Читать книгу: «Человек без прошлого», страница 3

Когда он, наконец, дошёл до здания администрации, где должен был представиться новым поваром, его охватило странное чувство. «Они проигрывают нам в технологиях, в дисциплине, в силе… но они всё равно выиграют». Потому что немцы принесли на Марс войну. А японцы – жизнь, хотя, поговаривали, что этот Кудо придерживается политики, схожей с Рейхом. То есть, на Марсе вообще жизни не предвидится. И даже если завтра Рейх стёр бы их купола с лица планеты, идея «жизни» уже не умрёт. Он убедился в этом после разговора с доктором Мюллером. Рольф глубоко вздохнул и вошёл внутрь. Теперь он знал, что его миссия сложнее, чем казалось. Убить врага было просто. Убить мечту было невозможно.

Глава 2

II

"Ибо что высоко у людей, то мерзость пред Богом" – Евангелие от Луки 16:15

Аяко стояла перед дверью лаборатории доктора Сато, сжимая в руках голоплёнку с расчётами. Её пальцы дрожали, но не от страха, а от ярости. Ярости, которая клокотала внутри, как марсианская буря за стенами купола.

– Они хотят войны. Они всегда хотят войны. Даже здесь, на этой мёртвой планете, они готовы убивать друг друга вместо того, чтобы попытаться выжить, – думала она, глядя на свою тень, искажённую матовым стеклом двери.

Она резко нажала на панель, и дверь в помещение со скрипом раздвинулась.

Лаборатория Сато была погружена в полумрак. Голубоватый свет голограмм мерцал в воздухе, проецируя схемы марсианской атмосферы. Сам доктор сидел за столом, склонившись над древней книгой с пожелтевшими страницами. Он не поднял головы, когда она вошла, лишь произнёс:

– Аяко-чан. Я знал, что вы вернётесь.

Голос его был спокоен, но в нём слышалось что-то… усталое.

– Вы знали? – она закусила губу, чтобы не закричать. – Значит, вы знали и то, что генерал Кудо отвергнет проект?

Сато медленно закрыл книгу и снял очки, протирая их краем кимоно.

– Я знал, что он сделает именно так, – сказал он.

– Почему?! – её голос дрогнул. – Это же не просто цифры на плёнке! Это шанс сделать Марс хоть немного пригодным для жизни! Через пятьдесят лет мы могли бы дышать без этих стеклянных куполов, выращивать растения в открытом грунте! А он…

– Он генерал-губернатор, Аяко-чан. Его работа – это готовиться к войне с нацистами, которая близка, как никогда раньше…

– Но это же безумие! – она швырнула голоплёнку на стол. – Мы тратим ресурсы на танки, которые ржавеют в песках, на дроны, которые взрываются в пустоте, вместо того, чтобы…

– Вместо того, чтобы строить будущее? – Сато усмехнулся. – Вы думаете, я не понимаю? Но Кудо не просто солдат. Он просто зеркало нашей системы. А система не терпит тех, кто ставит жизнь выше войны.

Аяко сжала кулаки.

– Значит, мы просто сдаёмся? – спросила она.

Сато вздохнул и поднялся, подойдя к окну. За толстым стеклом клубилась марсианская пыль, окрашенная закатом в кроваво-красный цвет.

– Вы когда-нибудь наблюдали за песком во время бури? – спросил он неожиданно.

– Что? – непонимающе переспросила Аяко.

– Песчинки. Они кажутся хаотичными, но если смотреть долго, можно заметить, что даже в хаосе есть закономерность. Одни кружатся у поверхности, другие поднимаются выше, третьи оседают в трещинах скал… Но рано или поздно буря заканчивается. И тогда песок ложится так, как должно быть, – ответил Сато.

Она молчала. Старик продолжил:

– Мы похожи на песчинки, Аяко-чан. Сейчас буря. Кудо, война, эти бесконечные патрули у Олимпа… но буря не вечна.

– А что, если мы не доживём? – прошептала она.

Сато повернулся к ней, и в его глазах вдруг вспыхнул огонь.

– Тогда кто-то другой поднимет ваши записи. Кто-то другой поймёт, что вы были правы. Разве этого мало? – сказал он.

Она закрыла глаза. Внутри всё ещё кипело, но теперь гнев смешивался с чем-то другим… с облегчением?

