Читать книгу: «Надежда и разочарование. Сборник рассказов», страница 11

Всему вина – диван

Рашид попал домой поздно за полдень и, лежа на диване, продолжал размышлять: проблемы, нахлынувшие, как снежный ком, требуют решения – с государством не поспоришь. «Подожду пенсии. Никому нет доверия. Чтобы верить, нужна не вера, а сила. Впрочем, как и в политике, как и в курятнике: увидят слабость – заклюют… Люди хуже зверей, особенно политики, чиновники, банкиры… Люди равны, когда еще не родились или когда умерли. А посередине – жизнь, которой могло и не быть. Тогда где люди, которые не родились? Они в своем клеточном состоянии счастливы? Не потому в какой-то религии утверждают, что люди рождаются в грешный мир?» Прорывной смех внука оборвал его философские мысли. Он входит в зал с айфоном.

– Дед, такой крутой анекдот. Рассказать?

– Нет. Сегодня я сам как анекдот. – Где пульт? – спросил он. Из кухни доносились женские голоса и никакого ответа. Он повысил голос.

– Дед, ты, что, не видишь? Вот, – он поднял пульт с дивана рядом с Рашидом и протянул деду, – очки надо одевать. Принести?

– Пошел вон! Доживешь до шестидесяти лет, и я посмотрю, как ты будешь видеть.

Внук закрыл глаза, поднял голову к потолку и стал губами считать.

– Дед! Вот здорово! – воскликнул внук. – Когда мне будет шестьдесят, тебе будет сто двадцать семь. – Внук стал безудержно хихикать.

– Ты почему смеешься? Некрасиво смеяться над дедом – этому тебя я не учил.

– Дед, тебе телефон надо будет заменить.

– Зачем? – дед явно заинтересовался, подбирая из-под бока айфон. Внук продолжал хихикать.

– К тому времени все твои друзья в контактах помрут.

«Странное время, – подумал Рашид, – телефон – средство общения, телефон-банк, телефон-часы и календарь. Зато образование – ноль, любовь – деньги, отношения – деньги, политика – деньги, будущее – туман…»

– Ладно. Хватит болтать. Хорошо, что хоть так учу тебя получать пятерки по математике. Но все равно, в твои годы я был лучше тебя.

– Не ври, дед – шестерки и в советские времена не ставили.

– Не мешай мне смотреть новости – ступай на кухню и доедай, а то не вырастишь.

Рашид включил канал «24».

– Опять Украина, – он громко проорал.

Двери кухни вновь открылись, и жена высунула голову в зал.

– Ты это с кем?

– Да, вот, – он пультом указал на экран. – Везде обман. Язаплатилденьгизаподключениетысячканалов, асмотреть нечего – одна пропаганда. Вчера на техстанции меня облапошили, как пацана. Не могу успокоиться. Я ему говорю: «У меня тормоза скрипят, надо колодку менять», а он поменял трос ручника. Тормоза как скрипели, так и скрипят…

– Мне не интересны твои тормоза, – процедила сквозь зубы жена, быстро установив на экране кадры из «Дикого мира».

– Не мои тормоза, а нашей машины, на которой я тебя везу по магазинам.

– Я уже забыла, когда для меня ты что-то покупал. Смотри и не нервничай, – поучительно проворковала жена, – здесь одни звери, такие как ты, – ехидно добавила она. – И не шуми, а то не даешь разговаривать.

– Что у вас за разговоры – одни сплетни, – сострил Рашид. – Я…, – дверь на кухню захлопнулась. Он закрыл рот и остановил свою агрессию в сторону женщин.

* * *

Рашид плохо спал. Но в отрывках он видел сон про охоту на львов в африканской саванне, на белых медведей – в Заполярье. А наутро после чая он задумал продолжить картины сна наяву – ему понравилось: первое – у него есть охотничий членский билет, второе – у него есть охотничье ружье, третье – у него есть охотничья собака – «Дружок». «Заодно сброшу пару килограммов веса», – думал Рашид.

