Читать книгу: «Охота на Снарка. Пища для ума», страница 3

Bопль пятый
Урок Бобра

 
И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.
 
 
И решил Браконьер в одиночку рискнуть,
И, влекомый высокою целью,
Он бесстрашно свернул на нехоженый путь
И пошел по глухому ущелью.
 
 
Но рискнуть в одиночку решил и Бобер,
Повинуясь наитью момента
И при этом как будто не видя в упор
В двух шагах своего конкурента.
 
 
Каждый думал, казалось, про будущий бой,
Жаждал подвига, словно награды! —
И не выдал ни словом ни тот, ни другой
На лице проступившей досады.
 
 
Но все у́же тропа становилась, и мрак
Постепенно окутал округу,
Так что сами они не заметили, как
Их притерло вплотную друг к другу.
 
 
Вдруг пронзительный крик, непонятен и дик,
Над горой прокатился уныло;
И Бобер обомлел, побелев точно мел,
И в кишках Браконьера заныло.
 
 
Ему вспомнилась милого детства пора,
Невозвратные светлые дали —
Так похож был тот крик на скрипенье пера,
Выводящего двойку в журнале.
 
 
«Это крик Хворобья! – громко выдохнул он
И на сторону сплюнул от сглазу. —
Как сказал бы теперь старина Балабон,
Говорю вам по первому разу.
 
 
Это клич Хворобья! Продолжайте считать,
Только в точности, а не примерно.
Это – песнь Хворобья! – повторяю опять.
Если трижды сказал, значит, верно».
 
 
Всполошенный Бобер скрупулезно считал,
Всей душой погрузившись в работу,
Но когда этот крик в третий раз прозвучал,
Передрейфил и сбился со счету.
 
 
Все смешалось в лохматой его голове,
Ум за разум зашел от натуги.
«Сколько было вначале – одна или две?
Я не помню», – шептал он в испуге.
 
 
«Этот палец загнем, а другой отогнем…
Что-то плохо сгибается палец;
Вижу, выхода нет – не сойдется ответ», —
И заплакал несчастный страдалец.
 
 
«Это – легкий пример, – заявил Браконьер. —
Принесите перо и чернила;
Я решу вам шутя этот жалкий пример,
Лишь бы только бумаги хватило».
 
 
Тут Бобер притащил две бутылки чернил,
Кипу лучшей бумаги в портфеле…
Обитатели гор выползали из нор
И на них с любопытством смотрели.
 
 
Между тем Браконьер, прикипая к перу,
Все строчил без оглядки и лени,
В популярном ключе объясняя Бобру
Ход научных своих вычислений.
 
 
«За основу берем цифру, равную трем
(С трех удобней всего начинать),
Приплюсуем сперва восемьсот сорок два
И умножим на семьдесят пять.
 
 
Разделив результат на шестьсот пятьдесят
(Ничего в этом трудного нет),
Вычтем сто без пяти и получим почти
Безошибочно точный ответ.
 
 
Суть же метода, мной примененного тут,
Объяснить я подробней готов,
Если есть у вас пара свободных минут
И хотя бы крупица мозгов.
 
 
Впрочем, вникнуть, как я, в тайники бытия,
Очевидно, способны не многие;
И поэтому вам я сейчас преподам
Популярный урок зоологии».
 
 
И он с пафосом стал излагать матерьял
(При всеобщем тоскливом внимании), —
Забывая, что вдруг брать людей на испуг
Неприлично в приличной компании.
 
 
«Хворобей – провозвестник великих идей,
Устремленный в грядущее смело;
Он душою свиреп, а одеждой нелеп,
Ибо мода за ним не поспела.
 
 
Презирает он взятки, обожает загадки,
Хворобейчиков держит он в клетке
И в делах милосердия проявляет усердие,
Но не жертвует сам ни монетки.
 
 
Он на вкус превосходней кальмаров с вином,
Трюфелей и гусиной печенки.
(Его лучше в горшочке хранить костяном
Или в крепком дубовом бочонке.)
 
 
Вскипятите его, остудите во льду
И немножко припудрите мелом,
Но одно, безусловно, имейте в виду:
Не нарушить симметрию в целом!»
 
 
Браконьер мог бы так продолжать до утра,
Но – увы! – было с временем туго;
И он тихо заплакал, взглянув на Бобра,
Как на самого близкого друга.
 
 
И Бобер ему взглядом признался в ответ,
Что он понял душою за миг
Столько, сколько бы он и за тысячу лет
Не усвоил из тысячи книг.
 