– Вы говорите, как будто знаете, что будет, – продолжила девушка.

– Я знаю только одно, что насилие – это тупик. А жизнь… жизнь всегда находит путь, – задумчиво сказал старик.

Он подошёл к столу, взял голоплёнку и аккуратно вложил её ей обратно в руки со словами:

– Спрячь это. Если не сейчас, то значит, потом. Но твой день настанет, Аяко-чан. Рано или поздно.

Она вышла из лаборатории, чувствуя, как груз на плечах стал чуть легче.

«Может быть, он прав. Может быть, всё, что я могу сделать сейчас – это ждать», – думала она, глядя на огни японского сектора. Она была очень благодарна доктору Сато. Он был очень мудр. Всегда утешал её, когда она плакала или злилась, применяя свои удивительные познания мира и психологии человека.

Где-то там, за линией соприкосновения колоний, в чёрных стеклянных куполах Ной-Берлина, наверное, сидел такой же учёный, как она. Может быть, он тоже сжимал кулаки от бессилия. Может быть, он тоже мечтал о чём-то большем, чем война.

«Но пока буря не кончилась… мы все просто песчинки», – подумала Аяко и медленно пошла домой.

Аяко шла по узким улочкам японского сектора, погружённая в свои мысли. Вечерние огни купола мерцали тускло, будто сама колония задыхалась под тяжестью надвигающейся войны. Воздух был густым от работы рециркуляторов, и каждый вдох напоминал ей: «Ты не на Земле. Ты в клетке из стекла и стали, и за этими стенами только смерть».

Но что бесило её больше всего – это немцы. Да, именно так, просто «немцы», без всяких «рейхсдойче» или «истинных арийцев». Они были здесь. В её колонии. В её мире. Она видела их вчера у административного здания – двое высоких, бледных мужчин в строгих чёрных костюмах, которые даже не пытались скрыть свою принадлежность к Рейху. Они стояли, курили какие-то химические сигареты (настоящий табак был роскошью даже для высших чинов) и спокойно разговаривали с офицером «Кэмпэйтай», как будто между их империями не было летящих к Марсу ракет с ядерными боеголовками в грузовых отсеках ракет Люфтганзы.

Ее мысли неожиданно переключились на того странного повара Рудольфа Майера. Европеец с безупречными манерами и слишком внимательным взглядом. «Как он вообще оказался здесь?». Аяко вспомнила их первую встречу в столовой лабораторного комплекса. Он стоял у плиты, ловко орудуя ножом, нарезая овощи идеально ровными ломтиками. Движения были точными, выверенными, как у хирурга, а не у повара.

«И откуда у беженца из Шанхая такие навыки?». Она тогда поинтересовалась, где он учился. Майер улыбнулся – слишком гладко, слишком правильно – и рассказал историю про шеф-повара в немецком квартале, который взял его в ученики.

«Но в его глазах… в его глазах было что-то другое». Не страх, не грусть, а холодная, расчетливая внимательность. Как будто он не просто готовил еду, а изучал их всех – ученых, военных, каждого, кто заходил в столовую. «Хотя… может, мне просто мерещится?».

Аяко вздохнула, снова погружаясь в свои мысли. «Война и вправду близко. И когда она начнется, все эти немцы – торговцы, повара, дипломаты – в мгновение ока превратятся во врагов. И мы будем убивать друг друга на этой богом забытой планете, в то время как наши правители, безопасно устроившись на Земле, будут отдавать приказы».

Она остановилась, глядя на искусственное небо купола. Где-то там, за толстыми слоями стекла и стали, лежали бескрайние марсианские пустоши. Красные, мёртвые, равнодушные к человеческим амбициям.

«И ради чего все это? Ради клочка песка, который никогда не станет настоящим домом?». Сжав кулаки, Аяко медленно пошла дальше. Война была неизбежна. Но пока она не началась, здесь, под куполом, ещё теплилась призрачная иллюзия нормальной жизни. И, возможно, этот странный повар тоже всего лишь еще один беженец, такой же заложник обстоятельств, как и она сама. «Хотя… кто его знает?».

