Читать книгу: «Бездна», страница 2

Позже я вообще стал оставлять подобные рассуждения. Я разжёг в своей пропасти большой костёр и под пьяные волынки вакханок пытался поймать в кулак солнечного зайчика, который постоянно оказывался снаружи сжатых мною ладоней. На экономическом факультете религиозная проблематика не беспокоила меня, а с Лис моей похотливой вакханочкой я полностью забыл про подобные рассуждения, и в бешеной пляске под руку с Вакхом я продолжал падать вниз не находя опоры.

До поступления в школу, в самый канун первого сентября мы с моим тогдашним товарищем подожгли сторожку старика Мурата, охранявшего въезд в наш посёлок. Он едва успел выскочить, а нам было интересно как взорвётся газовый баллон. Баллон бабахнул, да так, что от сторожки осталась только яма, а старый Мурат, похоже, окончательно оглох на правое ухо. В общем, мы остались довольны результатом.

Я поступил в первый класс и отец в честь этого устроил огромный салют. Разноцветные пороховые бабочки восхищали меня, я прыгал от радости и думал, что ничего красивее в жизни не увижу. Школьные годы: жалобы учителей, походы родителей в школу, но при этом меня никто ни разу всерьёз не наказывал. Год за годом и течение жизни становилось всё более однообразным в силу повторения сюжетов. Казалось, дно пропасти, где-то близко. И вот как гром с неба – смерть отца, сразу всё пошло по-другому. Я в закрытом колледже и не потому что мама меня не любила. Скорее наоборот, она просто не знала, что со мной делать.

В университете я прожигал наследство отца на свои прихоти, а мать на любовников.

В жизни любому моему проявлению сопутствовал праздник. В честь моего дня рождения отец устроил роскошный маскарад, пригласил человек пятьсот, устроил салют. Конечно, всего этого я не помню и не жалею об этом. Много ещё впечатлений, таких как первая любовь, и первый отдых на море сливались передо мной в единый карнавал. События, эмоции, чувства, как стекляшки в калейдоскопе собирались в узор, законы которого ведомы одному лишь Вершителю судеб. Но всё словно вольтова дуга, замыкалось на смерти отца с одной стороны и отношениях с Лис на другой. Длинный больничный коридор с мерцающими лампами дневного света, непроницаемые маски хирургов, плачущая мать, бегущая вслед за коляской. Я словно за мутным стеклом и события прошлых дней неотделимы от настоящих. Они теряют смысл, я снова вижу привычную пропасть. В ней костёр и я танцующий под руку с Лис. Её игривое лицо и блеск больших карих глаз.

Всё остальное пропало, Лис увлекает меня вдаль. Вскоре пропадает и оно, я снова наедине с пустотой бездны.

Раздался треск словно электрический, меня передёрнуло, как от прикосновения к сосульке в очень жаркий день. Ужас пребывания в измученном теле снова стал кошмарной реальностью. Видимо, моё сердце запустили электрошоком и теперь несколько человек стараются сохранить равномерности его работы. Они склонились и маракуют надо мной – эти призраки в сине-зелёных халатах. Капли пота нависли у них на носах и глаза замерли в змеином взгляде. Наверное, громадное количество обезболивающего сдерживает резкую боль травмы и вместе с ней все мои жизненные потенции.

Я снова покидаю их, но уже не для того, чтобы проститься с жизнью, все сильные чары сна увлекают меня за собой. Мне снится Лис, её игривый взгляд. Мы где-то на прекрасном лугу среди дубовой рощи, гуляем под руку. Она на руках держит котёнка, он покусывает её палец и беспомощно мяукает. Всё вокруг пронизано солнечными лучами, в них волосы Лис отдают полированной гладью эбена. Её лицо как вырубленное из мрамора хранит в себе равнодушное спокойствие, отвечая лучам блеском хорошо отполированных граней. Солнечный свет, кажется, напитал пространство до такой степени, что предметы начинают светиться изнутри. Трава в этом свете блестит агатом, деревья отдают ультрамарином и всё какое-то эфемерно прозрачное. Мир, словно воздушный шарик, накаченный солнцем. Только равнодушные глаза Лис остаются непроницаемыми для его лучей. Они смотрят на всё происходящее с безотносительно, усталым выражением, и глядя в них, ловишь себя на масле, что им много сотен лет. Лис держит меня под руку, я хорошо её вижу, вижу её ноги печи и стан. Но я не вижу себя, ощущаю все эмоции и чувства, передвигаюсь, вроде даже живу, но не вижу ни своих рук ни ног, меня, как будто нет и в то же время я здесь.

