Читать книгу: «Человек без прошлого», страница 10

Глава 6

VI

"Ибо возмездие за грех – смерть." – Послание к Римлянам 6:23

Граница между японским и немецким секторами Марса всегда напоминала Рольфу фронтовую линию – колючая проволока, вышки с пулеметами, патрули в бронежилетах, сканирующие каждого прохожего холодными линзами шлемов. Но сегодня всё было иначе.

Чрезвычайное положение. Стены были выше, барьеры плотнее, проверки дольше. Даже воздух здесь казался гуще, пропитанным статикой тревоги. Рольф стоял в очереди перед КПП, сжимая в потных пальцах документы Рудольфа Майера – беженца, повара, никому не интересного человека. Его сердце билось так громко, что, казалось, эсэсовцы за километр услышат этот предательский стук.

– Следующий! – послышался крик.

Голос часового прозвучал, как выстрел. Рольф сделал шаг вперед, стараясь не смотреть на камеры, вделанные в стены. Его лицо было точной копией документа, волосы, выкрашенные в темный оттенок, легкая сутулость, которую он вырабатывал месяцами, чтобы казаться меньше, незаметнее.

– Документы, – потребовал мужчина.

Офицер СД, молодой, с острым, как лезвие, подбородком, протянул руку, даже не глядя на него. Рольф подал папку, чувствуя, как под ложечкой заныло.

– Рудольф Майер… повар в японском секторе? – эсэсовец наконец поднял глаза, изучая его.

– Так точно, герр унтершарфюрер, – ответил Рольф, нарочно коверкая слова, как делал это Майер по досье – выходец из сельской Баварии.

Офицер медленно листал документы, потом резко захлопнул папку.

– Цель визита? – спросил он.

– Работа. Меня наняли в офицерскую столовую на неделю. Вот подтверждение, – Рольф протянул еще одну бумагу – идеальную подделку, сделанную обергруппенфюрером Дитрихом.

Эсэсовец пробежался глазами по тексту, потом кивнул в сторону сканера.

– Пропустить, – холодно сказал он.

Рольф заставил себя дышать ровно, шагнул в кабину. Лазеры скользнули по его телу, анализируя кости, мышцы, импланты. Он знал, что сканер ищет оружие, но не знал, ищет ли он его – штурмбаннфюрера Винтера, чьи данные, возможно, уже загружены в базу как предателя.

Зеленый свет.

– Проходите, – также холодно произнёс пограничный офицер.

Он вышел, подхватил документы и двинулся вперед, не ускоряя шаг. Ещё один КПП. Ещё одна проверка.

– Открыть сумку, – приказал другой офицер.

Рольф поставил на стол холщовый мешок с поварскими ножами. Охранник копошился внутри, вытащил скальпель-резчик для мяса, покрутил в руках.

– Острое, – произнёс он.

– Я же повар, – усмехнулся Рольф.

Охранник фыркнул, сунул нож обратно и махнул рукой.

– Проходите, – сказал он.

И вот он внутри. Немецкий сектор. Улицы здесь были шире, чище, но пустыннее. Над входом в каждый квартал висели динамики, из которых лилась бодрая маршевая музыка, перемежаемая объявлениями:

«Achtung! Reichsbürger! Ausgangssperre beachten! Verdächtige Personen sofort der Gestapo melden!» .

Рольф шёл, опустив голову, но глаза его сканировали округу. Камеры висели на каждом углу. Патрули шагали почти каждые двести метров. И везде – плакаты с лицом оберштурмбаннфюрера Краузе, который за пару дней успел объявить себя «Vorübergehender Kommandant des Mars, bis sich die Lage stabilisiert» .

«Stabilisiert» … Рольф сжал кулаки. Он знал, что это значит. Чистки. Аресты. Расстрелы. Краузе убирал всех, кто мог быть лоялен Дитриху. И скоро очередь дойдет до…

– Эй, ты! – послышались крики сзади.

