Читать книгу: «Свинцовый крест»

Сам Бог изогнул здесь реку подковой, огибая высокий холм среди стройного хвойного леса в бескрайних просторах благодатной Вятской земли.

Деревья на противоположенном берегу подступали к самой воде и в солнечную тихую погоду отражались в водной глади, как в чистейшем зеркале, создавая свой сказочный мир. И не сразу поймёшь, какой же из них настоящий: наш, земной – осязаемый и привычный или сказочный – опрокинутый. Но пробежит ветерок вдоль реки или от берега к берегу – и мгновенно искривит и разрушит сказочный мир, оставит нам реальный, такой же удивительный, прекрасный и хрупкий.

Приходи, человек, живи, природа здесь уже создала всё, чтобы душа твоя стала открытой и светлой.

Лучшего места для жизни люди и не искали: заметили красоту, возвели храм да дворы и назвали село Ягодным. Могли бы назвать как угодно: Грибное, Рыбное, Медвежье, но по душе пришлось Ягодное.

Дома построили добротные, из векового леса, обживались основательно: в каждом доме и ограда, и баня, и дровяник – всё под одной крышей. Жили чисто, богато. За рукодельными да трудолюбивыми невестами женихи приезжали сюда издалека

Сыновья-подростки несли в дом перепёлок, зайцев, тетеревов, глухарей, а мужья – кабанов, да лося, а то и медведя поднимали. Красавицы хвастались новыми песцовыми шубками да шапками из куницы и соболя.

Люди здесь незлобивые, семьи крепкие, и любили, и дружили с открытой душой, да и как же иначе – где же ещё быть счастью, если не здесь.

Как на самом деле называется река, захватившая в свои объятия Ягодное, никто и не вспомнит, прилепилось к ней, сроднилось и приросло другое, местное, название – Светлянка. Назвали её так не только за прозрачную и чистую, как хрусталь, воду, но и за ту светлую радость, которой она щедро одаривала людей. В ней спасались от летней жары, учились плавать, ловили рыбу. Под черёмухами на берегу назначались свидания, там же играли сельские свадьбы и проводили разные праздники.

А речка у села извилистая, не сразу и поймёшь, что одна и та же и справа и слева. И уж никак не обойти ягодной поляны, той самой, что дала название этому селу. Не зарастала поляна лесом; старожилы ходили туда за ароматной ягодой земляникой ещё детьми, и внуки их, и правнуки знали там все тропки-дорожки.

Было время, когда любое дело начинали с молитвы. В сумрачной тишине за толстыми церковными стенами прихожане исповедовались батюшке Иллариону, каялись в мелких грехах и начинали новый день с лёгким сердцем.

В конце двадцатых отец Илларион отдал Богу душу. И служба в храме прекратилась: погасли свечи, замолчали колокола. А следом постепенно изменилась и сама жизнь – потускнела, словно покрылась толстым слоем пыли, как и деревянный резной иконостас, перед которым предки односельчан не одну сотню лет обращали к небу свои самые сокровенные молитвы и со слезами на глазах шептали слова благодарности всевидящему, всесильному и всё понимающему Богу.

Сказочную здешнюю природу, радующую сердце и душу своей первозданной, диковатой красотой, казалось, щадило даже время, беспощадное ко всему живому.

Всё так же, как и сто, и двести лет назад, поблёскивала на солнце и шелестела камышом извилистая речка; зацветали буйным цветом и давали приют влюблённым раскидистые душистые черёмухи; таким же, как и сотни лет назад, стоял стеной бескрайний хвойный лес, а вот люди – люди изменились. Жизнь развивалась по своим собственным законам: спешила вперёд, подталкивая очередное поколение к новым нравам, нередко противоречащим оптимальному вековому укладу всей крестьянской жизни.

Молодой председатель сельсовета Рыболовлев Еремей, крещённый под сводами старого храма, разрушать святыню не решился. Он приказал повесить на двери амбарный замок, объявил религию опиумом для народа, убрал подальше ключи от церковного замка и свою миссию в борьбе с мракобесием посчитал завершённой.

