Читать книгу: «Из записок мага», страница 6

7.

Он устал, замерз, и ему хотелось плакать. Камни через продранные башмаки резали ему ступни, холодный ветер трепал рванье, которое он называл одеждой. Он не ел уже три дня, и еле передвигал ноги от усталости и голода, но ему нужно уйти как можно дальше, ибо только в этом – спасение.

Он сел на валун и посмотрел на большую реку, величаво катившую свои волны. Совсем скоро она покроется льдом, и тогда он сумеет пересечь эту естественную преграду, а теперь он пойдет по ее берегу, возможно, до самого устья, пока не найдет человеческого жилья, где попросится на постой.

За что небеса наказали его, за что?!

– Эй, мальчишка! – раздался над его ухом грубый мужской голос. – Ты кто такой?

«Мальчишка» знал этот язык северных людей, грубый цокающий, как копыта его лошади, которая пала три дня назад, язык воинов и пьяниц.

– Мое имя ничего не скажет вам, господин, – сказала мальчишка, вставая с валуна и кланяясь с придворной легкостью.

– Даже у собак есть имена, – усмехнулся всадник. На большом лохматом боевом коне он был подобен древнему богу, голову его венчал деревянный шлем, одет он был в меховой плащ, на поясе висел внушительный меч. – Только у рабов нет имен. Идем со мной, – велел он, – держись за стремя.

Мальчишка взялся за стремя и поплелся рядом с конем, каждый шаг давался ему с большим трудом.

– На, выпей, – сказал всадник и подал ему мех.

Мальчишка на радостях хлебнул, но тут же глаза его выпучились, как у окуня, и он закашлялся: никогда он не пил такого крепкого вина.

– Это придаст тебе сил, совсем ведь подыхаешь с голоду.

Ему и в самом деле стало легче, теплее и бодрее, вот только если бы не шум в ушах и странная веселость, не соответствующая положению битого пса.

Вдоль реки они добрались до странного поселения: деревянные дома стояли полукругом, из крыш тянулись дымки, в центре полукруга горел большой костер, и лежали туши убитых животных.

При их приближении из самого большого дома выбежала толпа мужиков, одетых так же, как и подобравший мальчишку, они радостно и громко кричали, все они были пьяными, бородатыми и грязными.

– Родерик! Родерик! – кричали они.

Сквозь толпу протолкалась красивая бледнолицая девушка с русыми волосами, в длинной юбке и отороченной мехом телогрейке. Она подбежала к Родерику и прижалась к его ноге.

Родерик соскочил с коня и нежно обнял девушку.

– Я рад приветствовать тебя, моя Милославна!

Затем Родерик повернулся к слугам и велел:

– Возьмите мальчишку, накормите, отмойте. Он мой раб.

Слуги поклонились, и Родерик в сопровождении Милославны и толпы мужиков ушел в самый большой дом.

Мальчишку решительно взяли под руки и отвели в крайнюю постройку, в которой пахло псиной, сеном и дерьмом – запахи, неприятно поразившие придворного пажа.

– Раздевайся. Речь понимаешь? – спросил служка, возрастом равный с мальчишкой, видя, что он не движется.

– Да, – ответил юноша.

– Снимай свое рванье, вот горячая вода, – и служка указал на большой чан, из которого поднимался легкий парок.

Мальчишке было стыдно раздеваться перед незнакомым человеком, да еще и слугой, и он мялся, не зная, как поступить. Тогда служка решительно содрал с его белого тела остатки одежды и внимательно осмотрел его, голого, с ног до головы.

– Какой ты худой! – презрительно сказал служка. – Одни кости, собакам кинуть – есть не станут.

Гордость пажа взыграла в мальчишке, и он легонько ткнул в служку кулаком, отчего тот отлетел к ближайшей стенке, чуть не опрокинув чан. Под его изумленным и обиженным взором мальчишка гордо прошествовал к чану и забрался в до боли горячую воду.

Свирепый и теперь уже молчаливый служка бросил ему одежду, и мальчишка с удивлением и непривычкой натянул на себя вещи, которые ему никогда не приходилось носить: шерстяные штаны вместо бархатных панталон, грубая рубаха вместо его шелковой, и меховая тужурка вместо разодранного черного плаща с золотыми звездами. В этом наряде он чувствовал себя неловко, штаны кололи, а от меха хотелось чихать.

Служка накормил его жареным мясом, которое мальчишка ел с большой жадностью, ибо был голоден, как волк.

– Что мне теперь придется делать? – спросил мальчишка, насытившись.

Служка пожал плечами:

– Что Родерик прикажет. А пока отдыхай.