Рольф вздрогнул. К нему шагал патруль из двоих эсэсовцев с карабинами на груди.

– Документы, – потребовали они.

Рольф медленно достал папку, чувствуя, как сердце готово вырваться из груди.

– Опять ты, – усмехнулся один, просматривая бумаги, – «Майер».

– Да, герр обершарфюрер, – кивнул Рольф.

– Ты же вчера был в японском секторе, – начал возмущаться первый офицер.

– Так точно. За продуктами. Сегодня вернулся – работа в столовой у оберштурмбаннфюрера Краузе, – Рольф показал пропуск.

Эсэсовец что-то пробормотал, но документы вернул.

– Шевелись. Комендантский час через сорок пять минут, – сказал он.

Рольф кивнул и зашагал прочь, чувствуя, как взгляд патруля жжет ему спину. Он свернул в переулок, потом еще в один, вышел к невзрачному зданию столовой для младших офицеров. Здесь его ждали.

– Майер? – на пороге стоял унтер-офицер с густым шрамом на щеке.

– Я, – ответил Рольф.

– Заходи. Кухня внизу. Работаешь до закрытия, – приказал мужчина.

Рольф прошел внутрь, спустился по узкой лестнице в подвал. Кухня была крошечной, задымленной, но… пустой.

– Где остальные? – спросил он.

– Арестованы, – буркнул унтер, – «Подозреваются в связях с япошками».

Рольф замер и спросил:

– Все?

– Все. Ты теперь один. Готовишь ужин для двадцати человек. Меню на столе, – холодно ответил офицер.

Унтер развернулся и ушел, хлопнув дверью. Рольф остался один. Он подошел к столу, развернул листок. Меню: суп-пюре из картофеля, жаркое с красной капустой, пирог с вишней.

И внизу, мелким почерком было написано: «Sonderbestellung für Kommandant Obersturmbannführer Krause – Apfelstrudel. Persönlich servieren, pünktlich um 20:00 Uhr» .

Рольф медленно улыбнулся. Дитрих все продумал. Он открыл холщовый мешок, вытащил ножи. И среди них был один, с особым лезвием. Тем, что хранило каплю «Шёне Адель». Теперь оставалось только дождаться вечера.

…

Аяко ворвалась в лабораторию доктора Сато, едва сдерживая рыдания. Дверь захлопнулась за ней с резким звуком, но она уже не обращала внимания. Её пальцы вцепились в подол халата, ноги подкашивались, а в горле стоял ком, мешающий дышать.

– Сато-сенсей… – её голос сорвался на хрип, – Он… он…

Доктор Сато, склонившийся над микроскопом, медленно поднял голову. Его глаза, обычно полные спокойной мудрости, сузились, заметив её состояние.

– Аяко-чан? – он отложил инструменты, снял очки и поднялся навстречу. – Что случилось?

Она не ответила. Просто рухнула на ближайший стул, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Слёзы текли по её лицу, горячие и беззвучные.

– Он лгал… – прошептала она. – Всё это время… он был одним из них.

Сато не удивился. Не возмутился. Он лишь вздохнул, как будто давно ожидал этого момента, и подошёл к шкафу с чайными принадлежностями.

– Пейте, – коротко сказал он, наливая ей чашку зелёного чая. Аромат жасмина заполнил комнату, смешиваясь с запахом химикатов.

– Как я могу?! – она резко подняла голову, глаза горели. – Он… он шпион! Нацист! Он притворялся, смеялся, целовал меня… а сам…

– А сам что? – спокойно перебил Сато. – Он убивал? Предавал? Или просто носил форму, как миллионы других?

Аяко замерла.

– Это не оправдание! – выкрикнула она.

– Нет, – согласился Сато, – но это объяснение.

Он сел напротив, его старческие пальцы сложились перед лицом.

– Вы знаете, почему бамбук гнётся под ветром, но не ломается? – неожиданно спросил он.