Но модное слово атеизм не приживалось: жители, как и раньше, держали в переднем углу иконы, постились, почитали святых и без молитвы не садились за стол. Несколько раз в год приезжий священник крестил младенцев, исполняя обряд в чистом и просторном доме Кинчиной Екатерины, куда Прокоп, прежде чем повесить замок на двери храма, тайком перенёс церковную купель.

Колхоз «Правда», созданный из крепких единоличных хозяйств, возглавил всеми уважаемый Пётр Леонидович Двоеглазов. Крестьяне в своём выборе не ошиблись, и колхоз быстро пошёл в гору, демонстрируя все преимущества коллективного ведения хозяйства.

Пришлые люди здесь появлялись редко, разве что начальство из города нарушало и разнообразило спокойное течение размеренной крестьянской жизни. В такие дни сельчане доставали из сундуков пропахшую нафталином одежду, наряжались, собирались в колхозном клубе, слушали очередную директиву или доклад, курили, переговаривались и нетерпеливо ожидали концерта. Два раза в месяц в колхозном клубе демонстрировали фильмы. Не привыкшим к праздности людям хватало и таких развлечений, на скуку не жаловались.

Ежегодно, в начале зимы, пологий берег Светлянки мужики заливали водой, радуя ребятишек ледяной горкой, на которой и сами были не прочь прокатиться на самодельных деревянных санках. Летом детишки пропадала на речке, осенью – в лесу, а ранней весной, как и все жители Ягодного, оказывались на берегу реки, разбуженные треском взломанного весенним половодьем льда.

Зима в этом году выдалась на редкость снежной, а ранняя весна удивила внезапным устойчивым теплом. За три тёплых, солнечных дня снег полностью растаял и скатился мутными, бурлящими потоками в низины. Ещё на прошлой неделе на ту сторону реки можно было без опаски перебраться на лошади, запряжённой в сани, а сегодня лёд посинел, вздыбился, затрещал – и превратился в живописные обломки. Мелководная, тихая Светлянка вышла из берегов и демонстрировала свою настоящую, скрытую за ласковым названием, непокорную силу.

С каждым часом прибывала вода. Река, выбравшись из ледяного плена, постоянно меняла очертания берегов.

Ребятишки с раннего утра сбегались смотреть на ледоход, да и взрослые не оставались равнодушными.

Октябрине повезло, она в это время оказалась дома, в Ягодном, и могла вволю налюбоваться завораживающим зрелищем. Девушка училась на фельдшера и собиралась после окончания медицинского училища работать в своём родном селе. Ночью она проснулась от непонятного треска и почти сразу же догадалась, что это ломается лёд. За окном было ещё темно, но спать уже не хотелось. «Интересно, выдержит ли в этом году половодье старый мост? – подумала девушка. – А если не выдержит? Как же завтра переправиться на ту сторону… Хорошо, что Кира приехала, неделю не виделись, новостей, наверно, полным-полно, да и по Фаине уже соскучилась».

С нетерпением дождавшись утра, девушка побежала к своей подружке Кире, которая тоже приехала на выходной день к своим родителям. Она училась на зоотехника и домой приезжала нечасто.

Фаина была уже там. Опередила. После школы она осталась работать в своём колхозе телятницей, удивив не только учителей, но и лучших подруг. Вот и вся компания в сборе.

Девушки отправились на берег, оживлённо беседуя, перескакивая с одной темы на другую, наперебой делились новостями. Стоя на берегу, подруги долго любовались буйством своенравной весенней реки.

Старый, ветхий мост еле держался под напором стихии: скособочившись, он вздрагивал, скрипел, трещал и готов был в любую минуту обрушиться в бурлящую воду. Из-за поворота реки стремительно приближалась тяжёлая треугольная льдина. Всего на несколько секунд льдина задержалась под мостом, распирая своим острым углом его подгнившие опоры, и устремилась дальше, унося на своей спине трухлявые остатки рухнувшего моста.

