Читать книгу: «Вне кадра», страница 5

– Спасибо, что пришёл, – тихо сказала я, чувствуя лёгкую дрожь.

– За что? – он наклонился ближе, почти касаясь губами моего уха. – Просто хочу, чтобы ты была в порядке, Сиера.

Я посмотрела на него и вдруг поняла, что готова довериться, хотя бы на мгновение. Сердце билось быстрее, чем когда-либо. И пока мы стояли на пороге, ощущая друг друга и ночь вокруг, мир казался мягким и безопасным.

Алекс немного задержался на пороге, как будто хотел ещё сказать что-то, но слова застряли в горле. Я почувствовала лёгкую дрожь от того, что сейчас придётся расставаться, хоть и ненадолго.

– Ну… до встречи? – тихо спросила я, стараясь улыбнуться.

Он кивнул, сжав мою руку на прощание чуть крепче, чем нужно.

– До встречи, промокшая, – сказал он с лёгкой улыбкой, в которой проскальзывало что-то мягкое и защитное. – Спи спокойно, береги себя.

Я кивнула, отпуская его руку, и сделала шаг внутрь подъезда. Алекс стоял на улице, тихо наблюдая за мной, пока я закрывала дверь. Я повернулась и помахала ему рукой – он помахал в ответ, потом снова исчез в ночи.

Сердце всё ещё колотилось. Я оперлась спиной о дверь, глубоко вздохнула и ощутила, как только что пережитый момент растаял, оставив после себя тёплое, тихое сияние внутри. Лёгкая улыбка не сходила с лица, а мысли о поцелуе и его заботе ворочались в голове.

Я поднялась по лестнице в свою квартиру и, держа пакет с фруктами и лекарствами, тихо открыла дверь. Внутри было тепло и привычно – запах чая, слегка влажного от вчерашнего дождя пола, тишина, нарушаемая лишь еле слышным тиканием часов.

Я только успела поставить пакет с фруктами и лекарствами на стол на кухне, как бабушка ворвалась в комнату. Лицо красное, глаза сияли гневом.

– Вот это новости! – громко сказала она. – Куда это ты шляешься по ночам, Стэлла?!

Я замерла, чувствуя, как сердце колотится.

– Бабуль… – начала я тихо, но она перебила меня резким жестом руки.

– Не начинай! – воскликнула она. – Ты болеешь, а ты шляешься по ночам, рискуешь собой, и думаешь, что это нормально?!

– Я… я просто хотела немного… – заикнулась я, но слова застряли в горле.

– Проветриться?! В час ночи?! – она шагнула ко мне так близко, что я почувствовала запах её строгого парфюма. – Ты совсем не думаешь о последствиях! Разве тебе не ясно, что могла попасть в беду?!

Я чуть отступила, сжимая кулаки, пытаясь хоть как-то защитить себя.

– Я знаю, бабуль… – тихо произнесла я, – просто хотелось почувствовать свежий воздух…

– Свежий воздух?! – её голос стал ещё выше и резче. – Тебе стоит подумать о том, что вокруг могут быть опасные люди, а ты… ты бегаешь по улицам ночью, как будто ничего не случится!

Я молчала, ощущая смесь страха и ярости. С одной стороны – её слова били прямо в сердце, с другой – мне хотелось закричать, чтобы она хоть немного поняла меня.

– Ладно, хватит слов, – резко сказала она, наконец делая шаг назад. – Ты меня слушай! Никаких ночных прогулок. Поняла?!

Я кивнула, едва сдерживая слёзы и дрожь.

– Поняла, бабуль, – тихо выдохнула я, хотя внутри всё ещё бурлила смесь обиды, страха и вины.

Она снова бросила на меня взгляд, полный строгости, и ушла, хлопнув дверью. Я осталась одна, с пакетом на столе и сердцем, которое ещё долго не могло успокоиться.

Я опустилась на стул у кухонного стола, и минуты растянулись в мучительное молчание. Пальцы нервно теребили край стола, а мысли кружились вихрем, не давая покоя. Сердце ещё билось чаще обычного, воспоминания о поцелуе с Алексом смешивались с гневом и строгостью бабушки.