Три дня отдыхал бывший паж, пока Родерик не пришел за ним сам. Он был большой, величественный, его глаза метали молнии языческих богов, он казался маленькому рабу не просто сильным, но могущественным. Он был особью другой жизни и требовал от бывшего пажа, чтобы он жил по его правилам.

Родерик внимательно ощупал никудышные мускулы нового раба и разочарованно хмыкнул:

– Неделя работы на весельном, и ты падешь. Умеешь ли ты что делать?

Молодой паж был благодарным человеком, он умел ценить отзывчивость и щедрость в других людях, но он был очень гордым, слишком гордым для раба. Он мог бы сказать, что знает различные науки, письмо, музыку, философию, он меткий стрелок и остроумный собеседник, умеет читать по звездам и лечить, но он был горд. Родерик признал в нем раба, а раб умеет только махать веслом да работать мотыгой.

– Нет, – спокойно ответил мальчишка.

– Чем же ты жил раньше? – удивился Родерик. – У тебя была хорошая одежда.

– Я был бродягой, – ответил мальчишка, подумав, что это чистая правда, ибо последние дни он брел.

– Ладно, – нахмурился Родерик, – пойдешь прислугой.

Мальчишку покоробило от приказания Родерика, он замотал головой, пытаясь прогнать наваждение, и попросил:

– Отправьте меня лучше весельником.

Родерик вскинул брови в немом вызове и улыбнулся в бороду, улыбнулся нежно и зло.

– Будь по-твоему! Ватх!

Прибежал служка.

– Заковать его в цепи и отправить на мое судно! – приказал он и ушел.

Служка злорадно осклабился, за что немилосердно получил в зубы.

В тот же день мальчишку заковали в цепи и с несколькими несчастными пленниками, еще более дикими, чем люди Родерика, отправили на большой трофейный дромон, с одним парусом, на котором было намалевано восходящее солнце и лучи, разбегающиеся от него. Рабов спустили в весельное и приковали к скамьям. Отныне и до самой смерти они должны были влачить жалкое существование, которое, как правило, оказывалось недолгим.

В весельном отвратительно воняло, было сыро, и бегали полчища крыс. Эти животные особенно сильно отравляли жизнь брезгливому рабу. За две недели простоя они изгрызли его сапоги, и ноги мальчишки оказались беззащитны от холодной воды, всегда бывшей в изобилии в весельном. Но он не простудился и не заболел, как его сосед по скамье, которого вынесли на пятый день, холодного и разбухшего.

Мальчишка дрожал от холода, но лишь крепче стискивал челюсти, чтобы не стучать зубами, он всегда хотел есть и, в конце концов, снизошел до охоты на крыс, он привык к сырости и вони, и большой волосатый Мильгар проиграл кухарю свою жену, к огромному удовольствию последней.

Две недели простоя тянулись, как век, пока не пришел приказ мочить весла: бравый Родерик и его дикие подданные собирались совершить набег на караван купцов, поднимавшихся вверх по реке Индъяха. Это было первое испытание для бывшего пажа.

Работа в весельном оказалась, действительно, не для него, ибо он не имел столько сил, чтобы ворочать многопудовым веслом. Это не понравилось Мильгару, и он с удовольствием прошелся плеткой по тщедушной спине раба, по его белой прозрачной коже и острым лопаткам. И так повторялось до тех пор, пока на плечах мальчишки не забугрились настоящие мускулы, не вздулись вены на крепких предплечьях, и не загрубели руки, не стали мозольными пальцы музыканта.

Так продолжалось несколько лет. Давно умерли от водянки дикие пленники, которых привели вместе с Рабом, умерли те, кого привели раньше и позже, а Раб все жил. Он стал очень крепок, хоть и не избавился от худобы, но плетка все реже и реже касалась его спины, несмотря на то, что Мильгар не знал жалости.

Однажды Мильгар спустился в весельное хмельной и бледный, он принес мех с вином.

– Ну все, ребята, – сказал он. – Конец нам всем. Завтра мы уходим в Большое море, Родерик идет плаванием к берегам Эльдеры, вы подохните через неделю бесконечного махания веслами, возможно, подохну и я, так и не увидев золотого берега. Вот, пейте, – и он кинул рабам мех с вином. – Порадуйтесь.

Все рабы с удовольствием и жадностью приникли к меху, только Гордый, как его стали звать между собой, отказался. Он сидел и скалился на отребье, сосавшее северную брагу, он так и не снизошел до того, чтобы стать рабом. Он сидел и ухмылялся в лицо матерившему его Мильгару, который к скорби последнего, не захватил с собой кожаную плетку.