Через час он был готов к выезду в Приэльбрусье – там снега, там холод, там шепчет ветер, не то что злые языки.

Проехав один поселок, на затяжном подъеме на сплошной линии разметки он уперся в длинную колонну легковушек, которая села на хвост груженого КАМАЗа. Тот урчал и дымил, но продолжал плестись, не думая уступить дорогу, приняв влево к обочине. «Вежливость нынче не в моде», – заключил Рашид.

Рашид выругался, осмотрелся по сторонам – сзади его поджимал джип черного цвета – не тот ли тип с города, который подсмеивался? – а спереди обрызгивала его лобовое стекло «Приора», которая часто выруливала на сплошную, чтобы выбрать момент для рывка. Рашид надавил на рычаг дворников – они заработали без воды и стали размазывать грязь по стеклу, очерчивая полосатые круги. Еще одна проблема. Рашид осознавал, что так долго он не сможет выдержать. Он вылез из колонны, несмотря на сплошную линию и дал по газам: мотор заревел и тут он на подъеме увидел встречную машину, стремительно приближавшуюся на большой скорости. Он чудом обогнал колонну и с ужасом обнаружил, что наехал на гололед. Надо было остановиться. В самый ответственный момент его подвели тормоза – неравномерность торможения свернула машину направо, и он, растерянный, бледный, с гулко стучащим сердцем, упал в кювет.

* * *

На следующий день Рашид лежал на диване с вывихнутым пальцем, с больным сердцем и думал о вчерашнем дне, о жизни, о годах и судьбе, ведь он мог вчера не вернуться с охоты.

Сколько лет вчера насчитал внук? Сто двадцать семь лет – а нервы как сберечь? Он вспомнил тормоза машины и увидел бегающие глаза афериста слесаря. Он позвал внука. Тот выбежал из кухни.

– Что, дедуля? Опять пульт потерял?

– Нет. Я уже телевизор не смотрю.

– Почему, дед? – глаза мальчика скорбные.

– Доктор сказал нервы и сердце беречь. Мне нужен твой папа. Найди его.

Через минуту сын стоял перед ним.

– Сынок, отгони, пожалуйста, машину слесарю вот по этому телефону, – он протяну ему листок бумаги. – И скажи ему, пусть поменяет тормозной барабан.

Через два часа Рашид, дрыхнущий на диване, услышав треск ключей от его машины, которые, как он, так и сын небрежно кидал на полку шкафа-купе в прихожей, проснулся и отнял голову от подушки.

– Ну что, сделал машину?

– Да, – бесцветным голосом ответил сын. – Поменял.

– А что поменял? – спросил Рашид сына, который был немногословен с отцом – повзрослел.

Сын на миг посмотрел в глаза отца и колко выронил:

– Трос ручника.

Рашид застыл с открытым ртом.

– Что с тобой, дед? – спросил внук.

– Ничего, – горестно ответил Рашид, уходя в себя. – Внук, принеси деду ножовку.

– Дед, хочешь сесть на телевизор и смотреть на диван?

– Надо вернуть диван в прежнее состояние. Только сейчас, спустя шестьдесят лет и отлежавшись на диване, я понял, что надо всегда быть в форме, чтобы тебя не заклевали, а то по кабардинской поговорке действительно «Под лежачий камень вода не течет». Всё! Завтра кардинально меняю свою жизнь!

– Уляжешься на телевизор и станешь смотреть на диван?

Судя по рекламе, телевизор смотрят жалкие, замученные перхотью, диареей, грязной посудой и вонючим унитазом люди.

– Деда, а ты в каком году телевизор впервые увидел?

– В 1967.

– Ух ты! А ты вживую его увидел?

– Нет, по телевизору.