Танцующие в водоворотах льдины создавали праздничное настроение, а может, и не только льдины. Счастье, переполнившее сердце Фаины, искало выхода и вот-вот готово было прорваться наружу, как сбросившая ледяные оковы, шаловливая весенняя Светлянка. Девушка и сама не заметила, как запела:

– Ой, рябина кудрявая, белые цветы… – песня вылилась откуда-то из самой глубины её души.

– Кудрявая, кудрявая!– рассмеялась Кира, – точь-в-точь, как голова у Геночки Шулакова!

Сердце Фаины встрепенулось, но девушка ничем не выдала своего волнения, всем видом показывая, что в этот солнечный весенний день на берегу бурлящей реки её интересует только недопетая песня. Она демонстративно не обращала на насмешниц-подруг никакого внимания и продолжала петь, провожая затуманенным взглядом уплывающие льдины. Не допев очередного куплета, перепутала слова:

– Из-за вас запуталась! – упрекнула она подружек.

– В Генкиных кудрях ты запуталась, а не в песне, ещё больше смутила её Октябрина.

Фаина предприняла отчаянную попытку отделаться молчанием, но подруг такой вариант явно не устраивал, и они дружно перешли в наступление:

– Выкладывай, Файка, свои секреты! Мы что, последними должны всё узнавать? – наступала Октябрина, – или ты забыла, что мы твои лучшие подруги?

– Или тебе Геночка всех подруг теперь заменяет? – с ехидцей добавила Кира.

Фаина сделала вид, что не понимает, о чём идёт речь: а что ей ещё оставалось? Её избранник зарекомендовал себя не только в Ягодном, но и во всей округе, мягко говоря, не самым завидным женихом, благодаря своему задиристому характеру, буйному поведению и пристрастию к крепким напиткам домашней выработки.

– Да что вы, девчонки, с чего вы это взяли, если что, я бы вам первым всё рассказала.

– Лучше не притворяйся, или мы не знаем, что Генка у твоей калитки простаивает?

– Приходит, – наконец начала сдаваться Фаина, – я что же, ему запретить должна? Пусть стоит, если хочет, это его личное дело.

– Зря приходит, тётя Поля скорее умрёт, чем отдаст тебя за Генку, – охладила невесту рассудительная Кира, – я бы тебе тоже посоветовала сто раз подумать, прежде чем к нему в объятия бросаться.

– Это кто в объятия бросается? – притворно возмутилась Фаина, прикрывая платочком покрасневшее лицо, чем ещё больше выдала себя – да мы с ним, если хотите знать, всего раз в кино сходили да ещё на танцы в «Путь Ильича», мне и рассказывать нечего.

Фаина скрыла от подруг, что уже не раз тайком от матери она выбиралась ночью за калитку к молодому кузнецу, что они уже целовались, и Генка подарил ей собственноручно выкованную подкову – на счастье. Эту подкову Фаина спрятала на самом дне старого сундука под своими вещами, а бессонными ночами мечтала о том, что придёт такое время, когда он прибьёт эту подкову над входом их общего дома.

Любовь к бесшабашному кудрявому красавцу-кузнецу, несмотря на его сомнительную репутацию, надёжно держала в плену завоёванное сердце влюблённой девушки.

– Чтобы я его у нашего дома больше не видела, – пыталась вразумить Фаину недовольная её выбором мать, – если он сейчас уже через день навеселе, подумай, что будет, когда детей нарожаешь. Начнёшь сопли на кулак наматывать – ко мне же и прибежишь, вспомнишь тогда мои слова, да поздно будет.

В такое отдалённое будущее влюблённая девушка не заглядывала, для неё Геннадий был самым лучшим на свете, и Фаина радовалась, что он проторил дорогу к её дому, не обращая внимания на негативное мнение будущей тёщи.

А для матери и подруг очарованной невесты, да и для абсолютного большинства односельчан Геннадий оставался буяном, задирой и драчуном, частенько заглядывающим в бутылку.

– Смотри, Файка, – предупредила подругу Кира, – будешь со своим красавцем каждый день пятый угол искать.

– Да он спьяну махнет своим кулачищем – от тебя мокрого места не останется, – пугала подругу Октябрина недалёкой перспективой семейной жизни.

