить такой мех могли только титулованные особы, не ниже графского достоинства. Мех, высохший на берегу, под ярким и еще по-летнему теплым солнышком, так и играл, так и переливался, когда Тим подкрадывался к своей добыче, обмирая от азарта, счастья неожиданной удачи и боязни ее спугнуть. Вот ведь повезло! И никого поблизости, и зверь далеко от спасительной воды… Готовя свои нехитрые снасти, Тим даже дышал через раз: столько случайностей и неточностей могло спугнуть удачу! Зверь раньше времени почует его и успеет удрать в воду, где его поймать будет почти невозможно; неверное движение испортит ценную шкуру; да мало ли что! Что другие охотники отнимут у него трофей, Тим не боялся. Он был не то, чтобы совсем дурачок, но и полноценным взрослым человеком его назвать было нельзя. Он был простоват, чудаковат и

соображал не все. Местные жалели его и не трогали. Помогать не стремились, но сами никогда не отнимали у него добычу, и не позволяли никому другому, особенно ушлым торговцам, скупающим мех и рыбью кость. Тим привык к тому, что его никто не обижает, и даже слегка приборзел, но ему и это прощалось: он был полный сирота, отец сгинул в море – так рано или поздно случалось с большинством здешних мужчин, – мать тронулась умом и утонула. За Тимом присматривал местный священник, которого в Нэше уважали и даже любили – еще один пунктик в пользу Тима.

Так что Тим крался в сторону серебристой морской выдры в полном спокойствии на этот счет – никакого подвоха он ниоткуда, кроме природы и самой выдры, не ждал.

Подобравшись поближе, паренек с трудом сдержал восхищенный возглас: такой крупной выдры он еще не видал! Размером, пожалуй, с матерого тюленя, а то и с молодого моржа! Зверь, красуясь, вылизывал, расчесывал перепончатой лапой свой роскошный мех, приглаживал, прихорашиваясь. Небольшой ветерок дул с моря, и Тим уверен был, что зверь его не учует. Прикидывая, как будет ловить, как удерживать и душить, Тим весь сосредоточился на своей задаче, и не заметил, как к нему подобрались трое нью-нэшцев.

Островок, на котором все это происходило, был спорным. Нью-нэшцы считали его своим, нэшцы, разумеется – своим. Чтобы спор по поводу острова не переходил еженедельно в войну, между герцогами было решено: островок считать нейтральной территорией, а добытая на нем дичь принадлежит тому, кто первый ее обнаружил. И обычно местные это соглашение соблюдали. Но нынче больно уж велик был соблазн – дичь-то королевская! А охотится на нее дурачок, кто его слушать станет?

В самый последний момент зверь то ли что-то почуял, то ли что-то услышал, ускользнул просто непостижимым каким-то образом. Тим не сдержал разочарованного возгласа, бросился за ним, и тут его и обогнали трое нью-нэшцев, торопясь удержать знатную добычу.

– Это моя выдра! – Завопил Тим, вцепляясь в крайнего соперника, рослого рыжего парня. Тот, не глядя, стряхнул с себя дурачка, и даже не обратил внимания, что тот сразу же заткнулся и отстал. И лишь когда зверь исчез в морских волнах, на прощание плеснув хвостом, нью-нэшцы, постояв и проводив его глазами, повернулись к Тиму.

Тот лежал, как упал, так неловко и неподвижно, что парни сразу поняли: дело плохо. Осторожно приблизились, окликая его. Тот не шевельнулся. Упав, он с размаху приложился виском о камень, и умер мгновенно. Поколебавшись и поспорив несколько минут, парни решили: никто не видел, кругом пусто, свидетелей не было, вот и сделаем вид, что нас здесь не было, и мы ничего не знаем! Идея была не плоха, но каким-то воистину волшебным образом уже через полчаса весь Нэш был в курсе произошедшего. Впоследствии, когда особо дотошные свидетели всего произошедшего пытались вспомнить, с кого все началось, кто принес в Нэш весть о жестоком, бесчеловечном убийстве безвредного дурачка, никто так и не смог ничего вспомнить. Весть была, подробности были, общий гнев – был, а кто принес весть, кто рассказал все так, чтобы умело возбудить этот гнев – осталось тайной. Одно было несомненно: жертва была выбрана правильно. Попытка ограбить и убийство безобидного Тима были расценены, как особо циничное преступление проклятых гномов, перешедшее всякие границы. Все дееспособные нэшцы мужского пола, не ушедшие на промысел далеко в море, отправились на спорный островок и обнаружили тело бедного Тима, каковое и потащили в Нью-Нэш, чтобы призвать злодеев к ответу.