Тяжёлая стальная дверь с мягким шипением отъехала в сторону, пропуская Аяко в её скромное жилище. Квартира находилась на самом краю жилого сектора, где стык купол образовывал слегка искривленную стену, искажая перспективу поверхности Марса за окном. Это было не самое престижное место, но зато тихое, здесь не было слышно постоянного гула центральных вентиляционных шахт.

Она сняла у входа легкие кожаные дзори, аккуратно поставив их рядом с тапочками для дома, и прошла в основное помещение. Комната была небольшая, но обустроенная с типично японской практичностью: низкий столик с подушками для сидения, ниша токонома с простой, но изящной икэбаной из искусственных цветов (настоящие были слишком дорогим удовольствием на Марсе), и небольшой домашний алтарь камидана с фотографиями родителей.

Сначала девушка принялась ужин. Аяко достала из холодильника приготовленный заранее бэнто: немного риса, маринованные овощи, кусочек искусственно выращенного лосося. Да, это была не земная еда, марсианские гидропонные фермы не могли дать того вкуса, но она научилась готовить так, чтобы хотя бы отдаленно напоминало дом на «родных островах» .

Она разогрела еду в микроволновке, даже здесь, на краю цивилизации, без технологий было не обойтись, и расставила все по традиции: рис слева, суп справа, рыба сверху. Перед едой Аяко сложила ладони и тихо произнесла:

– Итадакимас.

Еда была простой, но в этом жесте, в этом ритуале, хоть на мгновение, она чувствовала связь с Землей, с тем миром, который остался где-то далеко, за миллионы километров пустоты.

После ужина Аяко убрала посуду и подошла к небольшому циновке, расстеленной у стены. Здесь, в углу, стояла простая деревянная подставка с курильницей. Она зажгла благовоние – синтетическое, конечно, но с ароматом сакуры, который напоминал ей весну в Киото.

Она села в сэйдза, скрестив ноги под собой, и закрыла глаза. Дыхание. Вдох – через нос, медленно, ощущая, как воздух наполняет легкие. Выдох – через слегка сжатые губы, представляя, как весь стресс, вся усталость уходят вместе с ним. «Мумё…» – «неведение», то состояние, от которого она пыталась избавиться. «Гидзи…» – сомнения, терзавшие ее после разговора с генералом Кудо. «Син…» – гнев, который все еще тлел где-то глубоко внутри.

Один за другим, с каждым выдохом, эти мысли должны были уходить. Так учил её дед, когда она была еще ребенком. «Но сегодня… сегодня не получается».

За закрытыми веками все равно стояли образы: красные пески Марса, холодные лица немецких офицеров, насмешливый взгляд генерала Кудо. Она открыла глаза и взглянула на фотографию родителей в камидана.

– Простите, – прошептала она. – Я всё ещё не могу обрести покой.

Благовоние догорало, оставляя после себя едва уловимый аромат. За окном виднелись далекие огни японского сектора, островки жизни в безжизненной пустыне. Аяко оставалась сидеть еще некоторое время, слушая тихий гул систем жизнеобеспечения. Завтра будет новый день. Новые попытки. Новые сражения. Но сейчас, хоть ненадолго, она могла просто быть здесь. Одна. Под искусственным небом. На планете, которая так и не стала домом. Вскоре, она направилась в сторону своей постели, чтобы уснуть.

Аяко проснулась от того, что купол содрогнулся. В тот же миг завыли сирены – пронзительно, неумолимо, разрывая искусственную ночь на части. Она вскочила с постели, и тут же поняла, что это не просто тревога, а война. Началась война. За окном, там, где обычно мерцали спокойные огни колонии, теперь полыхали багровые сполохи. Взрывы. Огромные, сокрушительные, один за другим, где-то в районе административного центра. Стекло дрожало в рамах, а по стенам уже ползли трещины, тонкие, как паутина, но неумолимые.

Она бросилась к окну. Небо, то самое искусственное небо купола, которое она видела каждый день, теперь было черным от дыма, прорезанным кровавыми всполохами. Где-то в этой тьме, за пределами купола, рвались ракеты. Немецкие ракеты. «Wolfsrudel», – пронеслось в голове. Те самые орбитальные платформы, о которых говорил Кудо. Они стреляли. Стреляли по ним.