– Не сейчас, Сато-сенсей! – она сжала кулаки.

– Потому что он пустой внутри, – продолжил Сато, будто не слыша её. – А пустота – это не слабость, а гибкость. Это возможность выстоять.

– Что это значит?! – в голосе Аяко прозвучало отчаяние.

– Это значит, что люди – не их форма. Не их прошлое. Не их приказы. – Сато налил себе чаю. – Они – это их выбор. Здесь и сейчас.

– А если их выбор, на самом деле, ложный? – прошептала она.

– Тогда спросите себя: кому он лгал? Вам? Или тем, кто заставил его надеть эту форму? – ответил Сато.

Аяко опустила глаза.

– Я не знаю… – прошептала девушка.

– Значит, вы не знаете его. А судите, – усмехнулся старик.

Она вздрогнула.

– Но он… он мог просто сказать! – воскликнула Аяко.

– И что бы вы сделали? – Сато поднял бровь. – Побежали бы доносить?

– Нет! – она возмущённо вскочила. – Но я… я бы…

– Вы бы испугались, – закончил за неё старик. – И герр Майер знал это.

Наступила тишина. Аяко медленно опустилась обратно, её плечи дрожали.

– Что мне теперь делать? – спросила она, и в голосе её была детская потерянность.

Сато улыбнулся.

– То же, что и всегда. Дышать. Ждать. Смотреть, – сказал он.

– На что? – спросила девушка.

– На то, какой выбор он сделает теперь, – ответил старик.

Она закрыла глаза.

– А если он… если он снова обманет? – вновь прослезилась она.

– Тогда вы будете знать, – улыбнулся Сато.

Она не ответила. Просто сидела, слушая тиканье часов на стене, пока чай в её руках постепенно остывал.

– Спасибо, Сато-сенсей, – наконец прошептала она.

– Не за что, кохай, – сказал в ответ доктор.

Аяко поднялась, вытерла лицо и направилась к двери. Перед тем как выйти, она обернулась и произнесла:

– Вы всегда знаете, что сказать мне… Спасибо…

Сато лишь кивнул, но его глаза были странно пустыми.

– Это потому что я уже видел слишком много драм, Аяко-чан. И слишком много лжи, – сказал он.

Она ушла. Дверь закрылась. И тогда доктор Сато, оставшись один, медленно подошёл к шкафу, открыл потайной ящик и достал оттуда маленький радиопередатчик.

– Она знает, – прошептал он в устройство. – Но пока не понимает.

Пауза. Голос в ответ был едва слышен, но Сато кивнул, будто получил приказ.

– Да. Я прослежу, – ответил старик.

Он выключил передатчик, спрятал его обратно и подошёл к окну.

– Бедная девочка… – пробормотал он. – Если бы она знала, сколько людей носят маски.

За стеклом марсианское небо окрашивалось в багровые тона. Как кровь. Как предательство. Как война, которая уже началась. И доктор Сато, старый, мудрый, добрый Сато, вдруг улыбнулся.

– Но ведь маски-то всегда снимаются. Рано или поздно. Не так ли, герр Краузе? – произнёс он.

…

Гертруда Дитрих шла по улице медленно, намеренно растягивая шаги, будто каждое движение приближало её к неминуемой расправе. В руках она сжимала свёрнутый в трубку лист бумаги – школьный тест по арийской истории, испещрённый красными пометками и злополучной «5» в углу.

Он же всё ей объяснял. Лично. Сидел с ней ночами, показывал карты, документы, даже те, что были под грифом «Geheime Reichssache». «Ты должна знать правду, Гертруда. Настоящую правду», – говорил он. А она… она провалила тест.

«Как?» Ответ был прост: она засыпала над учебником. Всю ночь читала запрещённые стихи Гёте, которые ей тайком передала подруга из Bund Deutscher Mädel. Те самые, что были изъяты из программы за «несоответствие духу времени». А дела до торговой войны между Рейхом и США в середине XX века девушке совсем не было.