«Кто-то словно шептал мне в уши, – говорили потом некоторые участники этого демарша, – мол, неужели мы спустим такое, неужели позволим такому злодейству безнаказанным остаться?». Но даже такая проблема была бы решена, так как фогт Нэша, Йост Фергюссон, был человеком не только умным, но и решительным, и харизматичным, умеющим заставить себя слушать и слушаться. Бог мой, сколько уже было таких конфликтов! Оба фогта собаку на этом деле съели. Все было бы улажено, если бы не вкрадчивые беззвучные голоса, вкладывавшие в головы распаленных нэшцев, требующих крови преступников, и не менее распаленных нью-нэшцев, отрицающих всякую вину парней, совершивших злое дело по небрежности, без умысла, неистовые гневные мысли, а в сердца – такую же неистовую жажду крови. Не прошло и пары минут, а люди уже орали друг на друга, матерились, бросались с кулаками и ножами, изнывая от ненависти и жажды попранной справедливости. Причем обе стороны были уверены в том, что справедливость именно на их стороне, абсолютно.

– Из-за какого-то дурачка, который по дурости сам на камень упал, хороших парней порешить?! – Орали нью-нэшцы. – А вот вам … в рот, к такой-то матери пошли отсюда, не бывать этому!

– Это (…..) мрази, которые безвинного дурачка, божьего человечка, ограбить хотели и жизни лишили, хорошие у вас?! – Орали нэшцы. – А и то правда, откуда ж лучше-то в вашей (…..) помойке найдутся?!

– Слышали, они нас помойкой называют?! – Бесились оппоненты. – Кто вас вообще из вашей выгребной ямы выпустил, черти болотные, и в чистый поселок грязь свою нести позволил?!

Чтобы пресечь назревающую стычку, фогт спустил на нэшцев наемников, которые бесцеремонно, взашей вытолкали почти безоружных людей на причал и заставили под взведенными арбалетами убраться прочь, униженных, неудовлетворенных и еще более, если такое возможно, конечно, обозленных. Йост отправил к фогту Нэша гонца с предложением завтра же встретиться и решить возникшую проблему как можно скорее. Парней придется примерно наказать, – думал он, – но даст Бог, обойдется малой кровью… И что такое случилось с людьми, неужели и в самом деле так дурачок этот был им люб? Сколько живешь, столько и удивляют тебя люди, – думал он, отправляясь к себе. Он не догадывался пока, что изменить ход событий не в его власти.

Ночью, в час между волком и собакой, нэшцы уже всем поселком, около тысячи человек, вооруженные на этот раз до зубов всем, что нашлось в поселке, вместе с примкнувшими к ним стражниками, высадились на ненавистном берегу. И набросились на спящий беззащитный город с дикой яростью, не щадя ни старого, ни малого, поджигая и руша все, что можно было поджечь и порушить. Кровавая пелена застилала глаза, а настойчивый голос в голове звал и требовал: убить, отомстить, наказать! Пожар и паника охватили поселок, люди метались, кричали, призывая помощь, стражники и наемники тоже не сразу сообразили в этом хаосе, кто, что и куда, тоже метались по улицам, пока Йост и командир наемников, Сигурд, не навели кое-какой порядок и не принялись прочесывать улицы, расправляясь с нападавшими, что было сложно: ни по одежде, ни по разговору, ни по другим каким приметам они от местных, тоже схватившихся за оружие, не отличались. Только когда Сигурд на площади зычным голосом заорал:

– Нью-нэшцы, ко мне!!! – К нему начали подтягиваться местные, но сколько до этого погибло от рук своих же или стражи, никто потом уже не мог сосчитать и выяснить.