Заговор

После высадки пассажиров рейсовый автобус подъехал к сельскому медпункту и резко остановился, обдав пешеходов облаком серой пыли. Сеидгамза выпрыгнул из кабины и пренебрежительно, в знак приветствия, махнул рукой двоим пострадавшим, которых он прижал к плетеной ограде. Он важничал – все-таки незаменимый шофер рейсового автобуса. Он величественно вошел в медпункт, ожидая достойного приема. В нос ударил запах йода. К своему удивлению он обнаружил на лице молодого врача Максима полное пренебрежение к нему. Он закрыл за собой дверь и, еще не успев отнять руку от дверной ручки с туловищем вполоборота, поздоровался.

– Можно войти?

Максим молча продолжал листать карточки пациентов.

Он поднял голову и столкнулся с самонадеянным взглядом улыбчивых и ехидных глаз Сеидгамзы.

– Ты уже вошел.

– Что-нибудь случилось? Ты такой убитый, – подколол Сеидгамза.

– А ты не слышал?

– Нет.

– Это село меня доведет до могилы, – Максим вздохнул и отложил бумаги. – Ты представляешь – вчера завмаг Али-мирза, директор школы Алибег, мой помощник Джалил на школьной бортовой машине ГАЗ-52 с Шеймерденом за рулем поехали в лес за дровами. Нарубили дров выше бортов, потом напились. На обратном пути Алимирза и Джалил сели на дрова и на полном ходу Шеймерден бросил машину под откос.

Глаза Сеидгамзы округлились.

– Да ты что! Живые?

– Да их ничего не берет, – сказал Максим и встал. – Машину он пустил на дерево, и она разлетелась на части – что где: двигатель нашли в двадцати метрах от места аварии, дрова разлетелись во все стороны, а колес так и не нашли.

– А сами? – спросил ошарашенный Сеидгамза.

– Джалил улетел на несколько метров, Шеймерден вышел из кабины как ни в чем не бывало – с его стороны двери висели на одной петле, и он помог выбраться директору школы с другой стороны. Через несколько минут они собрались под деревом, Джалил приполз непонятно откуда, и стали отмечать, что остались живы. Эти трое, когда опомнились, испугались и стали искать четвертого – завмага. А он, оказывается, висел над их головами вниз головой и дрых на ветке дерева, зацепившись за ремень. А как его достать? Один полез на дерево и потряс ветку, а двое внизу подхватили его. Когда я примчал туда, они сидели и смеялись, по горячке не чувствуя боли. У Шеймердена на виске появилась огромная шишка, и она продолжала расти; у остальных переломы ребер и ушибы. Отвез всех в район. А ты говоришь, почему без настроения.

– Странный народ, – промолвил Сеидгамза. – У них, наверное, иммунитет. Бог с ними, а на меня почему такой злой? – спросил шофер, приземляясь на деревянную табуретку с шаткими ножками. – Я всегда считал тебя другом.

– Больше не считай, – сказал Максим. – В этом селе есть любимая поговорка: «Посох пашет и в одну и в другую сторону». Я опоздал на рейс всего, может быть. на минуту и ты, не дождавшись меня. отчалил, хотя я просил тебе не отправляться без меня.

– Э-э…, братец, так не пойдет, – протянул Сеидгамза. – Я человек пунктуальный: минута в минуту. Это для меня закон. Ты один, а пассажиров у меня человек тридцать как минимум и каждый день. Эти туруфцы странный народ. Ты не обижайся – просто в следующий раз вставай пораньше. Ты должен ждать меня, а не я тебя. – Рука шофера легла на поверхность стола, и пальцы забарабанили – признак уверенности и превосходства.

– Ладно, говори, а то у меня мало времени.

Сеидгамза шлепнул по своему животу.

– Болит, – сказал он.

– И будет болеть, – сказал Максим. – Ты посмотри, он у тебя опухший.

– Это диагноз?

– Это болезнь. Гастрит называется.

– А что делать?

– Жирное мясо не есть, водку не пить и… без меня не уезжать, когда мне надо.

– А что мне кушать, если все время в Турифе готовят хинкал?