Гертруда вздохнула, подняла глаза. Улицы Берлина были почти пустынны – комендантский час приближался, и лишь патрули СС размеренно шагали по тротуарам, их сапоги отбивали чёткий ритм: раз-два, раз-два. Она ускорила шаг.

Мужская тень отделилась от стены.

– Фройляйн Дитрих? – спросил он.

Голос был тихим, почти шёпотом, но она вздрогнула, как от удара. Перед шестнадцатилетней девушкой стоял мужчина – высокий, в потрёпанном плаще, лицо скрыто под низко надвинутым кепи.

– Вы… вы перепутали, – она сделала шаг назад, сердце застучало где-то в горле. Внезапно она заметила, что пошла домой через неблагополучный район Берлина Кройцберг.

– Нет. Это вы. Я знаю, – Он не приближался, но его присутствие казалось тяжёлым, как туча перед грозой. Гертруда всё никак не могла разглядеть его лицо. То ли от страха, то ли ещё от чего-то страшного, что излучал этот человек, – Я хочу поговорить.

– С какой стати? – её голос дрогнул.

– Потому что ты не веришь в то, что учишь, – ответил мужчина.

Гертруда замерла. Откуда он знает?

– Ты ошиблась в вопросе про «окончательное решение». Написала, что это был «необходимый акт очищения». Но твой отец… – мужчина усмехнулся, – он же рассказывал тебе правду?

Её кровь застыла.

– Кто вы? – спросила она.

– Тот, кто знает, что обергруппенфюрер Дитрих – не фанатик. А ты – не глупая девочка, повторяющая чужие слова, – ответил мужчина.

Он сделал шаг вперёд, и теперь она разглядела его глаза – серые, холодные, но без ненависти. Это был не мужчина, а довольно симпатичный парень, просто с брутальным голосом.

– Приходи завтра. Угольный склад на Штауффенбергштрассе. Восемнадцать часов, – сказал парень.

– Я не приду, – выдохнула Гертруда.

– Придёшь. – Он повернулся, но на секунду остановился. – Потому что ты хочешь знать, почему твой отец на самом деле служит Рейху.

И исчез в переулке.

Гертруда продолжила идти по пустынным улицам Берлина, но в голове у неё бушевал настоящий ураган мыслей. Её пальцы нервно перебирали край униформы Bund Deutscher Mädel, а в ушах всё ещё звучал тот странный, низкий голос незнакомца. «Ты не веришь в то, что учишь» – как он мог знать? Как он вообще осмелился подойти к дочери обергруппенфюрера СС? Она должна была немедленно сообщить об этом в Гестапо, но… что-то остановило её. Может быть, его глаза – такие холодные, но без привычной для эсэсовцев жестокости? Или то, как он говорил об её отце, словно знал какую-то тайну?

А ещё он был… симпатичным. Не в том грубом, выхолощенном стиле, как юнцы из Гитлерюгенд, с их начищенными сапогами и пустыми взглядами. Нет, этот парень выглядел живым. Его волосы были чуть длиннее положенного, а в уголках губ пряталась тень улыбки, будто он знал что-то, чего не знала она. И этот взгляд… проницательный, изучающий, но без ненависти. «Он смотрел на меня, как на человека, а не на дочь офицера СС», – подумала она, и от этой мысли по спине пробежали мурашки.

Но больше всего её тревожило то, что он не напрямую упомянул Сопротивление. Она слышала об этом лишь вскользь – шепотки в школе, обрывки разговоров отца с коллегами, которые тут же обрывались, стоило ей войти в комнату. «Предатели Рейха», «отбросы», «недочеловеки» – так о них говорили. Но если они действительно знали правду об отце… Какую правду? Ведь он был образцовым офицером, верным фюреру!.. Или нет? Она вспомнила, как однажды застала его поздно ночью за чтением старой книги – не учебника по расовой теории, а чего-то другого, с вырванными страницами. Он быстро захлопнул её, но выражение его лица… оно было виноватым.