 
Они вместе в обнимку вернулись назад,
И воскликнул Банкир в умилении:
«Вот воистину лучшая нам из наград
За убытки, труды и терпение!»
 
 
Так сдружились они, Браконьер и Бобер
(Свет не видел примера такого),
Что никто и нигде никогда с этих пор
Одного не встречал без другого.
 
 
Ну а если и ссорились все же друзья
(Впрочем, крайне беззубо и вяло),
Только вспомнить им стоило песнь Хворобья —
И размолвки их как не бывало!
 

Bопль шестой
Сон Барабанщика

 
И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.
 
 
И тогда Барабанщик (и Бывший судья)
Вздумал сном освежить свои силы,
И возник перед ним из глубин забытья
Давний образ, душе его милый.
 
 
Ему снился таинственный сумрачный Суд
И внушительный Снарк в парике
И с моноклем в глазу, защищавший козу,
Осквернившую воду в реке.
 
 
Первым вышел Свидетель, и он подтвердил,
Что артерия осквернена.
И по просьбе Судьи зачитали статьи,
По которым вменялась вина.
 
 
Снарк (защитник) в конце выступления взмок,
Говорил он четыре часа;
Но никто из собравшихся так и не смог
Догадаться, при чем тут коза.
 
 
Впрочем, мненья присяжных сложились давно,
Всяк отстаивал собственный взгляд,
И решительно было ему все равно,
Что коллеги его говорят.
 
 
«Что за галиматья!» – возмутился Судья.
Снарк прервал его: «Суть не в названьях,
Тут важнее, друзья, сто восьмая статья
Уложения о наказаньях.
 
 
Обвиненье в измене легко доказать,
Подстрекательство к бунту – труднее,
Но уж в злостном банкротстве козу обвинять,
Извините, совсем ахинея.
 
 
Я согласен, что за оскверненье реки
Кто-то должен быть призван к ответу,
Но ведь надо учесть то, что алиби есть,
А улик убедительных нету.
 
 
Господа! – тут он взглядом присяжных обвел. —
Честь моей подзащитной всецело
В вашей власти. Прошу обобщить протокол
И на этом суммировать дело».
 
 
Но Судья никогда не суммировал дел —
Снарк был должен прийти на подмогу;
Он так ловко суммировать дело сумел,
Что и сам ужаснулся итогу.
 
 
Нужно было вердикт огласить, но опять
Оказалось Жюри в затрудненье:
Слово было такое, что трудно понять,
Где поставить на нем ударенье.
 
 
Снарк был вынужден взять на себя этот труд,
Но когда произнес он: «ВИНОВЕН!» —
Стон пронесся по залу, и многие тут
Повалились бесчувственней бревен.
 
 
Приговор зачитал тоже Снарк – у Судьи
Не хватило для этого духу.
Зал почти не дышал, не скрипели скамьи,
Слышно было летящую муху.
 
 
Приговор был: «Пожизненный каторжный срок,
По отбытьи же оного – штраф».
«Гип-ура!» – раза три прокричало Жюри,
И Судья отозвался: «Пиф-паф!»
 
 
Но тюремщик, роняя слезу на паркет,
Поуменьшил восторженность их,
Сообщив, что козы уже несколько лет,
К сожалению, нету в живых.
 
 
Оскорбленный Судья, посмотрев на часы,
Заседанье поспешно закрыл.
Только Снарк, верный долгу защиты козы,
Бушевал, и звенел, и грозил.
 
 
Все сильней, все неистовей делался звон —
Барабанщик очнулся в тоске:
Над его головой бушевал Балабон
Со звонком капитанским в руке.
 

Bопль седьмой
Судьба Банкира

 
И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом —
И пленяли улыбкой невинной.
 
 
И Банкир вдруг почуял отваги прилив
И вперед устремился ретиво;
Но – увы! – обо всем, кроме Снарка, забыв,
Оторвался он от коллектива.
 
 
И внезапно ужасный пред ним Кровопир
Появился, исчадие бездны,
Он причмокнул губами, и пискнул Банкир,
Увидав, что бежать бесполезно.
 
 
«Предлагаю вам выкуп – семь фунтов и пять,
Чек выписываю моментально!»
Но в ответ Кровопир лишь причмокнул опять
И притом облизнулся нахально.
 
 
Ах, от этой напасти, от оскаленной пасти
Как укрыться, скажите на милость?
Он подпрыгнул, свалился, заметался, забился,
И сознанье его помутилось.
 