Аяко натянула на себя первый попавшийся комбинезон, схватила сумку с документами и выбежала в коридор. Там уже царил хаос. Люди метались, кричали, кто-то тащил детей, кто-то чемоданы. Кто-то уже лежал на полу, истекая кровью – осколки стекла, обрушившиеся с верхних уровней, превратили коридор в ловушку.

– Купол пробит! – кто-то орал. – Где герметичные отсеки?!

Она знала, где должны быть убежища. Но когда она попыталась двинуться к лестнице, пол под ногами содрогнулся с новой силой. Где-то совсем близко, возможно, в соседнем секторе, прогремел новый взрыв. Потолок обрушился, перекрыв проход.

– Нацисты бьют по системам жизнеобеспечения! – закричал кто-то.

И тогда она поняла, что это не просто атака. Это было уничтожение.

Воздух стал густым, едким. Где-то лопнула труба, и коридор заполнил ядовитый газ – смесь выброшенного хладагента и продуктов горения. Аяко закашлялась, глаза слезились, но она продолжала двигаться вперед, вслепую, на ощупь. Кто-то схватил ее за руку.

– Доктор Татибана! – послышался крик.

Она едва разглядела лицо – это был один из лаборантов. Его рот что-то кричал, но звук тонул в грохоте новых взрывов. И вдруг – резкая ослепительная вспышка. Белый свет и тишина.

Аяко вскрикнула и села на кровати. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Комната была цела. Купол был цел. Никаких взрывов. Никакой войны. Только холодный пот на спине и дрожь в руках. Она подошла к окну. За стеклом, как всегда, мерцали огни колонии. Спокойные. Нерушимые. Но теперь она знала. Этот сон был не просто кошмаром. Это было предупреждением.

Аяко умылась ледяной водой, резко встряхнула голову, словно пытаясь сбросить остатки тревожного сна. В зеркале отразилось её бледное лицо с тёмными кругами под глазами. «Опять не выспалась», – подумала она, натягивая лабораторный халат. Завтрак был быстрым и безвкусным: рис с синтетическими водорослями и чашка зелёного чая, который уже пятый день пах металлом – фильтры в жилом секторе давно не меняли. Она допила чай, поставила чашку в раковину и, не убрав её, резко развернулась к двери. «Сегодня не до мелочей».

Дверь в лабораторию раздвинулась с тихим шипением, пропуская её внутрь. Помещение было уже заполнено людьми: лаборанты в белых халатах склонились над пробирками, инженеры что-то чертили на голоплёнках, а в углу двое техников спорили о калибровке нового реактора. Аяко остановилась у входа, сложила руки перед собой и слегка поклонилась:

– Охаё годзаимасу, мина-сан.

Головы повернулись в её сторону, несколько голосов ответили хором:

– Охаё годзаимасу, Татибана-сэнсэй!

Доктор Сато, сидевший за своим столом с древней книгой, лишь кивнул, не отрываясь от текста. Но когда она прошла мимо, он тихо сказал:

– Кохай… Вы выглядите так, будто не спали всю ночь.

– А разве сейчас есть время спать? – она поправила очки, стараясь звучать спокойно.

Сато вздохнул, закрыл книгу и отодвинул её в сторону.

– Генерал Кудо назначил экстренное совещание. Через час, – сказал он.

Аяко замерла и спросила:

– По какому поводу?

– Вы сами догадаетесь, – ответил Сато.

Он бросил взгляд на запертый шкаф в углу лаборатории, там хранились образцы новых соединений, которые могли стать основой для… чего-то, что Аяко не хотела называть своим именем.

По пути к своему рабочему месту она заглянула в столовую, нужно было взять термос с чаем. Запах жареного риса и соевого соуса витал в воздухе, но сегодня он не вызывал аппетита. У плиты стоял он – Рудольф Майер, высокий, слишком высокий для японской кухни, европеец с неестественно правильными чертами лица. Его руки, крупные, но удивительно ловкие, быстро нарезали овощи идеальными ломтиками.

– Охаё годзаимасу, Майер-сан, – сказала Аяко, стараясь не смотреть ему в глаза.

Он повернулся, улыбнулся, слишком вежливо, слишком гладко.

– Охаё годзаимасу, доктор Татибана. Вам чаю, как обычно? – спросил Майер.

– Да, спасибо, – ответила Аяко.