– Ой, девочки, какие же вы ещё глупые! Да что вы понимаете в любви?! Вот влюбитесь, тогда посмотрим, что вы станете говорить! – Фаина нисколько не обиделась, она мечтательно смотрела вдаль и видела совсем другую картину: из куска докрасна раскалённого железа под ударами тяжеленного молота, играющего в крепких руках, во все стороны летят яркие искры, и металл послушно превращается в аккуратную подкову. Она, и только она одна, видела, как её жених собственными руками выковал их общее счастье!

Не было на свете силы, способной вырвать из её сердца эту первую, а если повезёт, то и единственную на всю жизнь, любовь.

– А давайте загадаем, – предложила она, – чья льдина первой доплывёт до чёрной коряги, та из нас и первая замуж выйдёт!

Девушки подобрали по комочку земли и бросили на проплывавшие мимо небольшие льдины – чтобы не потерялись среди других.

Светлянка весело закружила их и унесла от берега на середину реки. Обгоняя друг друга, подхваченные течением, они быстро приближались к торчащей из воды коряге. Перед самой корягой две из них были оттеснены с быстрого течения такими же нетерпеливыми обломками льда. Покружив у берега, они двинулись дальше, когда льдина Фаины уже победно пересекла финишную черту и пропала из вида.

– Кто бы сомневался! – девушки опять развеселились, – разве станет Генка ждать, пока у тебя глаза на него откроются? – растолковала результаты гадания Кира, – куёт железо, пока горячо.

– Правда-правда, ослепла наша Тонечка, считай, что пропала.

– Мы с ней только время зря теряем – втюрилась по самые уши, от неё наши советы отлетают, как от стенки горох.

– Да, бабы каются, а девки замуж собираются, – подвела Октябрина итог бесполезной воспитательной беседы, – если что, потом на себя обижайся: мы тебя предупредили.

– Да что вы, девчонки, вы же его совсем не знаете!

– Конечно, не знаем, а ты поинтересуйся, что он устроил в пьяном угаре в клубе в «Пути Ильича», его парни теперь туда на пушечный выстрел не подпустят, – выдала свой последний козырь Кира.

– У Гришки Трапезникова спроси, сколько твой ненаглядный Геночка самогона на спор выпивает, – поставила последнюю точку Октябрина.

Усилия подруг так и не увенчались успехом: мечтательная, счастливая улыбка ни на минуту не сходила с лица их неразборчивой подруги.

В ту весну у Григория Трапезникова появилось новое опасное увлечение: перебегать по плывущим брёвнам с берега на берег. Юркие, мокрые брёвна вращались, скользили, угрожая сбросить смельчака в воду и сомкнуться над его головой, но никак не успевали выскользнуть из-под его ног: гибкое, лёгкое тело, как на пружинах, уже перелетало на следующее бревно. Подростки не сводили с доморощенного каскадёра восхищённых глаз, но последовать его примеру никто пока не решался.

Упиваясь заслуженной славой, Григорий не унимался, хотя ноги уже дрожали от напряжения, и не давал себе поблажки, снова и снова испытывая щемящий холодок в самом центре разгорячённого тела, чтобы запомнить этот дурманящий разум вкус – вкус отчаянного риска, опасности и победы над собой.

С противоположного берега он заметил девушек, идущих вдоль реки. И через несколько секунд уже летел над водой, отталкивая ногами коварные, скользкие брёвна, и с удовлетворением отметил, что Октябрина замерла и прижала руки к груди, глядя в его сторону…

Подруги ещё долго гуляли по берегу, смотрели на ледоход, радовались внезапно наступившей весне, мечтали каждая о своём.

Время внесёт в их планы свои коррективы: закружит в водовороте событий, как беспомощные льдинки, и понесёт по течению в устье неизведанной реки под названием жизнь. Подчиняясь непреодолимой силе, сталкиваясь, сглаживая острые края, останавливаясь и ускоряя бег, каждая из них начертит в водовороте жизни свой неповторимый путь.

По мутной весенней воде к месту, отведённому для строительства нового моста, колхозники сплавляли давно заготовленный для этих целей лес.