Обученные и опытные наемники даже малым числом расправились с напавшими нэшцами. Но ущерб поселку был нанесен чудовищный. Некстати поднявшийся ветер раздул пожар, и практически весь поселок наутро был руинами. Убитых было больше половины, среди них большинство детей и женщин, кто попал под горячую руку, кто пытался спрятаться в подполье и задохнулся в дыму. Убит был Йост, и здраво рассуждать и действовать было некому. Из ближайшего большого города, Лэнгвилла, уже к обеду прибыл граф, Ханс Тордсон, со своими людьми. Молодой и веселый, выпивоха и заядлый охотник, он был большим приятелем Седрика и Хильдебранта, поэтому сразу же отправил вестового к ним в Хефлинуэлл. Седрик был патроном Нью-Нэша, и разбираться и принимать решения предстояло ему.

Но первой вестью, пришедшей из Далвегана Эльдебринкам, было письмо герцога Далвеганского Анвалонцам. У Аскольда Эльдебринка, едва он услышал, от кого письмо, сразу же испортилось настроение. Он не рассказал о том, что на самом деле случилось с Вэлом, даже лучшему другу, и принц Гарольд не знал всей подоплеки событий, поэтому осторожно посоветовал другу все же прочитать, а прочитав, не принимать решений сгоряча. Кивнув, Аскольд ушел в свои покои, где сидела с вышивкой его жена. Она не подружилась ни с графиней Маскарельской, ни с королевой, и предпочитала уединение, отговариваясь трауром. Ей муж прочитал письмо вслух, после того, как первым пробежал его наскоро глазами. Новость потрясла его так, что он стал ходить по обширным покоям туда-сюда, и сжимать и разжимать кулак, не зная, стучать ли им обо что-нибудь в гневе, по своей всегдашней привычке, или потрясать от радости. Очень злой радости.

– Ты слышала, Эффи?! – Вопрошал он, краснея больше обычного. – Ай да Вэл, ай да молодец! Горжусь тобой, сын! Приделал пузо ихней девке! Опозорил их, и так им и надо, мразям, чертям болотным, извращенцам «уевым! Отомстил за себя и за нас, что за парень, а?! Съел, Кенка?! – Он остановился перед зеркалом, ноздри раздувались. – И что ты теперь делать будешь, поганый содомит?! Как еще лучше мой мальчик мог тебе показать, кто ты и кто он?!

– И что они хотят? – Осторожно спросила герцогиня.

– А ты как думаешь? – С величайшим презрением к невидимым оппонентам, поинтересовался герцог Анвалонский. – Конечно, хотят скрыть позор своей девки. Хотят выдать ее замуж за одного из наших парней, вроде как пащенок от нашего, так пусть кто-то из наших и исправит дело. Да будь я проклят, если породнюсь с Сулстадами! – Он сплюнул. – Ни за что! Еще один мой сын – в их поганую семью?! Да я срать своим парням с ними на одном поле не позволю!