Он налил ей чашку, передал через стойку. Их пальцы случайно соприкоснулись, и Аяко едва не дёрнула руку назад, его кожа была холодной, как металл.

– Вы сегодня… напряжены, – заметил он, наблюдая за её лицом.

– У всех сейчас непростое время, – тихо сказала Аяко.

– Верно. Война ведь на пороге, не так ли? – улыбнулся Рудольф.

Его голос звучал нейтрально, но в глазах что-то промелькнуло. Он знал. Или догадывался.

– Надеюсь, до этого не дойдёт, – ответила она, беря чашку.

– Как любит говорить наш «генералишка» – «Надежда – роскошь для слабых», – процитировал он слова Кудо, и его улыбка стала чуть острее.

Аяко задержалась у стойки, чувствуя, как чай обжигает ей пальцы через тонкий фарфор. Вопрос, который крутился у нее в голове всю ночь, наконец сорвался с её маленьких губ:

– Майер-сан… вы ведь немец, да?

Его пальцы, только что ловко орудовавшие ножом, замерли на долю секунды. Затем он медленно положил лезвие на разделочную доску и поднял на неё глаза. Голубые. Слишком голубые для Шанхая.

– По рождению да, – ответил он спокойно. – Но Шанхай был моим домом дольше, чем Берлин.

– А теперь здесь, – сказала Аяко.

– А теперь здесь, – повторил он, и в его голосе вдруг прозвучала усталость, которую он, кажется, даже не пытался скрыть.

Она сделала глоток чая, чтобы дать себе время собраться с мыслями.

– Вы понимаете, что если завтра начнется война… мы с вами станем врагами? – спросила девушка.

Майер наклонил голову, будто рассматривая её под новым углом.

– Вы спрашиваете, готов ли я вас ненавидеть по приказу? – улыбнулся он.

– Я спрашиваю, что вы будете делать, если Рейх прикажет вам стрелять в людей, среди которых вы жили, – сохраняла серьёзность Татибана.

Он задумался, и впервые за все время его лицо потеряло ту маску безупречной вежливости. В уголках глаз обозначились морщинки, губы слегка сжались.

– Я… не уверен, что война изменит что-то между нами, доктор Татибана, – выдавил он.

– Между нами? – она чуть не поперхнулась чаем.

Майер вдруг улыбнулся не той гладкой улыбкой повара, а чем-то более живым, почти смущенным.

– Простите. Это неуместно. Но… да. Между нами, – его вежливость вернулась.

Она почувствовала, как тепло разливается по щекам, и поспешно опустила взгляд в чашку.

– Вы говорите так, будто между нами уже есть что-то, кроме случайных разговоров в столовой, – холодно сказала она.

– А разве нет? – он слегка наклонился вперед, и его голос стал тише. – Вы единственная здесь, кто смотрит на меня не как на чужого. Кто задает вопросы, а не ждёт, пока я совершу ошибку, как «генералишка».

Аяко сжала чашку крепче.

– Возможно, я просто тоже чувствую себя чужой, – сказала она.

– Почему? – спросил Рудольф.

– Потому что я верю, что Марс может быть чем-то большим, чем поле боя. А это, кажется, никому не нужно, – тихо продолжала Аяко.

Майер замер, и в его взгляде появилось что-то новое – интерес, почти жадный.

– Вы говорите о терраформировании, – сказал он.

Она резко подняла глаза.

– Откуда вы…? – удивилась она.

– Ваши коллеги иногда обсуждают это за обедом. Довольно громко, – он усмехнулся. – Но я слушал не из-за этого. Мне просто нравится, как вы говорите об этом.

– Как?… – спросила девушка.

– Как будто это возможно. Как будто будущее – это не просто еще одна война, – ответил Майер.

Они замолчали. Где-то на кухне зашипел пар из кастрюли, зазвенела посуда. Но здесь, у стойки, время будто замедлилось.

– Майер-сан… – начала Аяко.

– Рудольф, – перебил он. – Если завтра мы станем врагами… пусть сегодня я буду для вас просто Рудольфом.

Она не ответила. Не могла. Потому что вдруг осознала, что этот человек – немец, возможно, шпион, возможно, убийца – смотрит на нее так, как не смотрел никто, будто в ней есть что-то ценное. Не её исследования, не её полезность для Империи. Её.