Мы идём с ней по низкорослой траве, медленным шагом, её шепоток нежно щекочет мне ухо, словно убаюкивает шелестом слов. Зелёная дубрава кончилась, осталась, где-то далеко позади. Под ногами и со всех сторон только густой травяной ковёр, уходящий далеко за горизонт. Я оборачиваюсь назад и там то же самое. Лис как будто не замечает этого. Она продолжает нежно гладить своего котёнка и рассказывать мне свои истории. Становится страшно. Я чувствую, как становлюсь чем-то маленьким и жалким, ощущаю себя котёнком на руках у Лис. Она гладит меня, нежно шепчет:

– Ах, ты мой хороший, славный маленький котёнок.

Я испуганно озираюсь и вижу у горизонта отца. Он стоит на той стороне луга и улыбается мне. Несмотря на расстояние от меня не ускользает ни один его жест. Я хочу пойти к нему, прыгаю с рук Лис, и плюхаюсь носом в траву, чихаю и пытаюсь бежать вперёд. Но трава мешает моим лапам, я понимаю, что зелёная бездна не преодолима. Лис снова берёт меня на руки, гладит, я смотрю, как мы уходим в сторону, и отец остаётся справа. Я не плачу только потому, что котята не умеют плакать, а Лис продолжает нежно и даже приятно чесать меня за ухом. Наверное, я начал мурлыкать и проснулся. Передо мной стояла она.

Лис пришла, как всегда, немного некстати, и как всегда не навящево изящно. Она сидела на краю моей больничной кровати, сложив руки на коленях, и смотрела мне в лицо, молча, с выражением упрёка, но в то же время очень нежно. Я понял, что до сих пор без ума от неё. У окна спиной к комнате стояла мать. Тоже молча, прямо, но слегка растерянно, её плечи подрагивали, она поднесла к лицу руку, в ней был носовой платок. Губы Лис зашевелились, и до моего слуха едва донёсся её ровный голос:

– Он очнулся, – сказала она, вероятно, моей матери.  Та обернулась и бросилась ко мне. Мама была та же что и всегда, только заметно постарела. Я не видел её уже около года. Она плакала, хотела вначале обнять меня, но потом сдержалась. Просто встала неподалёку от Лис и смотрела, как я моргаю. От боли я не мог говорить. Тело горело, словно в огне, губы не слушались. Засохший язык во рту припёкся к нёбу. Тяжело было дышать, я постарался улыбнуться, но мать только сильнее заплакала. От усталости я снова отключился.

Мне кажется, я видел солнце и звёзды и был от него так близко! Казалось, кроме него, ничего нет. Солнце ослепило меня, и я проснулся.

За окном шёл дождь. В палате было пусто, раздавался стук моего сердца и дождя по карнизу. Я не мог вращать головой, поэтому видел только потолок и верхнюю часть окна по которой стекали дождевые капли. Заснуть больше не получалось, шевелиться тоже и неудобно было лежать на спине. Мне стало безумно скучно и одиноко, я начал думать.

Я думал о том, что со мной случилось, о своей прошлой жизни, о своих ведениях, о путешествие по коридору. Теперь я точно знал, что есть душа и тело. Само по себе наличие этого дуализма открывало для меня очень многое. Я знал, что дела мои очень плохи и скорее всего я останусь инвалидом. Но, несмотря на это, я не жалел о совершённом, потому что знаю, окажись я ещё раз в той же ситуации, поступил бы точно также просто надо быть честным с самим собой, от себя не уйдёшь и природу свою не изменишь. К этому моменту жизнь настолько мне наскучила, что любой финал был бы принят мной без душевного страдания.

Мне вспомнилось загородное ранчо, где жил мой дед. Я приезжаю туда в солнечный день, пахнет навозом и парным молоком. Свежестью тянет с близлежащего озера, в дедовой мастерской  повсюду мягкие опилки и пахнет свежим деревом. Я бросаю чемодан прямо в кучу со стружками и обнимаю деда. Он опускается на табуретку, а я присаживаюсь на верстак. Он отхлёбывает из старой фляги, а я весело улыбаюсь. Мы болтаем, рассказываю ему о маме, семейных делах, спрашиваю о бабушке. Мы идём в дом. Мне наливают полную кружку парного молока… как там хорошо! Я не могу понять, почему так редко туда заезжал? Почему тратил столько вечеров в дымных барах? С шальными женщинами гонял по ночным дорогам, пил вино и вставал с похмелья. Курил гашиш, чтобы расслабиться, когда всё так просто, достаточно было приехать в деревню, подальше от суеты мегаполиса и спокойствие само накрывало меня.