* * *

Туриф – небольшое дагестанское село со множеством родников кристально чистой горной воды, в древности оно было местом ожесточенных сражений. Сам Геродот был здесь, чтобы воочию увидеть захоронение Кира, который погиб от руки царицы Кавказской Аррании – Тамириш. Могила заросла высокими деревьями, образовав святую рощу – пир. Со всех сторон окруженный холмами, Туриф для врагов становился настоящей западней. Здесь на глубине штыка лопаты и сегодня можно найти останки древних воинов с доспехами. Так что, здесь кажется все постоянным, кроме водителя автобуса и участкового врача. Здесь нет гостиницы, и водитель автобуса по договоренности с автогаражом ночевал у сельчан по очереди.

* * *

– Скажи – пусть меняют меню на рыбу, на куры…У них же богатая кухня: цикаб из калачиков. О… как его готовит Фатмахала: чиргин из крапивы, афары из творога, гюмбе из мяса, дангу из копченостей, айран ччук и… хинкал из баранины, аж слюнки потекли…

– Остановись, пожалуйста, – взмолился Саидгамза. – Мне становится плохо – я такой голодный. Хорошо, тебя же тоже приглашают в гости. У меня идея: давай объявим им бойкот: один день я отложу рейс, а ты замыкай медпункт и поиздевайся над ними. По рукам?

– Заговор? А что это даст?

– Кутум – первоклассная каспийская сельдь. Давай перевоспитаем это село – оно чужое и для тебя и для меня. Жадные. Пусть достают рыбу.

Максим молчал – вроде, идея неплохая и, не подумав о последствиях, согласился.

– Да, у них тут есть богатые, – произнес Максим. – Могут себе позволить и осетр. Вот, например, Гаджукхалу. Я слышал: он целыми днями ищет золото, спрятанное его дедом Дарчем. Говорят: в царское время он работал кадием по семи селам. Скоро его дом обвалится, а он копает и копает.

– Ты его не трогай, – сказал Сеидгамза. – Ты так можешь обидеть меня и половину моего села, которая произошла от сестры Дарча по имени Баира. Я слышал, что у Дарча были прямые отношения с Дербентским ханом. Его внук Гаджук – справедливый мужик: сдал своего племянника Кади, председателя колхоза за то, что его жена Ева в обеденный перерыв воровала зерно со склада по мешку в день. Он не выдержал и, выйдя на крышу дома, закричал: «сельчане, если скажу, позор – мне; если не скажу, то лопну – воруют, воруют!».

– Ха-ха.

– Он также из-за гордости отстоял воду у тинитцев, которая шла на их мельницу, хотя в этом уже не было нужды.

– Извини, я не знал. Так выходит кругом все родственники и как их тогда наказать? Да, гордости у них не отнимешь, – вставил Максим, все дальше отвлекаясь от проблем и погружаясь в болтовню. – Я не знаю ни одного села ни в Табасаране, ни в Дагестане и ни где-нибудь в мире, где столько кладбищ – у каждого тухума свое кладбище. Интересно!

– И люди у них интересные, – сказал Сеидгамза. – все ветераны войны – брехуны: у них столько геройств и историй. Этот, как его, – Сеидгамза стал чесать затылок, – Шабан. Он – ветеран войны, сельский мулла и коммунист и водку пьет. Любит говорить: «Вы, дети мои, слушайте, что я говорю, но не делайте то, что я делаю». Самый большой брехун у них – Адил с сутулой осанкой и беспощадным нравом колхозного сторожа – его сильно боится детвора Он любит рассказывать, как его с гранатой в руке немецкий танк протащил сто метров и все-таки он подбил его, за что получил благодарственной письмо лично от Сталина.

– Ха-ха.

– Еще у них есть другой ветеран – безрукий инвалид, Абу-сей, – вставил Максим. – После того, как однажды он одной рукой избил одного турагца, тот сказал: «Спасибо немцам за то, что отрезали ему одну руку, а то что бы он сделал со мной, будь у него две руки».

– Ха-ха.