И они отплыли. Погода и ветер благоприятствовали. Дромон сам, подгоняемый попутным ветром, легко шел по волнам, поэтому для весельников это была хорошая пора, они мало работали и много ели – их кормили как следует. Но все хорошее быстро кончается, ветер стих, небо затянули серые тучи, и судно шло, будто по меду. Раб с удивлением заметил: вода, залетавшая брызгами, стала соленой. Он знал, что это называется морем, и удивлялся: зачем разбойный Родерик предпринял такое дальнее и опасное путешествие, которое могло закончиться его погибелью, ведь даже смелые и опытные мореходы часто не возвращались домой, и все считали их проклятыми.

Мильгар был постоянно пьян и, можно было предположить, что все остальные мореплаватели не слишком отличались от него, это удивляло раба: в опасном путешествии не стоит пить крепкое вино.

Первым вынесли худосочного старика, который не выдержал напряжения и фактически безостановочной работы. На его место привели молодого здорового раба, бывшего кузнеца, который легко ворочал большим веслом, будто бы не ощущая его тяжести. И так продолжалось долго: уносили одного выпустившего весло в полумертвом виде и запоротого Мильгаром до мертвого, а на его место приводили нового раба, которого в итоге постигала та же участь. А Гордый все не умирал, он со спокойной монотонностью, уставившись в одну точку, ворочал веслом, и только эта отрешенность спасала его от общей доли.

Но настал день, когда место умершего раба никто не занял. И в этот же день над дромоном разразилась буря. Сначала Мильгар пытался заставить рабов грести на один борт, но это не помогло, судно швыряло, как пушинку по бурным неверным волнам. Тогда он приказал убрать весла, и дромон отдался на волю бога. Кидало и крутило так, что вода через отверстия для весел заливалась бурными потоками. Мильгар не выдержал и убежал наверх.

Положение рабов становилось отчаянным, они не могли уйти от своих скамей, прикованные цепями, на них хлестала холодная соленая вода, судно скрипело и готовилось стать общей могилой.

Буря продолжалась несколько дней, никто за это время не спустился в весельное, не принес рабам еды и воды, и через три дня в живых осталось только пятеро рабов. Остальные, прикованные к лавкам, разбухшие, плавали на поверхности соленой воды, которой было в достатке. Но и по окончанию шторма никто не спустился в весельное, словно не осталось ни одного человека, которого могла бы заботить судьба дромона.

Мальчишка (только теперь его уже нельзя было так назвать) постучал кулаком в переборку, но лишь молчание услышал он в ответ. Тогда заорал кузнец, колотя веслом по скамье:

– Да есть ли хоть кто живой там, наверху!

– Наверное, их всех унесло бурей, – сказал один раб, пожилой уже мужчина, в бороде которого серебрились седые волоски. – А если они все подохли, то мы свободны.

– Ты сначала попробуй освободиться от цепей, – усмехнулся молодой раб, его привели последним, поэтому он был бодрее всех.

Пятый раб уже умирал: он наглотался морской воды, не вынеся мук жажды.

Тогда голос подал Гордый:

– Доски, в которые вколочены цепи, разбухли от морской воды, если использовать весло, как рычаг, железный штырь может легко поддаться.

Он взял весло, зацепил за него свою цепь и протянул конец весла кузнецу.

– Навались на весло, – велел он кузнецу, а сам что есть силы ухватился за цепь чуть подальше от кандалов, окольцевавших руки музыканта.

Цепь натянулась от двойных усилий, несколько секунд поборолась, и железный штырь, скрипя, вышел из подгнившего от постоянной влаги дерева, и впервые за многое время Гордый сделал шаг, его ноги едва не подкосились от непривычки. Таким же образом он помог освободиться остальным рабам, и вскоре все четверо были свободны, отковали и умирающего, который все равно не понимал, что происходит.

Освобожденные рабы, гремя цепями, выползли на свет Божий, и свет этот ударил им в глаза. Яркое солнце поливало пустынную палубу, только сказать, что палуба была пустынна – значит, врать немилосердно. Возле сломленного и изорванного паруса лежал человек, или останки его, весь обсаженный крысами, выползшими из весельного на пир. При появлении людей они резко кинулись в разные стороны, открыв их взорам почти совсем обглоданные останки человека. От качки по палубе катались пустые бутылки, зловеще бренча, слабый ветер трепал остатки паруса. Жалкое судно окружала зеленая вода без всякого намека на близость земли, небо было чисто и прозрачно.

