Читать книгу: «Запертые двери»

Я помню, как бежал к двери,

Боясь остаться навсегда в этих стенах.

Хотел уехать прочь, когда портье сказал:

«Не торопись. Ты можешь уйти, когда пожелаешь,

Да только вряд ли у тебя это получиться».

Отель "Калифорния" Иглз

Пролог

Осень 1997 года.

Дождь, ливший всё утро, стих только с наступлением сумерек. Весь день он неспешно струился с неба, принося с собой осенний холод. Но это было лишь предвестие грядущих перемен. Пока же листва ещё хранила сочный зелёный оттенок, а трава мягко прогибалась под ногами, не издавая сухого шороха – столь привычного для поздней поры. После заката тучи по-прежнему нависали над провинциальными городками Небраски. Вода уже не лилась с небес, но тяжёлые облака словно не спешили уходить, напоминая о приближении настоящей, пронизывающей осени – не календарной, а той, что несёт с собой стужу.

С наступлением ночи ветер усилился, завывая то загадочно, то зловеще, безжалостно клоня верхушки деревьев. Он носился над городским кладбищем, путался в прутьях ограды, скользил по могильным плитам и деревянным крестам, заставляя их жалобно скрипеть. Те, в свою очередь, напоминали жутковатый урожай, взращённый на тёмной грядке мрачным садовником.

Именно это время суток выбрали трое парней для визита в последнее пристанище бренных человеческих тел.

Их ботинки с грубой подошвой уверенно врезались в размокшую землю, пока они двигались по извилистой тропе, освещая путь яркими фонарями. Ослепительные лучи рассекали тьму, выхватывая из мрака надгробия и покосившиеся кресты, но молодые люди намеренно игнорировали лужи, упрямо шагая напрямик.

Двое сжимали в руках лопаты, третий, прижимая к боку холщовый мешок, держал кирку. Джинсы у всех троих были испачканы грязью ниже колен, но верхняя одежда различалась.

Первый – в мешковатой зелёной майке и накинутой поверх клетчатой рубашке, которую даже не потрудился застегнуть. На голове – помятая бейсболка с эмблемой «Красных носков», надвинутая на самые глаза.

Второй (именно он тащил мешок) – в длинной, до бёдер, серой футболке без опознавательных знаков. Тёмные волосы торчали в разные стороны, будто он только что поднялся с постели.

Третий, шедший в центре, сразу выделялся среди остальных. Его сведённые брови и сосредоточенный взгляд не оставляли сомнений – именно он здесь главный. Белая майка с короткими рукавами, аккуратно заправленная в джинсы на широком кожаном ремне с массивной пряжкой. Поверх – поношенная школьная куртка с вышитой на спине надписью: «Школьная команда по бейсболу "Серые ястребы"». Крепкие плечи и развитая мускулатура, угадывавшаяся даже под одеждой, подтверждали – эта куртка явно не была чужой.

– С кого начнём? – спросил парень в бейсболке.

Второй прислонил кирку к ограде, перекинул мешок через железные прутья и потянул кладбищенские ворота на себя. Те со скрипом поддались – их запирали лишь по особым случаям: перед Хэллоуином, выпускным или после удачной сдачи экзаменов.

– С Лестара Купера, – тихо, но твёрдо ответил главарь. – Родни у него нет, а помер он давно. Даже если кто и прознает – шума будет мало.

С этими словами он первым ступил на землю усопших, продавливая сырой дёрн подошвами. Спутники последовали за ним, но теперь, оказавшись среди могильных холмов, их уверенность поубавилась. Ветер, казалось, усилился, перешёптываясь с тенями. Деревья метались на ветру, а их ветви при лунном свете напоминали костлявые пальцы. В воздухе витал запах сырости и тления. Казалось, что на них смотрят сотни незримых глаз – тех самых, что давно истлели в глазницах, но в эту ночь вновь обрели способность видеть.

– Жутковато… – прошептал тот, что нёс мешок, и вздрогнул от звука собственного голоса, нарушившего ночную тишину.