– Наверное, я действительно не права… – шептала я себе, пытаясь успокоиться. – Ходить ночью… это было глупо. Опасно.

Но внутри меня бушевало противоречие: желание свободы, стремление к маленьким радостям и забота о собственном сердце сталкивались с голосом разума, который твердил о последствиях.

– Что если что-то случилось бы? – думала я, ощущая лёгкую дрожь в руках. – Что если бы я упала, или меня кто-то увидел бы… Или даже хуже…

Вина давила тяжёлым грузом, будто кто-то невидимый сжимал моё сердце. С другой стороны, улыбка, появившаяся на моих губах при воспоминании о Алексе, напоминала о том, что жизнь – не только страхи и запреты.

– Я хочу чувствовать… – тихо проговорила я. – Хочу радость, хочу смех, хочу быть собой. Но как совмещать это с осторожностью?

Мысли вертелись, как бесконечный клубок: ночная прогулка, поцелуй, бабушка, простуда… И каждый кусочек в этом клубке бился о другой, не давая ни решиться, ни расслабиться. Я понимала: ответственность за себя – моя, и за свои поступки тоже. И пока я сидела, терзаясь между страхом и желанием свободы, сердце всё ещё тихо, но уверенно шептало: «Я хочу быть с Алексом… но я должна быть осторожной».

Внутри меня роились тревога, волнение и лёгкая радость, смешанные в странный коктейль эмоций, который не мог улечься ни в одну сторону.

Я глубоко вздохнула, собравшись с мыслями, и решила хоть как-то загладить свою вину. Нужно было извиниться перед бабушкой за ночные шалости. Медленно поднялась со стула и направилась в её комнату, сердце сжималось от тревоги и предчувствия возможного конфликта.

Но когда я открыла дверь… моё дыхание застряло в груди. Бабушка лежала на полу, неподвижно. Сначала я даже подумала, что это какой-то странный розыгрыш, но её лицо было бледным, а дыхание – редким и прерывистым. Сердце застучало так громко, что, казалось, слышно было его эхом.

– Бабушка…? – мой голос дрожал, с трудом проходя через горло. – Бабушка!

Я бросилась к ней, опустилась на колени, обхватив её плечи, пытаясь почувствовать хоть малейшее движение, дыхание, тепло. Паника медленно разливалась по всему телу, голова кружилась от ужаса.

– Почему… почему ты лежишь здесь? – шептала я, глядя в её глаза, которые были закрыты. – Пожалуйста… приди в себя…

Сердце колотилось, дыхание путалось, руки дрожали. Внутри меня зашумел хаос: вина за ночной поход, страх за её жизнь, чувство беспомощности. Я не знала, что делать – паника и отчаяние затмевали разум.

И только теперь я поняла, как сильно её люблю и как важна она для меня. Всё остальное – Алексы, поцелуи, маленькие радости – ничто не сравнится с этим чувством.

Я нажала на телефон, чтобы вызвать скорую, руки едва удерживали его от дрожи. Сердце билось так, что казалось, вот-вот вырвется наружу. Но глубоко внутри жила надежда – молчаливая, слабая, но настойчивая: пусть всё будет хорошо, пусть она выживет.

Глава 14.Перелом

Сердце колотилось, руки дрожали, пальцы почти не могли набрать номер. Я нажала на кнопку вызова скорой и чуть не заплакала, когда услышала знакомый голос диспетчера:

– Скорая помощь, вы вызываете? – спокойно, но строго спросил голос в телефоне.

– Да… да, моя бабушка… она… она лежит на полу… не шевелится… – слова вырывались с трудом, голос дрожал.

– Хорошо, оставайтесь на линии, – сказал диспетчер. – Сначала дайте точный адрес. Где вы находитесь?

– Ул… улица Рентон, дом 12, квартира 5, – быстро ответила я, дрожащими пальцами удерживая телефон.

– Отлично, скорая уже направляется. Скажите, бабушка в сознании? – голос диспетчера был ровным, пытался успокоить.

– Я… я не знаю… – я наклонилась к бабушке, чуть приподняла её голову, чтобы увидеть лицо. – Она не открывает глаза, дышит редко… – ловко прикусила губу, чтобы не закричать.