Гертруда замедлила шаг, пропуская мимо патруль СС. Солдаты щелкнули каблуками, и она автоматически подняла руку в приветствии, но мысли её были далеко. «А что, если отец…?». Нет, она не могла даже допустить такой мысли. Но тогда почему этот незнакомец был так уверен? И почему он сказал «Придёшь», а не «Приходи»? Как будто знал, что её любопытство сильнее страха. И ведь он был прав – уже сейчас, вопреки всему, она представляла, как завтра пробирается к угольному складу. «Я просто послушаю. Просто узнаю, что они хотят. А потом уйду», – убеждала она себя. Но другая часть её сознания шептала: «А если он попросит тебя о чём-то большем?».

И самое ужасное – она не была уверена, что откажет. Потому что в глубине души она ненавидела эти бесконечные лекции о превосходстве арийской расы, эти скучные парады, эти пустые глаза учителей, повторяющих заученные фразы. Она хотела… чего-то настоящего. Как те стихи Гёте, которые она прятала под матрасом. Как взгляд того парня – прямой, открытый, опасный.

«Отец убил бы меня, если бы узнал», – пронеслось в голове, и от этой мысли её бросило в жар. Но разве это не делало всё ещё более… заманчивым? Она представляла, как крадётся по тёмным переулкам, как стучит в потайную дверь, как он встречает её – тот самый загадочный незнакомец, который знает больше, чем положено. «А вдруг он предложит мне присоединиться?» – и этот вопрос уже не пугал, а заставлял сердце биться чаще.

К тому времени, как она дошла до дома, решение было принято. Она пойдёт. Не только из-за любопытства к Сопротивлению. И даже не только из-за него – этого дерзкого, красивого, запретного парня. А потому что впервые в жизни у неё появился шанс узнать правду. Даже если эта правда разрушит всё, во что её заставляли верить. Даже если за это придётся заплатить самой высокой ценой.

Гертруда остановилась у порога, глядя на фамильный герб Дитрихов, высеченный над дверью. «Завтра всё изменится», – подумала она. И впервые за долгое время почувствовала себя живой.

Через пару минут она уже стояла перед тяжелыми дубовыми дровами кабинета отца, сжимая в дрожащих пальцах злополучный тест. Красная «5» будто горела на бумаге, словно клеймо позора. Она глубоко вдохнула, ощущая, как сердце бешено колотится в груди, и постучала.

– Herein! – раздался из-за двери знакомый резкий голос.

Кабинет обергруппенфюрера Дитриха был, как всегда, безупречен – массивный дубовый стол, портреты фюреров на стенах, аккуратные стопки документов с грифом «Geheime Reichssache». Сам Мартин Дитрих сидел, склонившись над картами марсианских колоний, но поднял голову, увидев дочь.

– Гертруда? Что случилось? – его голос звучал устало, но не сердито.

Девушка молча протянула тест. Отец взял бумагу, и его брови медленно поползли вверх по мере чтения. В кабинете повисла гнетущая тишина.

– Fünf? – наконец произнес он, и в этом одном слове звучала целая буря эмоций, – По арийской истории? По предмету, который я лично с тобой разбирал?

Гертруда опустила глаза.

– Я… я не выспалась, Vater. Читала допоздна… – виновато говорила она.

– Что ты читала? – его голос стал опасным и тихим, – Неужели что-то важнее подготовки к экзаменам?

Девушка почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она не могла признаться, что читала запрещённого Гёте.

– Повторяла материал… но уснула над учебником, – солгала она.

Дитрих откинулся в кресле, изучая дочь. Вдруг его лицо странно изменилось – гнев уступил место чему-то другому, почти ностальгическому.

– Знаешь, в твоём возрасте я тоже получал плохие оценки, – неожиданно сказал он.

Гертруда подняла глаза, не веря своим ушам.