– Согласен, Санни, – кивнул главарь. Мысленно он вспомнил Майка – весёлого сорванца и лучшего друга, чьи родители утащили его в другой штат, расколов их компанию. Но ностальгия длилась мгновение. – Но трофеи нам нужны. Земля мягкая, ночь тёплая – идеально для раскопок. К Хэллоуину погода испортится, да и ворота закроют. Так что сегодня – лучший вариант.

Перед выходом они выпили для храбрости – полтора литра пива на каждого, закрепив это стаканом виски (отвратительным пойлом из лавки Фила Брюэра). По дороге прикончили ещё бутылку вина. Но теперь, под гнётом страха, хмель выветривался. Полной трезвости не наступило, но и прежней решимости поубавилось. И всё же отступать было поздно.

– А как же старик Хорн? – снова завёл разговор Санни, замедлив шаг.

– Ну и что с ним? – уже сквозь зубы процедил Тим, явно теряя терпение.

– Он же сторож. Если нас заметит… тогда родителям станет известно, чем мы…

– Никто ничего не узнает, – резко оборвал его главарь. – Хватит болтать. Свети вперёд и смотри не прозевай Купера.

Санни недовольно скривился, но покорно развернулся и зашагал по тропинке, выхватывая лучом фонаря потрёпанные временем надписи на надгробиях. Бледные блики скользили по выщербленным буквам, будто робкие вспышки воспоминаний о судьбах усопших.

– Санни прав, Тим, – вступил парень в футболке. – Попадёмся Хорну – можно забыть и о Хэллоуине, и о других развлечениях.

– Да заткнитесь вы оба! – взорвался Тим. – Хорн сейчас наверняка сидит в баре, пьяный в стельку, и в сотый раз рассказывает про племянницу из Лос-Анджелеса, которая вот-вот заберёт его к себе. Смешно, да?

– Ещё как, – фыркнул Гарри. – Так и сгинет здесь, в ожидании. Кому нужен этот пропахший плесенью старик?

– Точно. А теперь – вперёд. – Тим грубо толкнул его в спину, но в этот момент раздался голос Санни:

– Тим! Гарри! Кажется, мы нашли нашего жмурика.

Они сблизились, и три луча фонарей слились на потрёпанной плите, высвечивая выбитую в камне надпись:

ЛЕСТЕР ГЛЕН КУПЕР

10.14.1943 – 11.07.1990

"Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей!"

Псалом 6:5

– И кто только придумывает эти надписи? – Санни насмешливо приподнял брови, демонстрируя полное пренебрежение к высеченным словам.

– Это псалом. Читать разучился? – брезгливо бросил Гарри, не отрывая взгляда от надгробия.

– Может и псалом, – Санни рыгнул, морщась от перегара. – Я всегда прогуливал воскресную школу.

Не дав религиозной дискуссии разгореться, Тим резко вонзил лопату в могильный холм. Первая комья земли с глухим шлепком упала в сторону – сигнал к началу долгой работы.

Они копали азартно, представляя грядущий Хэллоуин, до которого оставалось полтора месяца. Ни один из них не догадывался, что эта ночь станет последней, когда они спали спокойно. Впереди их ждали бессонные ночи и короткие кошмарные сны, от которых они будут просыпаться в холодном поту.

Каменная плита, вывороченная с корнем, теперь лежала в стороне. На ее месте зияла глубокая яма, в темноте которой мелькали три согнутые спины. Лопаты методично вздымали и опускались, выбрасывая на поверхность комья влажной земли.

Когда Тим в очередной раз вонзил лопату в сырую землю, она с глухим стуком ударилась обо что-то твёрдое. Работа закипела с новой силой. Вскоре из-под слоя грязи показалась потускневшая крышка гроба, ее дерево почернело от времени и разбухло от сырости.

– Наконец-то десерт! – ликующе воскликнул Гарри. Лунный свет, мелькнувший на мгновение, отразился безумным блеском в его глазах. Он первым ударил лопатой по гробовой крышке. Прогнившее дерево поддалось сразу, создав у парней ложное впечатление о легкости задачи. Однако старые гвозди держались крепко – доски скрипели, трещали, но не хотели покидать своих мест. Всё же усилия трёх молодых крепких парней увенчались успехом. Гарри и Санни, рухнув на колени, стали швырять обломки досок в разные стороны.