– Я понял. Сейчас вы проверите дыхание и пульс. Осторожно положите две пальца на шею сбоку от трахеи. Чувствуете пульс?

Я дрожащими пальцами положила их на шею бабушки. Сердце стучало в моих руках, а её пульс был слабый, редкий, но был.

– Есть пульс, – прошептала я, едва слышно, почти себе под нос.

– Хорошо, это очень важно. Теперь проверьте дыхание. Наклонитесь к лицу, почувствуйте поток воздуха на щеке, слушайте, есть ли звук вдоха-выдоха.

Я медленно наклонилась, прикоснулась щекой к её лицу. Слабое, прерывистое дыхание.

– Есть, – сказала я, сердце чуть успокоилось. – Но оно редкое.

– Отлично, вы всё делаете правильно, – спокойно сказал диспетчер. – Скорая уже в пути. Постарайтесь не двигать её сильно. Если она потеряет сознание совсем, начинайте лёгкое сердечно-лёгочное реанимирование, следуя моим инструкциям.

Я кивнула, хотя диспетчер этого не видел, и села рядом, держа бабушку за руку. Каждое её слабое дыхание казалось мне драгоценным, а секунды тянулись бесконечно. Я молилась про себя, чтобы она держалась, чтобы скорая успела вовремя.

Минуты тянулись, будто в замедленной киноплёнке. Каждое дыхание казалось громче, каждое мгновение растягивалось в вечность. И вот, наконец, вдалеке раздался гул сирены. Сердце застучало ещё быстрее – это была надежда.

Я кинулась к двери, отворила её, и в проём ворвались два медика с носилками.

– Девушка, где пострадавшая? – спросил один, устало, но сосредоточенно.

– Здесь, – дрожащими руками указала я на бабушку, которая лежала на полу в комнате. – Быстро! Пульс есть, дыхание есть, но слабое.

Медики кивнули, мгновенно оценив ситуацию. Один наклонился к бабушке, проверяя пульс и дыхание, второй – готовил носилки.

– Хорошо, мы всё контролируем. Девушка, не отходите, оставайтесь рядом, – сказал один из них.

Я чуть отступила в сторону, пытаясь держать себя в руках, но внутри всё было в хаосе: страх, волнение, чувство вины. Время будто остановилось, пока медики аккуратно перекладывали бабушку на носилки, а я держала дверь открытой, чтобы они могли быстро вынести её на улицу.

Затем я вышла на улицу. Медики аккуратно помогли бабушке занять место в машине. Я шла рядом, чуть отстав, держась за поручень, будто так могла удержать ситуацию под контролем. Сердце стучало так, что казалось, будто его слышат все вокруг.

– Девушка, садитесь рядом, – сказал один из медиков, указывая на свободное место возле носилок. – Так будет удобнее следить за состоянием вашей бабушки.

Я осторожно села, обхватив колени руками, не сводя взгляд с бабушки. Она лежала тихо, глаза закрыты, дыхание слабое, но равномерное. Сердце сжималось от беспомощности.

– Всё будет хорошо, да? – выдавила я наконец, голос дрожащий, почти шепотом.

Медик бросил на меня быстрый взгляд, мягко, но уверенно:

– Мы делаем всё возможное. Сейчас самое главное – сохранять спокойствие и не мешать работе оборудования. Всё, что в наших силах, мы делаем.

Я кивнула, хотя внутри бушевала буря. Машина мчалась по ночным улицам, сирена пронзительно завывала, отблески проблесковых огней метались по стеклам. Каждый поворот казался слишком резким, каждый удар неровностей дороги – как толчок в груди.

Я держала бабушку за руку, словно это могло удержать её от всего плохого, что могло случиться. Сердце стучало бешено, мысли скакали: «Держись… держись, бабуль… всё будет хорошо…»

Внутри скорой царила сосредоточенная тишина. Медики работали тихо, но с такой скоростью и точностью, что казалось, машина сама подчинялась их действиям. Я следила за пульсом на мониторе, слышала каждый ровный вдох и выдох, пытаясь успокоиться, хотя руки дрожали.

Через мгновения, которые растянулись на вечность, впереди замаячили огни больницы. Я заметила яркие лампы приёмного отделения, почувствовала, как сердце чуть отлегло.