Гордый с вожделением смотрел на это небо, будто бы не замечая ужасной картины, поразившей его товарищей.

– Великие боги! – прошептал Пожилой. – Никак это Мильгар, цепь-то его.

– Зверю – звериная смерть, – сплюнул Кузнец.

– О чем вы толкуете! – насмешливо бросил Молодой. – Вас-то самих, какая участь ожидает. Смотрите: вокруг вода.

Все прониклись этими словами Молодого, они лишь ненадолго отложили свою гибель, или они уйдут ко дну при очередном шторме, или умрут от жажды и голода.

Гордый, наконец, очнулся от лирического созерцания чистого неба и сказал:

– Давайте-ка для начала избавимся от цепей и мертвецов, мертвецы несут заразу.

Его собратья по несчастью презрительно уставились на Гордого.

– Зачем? Какая разница? – спросил Молодой. – Все равно мы погибнем.

– Зачем тогда ты родился, все равно ведь погибнешь? – спокойно ответил Гордый и обратился к кузнецу. – Пойдем, найдем, чем сбить колодки.

И они сбили колодки, они спустили за борт всех мертвецов из трюма и троих с палубы, которых нашли у руля, а еще они нашли Родерика, бесконечно пьяного, погрызенного крысами и почти выпавшего за борт. С помощью ведра воды его привели в чувство. Родерик открыл глаза и зачем-то одновременно рот, но увидел, или смотрел только на Гордого.

– Ты жив еще? – как-то сумел он удивиться.

– Чему дивишься, ведь и ты жив! – сказал Гордый.

– Меня спасло то вино, что эти недоумки зачем-то наливают в дорогие стеклянные бутыли.

– Куда ты плывешь, Родерик? – спросил Гордый, и Родерик наконец-то увидел злых и нетерпеливых рабов за спиной у Гордого.

– Скажи лучше, где у вас еда и вода, – зло рявкнул Молодой.

Родерик хотел, было, ответить, но Гордый, уверенный, что его ответ не понравится Молодому, сказал последнему так властно, что рабу оставалось только послушаться:

– Заткнись!

– Мы плыли в Эльдеру, но теперь мы плывем в Вал-Халлу, – улыбаясь, ответил Родерик.

– Что это – Эльдера?

– Это рай на земле, – ответил за Родерика Пожилой. – Там золотые берега, а на деревьях вместо листьев самоцветы.

– Ты потому и стал рабом, Армах, что до сих пор веришь сказкам! – насмешливо сказал Родерик, поднимаясь. – Что за Эльдера? Эльдеры нет, разрази ее гром! Путь морской ведет к краю земли. Мы доплывем и сорвемся в Бездну!

– Я видел мореходов, которые возвращались с края земли, – тихо сказал Гордый. – И они говорили, что он прекрасен.

– Не говори глупостей, раб! – фыркнул Родерик. – У нас нет воды, только вино, у нас нет еды – одни только крысы.

– Я много лет по твоей воле питался крысами, – усмехнулся Гордый. – Так ничего же – выжил. Нам нужно установить парус и плыть дальше, только так мы сумеем спастись. Эльдера, не Эльдера, но хоть куда-нибудь мы доплывем, а вот так кружиться на месте – равнозначно смерти.

Родерик уважительно склонился перед рабом и сказал:

– Назови хоть теперь свое имя.

– Раб я, – усмехнулся Гордый. – Покажи ребятам, где вино, пусть утолят жажду, и пора уже браться за дело.

Жажду утолили, утолили и голод, изловив и поджарив несколько крыс, которые дотоле питались человеческим мясом. Родерик с помощью кузнеца и Молодого поставил парус, затянутый новой материей, заткнул дыры в весельном, – и печальное судно подхватил ветер, и понес по волнам к краю земли.

На дромоне командовал Гордый, он почти не разговаривал, но командовал. Гордый часто смотрел на небо с таким вожделением, так радостно улыбался звездам, что однажды Родерик не выдержал и спросил его, стоящего под ночным небом:

– Что видишь ты?

– А что видишь ты? – усмехнулся раб.

– Небо, – ответил Родерик.

– И я вижу небо, и ночь. Сквозь ее дырявый плащ светят звезды, – тихо сказал Гордый. – Но ты хотел спросить о другом.

– Доплывем ли мы, раб?

– Мы доплывем, Родерик, ты и я. За остальных не ручаюсь, – твердо ответил раб. – Но видит Бог, как бы мы не пожалели об этом.