– Я поднимусь наверх, – тяжело дыша, сказал Тим. – Бросайте мне кости, я буду складывать их в мешок.

– Тим, – не отрываясь от работы, окликнул его Санни, – Может, выкопаем ещё кого-нибудь? Чтобы праздник получился по-настоящему незабываемым.

Выбравшись из ямы, Тим усмехнулся:

– Посмотрим.

Он взял мешок и раскрыл его. На поверхности Тима поразила внезапная тишина – ветер стих, будто сама природа затаила дыхание, ужаснувшись их поступку. Луна окончательно скрылась за тучами, погрузив кладбище в кромешную тьму.

Тим озирался по сторонам, когда из ямы показалась голова Гарри.

– Быть или не быть? Вот в чём вопрос! – театрально провозгласил он, словно второсортный актёр, неожиданно получивший главную роль в шекспировской трагедии. Луч фонаря выхватил человеческий череп в его руке – бледно-жёлтый, без нижней челюсти, с отсутствующими двумя верхними зубами и несколькими седыми волосками.

– Йорик! – с гримасой наигранного ужаса воскликнул Гарри. – Ты ли это? О, бедный Йорик!

– Кончай клоунаду и клади его в мешок, – буркнул Тим.

Гарри наклонил ладонь, и череп покатился в раскрытую горловину мешка, глухо стукнувшись о его дно.

Не успел Гарри вернуться в яму, как вдалеке раздался хриплый крик. Тим и Гарри резко обернулись на прыгающий луч фонаря, приближавшийся с западной стороны кладбища.

– Твою мать!.. – выругался Гарри, нервно поправив бейсболку. – Хорн!

Действительно, к ним бежал сторож Джонатан Хорн, размахивая фонарём размером с автомобильную фару и выкрикивая самые отборные ругательства в адрес осквернителей могил.

Хорн, некогда крепкий мужчина, теперь представлял жалкое зрелище – годы пьянства согнали его плечи, осушили мышцы, оставив лишь тщедушную оболочку. Когда он, запыхавшись, достиг разрытой могилы, все трое парней уже стояли на поверхности, выстроившись сплошной стеной.

– Что вы творите, дьявольские выродки! – хрипел пьяный сторож. – Антихристы проклятые! Могильных червей не сто́ите!

– Прикрой свой зловонный рот, старик, – холодно оборвал его Тим. – Не позволим оскорблять себя какому-то пропойце.

– Как ты со мной разговариваешь, щенок! – Хорн заслонился рукой от слепящего света фонарика в руках незваных гостей. – Мать-то твоя знает, какого урода на свет произвела? Девять месяцев носила, года воспитывала – чтобы могилы осквернял! Дайте мне разглядеть ваши рожи!

– Мечтать не вредно! – вступил Гарри. – Разве что фонарями тебя по морде огреем, тогда и разглядишь.

– Храбрые какие, – скривился Хорн, – трое молодых на одного старика…

– А ты не взывай к нашей совести, – проговорил Санни, и в его голосе проскользнула дрожь, готовая в любой момент перейти в визг. – Всё равно бесполезно. Так что убирайся-ка обратно в свою конуру.

Лицо Хорна вдруг изменилось. Рука, прикрывавшая глаза, опустилась. Беззубый рот искривился в ухмылке.

– Узнал я тебя по голосу, паренёк, – хрипло произнёс старик и вдруг зашёлся в приступе странных звуков. Парни сначала подумали – кашляет. Ошиблись. Старик смеялся. – Ты сын Питера Демпси, городского бухгалтера. Мать твою не знаю. Кажись, зовут тебя Санни. – Произнеся имя, Хорн снова залился смехом, на этот раз более продолжительным. – Да, Санни. Теперь я вас вычислю. Осталось только шерифа поставить в известность – уж он-то с вами по-другому поговорит, будьте уверены. Посмотрим, как запоёте. Ему вы уж точно грубить не станете. Сделает вас кроткими, как ягнят.