– Вы? Но… как? – спрашивала она.

Отец усмехнулся.

– Да, я был ужасным учеником. В 14 лет едва не вылетел из Наполы из-за проваленного экзамена по расовой теории, – Он встал и подошёл к окну, глядя на пейзаж за стеклом, – Мой отец – твой дедушка – тогда сказал мне: «Знания важны, Мартин, но важнее то, как ты их применяешь».

Гертруда молчала, поражённая. Она никогда не слышала, чтобы отец говорил о своих неудачах.

– Ты думаешь, эти оценки определяют твоё будущее? – продолжал Дитрих, поворачиваясь к ней, – Посмотри на меня. Бывший плохой ученик, а теперь – обергруппенфюрер СС, глава инопланетных миссий Рейха, – В его голосе звучала странная смесь гордости и горечи.

– Но… но вы всегда говорили, что дисциплина – это всё, – осторожно заметила Гертруда.

– Дисциплина – да. Но не слепое повторение чужих мыслей, – Он подошёл ближе и положил руку ей на плечо. – Ты должна понимать, почему мы делаем то, что делаем. Не просто заучивать даты и сухие факты.

Гертруда вдруг почувствовала странное облегчение.

– Значит… вы не сердитесь? – спросила девушка.

– О, я сердит, – отец снова стал строгим, – Но не из-за оценки. А потому что ты не воспользовалась знаниями, которые я тебе дал, – Он вернулся к столу и открыл ящик, – Возьми и обязательно читай.

Он протянул ей старую, потрёпанную тетрадь. Гертруда открыла её и увидела конспекты, сделанные молодым Мартином Дитрихом – неровные, с помарками, но удивительно глубокие.

– Это… ваши записи? – спросила она.

– Да. И обрати внимание, что там полно ошибок в правописании. Но в них есть мысль, – Он посмотрел ей прямо в глаза, – Я не хочу, чтобы ты была идеальной ученицей, Гертруда. Я хочу, чтобы ты думала.

Девушка почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. В этот момент она вдруг вспомнила незнакомца и его слова: «Твой отец рассказывал тебе правду?».

– Vater… – она колебалась, – а что если… что если правда не такая, как в учебниках?

Кабинет погрузился в тишину. Дитрих замер, его лицо стало непроницаемым.

– Правда всегда одна, Гертруда. Просто… иногда её нужно уметь видеть за строками. – Он медленно подошёл к портрету Гитлера на стене. – Запомни: оценки – это не главное. Главное – это понимать, зачем ты учишься.

Гертруда кивнула, сжимая тетрадь в руках. В голове у неё крутились десятки вопросов, но она знала, что сейчас не время их задавать.

– Спасибо, Vater. Я… я постараюсь исправиться, – тихо произнесла девушка.

Отец снова стал строгим обергруппенфюрером.

– Хорошо. А завтра иди и перепиши этот тест. И чтобы в следующий раз я видел только единицу или двойку, – сказал он.

Когда дверь кабинета закрылась за ней, Гертруда стояла в коридоре, прижимая к груди отцовскую тетрадь. Вопросов стало только больше. Кто был прав – отец или учебники? Что скрывается за его словами? И… пойти ли завтра на встречу с тем странным человеком? Одно она знала точно – мир больше не казался таким чёрно-белым, как в школьных учебниках. И это было одновременно страшно и… невероятно интересно.

…

Лаборатория была погружена в тишину. За окном марсианской ночи мерцали огни колонии, но Аяко уже третий день не покидала рабочее место. Её пальцы летали над голографическими схемами, формулы терраформирования сменяли одна другую, а на столе стояла пятая за сегодня чашка остывшего чая. Она не спала. Не ела. Не думала ни о чём, кроме работы.

Потому что если остановится, то обязательно вспомнит его. Рольфа. Рудольфа. Штурмбаннфюрера Винтера. Лжеца. Она с силой тряхнула головой, сбрасывая навязчивые мысли, и вновь углубилась в расчёты. «Неважно, кто он. Важно то, что я могу сделать».