– Мне пора, – прошептала она, отодвигая чашку.

Майер не стал удерживать. Он лишь кивнул, и в его глазах читалось понимание.

– До встречи, доктор Татибана, – попрощался он.

– До встречи, – она уже повернулась к выходу, но на пороге обернулась. – Рудольф.

Его лицо озарилось не улыбкой, а чем-то глубже. Она вышла, чувствуя, как сердце бьется чаще, чем должно. И впервые за долгое время Марс не показался ей тюрьмой.

Аяко вошла в зал совещаний с тяжёлым чувством в груди. Пространство было заполнено военными и учеными, рассаживающимися за длинным полированным столом из черного марсианского базальта. Генерал-губернатор Кудо уже стоял у экрана с голографической картой колоний, его тень, искаженная проекцией, растягивалась по стене, как предзнаменование.

Она заняла место рядом с доктором Сато, который лишь молча кивнул ей, его обычно спокойные глаза сегодня были жёсткими, как сталь.

– Коллеги, – начал Кудо, и его голос, низкий и резкий, заполнил зал без усилий. – Наши разведданные подтверждают, что Рейх готовит удар. И скоро.

На экране всплыли спутниковые снимки, на которых были немецкие ракетные шахты у подножия Олимпа, новые патрульные дроны с чёрными крестами на крыльях, колонны герметичных танков, выстроившихся у границы нейтральной зоны.

– Они не просто укрепляют позиции. Они готовятся к наступлению, – констатировал Кудо.

В зале пронёсся шёпот. Кудо ударил кулаком по столу, и звук, как выстрел, заставил всех замолчать.

– Наши текущие оборонительные мощности недостаточны. Мы отстаём в разработке химических и биологических оружий от нацистов. Наши лаборатории тратят ресурсы на… – он бросил взгляд на Аяко, – …на мечты о терраформировании, в то время как немцы уже испытывают новое поколение нейротоксинов.

Аяко сжала кулаки под столом. Её ногти впились в ладони, но боль не могла заглушить жгучую обиду.

– С сегодняшнего дня все приоритеты меняются, – продолжал Кудо. – Лаборатория доктора Сато переключается на проект «Белый туман» – создание аэрозольного оружия, поражающего нервную систему.

Сато медленно поднялся и поклонился перед речью, затем начал:

– Генерал, с вашего позволения… Наши исследования в области бактериального восстановления почвы могут дать колонии независимость от поставок с Земли. Если мы…

– Если мы не выживем до следующего года, никакая почва нам не понадобится! – перебил его Кудо. – Вы ученый, Сато-сан. Ваша задача – служить Империи, а не философствовать о будущем, которого может не быть!

Аяко не выдержала.

– А что, если вместо того, чтобы копить яды, мы попробуем договориться? – ее голос дрогнул, но не от страха, а от ярости. – Не все немцы звери. Среди них есть люди, которые тоже не хотят войны!

В зале воцарилась мёртвая тишина. Кудо повернулся к ней так медленно, будто его шея скрипела, как несмазанные шарниры.

– Доктор Татибана, – произнес он, и каждое слово было как удар хлыста. – Вы наивны, как ребёнок. Ваши «переговоры» закончатся тем, что вас выведут на расстрел первыми.

– Я… – начала она, но генерал её перебил:

– Сидите и слушайте. Или я найду вам место в лаборатории, где не требуются разговоры.

Сато тихо потянул её за рукав, заставляя опуститься на стул. Дальше Кудо говорил о новых квотах на производство, о перераспределении ресурсов, о том, что каждый ученый теперь будет подчиняться военному куратору. Аяко не слышала деталей. В ушах стучало: «Они превращают нас в таких же монстров, как они».

Когда совещание закончилось, она вышла одной из первых, не глядя ни на кого. Коридор казался слишком ярким, слишком пустым.

– Аяко-чан, – послышался голос сзади.

Сато догнал её, положил руку на плечо.

– Он не прав, – прошептала она, чувствуя, как эти предательские слезы подступают к глазам.

– Нет. Но он сильнее, – ответил Сато.

– Что нам делать? – спрашивала она.

Старик вздохнул, достал из кармана маленький бамбуковый свиток, тот самый, с которым всегда гадал.

