Читать книгу: «Тише», страница 2

Четыре

Вылетая в Нью-Йорк, я не стала просить Джесс встретить меня в аэропорту. Надеялась, что она и так это сделает, учитывая важность события; к тому же у нее был номер моего рейса.

Зал прилетов гудел разноголосицей акцентов и незнакомых языков. Я медленно шла сквозь толпу, рассматривая написанные от руки плакаты с именами и таблички с названиями гостиниц, выглядывая из-за воздушных шаров и орущих младенцев.

Она не приехала.

На всякий случай я еще раз обошла зал, подождала, взяла себе кофе, чтобы немного взбодриться: в Лондоне было уже одиннадцать вечера, и я валилась с ног от усталости. Смахивая слезы – может, Джесс вообще не хотела, чтобы я приезжала в Нью-Йорк? – я сделала третий круг по зоне прилетов. Затем нехотя двинулась к стоянке такси.

Мчащие по автостраде машины были такими огромными, что на их фоне деревянные дома вдоль обочин казались пляжными хижинами. Вскоре мы уже неслись в пересечению света и тени под арками Бруклинского моста. Как в замедленной съемке, справа проплывали огни Манхэттена с царапающими ночное небо высотками. На пару минут я забыла о Джесс, потому что наконец-то была там – я была там! – и сердце едва не выпрыгивало из груди.

Водитель выставил мои чемоданы на обочину. Я покатила их по пандусу к жилому комплексу Джесс, уставшая и сбитая с толку.

Наконец двери лифта открылись на ее этаже. Заправив за ухо прядь карамельных волос, она с распростертыми объятиями шагнула мне навстречу.

– Стиви!

На мгновение прижав меня к груди, Джесс отступила.

– Ты приехала! – сказала она.

Со временем обида улеглась: я простила Джесс за неявку. Наверняка у нее была тогда важная встреча, или прием у врача, или другое дело, которое нельзя перенести. А может, она просто не любила встречи в аэропорту, с их бьющими через край эмоциями. «Но я непременно выясню, что она любит, – подумала я. – Узнаю ее получше». Это желание было одной из причин моего приезда.

В любом случае дуться не имело смысла: теперь мы стали соседками по квартире. Я планировала жить у нее, пока не найду собственное жилье и работу с возможностью продления визы.

– Постоянно напоминаю себе, что на этот раз ты приехала не на пару недель каникул, – сказала однажды Джесс вскоре после моего приезда.

Мы гуляли по кварталу, пили кофе из бумажных стаканчиков, и сестра показывала мне новые заведения, которые появились за время моего отсутствия, – магазин, кофейня, два коктейль-бара. Этот город не знал покоя, он бесконечно совершенствовался!

– Ничего, если я поживу у тебя, пока не встану на ноги? – спросила я максимально небрежным тоном.

– Конечно! Что за дурацкий вопрос? – Она остановилась и повернулась ко мне. – Мы же столько лет об этом мечтали! По крайней мере, я.

В памяти всплывает эпизод из первой поездки в Нью-Йорк: мы с лучшей подругой Мирой курим одну на двоих сигарету, шагая по мощеной улице; нам по двадцать один – вся жизнь впереди. Мы возвращаемся с концерта – Джесс ходила с нами и даже оплачивала выпивку. После концерта она уехала, и я долго смотрела на красно-желтый шлейф габаритных огней ее такси. Выхватив у меня изо рта сигарету, Мира сказала тогда:

– Спорим, ты сюда переедешь? Когда-нибудь ты будешь жить здесь.

– С чего ты взяла? – удивилась я.

Если честно, раньше мне это и в голову не приходило. Я всегда надеялась, что Джесс вернется в Лондон. Однако во время той поездки стало очевидно, что она и не думает возвращаться.

И вот я в Нью-Йорке, так что Мира, возможно, была права.

– Учти, – сказала я сестре, – я останусь, только если найду работу.

Джесс всегда любила сложные задачи, и я стала одним из ее проектов. А мое трудоустройство – ее миссией. То и дело она вставляла в разговор неожиданные вопросы, изображая интервьюера на собеседовании.

– Что вам больше всего нравилось в предыдущей работе? – спрашивала Джесс, когда мы изучали афишу местного кинотеатра. – Где вы видите себя через пять лет? – продолжала она, когда мы стояли в очереди у салат-бара.

– Не знаю, Джесс, – смеялась я. – В Нью-Йорке. Можно я отвечу: «В Нью-Йорке»?