Всхлипывая от смеха, старик повернулся к ним спиной, явно намереваясь вернуться в свою лачугу, где прожил последние четыре года после того, как продал свой домик в центре города. Логика была проста – хибара на кладбище и удобнее, и ближе к работе. Тим не знал, был ли в этой развалюхе телефон, по которому старик мог бы вызвать шерифа Уолтерса, но стоять сложа руки не собирался.

Он резко шагнул вперёд, схватил Хорна за грязный ворот комбинезона и дёрнул на себя.

– Что… – в голосе сторожа прозвучало лишь возмущение, но пока не страх. – Отпусти, сучья требуха!

Но Тиму нужен был именно страх – лучше ужас, мольбы о пощаде. Старик же и не думал доставлять ему такого удовольствия. Тогда Тим решился на крайние меры – толкнул Хорна в костлявую грудь, отправляя его в зияющую пасть могилы.

Старик даже вскрикнуть не успел – всё произошло слишком внезапно. Неожиданностью это стало не только для него, но и для товарищей Тима.

Мгновение – и треск ломающихся досок нарушил кладбищенскую тишину. Затем воцарилось привычное, пусть и недолгое, безмолвие.

– Ты убил его! – голос Санни сорвался на визгливый шёпот. Он трясся, как осиновый лист. – Тим, ты же убил старика!

Тим стоял, сжав кулаки. Какие могли быть оправдания? "Не хотел"? Смешно – он прекрасно понимал, к чему приведёт его поступок. Значит, и отмазываться было бессмысленно.

Когда из могилы донёсся стон, а затем на краю ямы появилась дрожащая, испачканная в грязи рука, Тим почувствовал облегчение. Грудь освободилась от ледяного гнёта. Рядом синхронно выдохнули Гарри и Санни – только сейчас Тим осознал, что всё это время не дышал. На его лице расплылась ухмылка – смесь облегчения, злорадства и ненависти к этому мерзкому старикану, который едва не разрушил его будущее.

– Живуч, как мартовский кот! – фыркнул Гарри, наблюдая, как Хорн цепляется за край могилы. – И ведь даже костей не сломал, сволочь.

Над ямой показалось красное от натуги лицо. В глазах старика читалась не страх, а лишь тупое упрямство – вылезти во что бы то ни стало.

Гарри, восхищённый поступком Тима, решил не оставаться в стороне и внес свою лепту в борьбе со старостью. Шаг вперёд – и его армейский ботинок со всей силы врезался в лицо Хорна. Старик рухнул вниз с коротким, обрывающимся воплем.

Тишина на этот раз повисла густая, тяжёлая. Тим и Санни медленно повернулись к Гарри. Тот стоял, уставившись в яму, будто ожидая, что старик снова полезет наружу.

Но чуда не случилось…

Неуверенно подойдя к краю, они направили фонари вниз. Луч Санни на мгновение померк, но после встряски загорелся ровным светом.

Внизу, раскинув руки, лежал Джонатан Хорн. Его голова неестественно запрокинулась, заняв место того самого черепа, что теперь покоился в мешке. Из уголка рта тонкой змейкой стекала тёмная кровь. Но самое жуткое – торчащая из груди кирка, оставленная Санни в крышке гроба. Остриё прошло насквозь, окрасившись в липкий багровый цвет. С металла медленно сползали студенистые сгустки.

Даже без медицинского образования было ясно – старик мёртв.

– О Боже… о Божеее… – забормотал Санни, и в следующее мгновение его вырвало прямо на кеды. Тим и Гарри медленно повернулись к нему, их взгляды были пусты, а затем волна тошноты накрыла и их – сначала Гарри, потом Тима.

Когда желудки опустели, они молча взялись за лопаты и начали закидывать могилу. Мешок с черепом шлёпнулся вниз, ударившись о ногу Хорна, прежде чем его накрыло слоем земли. Алкоголь давно испарился, но сознание троицы словно затянуло густым, непроглядным туманом.

Они работали быстро, не проронив ни слова, лишь изредка по очереди отбрасывали лопаты в сторону, чтобы снова склониться над землёй, давясь желчью.

На следующий день у Тима Ашера поднялась температура. Он провалялся в постели почти две недели, измученный бессонницей и кошмарами, в которых к нему приходил окровавленный Хорн. Старик стоял у кровати, его мёртвые глаза неотрывно глядели на Тима, а беззвучно шевелящиеся губы бормотали что-то, похожее на древнее проклятие.