– Говорят, что из Эльдеры никто еще не возвращался, – полушепотом сказал Родерик, – но те, кто это говорит, как-то странно отводят глаза. Я решил плыть за море, чтобы увидеть золотой берег, чтобы привезти моей Милославне самый большой икар из всех существующих в мире, сверкающий, как солнце, сравнимое лишь с ее очами.

– Ты больше не увидишь ее, – грустно сказал Гордый. – Да и она не будет ждать тебя. Только твой потомок поплывет за тобою в Эльдеру. Он будет великим, твой потомок.

– У меня нет детей, раб, – уронив голову на грудь, сказал Родерик.

– Почем ты знаешь? – усмехнулся Гордый. – Ведь ты уже много месяцев не был дома, вдруг Милославна понесла. Тогда не прервется линия большой крови.

– Лучше бы не было у меня детей, ибо не увижу я их!

– Это не тебе решать.

В полосу лунного света вышел кузнец, лицо его было мрачно и немного испуганно.

– Откуда, дери ее, она взялась, – пожал он могучими плечами. – Молодой не встает, Армаха полощет не хуже нашего паруса.

Раб и Родерик встревожено переглянулись.

– Их нужно выбросить за борт, – сказал Родерик.

– Лучше сам выпрыгни, – огрызнулся кузнец. – Все равно мы умрем, зачем укорачивать жизнь другим.

– Иди спать, кузнец, – спокойно сказал Гордый. – Иди и спи, не беспокойся за своих товарищей, хоть их участь и предопределена, они получат достойную смерть. Утро все прояснит.

Кузнец подозрительно покосился на Родерика и ушел.

Они немного помолчали, затем раб сказал:

– Мы должны выбросить их за борт…

Утро все прояснило, но это не оказалось приятным. Молодой и Армах исчезли, кузнец, Родерик и Гордый лежали на палубе, задыхаясь, обхватив животы, все потные под палящим солнцем; за бочкой притаились крысы, готовые попировать в свое удовольствие. Их заметил кузнец:

– Скоро они съедят нас живьем, проклятущие. Это ты, Гордый, назвал на нас заразу! Зачем мы только ели их! Теперь они оставят от нас одни кости!

– Положись на волю богов, – слабым голосом ответил Гордый. – Они не допустят, что меня съели крысы.

– Ты всегда был выше нас! – зло сказал Родерик. – Ты гордился, вот боги и покарали твою гордыню.

– Это невозможно, – совсем слабо сказал Гордый и закрыл глаза.

– Он подох, что ли? – удивленно спросил кузнец.

– Нет, вроде дышит. Уснул, – ответил Родерик.

– Я всегда знал, что с ним что-то нечисто. Это он накликал на нас беду! – воскликнул кузнец, корчась в судорогах.

– Заткнись, и не говори, чего не знаешь, – фыркнул Родерик. – Мы доплывем в Эльдеру, а мой потомок последует по моим стопам. Мое имя пребудет в веках, а твое забудут, потому что ты дурак. Как твое имя?

– Кешаль, – хрипло ответил кузнец.

– Имя раба, – усмехнулся Родерик.

– И бога, – внезапно сказал очнувшийся Гордый и жадно стал смотреть на небо. – Господь не оставил меня, но мне не дотянуться до его ладоней…

Родерик повернулся на спину и уставился на безликий голубой свод.

– Так что ты видишь?

– Только небо, – тихо вздохнул Гордый, и лоб его покрылся испариной боли…

Первым очнулся кузнец от свежего порыва ветра, налетевшего с запада и наполнившего обвисший парус. Он повернул голову и увидел ноги Родерика, раскинувшегося на палубе, самого Родерика, Гордого, а потом других людей и понял, что люди эти стоят на берегу, а их дромон увяз на песчаном пляже. Он с трудом поднялся и помахал людям, которые тут же кинулись врассыпную.

– Вставай, Родерик, – пнул его кузнец, и когда Родерик, кряхтя, поднялся, добавил: – Вот она твоя Эльдера, дери ее.

Родерик взглянул на толстые деревья, чистую протоку, разноцветных шумных птиц, галдящих в густых ветвях, и сказал:

– Пошли, что ли.

– А этот? – спросил кузнец, указывая на спящего Гордого.

– А этот сам найдет свою дорогу. Пошли. Он очнется и, быть может, догонит нас, а может, решит идти дальше, но нам лучше сойти на берег сейчас, – сказал Родерик.

И они ушли.

Белая изящная птица безбоязненно села рядом с головой раба и ущипнула его за нос.

Раб открыл глаза, и испуганная чайка взмыла ввысь.

– Эльдера, – улыбаясь сухими бледными губами, сказал бывший паж, – дери ее…