– Ты напрасно скромничаешь и преуменьшаешь свои заслуги. Это так по-британски! – заявила она однажды вечером. – Ведь у тебя большой опыт успешной работы на телевидении. Я понимаю, что ты больше не хочешь этим заниматься, но телепроизводство – очень многогранная сфера! Масса компаний мечтают заполучить специалиста с твоими навыками.

Джесс взяла в руки свой «блэкберри».

– «Есть вакансии?» – произнесла она вслух, вбивая тему электронного письма, прежде чем разослать его всем своим контактам.

– Спасибо! – сконфуженно пробормотала я.

– Лекс! – воскликнула вдруг она. – Вот кто нам нужен.

Мы с Лексом встретились два дня спустя. Он был, как выразилась Джесс, «серийным предпринимателем» и как раз занимался организацией закрытого делового клуба для стартап-индустрии Нью-Йорка – так называемой «Кремниевой аллеи».

Помещение клуба, по словам Лекса, находилось еще «в процессе», поэтому он предложил встретиться в новом подпольном баре, вход в который был закамуфлирован под телефонную будку позади прачечной самообслуживания. Миновав ряды тянувшихся от пола до потолка свертков одежды в прозрачных пакетах, я прошла внутрь.

– Добрый день! У меня встреча с Лексом Адлером.

На дальнем конце оцинкованной барной стойки сидел мужчина, сосредоточенно молотя по клавиатуре своего «блэкберри».

– Лекс?

– Стиви! Спасибо, что согласилась встретиться в этой дыре!

– А мне здесь нравится – почти как в родных лондонских пабах с замызганным ковролином. – Я положила куртку на круглый табурет и села.

– Что будешь? Джин? Виски? Водку?

– Джин, пожалуйста.

– Тогда советую попробовать вот это. – Лекс показал на свой бокал. – Еще два, – сказал он бармену. – Ты ведь недавно в Нью-Йорке? Кажется, около недели? И как тебе тут?

– Прекрасно! – ответила я. – В Нью-Йорке постоянно чувствуется приток адреналина – то ли из-за кофе, то ли из-за ярко-голубого неба. Лондон в это время года хмурый и дождливый. Впрочем, он такой вне зависимости от сезона.

– Мне кто-то рассказывал, что Манхэттен построен на скале, в которой заключено невероятное количество энергии – вроде это как-то связано с особенностями сцепления молекул. Видимо, поэтому мы все здесь немного чокнутые.

– Разве? – Я глотнула коктейль. – И правда вкусно! – На языке ощущался аромат ночного луга.

– Давай немного расскажу тебе о проекте, – начал Лекс. – По сути, это джентльменский клуб цифровой эпохи. Прежде всего мы хотим создать сообщество единомышленников, своего рода племя. Мы нашли потрясающее здание в центре Флэтайрона⁴ – сейчас там идет ремонт. Днем это будет рабочее пространство для всех желающих – с диванами, удобными креслами, складными столами, а также комнатами для деловых встреч с почасовой арендой и телефонными кабинками в ретро-стиле, где можно спокойно поговорить. Традиционный офис становится пережитком прошлого, особенно для предпринимателей из нашей целевой аудитории. Между прочим, экономический спад нам только на руку – люди не хотят вваливать деньги в огромные офисные помещения. Так что сейчас просто идеальное время для такого бизнеса!..

Итак, члены клуба будут сидеть за своими макбуками, программируя будущее. Пить кофе. В перерывах играть в пинг-понг. А по вечерам дегустировать сезонное меню с фирменными бургерами, крафтовым пивом, музыкой…

Я рассказала ему о похожем клубе в Лондоне, куда ходила целый год, – Джесс подарила мне годовой абонемент на день рождения. Мы с Мирой частенько зависали допоздна в одной из обшитых деревянными панелями комнат. Я вспомнила, как кивала при встрече сидевшим у бара завсегдатаям, как приятно было чувствовать себя одной из них, нажимать кнопку звонка, произносить свое имя и слышать щелчок открываемой двери.

– Кстати, отличная идея! – оживился Лекс. – Надо будет взять на вооружение! Хотя в Нью-Йорке тоже есть неплохие заведения подобного рода.

– Я пока ни в одном не была. И публика здесь, по-моему, другая – айтишники вместо креативщиков.

– Скорее, креативные айтишники. Хотя, по сути, ты права. Да и подход у них другой: работа как игра, а не наоборот. Мы празднуем работу. Хочешь сидеть за ноутбуком в десять вечера? Прекрасно!