– Если здесь встретишь хорошего человека, то это приезжие, – сказал Сеидгамза, – такие как мы с тобой или этот Алиусей – преподаватель родного языка из Рижника с особыми методами воспитания. Он живет в Рижник, а работает за четыре километров в Турифе, и каждый день – хвала ему и честь – в дождь и в снег, в мороз и зной, утром и вечером он двадцать пять лет проделывал путь, чтобы отдавать знания своим ученикам. Двоечники учатся арифметике, считая, сколько кругов вокруг земного шара тот сделал за двадцать пять лет работы в школе – есть такая задача у учителя математики. Спокойный и уравновешенный, он однажды не смог простить одному ученику безразличие. Его один ученик перестал учиться и его оценки по родному языку поползли вниз – от троек до двоек и единиц, а он продолжал улыбаться так, как будто ничего не произошло. И Алиусей вместо того, чтобы отметить Ибрагиму двойку в журнале, взял в руки между обкуренными пальцами наточенный карандаш, прошел от доски до задней парты и резким движением нацарапал «единицу» посередине лба Ибрагима от переносицы до чубчика. «В журнале никто не видит, – сказал он. – Зато теперь увидит все село…» Ладно, – выпалил Сеидгамза и встал, – ты начинай давить со своей стороны, а я со своей. То есть у меня, что за болезнь, ты сказал?

– Гастрит.

– Значит, заработал гастрит. Теперь жена не скажет, что я ничего не зарабатываю.

– Ха-ха.

Он закрутил ус с одной стороны. – Вспомнил, мне однажды выписывали лекарство от гастрита. Я не пил.

– А почему?

– Я как прочитал побочные действия: шум в ушах, депрессия, кровотечение – страшно стало и думаю, фиг с ним, с гастритом.

– Ха-ха.

* * *

Прошла неделя.

Сеидгамза с темными глазами и зычным голосом стоял в ожидании пассажиров, следовавших из Дербента в селение Туриф. На ногах кожаные босоножки коричневого цвета. Его правая вытянутая рука покоилась на крыле автобуса, одна нога подогнута, живот отвисает, выпирая блеклый свитер. Он с утра ничего не ел, и голод томил его.

– Угощайтесь! – предложил ему один из пассажиров, протягивая пакетик с горячими пирожками.

Сеидгамза оглянулся, отняв руку от автобуса. Это был Агакеримхалу, высокий стройный мужчина семидесяти лет. На лице ни единой морщины.

– Нет, нет. Спасибо, – вежливо отказался он. – Я больше не ем пирожков и консервов – ваш врач запретил. У меня от них изжога. И вообще из-за этой работы я заработал себе гастрит. – Он начал гладит свой живот.

– Что, в Турифе плохо тебя кормят?

– Конечно, – без раздумий сразу ответил Сеидгамза. – Вы все только и умеете готовить хинкал с жирным мясом. И это на ночь и каждый день. Теперь у меня барахлит желудок, сердце и печень. Вы, наверное, договорились убить меня.

– Ну, что ты Сеидгамза, – отпарировал Керим. – Мне семьдесят лет, и я люблю хинкал – ничего не болит. Можно подумать у вас в Хюряке хинкал не едят.

Между тем автобус заполнялся, и время подходило к отправке. Сеидгамза пошел на обход автобуса, оставив замечание Керима без внимания. Через минуту он оказался за спиной Керима.

– Сегодня я ночую у Неби, – монотонным голосом продолжил Сеидгамза. – Я ему заказал рыбу жареную – кутум. Я посмотрю: если он не сделает это, то завтра у вас не будет автобуса. Для меня желудок важнее всего. – Он два раза шлепнул рукой по животу. – Поехали!

– Не надо обижать нашу кухню, – продолжал Керим отражать обиду, – оттого у нас живут долгожители – одному сто десять лет, Кешерин-Алескеру, две женщины – за сто и десяток мужиков за девяносто.