Машина резко въехала во двор больницы, тормоза скрипнули, и нам открыли двери. Минуты, которые казались вечностью, наконец подошли к концу.

Медики выскочили, подняли бабушку на носилки.

– Держитесь, – сказал один из врачей, пока они мчались по коридору.

Я стояла на месте, ощущая, как сердце сжимается от паники. Каждая секунда растягивалась в вечность. Медсестра, заметив моё растерянное выражение, взяла меня за руку.

– Девочка, пройдёмте сюда, в приёмное. Там ждите, скоро расскажем, что к чему, – мягко сказала она.

Я кивнула, не в силах произнести ни слова, и медленно прошла за ней. Приёмное было ярко освещено, шумно и одновременно пусто, словно весь мир сжался до нескольких стен и стула, на котором мне предстояло ждать.

Села, сложила руки на коленях и старалась дышать ровно, хотя каждый звук – шаги медиков, гул мониторов – заставлял сердце подпрыгивать. Я не могла контролировать ни время, ни результат обследования, ни даже дыхание бабушки. Внутри всё сжалось в комок страха и чувства вины.

– Всё будет хорошо, – шептала я себе, снова и снова, хотя сама едва в это верила.

Время тянулось, медленно капая как часы на стене. Я наблюдала за дверью, через которую увели бабушку на экстренное обследование, и молилась, чтобы врачи сделали всё возможное. Каждое мгновение ожидания казалось вечностью.

Наконец дверь распахнулась, и медсестра, слегка взволнованная, подошла ко мне.

– Девочка, обследование завершено, – сказала она спокойно, но с оттенком тревоги. – Сейчас бабушку переводят в реанимацию. Её состояние стабильное, но нужно наблюдение.

Слово «стабильное» звучало странно: вроде бы хорошо, но рядом стоял страх, который не отпускал. Я глубоко вдохнула, пытаясь собраться, и спросила почти шёпотом:

– Она… всё-таки будет в порядке?

Медсестра слегка кивнула:

– Пока мы не можем дать гарантий. Сердце сильное, реагирует на лечение, но ей предстоит несколько дней под наблюдением. Ваша задача – просто ждать и поддерживать её дух, когда она очнётся.

Я кивнула, ощущая, как внутри сжимается комок. Страх, вина, тревога – всё смешалось в один непроходимый клубок. Я понимала, что многое теперь зависит от врачей, но чувство ответственности не отпускало. Мгновения ожидания казались бесконечными, и я не могла ничего сделать, кроме как сидеть и тихо повторять себе:

«Держись, бабушка… всё будет хорошо… держись».

Каждая секунда проходила медленно, а я ловила себя на мысли, что, возможно, именно сейчас начинается тот момент, который изменит мою жизнь и сделает меня сильнее.

Несмотря на настоятельные рекомендации врачей пойти домой и отдохнуть, я так и осталась в приёмном покое. Я сидела на жёсткой скамье, держа руки сложенными на коленях, глаза постоянно скользили к двери, за которой исчезла бабушка. Минуты тянулись мучительно медленно, сердце то сжималось от тревоги, то словно подпрыгивало от малейшего звука.

Постепенно усталость взяла своё: плечи опустились, голова медленно наклонилась на грудь, глаза закрылись, и я заснула прямо на скамье, не замечая холодного воздуха и приглушённого света ламп приёмного. В моих снах мелькали вчерашние мгновения с Алексом, смех, поцелуй – всё переплеталось с тревогой и страхом за бабушку, оставляя странное, тяжёлое ощущение ожидания.

Свет утренних ламп приёмного пробился сквозь полупрозрачные шторы, и я почувствовала лёгкое прикосновение к плечу.

– Девочка, просыпайтесь, – мягкий, но настойчивый голос врача заставил меня дернуться. – Пора домой. Бабушку пока нельзя навещать, она в палате под наблюдением, но вы скоро сможете её увидеть.

Я медленно открыла глаза, пытаясь понять, что происходит. Мир вокруг казался размытым, и только сейчас до меня дошло, что я действительно уснула на жёсткой скамье.

– Домой? – переспросила я, словно проверяя реальность. – Но… а бабушка?