– Пожалуй, – неуверенно сказала я, с ностальгией вспомнив Лондон, где компьютеры включались и выключались в строго определенные часы, а границы не были размытыми.

– Но чтобы все получилось, нужны правильные люди. И вот здесь-то на сцену выходишь ты, Стиви. Я ищу человека, который взял бы на себя создание клубного сообщества, свел вместе разных людей. К примеру, стартаперов или программистов – только не аутичных компьютерных фриков, из которых и слова не вытянешь. Причем стартапы должны быть в «подходящих» сферах: музыка, мода, еда, искусство. С достойной финансовой поддержкой. Можно пригласить пару-тройку венчурных инвесторов – много не надо. В общем, классных ребят. Амбициозных. Веселых. Таких, как мы. Кстати, что насчет твоих нью-йоркских знакомых? Думаешь, их заинтересует подобный проект?

– Вполне возможно. Я знаю уйму людей, которые переехали сюда из Лондона. К тому же среди моих коллег немало американских экспатов, вернувшихся потом на родину. Извечный «человекообмен» между Лондоном и Нью-Йорком.

Я почти не соврала: у меня действительно было несколько местных знакомых и друзей друзей. Хотя в основном я общалась с Джесс – зато Джесс, похоже, знала всех. Лекс наверняка прекрасно это понимал. Возможно, поэтому и решил меня подключить.

– Все они интересные, умные люди, – продолжала я, – и приняли бы эту идею на «ура».

Лекс заказал картофельные шарики тейтер-тотс – «что-то вроде жареной картошки». Их подали в картонной коробке, с щедрой порцией расплавленного сыра цвета яичного желтка. Лекс макнул одну картофелину в сырный соус, и я последовала его примеру.

– Джесс много о тебе рассказывала. Твой послужной список впечатляет! – сказал он.

Сестра основательно перекроила мое резюме. «Я всего лишь придала ему американский вид, – заявила она с улыбкой. – Стиви, нельзя просто указать фамилию, должность и название телепрограммы. Люди не будут читать между строк! Ты обязательно должна написать: “руководила такими-то проектами”, “получала такие-то награды”».

– Продюсер – именно тот, кто мне нужен для этой роли, – продолжал Лекс. – Но теперь у меня вопрос к тебе, Стиви: кто ты? Что заставляет тебя вставать по утрам – конечно, помимо, кофеина? Почему нам стоит выбрать тебя?

Не получу работу – останусь без визы. И тогда ровно через восемьдесят один день мне придется улететь домой на обратном рейсе до Хитроу. По счастью, уроки Джесс не прошли даром.

– Лекс, я профессионал с огромным опытом, и мне есть чем гордиться. Но знаете, что я больше всего любила в своей работе? Сам процесс объединения талантливых людей вокруг общей идеи, от замысла до продажи одному из каналов. Иначе говоря – создание и сплочение команды. Как раз то, чем вы планируете заниматься.

Лекс кивнул.

– Лучше и не скажешь. Ну тогда последний вопрос. Допустим, я – потенциальный клиент. Почему я должен вступать в клуб? Попробуй меня убедить.

Так, что сказала бы Джесс на моем месте?

– У нас всего пятьсот клубных карт, и их очень быстро разбирают, – начала я. – К нам уже присоединились несколько крупных игроков. Конкретные имена назвать не могу, скажу лишь одно: наш клуб становится местом, где будут собираться ключевые лица отрасли. Членство в клубе дает ряд привилегий… Если вступите сейчас, сделаю вам скидку в размере вступительного взноса.

– Неплохо, Стиви! Мне в команду нужны такие умные люди, как ты. И хотя у меня есть еще несколько кандидатов на эту вакансию, я склонен выбрать тебя. К тому же ты британка – а ведь именно британцы изобрели закрытые джентльменские клубы! Инвесторы будут в восторге.

Лекс глянул на часы, пробормотал что-то об очередной назначенной встрече и попросил счет.

– Хочу, чтобы через полгода у нас был лист ожидания для желающих вступить в клуб. – Он улыбнулся. – Или по крайней мере чтобы люди думали, что этот лист есть.

Пять

Дзынькает микроволновка. Я встаю с кресла, делаю четыре шага до кухни, устанавливаю рычажок таймера на пять минут, переключаю мощность с разморозки на максимальный подогрев и ползу обратно. За неделю до моих родов Ребекка набила мне морозилку пластиковыми контейнерами с домашними рагу и супами. И теперь каждый день, ровно в полдень, я достаю один из них и разогреваю в микроволновке. Контейнеры не подписаны, так что каждый обед – лотерея, хотя и беспроигрышная. Через две минуты, вне зависимости от содержимого, по квартире неизменно начинает распространяться запах школьной столовой. И тогда я пытаюсь угадать. Сегодня это картофельный суп с луком. Опять.