Сеидгамза, который слушал его в половину уха, ушел за автобус: его в данный момент не интересовали долгожители – ему нужны были пассажиры. Керим добавил себе под нос:

– А он, видите ли, хочет кутум…

Спустя два часа автобус через маршрутные села Чулат, Новоселицкое, Тинит, урча мотором на затяжных подъемах, прибыл в Туриф. Детвора встречала автобус криками. Пастух отгонял коров, которые обтекали автобус с обеих сторон, с дороги. Они шли, размахивая хвостами и цокая копытами. Женщины зазывали запоздалых детей домой.

В центре села мужики стояли отдельными группами в зависимости от интересов: старики вспоминали свои дела и предшественников, сделавших ощутимые поступки для села, района и страны; молодежь обсуждала события в мире спорта. А когда речь заходила о политике, то в ней участвовали все слои – и интеллигенция, и колхозники, и пенсионеры. В такой момент лучше тут не находиться – демократия может зашкалить и в качестве аргументов могут в любой момент появиться кулаки. Вместе с тем надо отметить, что все единодушны, когда речь заходит об истории села. Это их гордость, которая сплачивает их перед лицом опасности.

* * *

Сеидгамза остановил автобус, открыл боковые двери и выпрыгнул из кабины. Подойдя к толпе, он громко поздоровался – он уже давно стал своим среди чужих. Он оглядел толпу и заметил, что там не было Максима.

– А где Максим? – спросил он.

– Он начудил и его вызвали в район на комиссию, – сказал Хизридин, учитель по истории.

Сеидгамза сразу изменился в лице. Это затишье перед бурей: что-то произойдет. Зря затеяли шутку с этим народом. Нелогичная шутка может иметь нелогичные последствия.

* * *

Максим, молодой врач, после окончания института проходил здесь стажировку. Хотя ему было двадцать четыре года, он стал вести себя развязно и часто пошаливал. Его несерьезное отношение к работе стало предметом обсуждения врачебной комиссии в районе.

Признавая за собой вину, Максим вошел в кабинет главврача и стал возле дверей, чувствуя, как десяток глаз обжигают его.

– Теперь, товарищи, рассмотрим жалобу на действия молодого врача, который проходит стажировку в селении Ту-риф, – произнес главврач Самед из селения Ягъдигъ. – Это позор всему нашему здравоохранению и образованию тоже. Надо же до такого додуматься. Вроде взрослый, здоровый, красивый молодой человек, а в голове пусто. – Достав из ящика стола лист исписанной бумаги, главврач положил его на стол и разъяренно ударил по нему рукой.

По кабинету прошел шепот. Максим не знал, куда прятать свои глаза от стыда.

– Рассказывай, – приказал Самед Максиму громко, чтобы все слышали, – что ты сделал со старой женщиной.

Наступила пауза. Максим тяжело вздохнул.

– Ничего, – тихо ответил Максим. Он на миг поднял свои черные глаза с длинными ресницами и опять опустил. Высокий, полный, с мощными предплечьями в минуты стеснительности он казался маленьким и беспомощным как ребенок. Если бы он знал, что это дело примет такой оборот, он ни за что не допустил бы такой оплошности. «А если это событие в оформлении главврача дойдет до отца, конец мне и моей карьере», – думал Максим.

В помещении наступило молчание, аж слышно было, как жужжала муха над головой Самеда, норовя сесть на его голову. Он отмахивался.