Вода ещё не вошла в берега, а чуть выше разрушенного моста уже застучали топоры. Из соседнего колхоза «Путь Ильича» прибыла бригада плотников.

Пётр Леонидович каждый день лично проверял, как идут дела, и не уставал повторять строителям, что от качества работы напрямую зависит и размер их премии. Результаты его радовали: мост рос на глазах – надёжный и прочный, способный противостоять напору весеннего льда.

Лодочная переправа прослужила недолго, уже летом на новом широком мосту с высокими перилами, заменившем танцевальную площадку, отплясывала сельская молодёжь.

Самоучка-гармонист Шулаков Геннадий, не выпускал из рук старенькую тальянку, подаренную ему делом Прокопом, и без устали повторял любимую мелодию своей ненаглядной Фаины. Гордая невеста стояла рядом, отгоняя от него берёзовой веткой полчища надоедливых комаров. Время давно перевалило за полночь, но расходиться никто не спешил. На мосту было шумно и многолюдно, на новую танцплощадку молодые люди собрались, как обычно, со всех окрестных деревень.

– Пойдём домой,– уговаривала подругу Кира, поздно уже, комары совсем заели, никакого от них спасения, всю кровь уже высосали.

– От тебя не убудет, знают, из кого высасывать!– заливалась смехом счастливая Октябрина, кутаясь в новый шерстяной пиджак тракториста Трапезникова Григория, – лучше посмотри, какая ночь!

– Пойдём, ноги уже гудят, сколько можно танцевать, завтра же на работу.

Октябрине уходить совсем не хотелось, и причина, скорее всего, была вовсе не в звёздной летней ночи, а в синих глазах Григория, от взгляда которых ныло и сладко таяло её сердце.

– Пойдём, – настаивала Кира, – а то опять этот Витька Филаретов провожать увяжется. Будет всю дорогу болтать без умолка да хвастаться своими изобретениями.

– Пусть рассказывает, разве тебе не интересно?

– Ну его, считает себя умнее всех.

– Что-то я раньше не замечала, чтобы тебе глупые нравились. – Октябрина посмотрела на подругу и сразу же получила подтверждение своей догадки.

Откуда-то из темноты вынырнул Виктор Филаретов:

– Кира, научи танцевать вальс, ты обещала.

– Нечего было на перилах просиживать, я уже домой собралась, пусть тебя другие учат.

– Виктор взял девушку за руку и вытащил на середину моста.

Октябрина облегчённо вздохнула: пока подруга обучает этого неповоротливого медведя, домой можно не спешить.

Забыв об усталости и не обращая никакого внимания на комаров, Кира снова и снова повторяла своему старательному партнёру: раз, два, три, раз, два три, смеялась, сбивалась с такта и наслаждалась своим превосходством над самым умным парнем в их селе. Она совсем не заметила, как время перевалило далеко за полночь, а её усилия увенчались успехом: Виктор оказался способным учеником и танцевал уже лучше всех ребят – он всегда и во всём был первым.

О счастливой семейной жизни Фаина мечтала недолго. В августе, неожиданно не только для матери, но и для неё самой, у двери появились сваты. Геннадий был сам на себя не похож: в новом костюме, чрезмерно серьёзный и смущённый торжественностью момента, он ловил каждое слово будущей тёщи, от которой зависела его дальнейшая жизнь, и сердце Полины дрогнуло. Ещё накануне вечером в разговоре с дочерью она легко находила аргументы для обоснования своих сомнений, а сегодня, перехватив умоляющий взгляд, она не посмела встать на пути счастья своей единственной дочери.

Вечером, накануне свадьбы, подруги собрались у Фаины, проводить её в желанную семейную жизнь, волнующую своей новизной и загадочностью. Пили чай, смеялись, рассматривали приданое и ждали, пока протопится и выстоится баня. Октябрина спохватилась:

– Тонь, тебе не смеяться, а плакать положено, чтобы потом слёзы не лить, ты ж с волей прощаешься, а тебе хоть бы что. Плачь, кому говорю!

– Ой, головушка моя горькая-а-а-а,– послушно затянула Фаина, – глаза её смеялись, она закрыла счастливое лицо руками, скорбно покачалась из стороны в сторону и уточнила, едва сдерживая смех: – Хватит или ещё поплакать?