Благодаря морозилке, спорадическим онлайн-покупкам с доставкой на дом и внушительным запасам бакалеи я могу продержаться хоть целую вечность. Теперь моя квартира – это весь мой мир площадью семьсот квадратных футов. Я знаю каждую трещинку на паркете, каждое пятнышко на каждой белой стене.

Дни и ночи поделены на трехчасовые периоды. Сорок минут кормления – если раньше это была мучительная агония, как после выстрела в грудь, то теперь в меня будто вонзают пчелиное жало, и я всякий раз вздрагиваю. Смена подгузника – черноватая кашица первых дней уже приобрела цвет мокрого песка.

Затем нужно помочь ему срыгнуть; я кладу крошечное тельце себе на колени животом вниз и с нажимом провожу основанием ладони по спинке, от ягодиц к лопаткам. Или, перевернув его на спину, делаю «велосипед» – то есть поочередно сгибаю ему ножки, прижимая их к животу, как научила акушерка, нагрянувшая вчера с неожиданным визитом. Правда, эффект от моих усилий почти нулевой: лишь изредка он отрыгивает немного воздуха, а чаще всего проводит следующие полтора часа, брыкаясь и пронзительно вереща.

Я изо всех сил пытаюсь его успокоить: прижимаю к себе, отворачиваясь от покрытой пушком головы, чтобы не чувствовать исходящий от нее странный прелый запах; запихиваю ему в рот пустышку, которую он упорно выплевывает. Если он продолжает плакать, я несу его в спальню, кладу в плетеную люльку, закрываю дверь в надежде, что соседи ничего не слышат, и жду начала следующего трехчасового цикла. Тогда я вновь занимаю пост у окна в старом, плюющемся конским волосом кресле (давно собиралась обтянуть его велюром с анималистичным принтом, теперь это вряд ли когда-нибудь случится), и обреченно несу свою вахту с красными от недосыпа глазами…

Я живу на втором этаже, в крайнем из четырехэтажных террасных домов викторианской постройки. Все дома в ряду одинаковые и различаются лишь цветом дверей и степенью обшарпанности. Между припаркованными у обочин «фордами-фокусами» и «фольксвагенами-гольфами» обычно стоят пара мусорных контейнеров, до верху заполненных треснувшими раковинами, старыми досками и обрезками медных труб.

– Строительный мусор – всегда хороший знак, – одобрила Ребекка, когда я показала ей квартиру, откликнувшись на предложение об аренде примерно через месяц после возвращения из США. – Джентрификация⁵!

В будние дни жизнь на моей улице проходит по одному и тому же сценарию. Все начинается с пиликанья сигнализации и звона ключей в замках. В восемь тридцать – выезд в школу: рыжий мальчишка едва поспевает за отцом, который никогда не оборачивается; мать торопливо загоняет в машину дочек с хвостиками на макушках. В полдень – почтальон со своей красной тележкой, в два – «плавающий» перекур у ремонтников, в три сорок пять – возвращение подростков, виртуозно владеющих ненормативной лексикой.

С наступлением темноты по дороге начинают шелестеть электромобили, подбирая и высаживая пассажиров. А в промежутках между этими событиями, в любое время дня, то паркуются, то отъезжают фургоны доставки, скрашивая мое заточение.

Пока я доедаю суп, ребенок спит. Через дорогу курьер в коричневой униформе открывает задние двери фургона и вытаскивает маленькую картонную коробку. Пропикивает штрихкод и звонит в дверь. Никто не открывает. Он оставляет посылку за мусорным баком на колесиках. Я могла бы сделать целое состояние на краденых посылках, будь у меня возможность выходить из дома!

Беру телефон и открываю приложение. На экране всплывает розовое личико новорожденного младенца в полосатой роддомовской шапочке. «А вот и наша принцесса! Слегка задержалась, по королевской традиции, – гласит подпись под фото. – Ее зовут Клио, в честь музы истории». Меня охватывает чувство вины. Мой собственный ребенок по-прежнему без имени, причем список приемлемых вариантов продолжает расти, а не сокращаться.

Прокручиваю новостную ленту. Тарелка овсянки с голубикой: завтрак в Нью-Йорке. Полуторагодовалый малыш вполоборота. Смеющаяся пара. Два сообщения от друзей. И тут мигает белый конвертик нового письма.