И вдруг… Оно случилось. Формула, над которой она билась неделями, наконец сложилась в идеальную последовательность. Числа, графики, химические реакции – всё встало на свои места.

– Получилось… – её голос прозвучал хрипло от усталости.

Она откинулась на спинку кресла, не веря своим глазам. Она решила проблему ядерного катализатора. Теперь её бактерии смогут перерабатывать марсианский грунт в десятки раз быстрее, не требуя колоссальных энергозатрат. Это был прорыв. Настоящий. И первым, кому она захотела рассказать об этом… был он. Губы её дрогнули, но она резко сжала кулаки. Нет. Больше никаких слабостей.

– Сато-сенсей должен знать, – прошептала она себе и, не теряя ни секунды, схватила голоплёнку с расчётами и выбежала из лаборатории.

Доктор Сато же сидел в своём кабинете, склонившись над древней книгой, когда дверь распахнулась без стука.

– Сато-сенсей! – Аяко ворвалась внутрь, её глаза горели. – У меня получилось!

Старик медленно поднял голову, поправил очки и устало улыбнулся:

– Аяко-чан, вы выглядите так, будто три дня не спали.

– Потому что правда не спала! – она захлопнула дверь, заперла её на ключ и подбежала к столу. – Смотрите!

Она бросила голоплёнку на проектор, и в воздухе всплыли трёхмерные схемы.

– Я нашла способ ускорить процесс в 47 раз! Бактерии теперь могут синтезировать пригодную почву без дополнительного нагрева! Это значит, что первые зоны терраформирования можно создать уже через год, а не через десятилетия! – оживлённо рассказывала девушка.

Сато внимательно изучил данные. Его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах мелькнуло что-то… странное.

– Это… впечатляюще, Аяко-чан, – сказал он.

– Это революция! – она едва не прыгала от возбуждения. – Мы можем начать испытания уже завтра! Только… – её голос понизился, – это должно оставаться в тайне. Если генерал Кудо узнает, он меня казнит.

Сато кивнул, сложив пальцы домиком.

– Мудрое решение. Но вы уверены, что бактерии стабильны? – спросил он.

– Абсолютно! – она улыбнулась впервые за долгие дни.

Старик задумчиво постучал пальцами по столу.

– Вы совершили великое открытие, Аяко-чан. Возможно, именно это спасёт Марс, – сказал он.

Она глубоко вздохнула, чувствуя, как грудь распирает от гордости.

– Спасибо, Сато-сенсей. Я… я не знаю, что бы делала без вашей поддержки, – произнесла Аяко.

Он улыбнулся, но его глаза оставались холодными.

– Идите, лучше, отдохните. Завтра начнём подготовку, – сказал он.

Девушка почти сразу побежала домой. Очень уж она устала. Настолько, что даже не сказала ничего на прощание старику, кроме кивка головой.

Как только дверь закрылась за Аяко, улыбка Сато исчезла. Он медленно поднялся, подошёл к шкафу и достал оттуда небольшой коммуникатор и набрал знакомый номер.

– «Кэмпэйтай», – ответил на той стороне хриплый голос.

…

Штаб-квартира СС на Марсе напоминала растревоженный улей. Офицеры в чёрных мундирах метались по коридорам, голоса сливались в тревожный гул, а из динамиков раздавались резкие команды: «Achtung! Verdacht auf Vergiftung! Alle medizinischen Teams in den Speisesaal!» .

Рольф стоял у стены в дальнем углу столовой, наблюдая за хаосом, который сам же и создал. Его лицо было бесстрастным, руки сложены за спиной – идеальный образ послушного повара, напуганного происходящим. Но внутри всё горело. Перед ним, за длинным дубовым столом, сидел оберштурмбаннфюрер Краузе. Его обычно безупречно бледное лицо теперь покрылось красными пятнами, губы посинели, а пальцы судорожно сжимали край стола, будто пытаясь удержаться в реальности.