 
Был на жуткую гибель Банкир обречен,
Но как раз подоспела подмога.
«Я вас предупреждал!» – заявил Балабон,
Прозвенев колокольчиком строго.
 
 
Но Банкир слышал звон и не ведал, где он,
Весь в лице изменился, бедняга,
Так силен был испуг, что парадный сюртук
У него побелел как бумага.
 
 
И запомнили все странный блеск его глаз,
И как часто он дергался, будто
Что-то важное с помощью диких гримас
Объяснить порывался кому-то.
 
 
Он смотрел сам не свой, он мотал головой,
Улыбаясь наивней ребенка,
И руками вертел, и тихонько свистел,
И прищелкивал пальцами звонко.
 
 
«Ах, оставьте его! – предводитель сказал. —
Надо помнить про цель основную.
Уж закат запылал над вершинами скал:
Время Снарком заняться вплотную!»
 

Bопль восьмой
Исчезновение

 
И со свечкой искали они, и с умом,
С упованьем и крепкой дубиной,
Понижением акций грозили притом
И пленяли улыбкой невинной.
 
 
Из ущелий уже поползла темнота,
Надо было спешить следотопам,
И Бобер, опираясь на кончик хвоста,
Поскакал кенгуриным галопом.
 
 
«Тише! Кто-то кричит! – закричал Балабон. —
Кто-то машет нам шляпой своей.
Это – Как-его-бишь, я клянусь, это он,
Он до Снарка добрался, ей-ей!»
 
 
И они увидали: вдали, над горой,
Он стоял средь клубящейся мглы,
Беззаветный Дохляк – Неизвестный Герой
На уступе отвесной скалы.
 
 
Он стоял, горд и прям, словно Гиппопотам,
Неподвижный на фоне небес,
И внезапно (никто не поверил глазам)
Прыгнул в пропасть, мелькнул и исчез.
 
 
«Это Снарк!» – долетел к ним ликующий клик,
Смелый зов, искушавший судьбу,
Крик удачи и хохот… и вдруг, через миг,
Ужасающий вопль: «Это – Бууу!..»
 
 
И – молчанье! Иным показалось еще,
Будто отзвук, похожий на «джум»,
Прошуршал и затих. Но, по мненью других,
Это ветра послышался шум.
 
 
Они долго искали вблизи и вдали,
Проверяли все спуски и списки,
Но от храброго Булочника не нашли
Ни следа, ни платка, ни записки.
 
 
Недопев до конца лебединый финал,
Недовыпекши миру подарка,
Он без слуху и духу внезапно пропал —
Видно, Буджума принял за Снарка!
 

Охота на Снарка
Переполох в восьми ОХАХ

© Перевод. Л.Л. Яхнин, 2020

ОХ первый
Притча о причале

 
– Снарки водятся здесь! – возгласил Билли-Белл,
Прыгнув прямо в прибрежный прибой.
Он мизинцем матросов за космы поддел
И пучком поволок за собой.
 
 
– Снарки водятся здесь! Уверяю я вас.
Тут их логово, норы, загон.
Снарки водятся здесь! – повторю в третий раз.
Повторенное трижды – закон!
 
 
Были все моряки, как один, смельчаки:
Ловкий Брокер, бог купли-продажи,
Бэби-Бой, чтобы чистить в пути башмаки,
И Берет, чтобы ладить на шляпах плюмажи.
 
 
Был и Билли-ардист, в этом деле артист,
И Болтун-Бормотун, ярый в споре,
И Банкир-скопидом со своим сундуком,
Что держал он всегда на запоре.
 
 
В этот слаженный хор затесался Бобер,
Для охоты сплетавший тенёта.
Билли-Белл утверждал, что не раз он спасал
От чего-то когда-то кого-то.
 
 
Среди славных вояк был нелепый чудак,
Растерявший багаж при посадке —
Он посеял свой фрак, выходной шапокляк
И жилет на атласной подкладке.
 
 
Сорок два чемодана, мешка и тюка
Позабыты в порту, вдалеке.
И написано имя того чудака
Аккуратно на каждом тюке.
 
 
Он, напяливший семьдесят семь сюртуков,
Захвативший корыто и сито,
Мог бы смело забыть о пропаже тюков,
Но ведь с ними и имя забыто!
 
 
Он теперь откликался на каждое «Эй!»,
На «Послушай!», на «Как-тебя-там?»,
На «Ух-ты!», на «Поди-ка-сюда-поскорей»,
На «Кхе-кхе» и на «Все-по-местам!»
 