– Хватит, хватит, сейчас мы с тебя все грехи смоем, и станешь ты чище хрусталя.

– Это вам с собой, – Полина подала дочери бутылку лёгкого домашнего вина,– выпьете по глотку да выбросите бутылку вон из бани, чтобы мужа к спиртному не тянуло, – это примета такая, ещё и бабушки мои так делали. Есть и ещё одна – кто из вас первой себе воды нальёт, – той и счастье будет.

Девушки со смехом скрылись в бане. Раскалённая каменка дышала горячим жаром, пахло распаренными берёзовыми вениками. В бане сразу стало шумно и тесно. Подруги ещё раздевались, а невеста уже сбросила халат, открыла крышку на колоде и черпала ковшом горячую воду вместе с обещанным счастьем. Вдвоём хлестали невесту со всех сторон распаренными вениками, смотрели на прилипшие к телу листья и радовались, что их налипло много – по всем приметам ей выпадает счастливая, обеспеченная жизнь.

Не заметила Полина, как выросла дочь, вот уже и невеста, не думала, что так быстро придётся с ней расстаться. Что её ждёт, будет ли она счастлива? Сколько ребят хороших, а она этого шалопута выбрала, – прежние сомнения опять прокрадывались в материнское сердце. В бане распахнулась дверь, и в дверной проём вылетела бутылка с вином. Выплеснув смех и клубы пара, дверь захлопнулась.

– Баня вина не пьёт – и мужик пить не будет. Аминь! – Полина троекратно перекрестилась и несколько успокоенная ушла в дом.

В пойме реки, на краю ягодной поляны, для односельчан накрыт длинный праздничный стол, не смолкает гармошка, веселятся довольные, пьяные гости. В центре веселья – Фаина и Геннадий. Кудрявый красавец-жених счастлив, трезв и весел.

Фаина любовалась мужем и победно смотрела на подруг. Глаза её говорили:

– Вот так и будет всегда, все ваши предупреждения напрасны, я счастлива, а пил и дрался Геннадий по глупости.

Подруги радовались за Фаину и склонялись к тому, что любовь действительно творит чудеса.

После свадьбы о вредных привычках молодожёна уже никто не вспоминал, со своей гармошкой он заражал весельем молодёжь, всегда был в центре внимания и боготворил свою молодую жену.

В комнате, отведённой им свекровью, Фаина навела свой порядок: на окна повесила белые, с вышивкой, занавески, кровать украсила кружевным подзором и горой подушек, по полу расстелила полосатые самотканые дорожки. Не отставал и Геннадий – помогал супруге вить их общее гнездо, без особого труда сдерживая своё предсвадебное обещание не прикасаться к бутылке.

Трезвая жизнь молодому мужу первое время очень даже нравилась, но скоро стала тяготить: у него портилось настроение, работа валилась из рук, всё раздражало, перестали радовать и домашние дела – душа требовала шумного и хмельного праздника.

Он страдал, терпел, сторонился весёлых компаний, тоскливо смотрел в окно, и произошло то, что и должно было произойти. Точно так же, как и до свадьбы, напившись в прежней компании, он ходил по селу, горланил песни, придирался к собутыльникам, рвал на груди рубаху и кровянил носы всем подряд. Никакие уговоры Фаины не действовали. Через неделю запой пошёл на убыль. Геннадий каялся, просил прощения и работал за пятерых. Конечно же, Фаина простила, и всё опять пошло своим чередом – до очередного запоя.

В конце мая у Фаины и Геннадия родился сын Иван. Для своего первенца счастливый отец сделал маленькую кроватку из тонких металлических прутьев и деревянных реечек. В изголовье кроватки красовался кованый кудрявый ангел, покрытый золотой краской.

С первых дней своей жизни кудрявый, похожий на ангела младенец Иван оказался под надёжной защитой золотого рукотворного ангела.

Посмотреть на новорождённого приходили соседи, родственники, знакомые. Все рассматривали кроватку, восхищались работой и на все лады расхваливали умелые руки Геннадия.