– Состояние стабильное, – улыбнулся врач. – Она в безопасности, под наблюдением. Сейчас лучше, если вы немного отдохнёте, перекусите и наберётесь сил.

Я кивнула, но внезапно ощутила паническую пустоту в карманах. Телефон… нет, я оставила его в сумке на тумбочке дома. Сердце ёкнуло.

– Придётся ехать домой за телефоном… – прошептала я себе, сжимая кулаки, чтобы успокоиться. – Ладно… всего пару часов. Я вернусь, как только смогу.

Я глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в руках, и встала. Каждый шаг казался странно тяжёлым, но внутри возникло маленькое, тихое чувство уверенности: я вернусь, и всё будет под контролем. Даже если сейчас придётся оставить бабушку на какое-то время, я снова буду рядом.

Я не помню, как добралась домой. Кажется, мысли и тревога держали меня на автопилоте, а город за окном промелькивал будто сквозь туман. Слава богу, я хотя бы не забыла ключи.

Открыв дверь квартиры, сразу почувствовала пустоту. Она была тиха, словно задерживала дыхание, и в воздухе больше не пахло свежими блинами, как раньше. Тот запах, который всегда дарил чувство уюта и безопасности, исчез вместе с бабушкой.

Грусть снова ела меня изнутри. С каждой минутой, проведённой в тишине, её тяжесть становилась ощутимее, и я понимала, что даже несколько часов разлуки могут казаться вечностью.

Я села на край дивана и медленно начала собирать сумку, будто каждый предмет, который я кладу, помогал удержать хоть немного контроля над ситуацией. Сначала аккуратно положила ноутбук – он мог пригодиться, если захочу хоть чем-то занять голову или написать заметки, чтобы не сойти с ума от тревоги.

Затем достала телефон, проверила, что заряд полный, и положила его в отдельный карман, рядом с кошельком – на всякий случай. Деньги, документы, банковские карты – всё, что может понадобиться в экстренной ситуации, я собирала с лёгкой дрожью в руках.

Каждое движение было обдуманным, будто я готовилась к длительному сражению: ручки, блокноты, наушники – всё, что могло хоть немного скрасить долгие часы в приёмном или в коридоре. Сумка постепенно наполнялась, становилась тяжёлой, но внутри появлялось странное чувство безопасности: теперь, кажется, я готова была к тому, что придётся ждать, ждать и ждать, пока бабушка не придёт в себя.

Сегодня был понедельник, а это значило только одно – онлайн-уроки. Я глубоко вздохнула, осознав, что придётся уведомить преподавателей о своём отсутствии. С мыслью о предстоящем сообщении я начала искать телефон бабушки – он пригодится, чтобы написать короткую записку и объяснить, что меня не будет на занятиях.

Пальцы скользили по столу, проверяя все карманы и ящички. Сердце колотилось быстрее от тревоги: мне нужно было хоть как-то оформить своё освобождение.

Наконец я нашла телефон. Долго сидела, не решаясь написать. Слова застревали в горле, мысли путались – как объяснить, что произошло, не углубляясь в детали, и при этом не солгать. Внутри всё скручивалось узлом тревоги и чувства вины. Наконец, дрожащими руками набрала короткое сообщение: «Буду отсутствовать на онлайн-уроках сегодня. Обстоятельства вынуждают». Даже эти несколько слов дались с трудом, но хоть так я могла хоть немного взять ситуацию под контроль.

Я машинально положила телефон бабушки в сумку и направилась в больницу. По дороге даже не хотелось включать музыку или заходить в соцсети – мысли крутились в голове словно вихрь. Каждый светофор, каждый звук города казался лишним, отвлекающим от тревожного ожидания.

Когда добралась до больницы, сердце сжалось ещё сильнее. Медсестра встретила меня с мягкой, но серьёзной улыбкой:

– Она всё ещё не приходит в себя, – сказала она. – Мы делаем всё возможное, но пока рано говорить о стабильности.

Я кивнула, чувствуя, как внутри растёт смесь страха и бессилия. Снова сидеть в приёмном покое, снова ждать, снова молиться… Время словно растянулось, а тревога не отпускала ни на минуту.