 
Впрочем, те, кто остер и на выдумку скор,
Напридумали кучу дразнилок.
Он в домах, где любим, слыл Огарком Свечным,
А для недругов был он Обмылок.
 
 
– И слезлив, и труслив, и не очень умен, —
Толковал про него Билли-Белл, —
Но зато уж в охоте на Снарка силен,
В снарколовстве собаку он съел!
 
 
Ходят слухи, что Снарка сурком обозвал,
Чем обидел беднягу до смерти.
Снарк об этом в Парламент письмо написал
И отправил с курьером в конверте.
 
 
Но, поверьте, Бисквит был другим знаменит:
Выпекал булки-бублики в печке.
Он бы в море испек деньрожденный пирог,
Да забыл и мучицу, и свечки.
 
 
А последний из них – не последний из них:
Бука-Бяка, большой забияка.
Он не хуже людей – не дурак, не злодей
И до Снарка охочий. Однако…
 
 
Все шутил, что не прочь подцепить и Бобра,
Да поигрывал вилкой так мило!
Но такая игра довести до добра
Не могла и добра не сулила.
 
 
Побелел Билли-Белл, онемел, обомлел
Не на шутку от эдакой шутки,
Прошептал: – Что за дичь? Наш Бобер вам не дичь!
Это друг, и надежный, и чуткий.
 
 
А несчастный Бобер только слезы утер,
Отвернулся, не подал и виду.
Никогда – о, позор! – никогда до сих пор
Не терпел он такую обиду.
 
 
И тогда кто-то подал совет: – Удалить!
Отделить от Бобра Буку-Бяку,
Поскорее отдельный корабль снарядить
И туда посадить забияку.
 
 
Позвенел Билли-Белл в колокольчик: бим-бом!
И вскричал: – Что за глупые шутки?
Я едва управляюсь с одним кораблем!
А двумя управлять? Нет уж, дудки!
 
 
– Пусть защитный жилет надевает Бобер, —
Заикнулся Бисквит осторожно.
– Пусть бежит страховаться в одну из контор, —
Буркнул Брокер, – пока еще можно.
 
 
– Страхованье от страха любого спасет, —
Согласился Банкир-скопидом, —
Если шкуру сдерут, или градом побьет,
Или рухнет на голову дом.
 
 
Так и эдак они утешали Бобра,
Но бедняге не стало спокойней —
Лишь завидит Бобер Буку-Бяку с утра,
Он до вечера ходит тихоней.
 

ОХ второй
Спич капитана

 
Билли-Белл, безусловно, был небом рожден
Бороздить океаны-моря.
Благороден, и смел, и умел, и умен,
Капитаном был выбран не зря.
 
 
С ним на суше, в воде, и всегда, и везде —
Настоящая карта морская.
Нет на ней островка и земли ни клочка —
Только море и море без края.
 
 
– Нам спутал все карты какой-то Меркатор, —
Сердито ворчал Билли-Белл. —
Натыкал широты, долготы, экватор
И полюсами запутать хотел.
 
 
– Не карта морей, а сплошные торосы!
Заливов, проливов не менее ста.
Куда приставать? – приставали матросы. —
Ведь карта, как море, чиста и пуста!
 
 
Пусть карта прекрасна! Но только ужасно
Ошиблись они в капитане своем:
Умел Билли-Белл – это стало всем ясно —
Лишь блямкать впустую – бим-бом-тили-бом!
 
 
Смущая команду, давал он команду:
– Рулево руля! Давай кругаля!
Он путал местами весло с парусами
И с носом корму корабля.
 
 
Но в южных широтах так душно и жарко,
Что кру́гом идет голова.
А если вдобавок идете на Снарка,
Легко перепутать слова.
 
 
Он так все запутал, что ветер попутный,
Бедняга, и тот догадаться не мог,
Куда безрассудно уносится судно —
На север, на запад, на юг, на восток?
 
 
Немало плутали, но все же пристали
К пустынному берегу вдруг.
Багаж выгружая, пейзаж озирая,
Провалы и скалы видят вокруг.
 
 
Струхнули чуть-чуть смельчаки-снарколовы,
Но, чтобы охотничий пыл не угас,
Сказал Билли-Белл свое крепкое слово —
Он шутку-другую берег про запас.
 