Моя рассылка с уведомлением о длительном отпуске «по семейным обстоятельствам» возымела эффект. С тех пор как я оставила работу, поток писем сократился до жалкого ручейка, который затем усох до двух-трех сообщений в день.

Заходя в почту, я непременно вспоминаю открытку от Лекса, присланную за день до моего выхода в декрет. На ней был изображен мужчина, который смотрит на экран компьютера с надписью: «У вас ни одного долбаного письма». «Счастливого отпуска!» – написал Лекс.

И все же привычка проверять электронный ящик оказалась сильнее. С тех пор как я начала заниматься клубом, у меня не было времени на личную переписку. Скопившиеся за эти пять лет письма от друзей и родственников давно затерялись среди уведомлений о прочтении и корпоративных рассылок. Но вот два новых письма, и оба не имеют отношения к работе. Одно от Ребекки: отправленный всем знакомым фотоотчет о суши-вечеринке с ночевкой в честь дня рождения Лили. Второе – от моей подруги Дженны из Нью-Йорка.

Стиви! Прости, что давно не писала. Я правда собиралась – с тех пор, как увидела твое фото в инстаграме⁶ пару недель назад. Поздравляю!!! Чудесный малыш! Я так за тебя рада! Как ты его назвала? Как у тебя дела??? Я слышала столько разных историй о первых неделях с новорожденным… Тебе удается хоть немного поспать? Как ты себя ЧУВСТВУЕШЬ? Говорят, после родов происходит всплеск материнских гормонов, вызывающих ощущение безумной любви и нежности. У тебя тоже так?

Столько вопросов… Я не тороплю с ответом – знаю, тебе сейчас не до этого. Просто хотела сказать, что часто думаю о тебе. Вспоминаю, как мы ходили на пляж и ты рассказывала о своей мечте стать мамой… Ты сделала это, Стиви! Сама, без чьей-либо помощи! Я тобой очень горжусь!

Целую. Дженна

И тут он заходится в плаче – это первый послеобеденный приступ. Я закрываю письмо, склоняюсь над люлькой и беру его на руки. Долгое время после рождения глаза у малыша оставались сухими, но теперь из них брызжут горячие слезы, словно капли расплавленного свинца. Я держу его на вытянутых руках, осматривая с ног до головы.

– Мой сын, – говорю я вслух.

Звучит как-то неубедительно – будто это не утверждение, а вопрос. Я кладу его обратно в люльку. Достаю пустышку из стерилизатора возле чайника. Он сосет ее пару секунд и выплевывает. Я иду к радиоприемнику и прибавляю громкость.

Если мои дни можно сравнить с чистилищем, то ночи – настоящий ад. Когда ставни закрыты, а за окном – тишина, моя квартира превращается в пещеру. Я читала, что младенцы должны учиться различать день и ночь, поэтому не включаю свет. Может, его огромные черные глаза обшаривают комнату в поисках информации о сухом, холодном мире, куда он недавно попал? Но нет – они крепко зажмурены. Зато широко разинутый рот похож на лопнувшую велосипедную шину. Из маленьких красных губ вырывается бесконечный вой.

По ночам он превращается в тирана. Его вопли – словно рев канонады. Этот концерт может длиться четыре, пять, а то и шесть часов.

Но не сегодня.

Сегодня он идет на рекорд. Ночью, после семичасового марафона, когда я испробовала практически все из полутора миллионов вычитанных в интернете советов на тему «Как заставить вашего малыша уснуть» – плотно пеленала его (вдруг ему холодно), оставляла лежать голеньким (вдруг ему жарко), включала свет, укачивала на руках, ворковала над ним, пела извлеченные из дальних закутков памяти колыбельные, снова и снова давала ему грудь, – и каждая клеточка моего тела молит об отдыхе, а за окном начинает светать, я открываю шкаф, свечу внутрь фонариком айфона и, опустившись на колени, начинаю хватать обувь и отшвыривать за спину, словно рою могилу.

Пара лаковых шпилек, сапоги до колена с наборным каблуком, босоножки на четырехдюймовой платформе… Останки былой жизни. Я продолжаю, пока нижняя полка шкафа не пустеет. Затем подхожу к кровати и беру стоящую рядом на полу плетеную люльку. Он смотрит на меня и от удивления перестает плакать. Я замираю. Он снова начинает орать. Я возвращаюсь к шкафу, ставлю люльку в освободившуюся нишу и закрываю дверь.