Глава 15.Больничные будни

Я уже знала расписание этой больницы лучше, чем своё собственное. В шесть утра в коридоре начинали скрипеть колёса каталок, и мимо палаты проносили пациентов на процедуры. В семь появлялась медсестра с сухим «температуру меряем», в восемь – запах овсянки из столовой, который я ненавидела, хотя даже не пробовала её.

Каждое утро я встречала одинаково: с кружкой растворимого кофе из автомата. Его горечь жгла язык, но без него я бы, наверное, не выдержала. Потом сидела у кровати бабушки, рассказывала ей всё подряд – как будто она слышала. Говорила про новости, про сериалы, даже про погоду. Иногда пыталась шутить. Мне казалось, что, если замолчу, комната станет слишком мёртвой.

В обед я заказывала что-то простое: пиццу, суп, роллы. Курьеры уже знали меня в лицо, иногда даже кивали по-дружески. Еду я приносила в палату, разворачивала упаковку на стуле и ела прямо так, в тишине. Лишь капельница рядом тикала каплями. Запах томатного соуса или соевого соуса впитывался в белые стены, и я ловила себя на мысли: «А вдруг, если бабушка проснётся, она подумает, что я всегда так и жила здесь?»

Вечерами больница становилась другой. Шум стихал, медсёстры говорили тише, коридоры освещали только тусклые лампы. Я часто выходила к окну на лестничной клетке – там не было решёток, и можно было видеть город. Машины проносились, люди спешили по своим делам, где-то светились окна квартир. Я смотрела и чувствовала себя забытым призраком: у них жизнь идёт, а у меня замерла.

Ночью было тяжелее всего. Стул подо мной становился твёрже, тьма казалась гуще, а каждая капля в капельнице звучала как выстрел. Иногда я включала тихо музыку в наушниках, но чаще просто слушала, как работает аппарат у кровати бабушки. Этот звук держал меня в реальности.

Иногда медсёстры сочувственно смотрели на меня. Однажды одна даже принесла одеяло – тонкое, больничное, с запахом стиранного хлоркой белья. Но для меня оно стало подарком. Я завернулась и почувствовала, что меня хоть немного обняли.

Так проходили дни. Я перестала следить за собой – волосы всегда собраны кое-как, макияжем я не пользовалась, одежда мялась и пахла больницей. Я ловила взгляды людей в коридоре и понимала: они принимают меня за кого-то вроде больничной тени, девочку, которая давно здесь живёт. И, наверное, это было похоже на правду.

Иногда я думала, что больница меня поглощает. Время здесь текло как-то странно: утро сливалось с днём, день – с ночью. Я перестала отмечать календарь в телефоне, перестала считать, какой сегодня день недели. Всё, что имело значение, – это дыхание бабушки, её неподвижные руки и тихое мигание приборов.

У меня появились свои маленькие ритуалы. После обеда я всегда шла в коридор к автомату с шоколадками и чаем. Я брала что-то одно, возвращалась в палату, садилась на край стула и медленно ела, словно растягивала момент. Иногда хотелось плакать прямо в чашку, но я приучила себя держать лицо. Вдруг бабушка услышит и подумает, что я слабая?

Врачи говорили со мной редко. Они заходили, проверяли показатели, кивали и уходили. Я ловила каждое слово, будто это было пророчество. Иногда они говорили «стабильно», и от этого у меня сжималось сердце: стабильно – это значит ни лучше, ни хуже. Но почему-то в эти мгновения я чувствовала надежду.

Раз в несколько дней я мылась прямо в палате бабушки – в маленькой душевой кабине за занавеской. Вода текла ледяная, потом становилась кипятком, и обратно. Я смеялась сама с собой: «Больница решила испытать мою выносливость». Но после таких «душей» я чувствовала себя человеком, пусть и ненадолго. Волосы сохли прямо на стуле, одежду я гладила руками, надеясь, что складки разгладятся сами собой.

Я почти не общалась ни с кем. Иногда мимо проходили родственники других пациентов – они приносили цветы, корзины с фруктами, пакеты с домашней едой. Я смотрела на них и чувствовала, как внутри рождается зависть. У меня не было никого, кроме бабушки. Ни друзей рядом, ни семьи. Только редкие уведомления в телефоне, на которые я не отвечала.