 
Плеснул в подкрепление каждому грога,
Который он тоже сумел приберечь,
Глотнул, и вздохнул, и помедлил немного,
И начал свою знаменитую речь:
 
 
– Мудрецы, храбрецы, смельчаки, моряки,
Мореходы, лихие матросы! —
И при этих словах эхом грохнул в горах
Хор много-ОГО-ГО-ГО-голосый.
 
 
– Столько месяцев шли мы по разным морям
(Каждый месяц – четыре недели),
Но не видели Снарка ни здесь и ни там,
Хоть, глазея, глаза проглядели.
 
 
Столько долгих недель мы неслись по волнам,
(А неделя – семь дней, это точно),
Но нигде, никогда не являлся он нам
Ни воочью, ни даже заочно.
 
 
Я готов, так и быть, тайну Снарка открыть.
Вы достойны такого подарка.
Знает весь белый свет пять заветных примет,
По которым узнаете Снарка.
 
 
Во-первых, у Снарка особенный вкус —
Потоньше кошачьего уса.
Он мягкий, как вата, и пышный, как мусс.
Не всякому Снарки по вкусу.
 
 
Он, во-вторых, спозаранку встает,
Но едва поспевает к обеду.
И если обедать в субботу начнет,
С компотом управится в среду.
 
 
И третья примета – шутить не мастак.
С ним шутки опасны и жутки.
Он все понимает, но только не так,
Мрачнеет, как туча, от шутки.
 
 
В-четвертых, он, словно улитка, везде
Таскается с пляжной кабиной —
В горах и в лесах, на песке, на воде,
Низиной ползет и долиной.
 
 
И пятое – Снарк задаваться горазд:
Без драки, гордец, не сдается.
Кусается крепко, если зубаст,
Клювастый пребольно клюется.
 
 
Но помните, страшной бедою грозит,
Коль Снарк обернется Буджумом!..
Тут ахнул и ухнул на землю Бисквит,
Рассыпав пакетик с изюмом.
 

ОХ третий
Рассказ Бисквита

 
Они его к жизни пытались вернуть:
Клали на пятки ему шоколадки,
Лепили оладьи на лоб и на грудь,
Считали до ста, задавали загадки…
 
 
Очнулся Бисквит, и встряхнулся, и сел,
Несвязное что-то урчал и мычал.
Тогда колокольцем затряс Билли-Белл,
– Понятней мычи! – закричал.
 
 
Скорее расселись они по местам,
С Бисквита не сводят внимательных глаз.
И тот, кого звали «Как-тебя-там?»,
Повел по старинке неспешный рассказ:
 
 
– Мы были бедны, но чертовски честны…
– Короче! – одернул его капитан. —
Темнеет, и звезды ночные видны,
А Снарка во тьме не заманишь в капкан.
 
 
– Долой сорок лет, – согласился Бисквит, —
О них не обмолвлюсь и словом.
Итак, хоть невзрачный и хилый на вид,
Я стал моряком-снарколовом.
 
 
Мой дядя, который за дело радел,
В дорогу меня провожая…
– И дядю долой! – проревел Билли-Белл,
Свирепо глазами вращая.
 
 
– Мой дядя, – упрямец стоял на своем, —
Наказывал: «Если изловите Снарка,
Петрушкой посыпьте его и лучком,
Так ароматнее будет поджарка.
 
 
А ловятся Снарки на то, чего нет.
К ним подходите смелей, но с опаской,
Маните Законом и звоном монет,
Бутылкой, и вилкой, и лаской, и таской…»
 
 
– И лаской, и таской? Отличный совет! —
Кивнул капитан. – Но не новый.
Его постигают уже с малых лет
Все удальцы-снарколовы.
 
 
…«Да, Снарк, – облизнулся мой дядя, – хорош!
Но коль превратится в Буджума,
Спасайся, мой свет! Пропадешь ни за грош
Без дыма, огня и без шума!»
 
 
Ах, это, ох, это снести нелегко.
Пропасть ни за грош? Воля ваша!
Скисаю от страха я, как молоко,
Дрожу, просто как простокваша.
 
 
– Ты то, или это? Унять молодца! —
Вскипел капитан Билли-Белл.
Но ахал и охал Бисквит без конца
И дрожи унять не умел.
 
 
– Ах, дайте, ох, дайте мне душу излить!
Страшилище Снарк уже снится ночами!
И стоит его поперчить, посолить,
Он пышет огнем и сверкает очами!
 
 
Но если Буджумом он явится мне,
В НИЧТО провалюсь я, как в бездну,
Растаю, как дым, как пушинка в огне,
Навеки бесследно исчезну.