Через четыре дня после той ночи мать, ухаживавшая за сыном, после ухода врача сообщила ему новость:

– Джонатан Хорн, тот старик, что сторожит кладбище, пропал.

Тим побледнел, лицо его покрылось липким потом. Но Вера Ашер, списав его реакцию на болезнь, лишь вытерла лоб сына платком и отправилась на кухню заваривать чай с лимоном.

Именно в тот момент Тим твёрдо решил: он уедет. Навсегда. Пока он не знал, куда, но был уверен – в Олдмидоу ему больше не будет ни весело, ни спокойно.

Поиски старика быстро свернули. Все решили, что Хорн наконец уехал в Лос-Анджелес к племяннице, о которой так часто говорил в последнее время.

Никто и представить не мог, что под плитой с надписью «Лестер Глен Купер» теперь покоятся два тела…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:

ПОДГОТОВКА

Утро было тихое, город, окутанный тьмой, мирно нежился в постели. Пришло лето и ветер был летний – теплое дыхание мира, неспешное и ленивое. Стоит лишь встать, высунуться в окошко и тотчас поймешь: вот она начинается, настоящая свобода и жизнь, вот оно, первое утро лета.

Рей Брэдбери “Вино из одуванчиков”

Бостон, штат Массачусетс

Начало июня , 2005 год.

1.

Конец учебного года – время, когда студенты по всему миру задумываются о предстоящем лете. Пик этих размышлений обычно наступает во время последнего экзамена, когда, сидя в аудитории и покусывая кончик карандаша, уставший взгляд скользит по листу с вопросами, а надежда на высокую оценку постепенно угасает.

Мелинда Мерцер не была исключением. В этот момент она полностью соответствовала описанному образу. К экзамену по биологии она не готовилась, а потому и не рассчитывала отвечать самостоятельно. Зачем? Вокруг всегда находились представители сильного пола, готовые прийти на помощь.

Справа от неё сидел "ботаник" Холлс, слева – симпатичный, но занудливый Фостер, а прямо перед ней – всегда готовый помочь Майк Доннахью. В отличие от первых двух, Майк не блистал академическими успехами. Единственное, что он делал на "отлично" – играл в бейсбол. На "хорошо" ему давались вечеринки, подкаты к девушкам и умение "поставить на место любого зазнайку".

О слабых сторонах Майка Мелинда не знала, если не считать его равнодушия к учёбе. Не то чтобы он был глуп (скорее наоборот), просто со школы привык, что от него не ждут интеллектуальных подвигов. Чтобы получить высокую оценку, ему достаточно было привести университетскую команду к победе – что он и делал с завидной регулярностью.

Благодаря Майку медицинский университет Бостона третий год подряд удерживал лидерство среди вузов Новой Англии по бейсболу. А центральный корпус с факультетом психологии считался самым "спортивным" во всём университете. Всё это делало Майка настоящей звездой в глазах большинства студентов.

Однако у Майка были конкуренты. Главным из них считался Уолтер Кэмпбелл – обладавший всеми достоинствами Доннахью, но при этом бывший круглым отличником без тени занудства. Учившийся на хирурга в западном крыле университета, Уолтер год назад встречался с Мелиндой, и их отношения, по её мнению, уже приближались к свадьбе. Но неожиданно он сам объявил о разрыве – беспрецедентный случай для Мелинды, привыкшей диктовать условия и всегда первой бросать своих парней.

Этот удар по самолюбию оказался для неё неожиданным. Дочь табачного магната, обладательница небесного самомнения, Мелинда впервые почувствовала себя слабым звеном. Возможно, именно это заставило её по-настоящему влюбиться в Уолтера и тайно надеяться на возобновление отношений.

Жизненная философия Мелинды была проста – брать от жизни всё, а чаще даже больше. Учёба интересовала её не больше, чем проблемы стран третьего мира, но отец – Эдвард Лоренс Мерцер, контролировавший табачную империю, – настаивал на образовании. Впрочем, студенческая жизнь имела свои плюсы: бесконечная череда вечеринок, приятные знакомства и хоть какая-то видимость отношений с отцом, которые никак не складывались сами по себе, а вместе с этим – новая машина по первому капризу и неиссякаемы баланс на кредитках.