Максим, набравшись смелости, начал:

– Я находился на работе, когда Умиева приковыляла ко мне на прием с палками в обеих руках, и я встал и помог ей сесть на стул. «На что жалуетесь, бабушка?» – спросил я. «Ноги, сынок. Не хотят ходить и болят», – ответила она. «А сколько Вам лет?» «Не знаю, сынок. Говорят восемьдесят пять или девяносто». А в селе я слышал, что ей за сто… «У вас что-нибудь еще болит?» – спросил я. «Нет, нет, упаси бог», – ответила бабушка бодрым голосом. «Это же хорошо, бабушка». Потом я подумал, если назначить деклофенак, то колоть некуда – одни кости и кожа и к тому же, кто знает ее переносимость. Я спросил: «Вы когда-нибудь лекарства пили или уколы?» «Нет, нет, сынок, – ответила она. – Упаси, бог». И я ей сказал, так, в шутку, – Максим сделал паузу: «Бабушка, идите домой и поставьте ноги в сырую землю». «В сырую?» – испуганно переспросила она. «Да», – ответил я. «А зачем в сырую?» «Пусть привыкают!» – сказал я. Я был злой – накануне в село привезли труп молодого солдата.

В кабинете все зашевелились и стали смеяться профессиональному анекдоту, кроме невозмутимого главврача.

«А какое-нибудь лекарство, сынок? – спросила она дрожащим голосом. – Мне бы еще пожить». «Пейте сырую воду!» – предписал я.

В зале уже никто не мог удержаться от хихиканья.

– И что же случилось? – спросил заинтригованный член комиссии, на лице которого запечатлелась улыбка.

– Женщина была доставлена в больницу с инфарктом миокарды, – официальным тоном добавил главврач. – Вот что.

– Из-за того, что она опустила ноги в землю? – переспросил член комиссии.

– Нет, – ответил Максим. – Она опустила ноги в горячий песок во дворе и пила горячий чай под палящими лучами солнца. Если бы я знал об этом…

– И как она себя чувствует ныне? – спросил член комиссии.

– Отлично, – ответил кардиолог, улыбаясь. – Ноги не болят.

– Я как председатель комиссии, – начал усатый, курирующий медицину в районе, – предлагаю ограничиться в первый раз замечанием Максиму и я…

– Это еще не все, – перебил председательствующего главврач, который явно хотел уволить с работы Максима.

Главврач достал из папки еще один исписанный лист с жалобой.

Расслабившийся Максим вновь напрягся, и он догадывался, о чем может пойти речь – в этот момент он хотел быть невидимым.

– У меня, – начал главврач, – волосы встали дыбом, когда мне вручили это письмо. В голове не укладывается, товарищи, как такое может сделать человек, получивший высшее медицинское образование. Эта жалоба от Гамзаева, жителя села. Пусть еще раз заливается краской и расскажет, что он сделал с его козой.

По залу прошел шум. Председатель комиссии посерьезнел. Максим молчал, уставив черные глаза в пол.

Из-под пола в стыке линолеума лезли муравьи. «Интересно, у них тоже есть лекари, главные лекари, злые как Самед, – думал он. – С детства мечтал стать видным человеком, чтобы гордилась вся родня. И на тебе. Какого черта, я пошел в медицину». Он почувствовал в кончиках ушей пощипывание, и он знал, что они покраснели как томаты.

Максим переминался с ноги на ногу. Комиссия ждала объяснений.

– Я отдыхал с друзьями, когда ко мне подошел Гамзаев, – тихо начал Максим. – Он сказал, что его коза не может телиться и умирает – пришлось помочь.

– Как? – спросил председатель.

– Я сделал кесарево сечение.

Хирург вздрогнул, подался вперед и направил створки зеленых очков на Максима, сгорая от любопытства. Он спросил:

– И что?

– Коза издохла, – хладнокровно ответил Максим.

– А козленок? – не унимался хирург.

Максим молчал.

– Издох тоже, – с гневом добавил главврач. – Вообще, так, – продолжал Самед, обращаясь к Максиму и повышая голос. – Я тебе запрещая шутить над больными, лечить животных. Ты можешь измерять температуру, выписывать лекарства и вытаскивать занозы. И все. На большее ты не способен. Понял?

Неби Сеидгамзу встретил на пороге своего дома, и он, заехав во двор, сразу учуял запах жарящегося кутума. У него желудок заурчал от прилива сока. У Неби дома были гости. Мужики в селе приют Сеидгамзы превращали в праздник, лишний повод, чтобы собраться, покушать и выпить.