– Шта… врача… – хрипло выдохнул Краузе, но его голос потерялся в общем гуле.

Рядом с ним рухнул на пол гауптштурмфюрер Ланц – тот самый, что передал Рольфу информацию о дипломатах. Изо рта у него шла пена, глаза закатились, а тело билось в конвульсиях.

«Шёне Адель» сработала безупречно. Рольф медленно отошёл в тень, наблюдая, как медики врываются в зал, как офицеры хватаются за животы, как один за другим они падают, словно подкошенные.

Но Краузе ещё держался. Он поднял голову, его мутный взгляд скользнул по комнате и… остановился на Рольфе. В тот момент Рольф понял, что Краузе знает.

Через десять минут зал опустел. Медики унесли пострадавших, охрана разошлась по постам, а штурмбаннфюрер Винтер остался один с умирающим Краузе. Он подошёл к столу, наклонился и тихо прошептал:

– Ну привет, предатель.

Краузе попытался что-то сказать, но вместо слов из его рта хлынула тёмная кровь. Рольф вытащил из-за пояса нож – тот самый, что лежал у него в кухонном мешке. Лезвие блеснуло в искусственном свете.

– Ты знаешь, что это? – спросил он, проводя холодным металлом по шее Краузе.

Тот замер.

– Это не просто нож. Это тот самый, которым ты приказал убить герра Фалькенберга, – закончил Рольф.

Краузе попытался отстраниться, но тело уже не слушалось.

– Я… не… – прохрипел он.

– Не врал? Не предавал? Не убивал? – Рольф наклонился ещё ближе. – Тогда скажи мне, кто на самом деле передавал данные японцам, если не ты, и не твои дружки из дипломатического корпуса?

Краузе закашлялся, кровь забрызгала скатерть.

– Ты… ошибся… – выдавил он.

– Ошибаюсь? – Рольф прижал лезвие к его паху. – Тогда объясни. Или я начну с того, что отрежу тебе то, чем ты больше никогда не воспользуешься.

Глаза Краузе расширились.

– Сато… – прошептал он. – Доктор… Сато… Он… их агент… мой агент…

Рольф замер.

– Что? – спросил он.

Краузе с трудом поднял руку и схватил Рольфа за фартук.

– Я… проверял… тебя… Ты был… прикрытием… Настоящий шпион… он… – говорил он.

– Сато? – Рольф не верил своим ушам. – Старик из лаборатории? Ты врёшь!

Краузе закашлялся, кровь пошла носом.

– Он… передавал… данные… через бактерии… Генные коды… шифры… Всё… в её… исследованиях… – шипел он.

«Её». Аяко. Рольф почувствовал, как мир вокруг него рушится.

Он резко выпрямился, достал из кармана запасной «Фольксфунк».

– Герр обергруппенфюрер, – сказал он, включая запись.

Голос Дитриха раздался чётко и холодно:

– Оберштурмбаннфюрер Краузе, вы арестованы за измену Рейху. На основании показаний дипломатического корпуса и доказательств, представленных штурмбаннфюрером Винтером, вы подлежите немедленной депортации на Землю для проведения следствия.

Краузе застонал:

– Нет… Это… ловушка…

Рольф выключил запись.

– Нет, герр оберштурмбаннфюрер. Это справедливость, – сказал Винтер.

Он повернулся к дверям, где уже стояли двое эсэсовцев из личной охраны Дитриха.

– Возьмите его. И убедитесь, что он долетит до Земли живым. Дайте ему противоядие от «Шёне Адель». Убивать его я не возьмусь, – спешно приказал он.

Краузе попытался что-то сказать, но один из охранников резко вставил ему кляп. Рольф смотрел, как его уносят, и думал только об одном. Сато. Аяко. Данные. Он развернулся и побежал к выходу. Ему нужно было найти её. Пока не стало слишком поздно.