Герцог Анвалонский был действительно рад. То, что пережил он, когда прочел анонимное письмо о содомии графа Кенки, сложно описать даже в самых сильных словах: Аскольд Эльдебринк был человек простой, и в целом довольно порядочный, верный муж, хороший отец, добрый католик, и в рамках понятий своего сословия человек честный и чистый. Да, в его герцогстве люди и голодали, и еле сводили концы с концами, и гибли на рудниках. Но герцог полагал, что так заведено от века, так устроен мир, и бесполезно что-то менять. Зато судить он старался по справедливости, налогами своих подданных не душил, поддерживал в герцогстве порядок. В Анвалоне были лучшие дороги, продуманная логистика и безопасные города, казнокрадство и коррупция не приветствовались, и если до герцога доходило, что кто-то из чиновников берет взятки или торгует должностями, он наказывал примерно и сурово. Вспыльчивый, он не был злым, и его подданные это знали. О том, что существуют такие вещи, как содомия, педофилия и прочие извращения, он предпочитал не знать. Нет, Аскольд Эльдебринк о них, конечно, слышал. Но чтобы этим грешили живые люди, которых он знал лично – в это его мозг отказывался поверить до последнего. И отвращение и отторжение его были так же велики, как и его незнание. А уж сама мысль о том, что с этим столкнулся один из его сыновей, для герцога Анвалонского и вовсе была сотрясением основ и переворотом сознания. Он чувствовал себя запятнанным, а боль за своего мальчика, пережившего такой шок, что тот покончил с собой – это их-то веселый, неунывающий Вэл! – была чудовищной. И как всякий сильный и щепетильный человек, Аскольд хотел справедливого реванша. И вот он, реванш! Вэл не просто так умер, он отомстил за себя, да как! Лучше и придумать нельзя было!

Герцогиня Анвалонская была мудрой женщиной и хорошей женой. Поэтому даже не заикнулась о том, что ей нужен ее внук. Или внучка. И что она сделает все, чтобы заполучить этого ребенка. Если придется – даже вместе с матерью. Даже ценой брака одного из сыновей с дочерью их врага – ибо Эффемия Эльдебринк тоже теперь считала Кенку своим врагом. Но пусть сначала Аскольд насладится своей местью, насытится ее вкусом, сполна пожнет ее горько-сладкие плоды. Пусть ощутит в полной мере, как теперь опозорен его враг, как их сын даже из могилы достал-таки его! Каково Кенке будет кичиться своей мнимой честью, когда его дочь беременна бастардом? Дочь, которую он держал в такой строгости, в самом глухом углу, в самом строгом монастыре, хвастая этим по всему Острову?! Пусть Аскольд утешится сознанием этого настолько, насколько вообще способен утешиться потерявший сына отец. А потом она возьмет свое… Как делала это всегда.

Кайрон находился после беседы с королевой в такой прострации, в какой не был еще никогда. Нет, осторожные слухи о том, что королева Изабелла отнюдь не чурается плотских радостей, и не прочь повеселиться с мужчиной, бродили и по Хефлинуэллу. Правда, так же осторожно передавались слухи о том, что кто болтал о ее милостях – долго не прожил. Но понравиться ей мечтал почти каждый. Еще бы: бесподобная красавица, целая королева, величественная, загадочная, вся в ореоле богатства, власти и древней крови. Только вот мечты эти были такие… нереальные. И вдруг милость королевы обрушилась на него, Кевина Кайрона, ничем особо не примечательного молодого человека, из хорошей, но не особо знатной семьи, не особо богатой к тому же. Простого оруженосца, хоть и у принца крови, да еще настолько уже знаменитого. Ну, да, он ухитрился отличиться при осаде Кальтенштайна, и втайне очень этим гордился, но владычица его сердца, дама Аврора Лемель, например, даже не дослушала рассказ об этом. А вот королева, оказывается, услышала и запомнила, и даже захотела услышать подробности от него самого. И пока он, краснея, рассказывал, она слушала так внимательно! И так при этом смотрела, что у юноши пересыхало во рту от волнения. В первые мгновения он считал, что ему мерещится, будто королева флиртует с ним, и Кевин строго гнал от себя такие глупые мысли. Но Изабелла и в самом деле флиртовала, причем так искусно и откровенно, что Кевин лишился дара речи. Какая она, все-таки, была роскошная! Ее глаза, ее пристальный взгляд, легкая полуулыбка на прекрасных губах, порочная, но полная достоинства при этом, так, что вроде бы и понимаешь, что она, мягко говоря, не монашка, и все же не в силах осудить ее за это или назвать дурным словом. Одним словом – королева! Во всем, всегда. Юноша был не искушен и неопытен, очарован королевской аурой, и потому был соблазнен королевой в пару движений. Жаркие и искусные поцелуи и смелые ласки разожгли его кровь и лишили остатков здравого смысла. И когда королева потребовала, чтобы он в полночь снял с заколоченной двери доски и ждал ее в этих загадочных покоях, он ни на секунду не усомнился, что сделает это. Молодым людям его времени и сословия не так уж и часто доводилось попробовать запретного плода, если они, конечно, не были распутниками и не брезговали трактирными девками. Или не успели уже жениться. Кевин Кайрон был щепетилен, был искренне верующим и чистоплотным юношей, и его чувственный опыт ограничивался пока что поцелуями и сексом со служанками в Хефлинуэлле, нечастым, надо сказать, после которого он каялся в церкви и принимал несложные епитимьи от своего духовника, и подолгу потом постился. Наверное, – думалось ему, – придется потом покаяться. Или даже что-то совершить такое, что очистит его от греха. Но отказаться Кевин не мог. Не было в нем такой силы.