Роскошь была для Мелинды необходимостью, как воздух: дизайнерские наряды, спорткары, пластические операции (то коррекция носа, то увеличение груди), пятизвёздочные отели. И конечно, бесплатные сигареты – корпорация покрывала все расходы.

В это время лектор по анатомии – грузный мужчина с угольно-чёрными волосами и совершенно седой бородой (что давало студентам неисчерпаемый материал для шуток о красках для волос) – барабанил ручкой по столу, с полуулыбкой наблюдая за аудиторией.

Мелинде было не до лектора. Её мысли витали далеко за пределами аудитории и этого экзамена. На то, чтобы механически отметить правильные ответы, хватило бы и пяти минут. Да и за неё это могли сделать либо Фостер, либо Холлс.

Обычные развлечения – шопинг в бутиках и салонах красоты, где она легко оставляла по десять тысяч за раз, – успели наскучить. В такие моменты она садилась за руль своего "скакуна" (в этом сезоне – красного "Мазерати") и мчалась по ночному городу, вжимая педаль газа в пол. Частые визиты в полицейский участок заканчивались унизительными вызовами отца, после чего между ними на неделю воцарялась ледяная тишина.

"Вопрос №5: Отдел мозга, отвечающий за интеграцию сложных адаптивных реакций организма. Варианты: A – диэнцефалон; B – таламус; C – гипоталамус; D – мозжечок".

– Полный бред… – прошептала Мелинда.

Холлс оторвался от своего листа. Увидев её взгляд, он нервно улыбнулся и тут же опустил глаза. "Определённо всё ещё девственник", – мелькнуло у неё в голове.

"Пора действовать…"

Мелинда грациозно склонилась влево, подчёркивая изгибы фигуры. Холлс снова отвлёкся, и его карандаш замер над последним вопросом.

"Чёрт, как его там… Питер?"

– Паркер, – нежно произнесла она. – Ты уже решил свои задачи?

– Э-э-э, я могу помочь? – его улыбка стала шире, обнажив неровные верхние зубы.

– Было бы чудесно. – Её пальцы небрежно коснулись его колена.

– Может… после экзамена куда-нибудь сходим? – выдавил он.

В этот момент Майк Доннахью развернулся и шлёпнул перед Мелиндой листок с ответами, бросив Холлсу:

– Расслабься, ботан.

Мелинда криво улыбнулась Холлсу:

– Прости, Патрик, но тебя только что обыграли. Уверена, тебе не в первой проигрывать. – Она отодвинулась и принялась заполнять тест, уже не глядя в его сторону.

Мелинду часто посещала мысль, что мир к ней несправедлив. Все видели в ней лишь избалованную дочь миллиардера, высокомерную принцессу, снисходительно одаряющую окружающих своим вниманием, когда ей это нужно, и безжалостно уничтожающую тех, кто осмелится встать у неё на пути. Из-за этого у неё почти не было подруг – одни боялись её, другие ненавидели, а большинство испытывали и то, и другое одновременно.

Мужское внимание было иным. Парни всего университета – не только с психфака – мечтали заполучить её: красивое лицо, идеальную фигуру и, конечно, деньги отца. Она прекрасно знала, что для большинства из них эти мечты так и останутся фантазиями – слишком уж они были заурядны, глупы или бедны (разъезжали на потрёпанных "Фордах" родителей). Это всеобщее вожделение льстило ей, порой доводя до состояния, близкого к эйфории.

Майк не был исключением. С момента её расставания с Уолтером он не раз добивался её внимания – и получал своё. Ирония судьбы: эти двое могли бы быть злейшими врагами, если бы не были лучшими друзьями.

Закончив тест, Мелинда отложила карандаш и окинула аудиторию взглядом. Одни продолжали царапать карандашом на листках, другие отчаянно пытались что-то списать, третьи, как она, просто считали минуты до звонка.