Только редкие уведомления в телефоне напоминали, что где-то там есть жизнь. Алекс писал, друзья что-то спрашивали, отмечали меня под постами. Я не отвечала. Сначала просто не хватало сил. А потом я поняла – не хочу.

Где-то внутри копилась злость. На себя – за то, что позволила себе отвлечься. За то, что позволила чужой улыбке и чужим словам увести меня в сторону, забыть, зачем я вообще жила все эти годы. Я должна была бороться за правду, должна была быть рядом с бабушкой… а вместо этого я смеялась, гуляла по ночам, позволяла себе чувствовать. И вот результат – бабушка лежит без сознания, а я глотаю кофе из автомата, будто это поможет заглушить вину.

Злилась я и на Алекса. Несправедливо, но ничего не могла с собой поделать. Если бы не он, не его внимание, не эти разговоры, не это странное чувство, которое росло между нами… я бы не потеряла бдительность. Я бы не дала бабушке переживать лишнего, я бы была рядом. «Если бы» – слова, от которых внутри всё горело.

И ещё я злилась на друзей. Не потому, что они были плохие, а потому что их смех и забота стали для меня ловушкой. Они отвлекали меня от того, что было по-настоящему важно. Любовь, дружба – всё это оказалось опасным, всё это стоило мне главного.

Я сидела на стуле в палате, смотрела на неподвижное лицо бабушки и чувствовала, как каждая мысль превращается в обещание. Никогда больше не позволю себе ослепнуть. Никогда не дам чувствам увести меня в сторону.

Но, как бы я ни убеждала себя, что во всём виноват он, в груди всё равно жила тоска. Я скучала по Алексу. По его голосу, по тому, как он умел рассмешить, даже когда мне было тяжело. Я злилась и одновременно ловила себя на мысли, что хочу услышать от него хотя бы одно сообщение: «Ты как?»

Я та ещё врунья. Прячу голову в песок, делаю вид, что всё из-за него, а на самом деле… я просто боюсь. Боюсь признаться даже себе, что он стал для меня чем-то большим, чем просто собеседник в сети.

Он не заслужил этого молчания. Он заслужил правду. Алекс был добр ко мне, он открылся – а я только строю стены и прячусь за ними. И от этого чувство вины лишь крепче давило, заставляя то и дело отворачиваться к окну, чтобы никто не видел, как по щекам бегут слёзы.

В порыве этих эмоций я не выдержала. Руки сами нашли ручку и листок, будто давно ждали этого. Я писала быстро, торопливо, не давая себе времени остановиться и стереть хоть слово. Каждая строчка была как выдох, как признание, которое я слишком долго держала внутри.

Когда остановилась – пальцы дрожали, а в груди было пусто и одновременно легко. Я сложила листок, аккуратно завернула его в конверт, прижимая к себе, словно это было что-то живое и хрупкое.

Я ещё не знала, как и когда решусь отдать его. Но знала одно – он должен будет прочитать.

А я пока займусь расследованием. Эта мысль кольнула во мне решимостью – бабушка спит, время тянется вязко, а я не могу просто сидеть сложа руки. Я придвинула к себе ноутбук, открыла крышку и, чувствуя тяжесть внутри, погрузилась в бесконечные страницы сайтов и социальных сетей.

Как же можно легко донести публике, что мама не такая уж и святая?

Каждый её снимок, каждая статья о «счастливой семье Харрингтонов» вызывали во мне злость и бессилие. Комментарии восхищённых фанатов жгли глаза: «идеальная пара», «пример для подражания», «настоящая любовь».

Я скользила по лентам новостей, искала зацепки, мельчайшие детали. Даже один неловкий комментарий, лишнее слово, случайный кадр могли стать трещиной в её безупречной витрине. Но пока я находила лишь гладко выстроенный фасад – тщательно отполированный, будто безупречный.

Внутри поднялась волна злости. Почему я должна молчать? Почему меня не существует? Почему у других есть право делиться, смеяться, плакать, а у меня – нет?

Я закрыла ленту и долго смотрела на пустой экран. Сердце билось быстро, будто я собиралась совершить преступление. Я коснулась иконки «создать новый аккаунт» – и тут же отдёрнула палец. Секунду сидела, боясь даже подумать, что могу на это решиться. Но потом, словно щёлкнуло внутри, я всё-таки нажала.