Кира вошла в недоступные прежде покои Доктора, огляделась и вздохнула. Когда раньше она краем глаза ухитрялась заглянуть сюда, ей казалось, что здесь сказка, рай, что угодно. После посещения покоев Хозяина прежний парадиз поблек и съежился, но остался желанным. Здесь было уютно и светло, два больших окна с широкими подоконниками освещали просторную комнату с альковом, в котором стояла большая и пышно застеленная кровать. Доктор любил желтый цвет, и желтого было много: шторы, драпировка алькова, обивка кресел. Это придавало покоям праздничный, солнечный вид. Были здесь два больших напольных канделябра и один маленький, настольный, о три свечи: в отличие от рабов Садов Мечты, Доктор огонь у себя зажигал, хотя камина не было и у него. Термальные источники успешно справлялись с обогревом, так, что летом здесь было даже через чур тепло, и Драйвер велел выставлять окна. Окна были открыты и здесь, и по покоям гулял приятный сквознячок, пахнущий морским ветром. Кира глубоко вздохнула. Выпила противоядие – она не шутила, когда сказала Хозяину, будто отравила себя. Девушка была готова ко всему, в том числе и к тому, что Хозяин не испугается и прикажет замучить ее до смерти. Отдавала она себе отчет и в том, что и сейчас все ненадежно и зыбко. Когда вернется Барр, ее мимолетная победа может оказаться окончательным поражением – что ж. Тем больше причин, чтобы наслаждаться каждым мгновением, что ей отмерены! За каждую минуту, что она проведет с Ларсом, Кира готова была отдать весь мир.

Его привели, и девушка подалась к нему, мгновенно забыв обо всем на свете, даже о том, что стражник, который привел его, стоит тут же и смотрит на нее. Арес похудел, осунулся, на лице и теле – он был в одних старых рваных штанах, – виднелись старые и новые следы побоев и пыток. Глаза Киры увлажнились, и выражали сейчас такие любовь и сострадание, что даже в сердце охранника, очерствевшем в Садах Мечты, они породили отклик, неясный, но мучительный.

– Милый мой. – Выдохнула Кира, забирая в ладони лицо Ареса, и ощупывая его глазами. – Что же с тобой сделали!

– Живая. – Только и смог сказать Арес, который все это время страдал не столько от пыток, сколько от страха за Киру. Хозяин с мстительным удовольствием подолгу расписывал ему, каким именно пыткам он подвергнет девушку, и подносил это, как уже осуществляющийся факт. Видеть Киру живой и невредимой, насколько он мог судить на первый взгляд, было таким облегчением, что губы его затряслись, и больше он уже ничего произнести не мог. Слеза скатилась по худой, посеревшей щеке, и Кира, лаская тонкими, изящными пальцами его скулы, уши, волосы и снова скулы, губами промокнула слезу, и, не закрывая глаз, принялась целовать его лицо, все, везде.

– Все хорошо, любимый. – Говорила тихо. – Все хорошо. Я добилась своего. Он ничего больше нам не сделает. Ты со мной. Ты со мной. Я вылечу тебя. – Она поцеловала запавшую пустую глазницу. – Все теперь хорошо. – Увлекла его за собой к постели, села, уложив его голову к себе на колени, и долго-долго сидела так, гладя и целуя его, наговаривая ему слова любви и нежности, утешая и его, и себя. Как и когда ушел стражник, она даже не заметила – это теперь было не важно.