Когда Сеидгамза зашел на кухню, он пришел в восторг от увиденного. Там было все и кутум тоже – каспийская рыба с великолепным вкусом – за целый день он почувствовал себя счастливым.

Застолье началось: кто ел хинкал, кто курицу, а Сеидгамза – кутум. Он мастерски отделял косточки от мяса и быстро начал опустошать тарелку. После второго тоста Сеидгамза потерял бдительность и запустил в горло мясо вместе с косточкой. Он закашлял – кость начала гвоздиться глубже. Сеидгамза начал волноваться, лицо побледнело, аппетит отбился – он встал.

– Что случилось? – испуганно спросил Неби.

– Кость, – прохрипел Сеидгамза. – Застряла в горле.

В голову Сеидгамзаа лезли тревожные мысли: «что, если я завтра не смогу вернуться в гараж; что, если слова, которые я сказал о том, что больше не поеду в Туриф, как злой рок, сбудутся и, наконец, что, если я умру здесь и сейчас?»

– Да, скорее, вызовите доктора, – прохрипел Сеидгамза.

* * *

Максим вошел размеренным шагом, поздоровался.

– Это все из-за тебя, доктор, – сказал Саидгамза. – Вместо того, чтобы выписать лекарства, ты мне выписал кутум. Вот и получилось…

– Я же тебе не говорил, кости есть.

– Кто его знает. Но получилось. Спаси меня, доктор. От этого человек может умереть?

– Конечно. Откройте рот.

– Так, так, – произнес Максим, нагнувшись и заглядывая в рот Сеидгамзу. Затем, выпрямившись, уставился на больного с озадаченным выражением на лице.

Душа Сеидгамзы ушла в пятки.

– Что? – спросил Сеидгамза испуганно.

– Я вам как врач заявляю, что дело очень серьезное: пинцет не поможет.

В комнате воцарилось молчание.

– Нужна операция.

Все ахнули. Сеидгамза побелел как мел и опустил плечи. Он начал перебирать в памяти все последние события в своей жизни и вспомнил своих детей.

– Доктор, нельзя ли как-нибудь полегче? – жалким голосом попросил Сеидгамза, осознавая безысходность своего положения.

– Ты не волнуйся, брат, я сделаю все, что в моих силах, тем более, что сегодня мне официально главврач разрешил удалять занозы, косточки и всякую хрень, – протараторил Максим, нервно вспоминая сегодняшнюю взбучку. Он больному повелел как можно шире открыть рот, а Неби принести вафельное полотенце.

– Может, не надо, – с ужасом в глазах спросил Сеидгамза.

– Надо, Федя, надо, – произнес Максим, пренебрегая о том, что думает Сеидгамза.

Максим правой рукой, обернутой в полотенце, взялся за высунутый язык, а левую руку упер в лоб Сеидгамзы и стал выжидать, чтобы перевести дыхание, прежде чем дернуть.

Все наблюдали за происходящим, затаив дыхание.

В следующий момент доктор дернул руку, и язык вместе с потрохами вывалился наружу. Сеидгамза вскрикнул от боли. Все увидели острую как иглу кость, которая вонзилась в подножие языка. Максим, не спеша, аккуратно двумя пальцами, сведя губы в дудочку, удалил косточку и самодовольно показал ее Сеидгамзау и всем остальным.

Затем случилось чудо – он отпустил язык, но он не возвращался назад. Максим насильно заталкивал язык внутрь, но он вываливался обратно.

Сеидгамза захрипел. Максим в отчаянии толкнул еще раз – язык вывалился опять. Максим стал обливаться холодным потом – его сарказм исчез как утренний туман в Турифе, сам растерялся. Началась паника.

Сеидгамзу срочно доставили в районную больницу и еле спасли, а Максима уволили. В один день село потеряло и врача, и автобусника. Лишь потом герои вспомнили о табасаранской поговорке: «Кто роет яму другому, туда попадает сам».