Счастливый отец любовался сыном и ясно осознавал, что готов встать на пути любого зла, чтобы защитить этого младенца, защитить во что бы то ни стало, даже ценой своей собственной жизни. Тогда молодой отец ещё не догадывался, что защищать от большой беды ему придётся не только своего сына – через несколько дней после рождения Ивана Фаина уже собирала своему мужу заплечный мешок. Она плохо представляла, что же больше всего потребуется ему там, на войне. Ещё утром она сходила в магазин и закупила табака и спичек, радовалась, что успела вовремя: табак был в эти дни самым ходовым товаром, и его могли разобрать.

Она тщательно завернула в холщёвое полотенце хлеб, положила два больших куска сала, несколько головок чеснока и сваренные вкрутую яйца. В отдельные мешочки насыпала соли, сахара и, немного подумав, запихнула в шерстяной носок и спрятала на самое дно бутылку водки.

Геннадий колол дрова, работал он уже несколько часов, стараясь расколоть все чурбаки. Он разогрелся, сбросил на кучу колотых дров телогрейку и свитер, расстегнул ворот рубахи.

Время от времени Фаина подходила к окну, задумчиво и внимательно смотрела на мужа.

Давно ли, стоя на берегу реки со своими подругами, она не сводила глаз с уплывающей по течению льдины с комочком брошенной на неё земли и молчаливо молила Бога, чтобы её льдина первой доплыла до торчащей из воды коряги, мысленно подгоняя её к своему счастью. Как оказалось, Бог услыхал её просьбу, и река тогда была на её стороне: правильно предсказала их будущее. И женщине захотелось получить от судьбы ещё одну подсказку.

Геннадий подкатил кряж старой берёзы, установил его поудобнее и замахнулся. В тот же миг Фаина загадала: если расколет с первого раза – вернётся домой, если со второго, то будет ранен, а если с третьего, то… всё и так понятно. Она уже жалела, что надумала гадать именно в эту минуту, что не выбрала другого момента и чурбака потоньше и поровнее, и с нетерпением замерла у окна. Время как будто растянулось, она успела несколько раз повторить «Господи, помоги ему!» и трижды перекрестить через окно его спину, прежде чем колун опустился и с гулким стуком развалил надвое тяжеленный кряж.

Фаина облегчённо выдохнула, на душе стало чуть легче. Она вышла в ограду, заглянула в баню. Дрова прогорели, вода в колоде была уже горячей. Обычно они топили баню по субботам, но на этот раз – в будний день, специально для Геннадия. Столбы дыма поднимались и над другими банями, и по ним можно было легко подсчитать, сколько мужчин рано утром покинет свои семьи и отправится по большой дороге навстречу судьбе.

Геннадий прервал работу, присел на дрова, закурил. Опускались сумерки, и он понимал, что расколоть все дрова всё равно не успеет.

Фаина вышла на улицу и присела рядом с мужем.

– Хватит, баня уже протопилась, я потом сама потихоньку доколю.

– Здесь и до утра не управиться. Пусть лежат, вернусь – доколю, а хочешь Антошку попроси, ему это только размяться.

– Обойдёмся без Антошки, сам доколешь, когда вернёшься.

– Пока и прошлогодних хватит. Эти сложи в ограде, а топи сухими, не жалей.

– Не знаю, всё ли собрала, не забыть бы чего, – сомневалась Фаина.

– Табак положила?

– Положила. И спички тоже, и старые газеты.

– Умница, без курева и солдат – не солдат, а без всего остального обойдусь.

– Ген, а кем ты будешь на войне?

– Маршалом буду, кем же ещё.

– Что ты смеёшься, мне же хочется знать.

– Кузнецом и буду, как дома.

Фаина недоверчиво смотрела на мужа, она не понимала, серьёзно ли он говорит. Заметив её смятение, Геннадий уточнил:

– Все мы будем ковать одну победу. Разве не так?

А уж где буду воевать и что делать – это не имеет особого значения. Серьёзности ему хватило ненадолго: – Хочешь быть женой героя-орденоносца? – Геннадий выставил вперёд грудь, будто на его рубашке уже блестели ордена.