А тот ушел недалеко. Сел на краю колодца, где когда-то любил сидеть, спрятавшись ото всех, Гор, и долго сидел так, сам себя не понимая. Ему было печально, завидно, тошно. Годы, проведенные здесь, все, что он впитал в себя, все, во что верил, чем жил, разбилось сейчас вдребезги. То, что он сейчас видел, перевернуло всю его жизнь в один миг.

Ни Гарет, ни Гэбриэл не ожидали этого, но люди несли и несли в порт, где францисканцы устроили пункт приема вещей и продуктов для Междуречья, эти самые вещи и продукты. Старую теплую одежду, полотенца, постели, матрасы, утварь, зерно, муку, пшено, гречку, даже мед и соленья. Да что там, удивлены были даже монахи, ведающие сбором пожертвований. Очень много было детских вещей. Один из монахов со слезами на глазах рассказал Алисе, тоже надзирающей за сбором, про ребенка, который принес свою игрушку и отдал ее со словами: «Отдайте какому-нибудь мальчику, у которого ничего нет!».

– И как в них уживается это? – искренне удивился Иво, когда Алиса рассказала об этом в своем саду. – Эти самые люди готовы были Клэр разорвать на части ни за что, а теперь незнакомым им людям помогают, чем могут. И ведь не богачи несут, я сам видел – богатых людей там, считай, нет! Несут простые люди, не нищета, но и не богатеи какие-то. Не понимаю я! Честно, – не понимаю!

– Я тоже удивлен. – Признался Гарет. – Не ожидал, честное слово. С чего вдруг такое милосердие? И бескорыстие, что еще удивительнее.

– Большинство людей не злые и не добрые. – Вспомнил Гэбриэл Моисея. – Такие, как все. Один понес, и остальные потянулись, мне кажется так.

– Я тоже так думаю. – Кивнула Алиса. Она сидела подле своего мужа, на самых законных основаниях, как новобрачная, вложив свою маленькую ручку в его ладонь. Как долго она этого ждала! Ждала, когда им с Гэбриэлом можно будет открыто проявлять свои чувства, а конкретно ей – свои права собственницы на него! И пусть только кто-нибудь попробует покуситься на ЕЁ Гэбриэла. Пусть только попробует!

Гэбриэл держал ручку своей жены бережно, поглаживая пальцами нежную кожу. Что бы ни было, как бы ни складывалось все между ними, но красота Алисы и ее желанность оставались для него такими же сильными и дурманящими, как и в самый первый раз. Гарет порой говорил ему, что рано или поздно, но его феечка ему надоест, или станет не такой желанной, но Гэбриэл в это не верил. Ему казалось, что это невозможно. Запах яблока от ее волос, теплый аромат ее кожи, голос, смех, волшебство ее глаз – все волновало его по-прежнему. И когда Алиса, разозлившись или обидевшись, отлучала его «от тела», Гэбриэл выходил из себя. Когда же, напротив, они могли просто сидеть вот так, наслаждаясь близостью и гармонией между ними, эти мгновения казались Гэбриэлу бесценными.

– Отец считает, что мотивы наших подданных куда благороднее. – Усмехнулся Гарет. – Удивительно, но он верит в людей.

– Я тоже верю. – Чуть покраснев, сказала София. Поддавшись ядовитым намекам королевы, она бдительно следила за каждым вздохом Гэбриэла, отыскивая малейшее доказательство того, что тот ненавидит людей и мечтает отдать Остров эльфам, и, как и уверена была Изабелла, – находила. Ну, вот разве его слова сейчас – не доказательство?! Люди, простые люди, поддавшись благородному порыву, проявляют невероятное милосердие, недостижимое для эльфов, а герцог Ивеллонский отзывается об этом милосердном акте так пренебрежительно! Мол, один понес и другие потащили… А Гарет, как казалось Софии, просто поддается влиянию брата, который только кажется младшим, а на самом-то деле давно уже перехватил лидерство в их паре.