Имя пользователя. Я долго думала. Хотелось чего-то простого, без намёков, без раскрытий. «Никто». «Тень». «Голос_из_угла». В конце концов я набрала случайное сочетание букв и цифр. Никому не нужное, безликое. Пусть так.

Фото профиля. Я открыла галерею, пролистала свои редкие фотографии и сразу же закрыла. Нельзя. Ни одного намёка. Открыла папку с сохранёнными картинками. Закат над морем. Силуэт дерева. Чёрно-белый фонарь на пустой улице. Я выбрала фонарь – он был таким же одиноким, как я.

Остался последний шаг – первый пост. Я сидела с телефоном в руках и не знала, что написать. В горле застрял ком, пальцы дрожали. В голове вертелось одно: «Я никому не нужна». Но писать так прямо – слишком просто, слишком обнажённо.

Я набрала строчки:

«Иногда кажется, что тебя будто нет. Ты дышишь, смотришь, живёшь… но для других ты пустое место. Я устала быть пустотой».

Прочитала несколько раз, стерла, снова набрала. В итоге оставила так. Нажала «опубликовать» и замерла, словно совершила что-то непоправимое.

Экран снова стал пустым. Пост висел там, один-единственный, без лайков, без комментариев. Только я и мои слова, отправленные в никуда. И вдруг стало легче. Будто я разорвала невидимую плёнку вокруг себя и впервые вдохнула полной грудью.

Я спрятала телефон в карман, прислонилась головой к холодной стене и закрыла глаза. Впервые за много дней я почувствовала, что хоть немного вернула себе право существовать. Пусть никто не знает, что это я. Пусть это всего лишь несколько строк на экране. Но это было моё.

С этого момента я решила, что на этот аккаунт буду выставлять кусочки моего маленького расследования. Интернет полон следов её жизни, улыбок, интервью, статей. Я наблюдаю за ней со стороны, будто за чужой сказкой, в которой я родилась и из которой меня вырезали ножницами.

Я знала: если я начну копать, то рано или поздно нащупаю что-то, что не совпадает в её безупречном образе. Мелочи. Несостыковки. То, что обычные люди пропускают, а я вижу, потому что это касается меня.

Я открыла браузер, набрала имя матери. В поисковике высыпалось тысячи ссылок. Я выбрала одну – старое интервью десятилетней давности, где она рассказывала о «счастливом браке» и «невероятной любви всей жизни». Я читала строки и чувствовала, как внутри сжимается что-то острое. Я знала, что всё это ложь.

Сделала скриншот. Вырезала пару абзацев, оставив фразу: «Я никогда не предам человека, которого люблю». И выложила это в свой новый аккаунт с подписью:

«А что, если самые красивые слова часто принадлежат самым большим лжецам?»

Телефон дрогнул в руке. Я замерла, будто кто-то должен был сразу заметить, вскрыть, разоблачить. Но экран остался пустым. Пост висел тихо, как мой первый, никем не прочитанный.

Я чувствовала странное возбуждение. Это был риск. Маленький, крошечный протест, но он был моим. Я, которая всегда молчала, впервые осмелилась шепнуть правду – пусть даже спрятав её за маской анонимности.

Я решила: с этого дня буду собирать фрагменты. Старые статьи, случайные фотографии, странные совпадения. Всё, что, возможно, когда-нибудь сложится в картину. Всё, что хотя бы для меня подтвердит: я не сошла с ума, это действительно моя жизнь, моя история, даже если её вычеркнули.

Телефон снова оказался в моём кармане, но внутри будто зажегся маленький огонь. Я не знала, куда он приведёт, но впервые почувствовала, что у меня есть оружие – пусть и в виде пары строк текста и чужих вырезок.

Глава 16. Дом, в котором пусто

Я подошла к бабушкиной палате и тихо приложила ладонь к холодному стеклу двери. Это было похоже на прощание, хотя я сразу же себя одёрнула: нет, она ещё не умерла, она борется. Но внутри что-то требовало этого жеста – будто я должна хотя бы мысленно сказать ей «держись» перед тем, как уйду.