Я не понимаю, может это связано с изначально заложенным дуализмом вещей. С душой и телом. Почему они тянут канат жизни каждая в свою сторону и уступив одной теряешь другую. Я думал об этом и о том, что в моей жизни нет нечего такого, что можно было бы вспомнить. Каждое событие, как уложенный кирпич в ровной кладке, вроде нужен, вроде на своем месте, но один от другого не отличим. В кино или книгах люди совершают дела, о которых можно говорить и вспоминать, которые можно запомнить, но в жизни я ни разу не встречал человека дела которого были бы достойны долгой памяти.

За размышлениями я потерял счёт времени и не знаю сколько его прошло, может, десять минут, а может, несколько дней, может я спал, а может, не мог заснуть. Реальность совсем расползлась и потеряла форму. Углубившись в себя, я не заметил, как тихо вошёл Дэн. Он на цыпочках прокрался в мою палату, сопровождаемый шёпотом медсестры подошёл ко мне.

С Деном я был знаком с институтской скамьи, и  последнее время считал своим лучшим другом. Это у него на вечеринке я познакомился с Лис. Она была его хорошей подругой, мы часто общались втроём.

Дэн молча постоял у моей кровати, тяжело вздохнул. В руке у него были ромашки. Он поставил их в банку рядом со мной. Подошёл к окну и через несколько минут вышел.

Снова одиночество и однообразно ровное течение времени. Ночь сменяла день, день ночь, они вместе сливались в сутки, которые проходили как минуты или года. Меня посещали Мать, иногда Лис, но их присутствие было не многообразней потолка или стен. Я всё равно не мог с ними общаться. Для меня наняли сиделку, но я толком не успел разглядеть её. Самыми интересными и разнообразными оказались мои мысли и сны. Теперь моя жизнь протекала в суете ночных грёз. Сны стали достовернее реальности, которая обрекала меня на одиночество однообразия. Стоило мне только сомкнуть глаза, как я оказывался в кругу друзей, в центре событий, жил в разных временах, с разными людьми, под разными именами, даже в разных реальностях и мирах. Я встречал там старых друзей, приобретал новых. Конечно, среди них была мать, разные родственники, отец и естественно Лис. Лис была тенью в каждом из кошмаров и праздником в прекрасных снах. Она практически не оставляла меня. Иногда тащила в бездну, иногда, как Ариадна давала спасительную нить. Наяву мы общались меньше чем во снах, и там не было таких жутких ссор и скандалов.

Как не странно в процессе болезни я стал лучше понимать мать. Я даже вновь полюбил её, как и в детстве окружённый заботами многочисленных нянь, я ждал её появления, словно только она приносила долгожданную отраду спокойной любви.

То, что случилось со мной по дороге в операционную палату, не давало покоя, тёмный коридор – калейдоскоп событий. Эти видения преследовали меня во сне и наяву. Часто в конце туннеля я видел отца, иногда я щель по нему под руку с Лис. Тоже ощущение, испытанное мной там, часто настигало меня: внезапно приходило днём или, обрывая сон, коридор втискивался в него и дальнейшие события проходили в нём. Я не мог его избежать и перестать думать о том, что произошло со мной в тот день. Всё это изменило меня. И мысли о потустороннем стали моими постоянными гостями. Меня начали интересовать вопросы, которые раньше проходили далёкой околицей моё сознание. Травма, естественно, повлияла и на характер. По крайней мере, на время. Я стал более скрытным, сдержанным, спокойным, особенно учитывая, что первое время я напоминал скорее растение, нежели человека. Мне принесли Библию, я читал её, а моя сиделка переворачивала страницы, когда я дочитывал их до конца. Много прочесть, не удавалось, больше десяти страниц мой измученный мозг отказывался усваивать. За чтением я обычно засыпал.

Я не знал, какое число, какой день недели и какой месяц, я даже не знал сколько времени, потому что запретил сообщать себе подобную информацию. Жить жизнью, которой не можешь жить, считать дни и часы которых не проживаешь абсурдно и глупо. У меня была своя собственная жизнь, в которой я жил, и в которой хотел преуспеть. Поначалу моя сиделка взялась исполнять роль календаря, и каждое утро сообщала мне день недели и число. Бедная, ей, наверное, чрезвычайно скучно было со мной сидеть!

После какого то времени Библия начала поражать меня своей бескомпромиссной откровенность, и я начал читать различных христианских авторов. В чтение религиозных текстов я уходил с головой, как в древний лабиринт, пройдя по которому, смог бы обрести Грааль. Наверное, я искал ответа, искал свою отправную точку от которой смог бы перестроить структуру собственной жизни.

В процессе увлечения богословием мои кошмары стали отступать. Призрак Лис и отца навещали меня всё реже. Зато настоящая Лис всё чаще вызывала улыбку на моём лице. Её не навязчивые посещения, которые становились всё более приятными и частыми, начали заставлять себя ждать. Я снова возвращался в реальность, пока ещё не уверенной и слабой походкой, но всё же шёл к ней.