– Для меня ты и так герой. Смотри, не выставляй свою беспутую голову, будь поосторожнее, – попросила Фаина, умоляюще заглядывая в глаза мужа.

– Или грудь в крестах, или голова в кустах, не за тем иду, чтобы от каких-то вонючих фашистов прятаться, никому за меня стыдно не будет. Не бойся, им с нами не справиться.

– Только обязательно вернись. – И, смахивая слёзы, горько пошутила: – Не оставишь же ты нашего Ивана без младшего братишки.

– Вернусь, вернусь. Ты думаешь, почему я Ванюшке кроватку из металла сделал? Для того и старался, чтобы хватило для его младших братишек и сестрёнок, у меня на судьбе написано быть многодетным отцом.

Быстро пролетела ночь, а рано утром Геннадий и Фаина уже стояли, обнявшись, чуть в стороне от односельчан и тихо разговаривали. Геннадий успокаивал жену, вытирал её слёзы и убеждал, что война продлится недолго, через месяц–два обещал вернуться. Фаина плакала, как и все бабы, верила его словам и обещала ждать. Маленький Иван безмятежно спал в своей красивой кроватке в тёплом родительском доме.

Запряжённые в телеги лошади нетерпеливо перебирали ногами в ожидании мужчин. Они тоже вместе с колхозниками отправлялись на фронт.

Казалось, не затих ещё скрип колёс, что только что скрылся обоз, увозивший односельчан на войну, а в село уже одна за другой пошли похоронки.

В эти страшные дни кто-то спилил на храме замок. Ещё вечером замок был на своём месте, а утром перед распятием Христа, освобождённом от многолетнего слоя пыли, уже горели свечи. Поговаривали, что не иначе, как сам дед Прокоп, дочь которого одной из первых получила с фронта страшное известие, посягнул на охраняемое им же имущество. Эта новость быстро облетела всё село, к вечеру храм наполнился людьми. «Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего», – одна за другой повторяли овдовевшие женщины, несчастные матери и осиротевшие дети, поднимая вверх заплаканные глаза. Другие, пока ещё не убитые горем, просили Божьей милости и защиты для своих воинов, всматриваясь в серьёзные, безмолвные лики святых, толпились перед резным иконостасом и обращали свои молитвы Божьей Матери и Георгию Победоносцу, и на душе становилось легче.

Полгода председатель колхоза Пётр Леонидович Двоеглазов одолевал военкома своими просьбами призвать и его на фронт, отказывался от брони – и дождался: его просьбу удовлетворили.

На своём месте он оставил Киру, молодого зоотехника. Он понимал, что для двадцатилетней девушки такое большое хозяйство – почти неподъёмный груз, но выбора не было, она самая грамотная, с твёрдым характером, значит, ей и руководить бабами да подростками. «Держись, дочка, – сказал он на прощанье, – разобьём фашистов и вернёмся с победой, знаю, что ты сильная, справишься. В школу сходи, договорись, чтоб девчата тоже садились на трактора, шитью они потом научатся, стадо береги, с ветеринара спрашивай построже, не то время, чтобы животных под нож пускать. Никаким слухам не верь, сюда фашисты не доберутся, мы им скоро рога обломаем. В «Путь Ильича» отправь триста листов шифера, я обещал; теперь там за председателя Гурина Пелагея, с ней и договоришься, что взять взамен. А вы, бабы, слушайтесь Киру, как меня самого, не смотрите на то, что молодая, поддерживайте и помогайте, она грамотная, знает, что и как надо делать. На вас да на стариков теперь вся надежда, потерпите, ждите да пишите почаще».

До ягодной поляны председателя провожали на войну всем селом. Женщины плакали и наказывали передать их солдатам, если встретит кого там, на войне, что дома всё хорошо, справляются, ждут. Дед Прокоп увёз добровольца в райцентр, а осенью, не прошло и трёх месяцев, на том же месте колхозники уже встречали своего уважаемого председателя с войны. Левый рукав его гимнастёрки был аккуратно заправлен за широкий форменный ремень.