Главной причиной разрыва с Уолтером Мелинда считала Сьюзен Робертс – второкурсницу с хирургического факультета. Они встречались всего полгода, но Мелл была уверена: их роман начался ещё тогда, когда Уолтер был с ней. И теперь во всём Бостоне не было для Мелинды человека ненавистнее, чем эта Робертс.

Зазвенел звонок. Лектор потребовал сдать работы, и аудитория быстро опустела.

Мелл машинально положила тест на стопку с другими работами, продолжая анализировать свою жизнь, будто находясь в неком подобии транса. Она даже не заметила Майка, который пытался привлечь её внимание, напоминая о предстоящем матче между командами центрального и восточного крыльев университета.

– Надеюсь, ты будешь болеть за меня! – его голос донёсся до неё уже когда она выходила из аудитории. Ответа не последовало. Майк лишь криво усмехнулся и направился сдавать свою работу.

2.

После последнего экзамена студенты разбегались кто куда: большинство шумной толпой направлялись в ближайший бар отмечать; немногие, вроде Сьюзен Робертс с хирургического факультета, предпочитали тишину и отдых от переутомления; такие как Майк Доннахью спешили на бейсбольное поле готовиться к матчу; перфекционистки, как Мэри Рирдон, начинали каникулы с тщательной уборки комнат; а Мелинда Мерцер неохотно отвечала на вопросы отца за обедом в дорогом ресторане.

Тем временем в университетской радиостудии Джим Роквелл, почти целуя микрофон, вещал на весь кампус:

– Сегодня слишком прекрасный день, чтобы сидеть дома! – его голос звучал слащаво-игриво. – Мою студию просто заливает солнечный свет. Мама мия! Кому вообще могло прийти в голову тратить такой божественный день на сдачу экзаменов?

За звуконепроницаемым стеклом Альберт Финчер, звукорежиссер, преувеличенно артикулируя, беззвучно произнес слово "декан" и провел пальцем по горлу в угрожающем жесте.

Джим лишь усмехнулся в ответ и продолжил свою пламенную речь:

– Тем, кто все же решил потратить этот день на учебу (признаюсь, и я грешен), спешу сообщить – ровно в полдень на главном стадионе состоится бейсбольный матч между лидером – центральным крылом и вечным аутсайдером – восточным. Не спешите морщить нос! Да, восточное крыло традиционно проигрывает, но… – Джим сделал драматическую паузу, – по секрету от тренера Мортинсона: сегодняшний матч может всех удивить. В команде появился новый игрок, на которого возлагают большие надежды.

За окном студии было солнечно. Дуб шелестел зеленой листвой. Небо было синим и бездонным, отчего солнце сияло белым алмазом. Но Джим всего этого не видел. Он был полностью поглощён своей работой, заменяющей заодно хобби.

Роквелл театрально понизил голос:

– Я провел собственное расследование об этом загадочном новичке… и знаете, что выяснил? – Еще более театральная пауза. – Правильно, ничего! Парень – настоящий затворник. Может, он аскет? – Джим скривился, уставившись в потолок. – Лично я сомневаюсь, что этот "феномен" отличит биту от мяча. Тренер Мортинсон, мне остается только посочувствовать вам! Ха-ха-ха!

На стекле появился листок, который держала раздраженная Джоанна Престон, шеф-редактор: "Хватит болтовни. Давай музыку". Джим деланно кивнул, показав "окей". Джоанна в ответ погрозила кулаком – она-то знала, что Джим всегда соглашается, а потом делает по-своему.

– Может, я ошибаюсь, и мы увидим современную версию битвы Давида с Голиафом, – продолжил он, – но в эпоху нефтяных кризисов и террористических угроз как-то не верится в чудеса. Поэтому просто насладимся мастерской игрой центральных – особенно моего приятеля Майка Доннахью! Ради него стоит отложить даже самые приятные занятия – будь то выпивка, травка или секс – и прийти поболеть. Ну а кто не сможет – не беда: включайте наше радио! Через час я отправляюсь на стадион, где для меня уже готово особое место, а потому мой трёп на всё время игры не будет перебивать музыкальные аккорды.

За стеклом Джоанна Престон буквально пылала от ярости после шутки Джима про «травку и секс», но все её проклятия терялись в звуконепроницаемой перегородке. Её нежные губы, обычно такие соблазнительные, сейчас искажались в немой гримасе гнева.