– То, что должны. Ждать. И готовиться, – ответил он.

– К войне? – спросила девушка.

– К моменту, когда буря закончится, – задумчиво ответил старик.

Она ничего не ответила. Просто пошла прочь, чувствуя, как марсианский песок под ногами, тот самый, который она мечтала оживить, хрустел, как кости.

Аяко стояла перед дверью кухни, сжимая в руках пустую кружку. Её пальцы слегка дрожали – остаточное напряжение после совещания, после слов Кудо, после осознания того, что её исследования теперь пойдут не на жизнь, а на смерть. Она глубоко вдохнула и вошла.

Майер стоял у плиты, его спина была к ней, но он, кажется, почувствовал её присутствие, даже не обернувшись, сказал:

– Доктор Татибана. Кофе?

– Да, пожалуйста, – ответила она, и голос ее прозвучал хриплее, чем она ожидала.

Он повернулся, и его глаза сразу же сузились, он прочитал её состояние без слов.

– Что-то случилось, – сказал он.

Это было не вопросом, а утверждением.

– Совещание у генерала Кудо, – пробормотала она, опускаясь на табурет у стойки. – Теперь моя лаборатория будет разрабатывать нервно-паралитический газ.

Майер замер на секунду, затем резко развернулся, взял кофейник и налил ей чашку. Не ту слабую японскую смесь, которую обычно подавали в колонии, а что-то густое, горькое, с дымным ароматом.

– Пейте. Это не поможет, но хотя бы согреет вашу душу, – сказал он.

Она сделала глоток и скривилась. Было слишком крепко, слишком жгуче. Но через секунду тепло разлилось по груди, и напряжение чуть отпустило.

– Вы не выглядите удивленным, – заметила она.

Майер прислонился к стойке, скрестив руки.

– Война – это всегда химия, доктор Татибана. Сначала – порох, потом – газ, потом – что-то похуже, – сказал он.

– А вы… – она посмотрела на него пристально, – вы знаете о таком оружии?

Его лицо не дрогнуло, но в глазах что-то мелькнуло.

– Я повар, а не химик. Но в Шанхае… видел, что оно делает с людьми, – произнёс он.

Она опустила взгляд.

– Я не хочу этим заниматься, – тихо пробормотала Аяко.

– Тогда не занимайтесь, – улыбнулся Майер.

– Вы говорите так, будто у меня есть выбор, – продолжила девушка.

– Выбор есть всегда, – он наклонился чуть ближе, и его голос стал тише, – даже если это выбор между плохим и худшим.

Она задумалась, вертя кружку в руках.

– А если я скажу, что хочу продолжать свои исследования? Тайно? – спрашивала она.

Майер улыбнулся, не той вежливой улыбкой повара, а чем-то более острым, почти вызовом.

– Тогда вам понадобится очень тихое место. И кто-то, кто будет приносить вам чай, пока вы работаете, – улыбнулся Рудольф.

Она фыркнула, несмотря на весь стресс, и спросила:

– Вы предлагаете себя в помощники?

– Я предлагаю себя в сообщники, – продолжал улыбаться он.

Они замолчали. Где-то за стеной гудели вентиляторы, напоминая, что даже здесь, в этой крошечной кухне, за ними могут следить.

Аяко допила кофе и вдруг, почти не думая, сказала:

– А… приходите сегодня ко мне. Вечером.

Майер поднял бровь:

– Это… предложение?

– Это урок, – она улыбнулась слабо. – Если вы будете моим сообщником, вам стоит научиться японской медитации. Чтобы не выдать себя нервным поведением.

– Ах, вот как, – он кивнул с преувеличенной серьезностью. – То есть вы спасаете мне жизнь.

– Конечно. И… – она покраснела, но не отвела взгляд, – вы будете делать мне чай. Вы же повар.

Майер рассмеялся, тихо, но искренне.

– Договорились, доктор Татибана, – сказал он.

– Аяко, – поправила она.

– Рудольф, – ответил он, усмехнувшись.

Она встала, оставив пустую кружку на стойке, и уже уходя, обернулась:

– Приходите после восьмого часа. Я живу в жилом блоке «Сакура», комната 42.

– Не опоздаю, – сказал Майер.