– Я бы не отмахивалась так от мнения его высочества, который настолько старше вас, и пользуется таким уважением на Острове!

Алиса бросила на Софию взгляд с опасными золотыми огонечками в глубине. Феечка чувствовала неладное. Не понимала, но чувствовала, и ее это сердило. Поначалу она приняла Софию вполне благосклонно, даже не смотря на то, что та перехватывала Гарета у Длинной, которая снова становилась опасной лично для нее, Алисы. По крайней мере, феечка думала так. И до последнего времени София ей продолжала нравиться. А теперь что-то произошло. Алиса, своим обостренным чутьем на людей и ситуацию, безошибочно уловила какую-то непонятную враждебность, идущую от Софии в адрес Гэбриэла. Этого было вполне достаточно, чтобы сердечко Алисы мгновенно ощетинилось в ответ. Она могла обижаться на Гэбриэла, ссориться с ним, но при том феечка безгранично его любила и уважала, считала очень умным и почти совершенным.

– Я думаю, – произнесла она официально, – что его высочество в вашей защите, сударыня, не нуждается. Тем более, в защите от его сыновей. Никто так не любит и не уважает его высочество, как они.

– Я вовсе не… – Покраснев, начала София, но Алиса демонстративно перебила ее, начав рассказывать о том, сколько всего приносят люди к францисканцам, и как хорошо, что одними яблоками, как первоначально думалось, все не ограничилось. София замолчала, покраснев сильнее. Гарет при этом испытал просто физическое недомогание от жалости к ней и возмущения в адрес феечки. Он любил свою невестку, но какая она порой бывала невыносимая! Герцогу Элодисскому порой казалось, что немного убавить ей спеси было просто необходимо. Тем более что в его кругу «проучить» жену было не только допустимо, но даже необходимо время от времени, этому учила и это даже требовала сама церковь. Но даже заикаться об этом в присутствии Младшего было опасно. На Красной Скале тот получил такой мощный заряд полнейшего неприятия насилия, что даже пощечину своей благоверной посчитал бы святотатством. Гарет как-то со смехом всего лишь предположил, в качестве шутки, что после небольшой профилактической трепки Алиса была бы, как шелковая, и они с Младшим чуть не подрались после этого. Пришлось даже вмешаться его высочеству, который напомнил Гарету, что Алиса – не обычная женщина, она лавви. Любое насилие над нею может напугать и оттолкнуть ее, и феечка просто исчезнет. Признав разумность этого довода, Гарет больше не заикался о таком методе, но раздражение не уходило. Особенно в такие моменты.

Отношение к Софии сам Гарет оценивал, как непонятное, странное, раздражающее и одновременно сильное. Наверное, он ее любил. Одновременно безумно любя и Марию. София была… Тут Гарету трудно было подобрать сравнения и термины. Он однозначно испытывал к ней сильные и очень теплые чувства, и чем дальше, тем сильнее. И самым сильным чувством была именно жалость. Он видел, насколько она искренна, чиста и умна, и в то же время – как наивна, прямолинейна и уязвима. Ему хотелось – нет, даже требовалось, – ее защитить и оградить от разочарований, которые были неизбежны. Устлать ее жизненный путь соломой, закрыть собой от всех острых углов, сохранить очарование ее непосредственности и смелость наивности. Видимо, такова была его природа, ведь Марию он точно так же изо всех сил стремился именно защитить, хоть и немного иначе. При этом он чувствовал, что иметь одну женой, другую любовницей, будет практически невозможно. И та, и другая были слишком честны, откровенны и бескомпромиссны. София не переживет такого предательства, да и Марии это будет тяжело. И отказаться от одной из них Гарет тоже не мог. Точнее – мог бы… Наверное. В каком-нибудь фантастическом варианте событий он однозначно сделал бы выбор в пользу Марии. Но сейчас в качестве супруги и матери своих детей он видел только Софию.