– Тем же, кому неинтересен бейсбол, – продолжал Джим с обаятельной улыбкой, – могу посоветовать романтическую прогулку, кино или ужин в ресторане. Хотя, – сделал драматическую паузу, – настоящий американец просто обязан боготворить эту игру! Но если уж совсем невмоготу, – голос его стал медовым, – хотя бы не валяйтесь перед телевизором. Включите наше радио – здесь вас ждет отличная компания и лучшие хиты сезона. И специально для моей дорогой подруги Джоанны Престон – композиция от Evanescence!

Он запустил трек, снял наушники и устремил на разъяренную Джоанну, взгляд невинного ребенка. Внешне он был всё тот же жизнерадостный Джим Роквелл, душа компании, человек, умеющий рассмешить даже на похоронах. Его образ "вечного заводилы" стал настолько естественным, что даже он сам поверил в эту маску. Днём.

Но ночью, особенно в часы бессонницы, маска спадала. Тогда в глубинах сознания просыпался другой Джим – испуганный мальчик, призраки прошлого которого были слишком страшны, чтобы быть правдой. Научный рационализм подсказывал: это всего лишь плод больного воображения, доставшийся в наследство от отца.

Он научился запирать эти воспоминания в самый дальний угол сознания, превратив их в слабый, подконтрольный голосок. Но по ночам дверь в этот черный чулан иногда приоткрывалась, и тогда Джим видел его – бледного мальчика с мокрыми от слёз глазами, застывшего в немом ужасе перед тенями прошлого.

Дверь студии распахнулась с такой силой, что стеклянная перегородка задрожала. На пороге стояла Джоанна, её карие глаза пылали гневом, а пальцы судорожно сжимали край дверного косяка.

– Ты… – начала она, но Джим мгновенно перехватил инициативу.

– Привет, солнышко! – Он приподнялся в кресле, устремив на неё свою фирменную "обаятельную" ухмылку. – Надеюсь, ты пришла спросить, не хочу ли я чего-нибудь освежающего? Ответ – да! Трижды да! Со льдом, который будет мелодично позвякивать в стакане. – В завершение он захлопал глазками, из-за чего у Джоанны свело скулы.

– Ты законченный придурок, Джим. Ты это знаешь?

– Конечно знаю, – легко согласился он, – ты же не устаёшь мне об этом напоминать. Каждый божий день. Как мантру.

– И всё равно продолжаешь делать по-своему! – Её голос дрожал от сдерживаемой ярости.

Джим театрально развёл руками:

– В чём, собственно, претензия? – Он украдкой взглянул на таймер: до конца трека оставалось чуть больше минуты.

– "Бостон-Джой ФМ" – мой проект, – сквозь зубы произнесла Джоанна. – Мы договорились: никаких упоминаний о наркотиках, сексе и прочей пошлятине. И уж тем более – мата в эфире!

– Когда я последний раз матерился в прямом эфире? – возмутился Джим, при этом его взгляд невольно скользнул по её фигуре. Синяя кофточка с декольте, открывающим соблазнительный изгиб груди… Джоанна действительно была хороша – невысокая (метр шестьдесят с кепкой), но с такими чертами лица, что Джим готов был часами любоваться её гневными вспышками. Его несколько неудачных попыток пригласить её на свидание только подогревали интерес.

– Я сказала это к примеру! – фыркнула она. – Но ты постоянно нарушаешь правила, а отвечаю перед администрацией университета я, а не ты! Уже не говоря о музыке…

– А что не так с музыкой? – Джим нарочито невинно поднял брови.

– Из-за твоей бесконечной болтовни её звучит слишком мало!

– Мои слушатели никогда не жаловались на мой "длинный язык", – парировал он, намеренно делая ударение на последних словах.

– А мои – жаловались! – выпалила Джоанна, скрестив руки на груди.

Джим откинулся в кресле, демонстративно подняв одну бровь:

– Назови хоть одного. Хоть единственного.

Джоанна замерла на месте, её пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Губы дрожали от ярости, но слова застревали в горле. В глазах читалось бессильное бешенство – она знала, что проиграла этот раунд.