И когда она вышла, то впервые за этот день почувствовала, что-то, хоть что-то, идет не так, как планировал генерал Кудо. А это уже было началом сопротивления.

…

Когда шаги Аяко затихли в коридоре, Рольф резко выпрямился, словно сбросив маску. Голова раскалывалась, знакомое, ненавистное давление за глазами, словно кто-то ввинчивал туда раскалённые шурупы.

Опять. Он шагнул в подсобку, где хранились специи, и достал из потайного кармана в подкладке куртки маленький блистер с таблетками. «NeuroCalm» – продукт фармацевтического гиганта «Aesculap Pharmazeutika», официального поставщика СС. Препарат разработан специально для агентов, работающих под прикрытием: снимал мигрени, тревожность, но не притуплял реакцию. Побочным эффектом была сухость во рту и временное онемение кончиков пальцев. Мелкая цена.

Он проглотил таблетку, не запивая, и закрыл глаза, ожидая, когда химия сделает своё дело.

Через десять минут боль отступила, оставив после себя лишь лёгкий металлический привкус. Винтер достал «Фольксфунк», не обычный коммуникатор, а модифицированную модель с шифровальным модулем «Geheimsprech 9».

Он набрал нужный номер. Два гудка. Третий.

– Хайль Гитлер, – раздался в трубке ровный, как лезвие, голос обергруппенфюрера Дитриха.

–Хайль Гитлер, герр обергруппенфюрер, – чётко ответил Винтер, инстинктивно вытянувшись по стойке «смирно», хотя знал, что Дитрих его не видит.

– Докладывайте, штурмбаннфюрер, – приказал Дитрих.

– Задание в процессе выполнения. Я получил доступ к административному архиву колонии. За последние сорок восемь часов мной скопированы схемы вентиляционных шахт, расположение гермоотсеков и чертежи энергосетей. Также подтверждаю: японцы активизировали разработку химического оружия. Проект под кодовым названием «Белый туман», – докладывал Рольф.

– Отлично, – голос Дитриха стал чуть теплее. – Ваши данные уже поступили в аналитический отдел. Ожидайте дальнейших инструкций.

В разговоре наступила неожиданная пауза. Винтер знал, что такой человек, как Дитрих её не выдержит.

– А как насчёт вашего… контакта? – спросил обергруппенфюрер.

Винтер почувствовал, как мышцы его спины напряглись.

– Доктор Аяко Татибана, один из ведущих биологов колонии. Доступ к закрытым проектам. Сегодня выразила несогласие с приоритетами командования, – ответил Рольф.

– Интересно, – Дитрих сделал едва слышный звук, похожий на усмешку. – И как вы планируете это использовать?

– Она пригласила меня сегодня вечером. Официально – для «обучения японской медитации», – продолжил Винтер.

– Ха. И вы сохранили своё прикрытие? – усмехнулся Дитрих, а потом серьёзно спросил.

– Разумеется, герр обергруппенфюрер. Я всего лишь повар-беженец, слегка увлечённый культурой своих… работодателей, – ответил Рольф.

– Хорошо. – Дитрих замолчал на мгновение, и Винтер представил, как тот постукивает перстнем с мёртвой головой по краю стола. – Разрешаю углубить контакт. Если эта девушка действительно нелояльна своему командованию, она может стать ценным активом. Влияйте на неё.

– Я понял, обергруппенфюрер – послушно сказал Винтер.

– И, Рольф… – внезапно фамильярность. Значит, что-то важное. – Не забывай, кто ты. Сентиментальность – роскошь, которую мы не можем себе позволить.

«Мы». Всегда «мы».

– Я никогда не забываю, герр обергруппенфюрер, – продолжил послушно говорить Рольф.

– Тогда… Зиг хайль, – партийно попрощался Дитрих.

– Зиг Хайль, – ответил тем же Рольф и сбросил звонок.

Связь прервалась. Винтер опустил «Фольксфунк» и провёл рукой по лицу. NeuroCalm оставил на языке привкус горечи.

Он вернулся к плите, где стоял забытый кофейник Аяко. Остатки её кофе уже остыли. Он налил себе чашку, выпил залпом, теперь горечь была двойная. «Влияйте на неё». Он посмотрел на часы. До вечера оставалось шесть часов. Достаточно, чтобы решить, как именно он выполнит этот приказ.