Читать книгу: «Амнезия. Мой не бывший», страница 3

Глава 8

Я плохая сестра, или, наоборот, очень хорошая, не могу никак определиться. Руслан уехал домой привести себя в порядок, а мне внезапно принесли мои вещи, которые собрали на месте аварии.

Это сумка, которую Илья забросил за заднее сидение, ее потрепало, но она цела. Почти цел планшет, лежавший поверх одежды, всего лишь маленькая трещина в углу экрана. И на удивление целый телефон.

И что я делаю в первую очередь, как только получаю мобильный? Звоню брату и говорю, чтобы он не приезжал ко мне. Я чувствую себя намного лучше, первый шок и истерика прошли, и нет смысла сидеть рядом со мной безвылазно.

У него дома Таня осталась одна, они буквально вчера праздновали свою помолвку, а тут вмешалась я со своими проблемами. Не хочу забирать Руслана у его семьи, пусть побудут вдвоем.

Да и в ресторане у него полно дел, всегда было и будет, он хороший владелец, очень сильно вовлечен в свой бизнес. В общем, нечего ему тут делать. А еще сказала, что на всякий случай побуду в больнице еще пару денечков, меня приходил осматривать врач и сказал, что тонус матки пока сохраняется, а это значит, малыш тоже может быть в опасности.

Да.

У меня масса причин остаться в больнице ради своего здоровья и благополучия малыша, но я… здесь не только поэтому.

Глеб ждет меня в холле возле лифта, на этом этаже находится хирургическое и реанимационное отделение. Здесь тихо и почти безлюдно, нет такого количества пациентов, гуляющих по коридорам, они все в слишком тяжелом для этого состоянии.

Но все равно светло и чисто, нет гнетущего ощущения, которого я боялась. Пахнет невыносимой стерильной чистотой и сложным коктейлем из лекарств и пластика.

– Руслан в курсе, что ты решила навестить своего Илью? – спрашивает первым делом. Вопросы вроде «как ты себя чувствуешь» мы обсудили по телефону, когда я набрала ему с просьбой.

– Руслан отдыхает дома с любимой, я потом ему скажу. Мне не нужно его разрешение. Так меня пустят?

– Я договорился, ненадолго пустят, сказал, что ты его невеста.

Я машинально смотрю на свое кольцо, с какой-то стороны это правда, ведь предложение было и согласие тоже. Так что да, я, можно сказать, с ним помолвлена. Даже несмотря на то, что между нами произошло и его измену. Это очень странное ощущение, и я будто меж двух огней.

– По сути, это так и есть, – мы идем в отделение, меня все еще немного покачивает, но такой слабости, как раньше уже нет. – А с его родственниками связывались? Мне, может быть, нужно кому-то сообщить?

– Как только его оформили, активизировалась страховая, там есть экстренные контакты, они свяжутся сами. Я честно впечатлен, страховка у него по высшему разряду и стоит бешеных денег. Твой Илья хорошо зарабатывает.

– У него свой бизнес, он мой босс, – коротко говорю я и надеюсь, что Глеб не будет мне читать морали, как это сделал бы Руслан.

– Это ему на пользу, не придется выбивать квоты, если что, даже на серьезное лечение.

Мы останавливаемся у поста медсестры, и Глеб тихо с ней перешептывается, потом достает из шкафчика рядом одноразовый халат и бахилы для меня. Я облачаюсь, но, как только мы отходим в сторону длинного коридора, мне не терпится спросить.

– Глеб, скажи мне честно, все плохо? Ему действительно может понадобиться операция?

– На данном этапе нет, сейчас он стабилен, и препараты, снимающие отек, хорошо работают. Но человеческий мозг штука сложная, нельзя предсказать, какой будет эффект от нескольких ударов при аварии на то, каким он очнется. Нам остаётся только ждать и лечить его всеми доступными средствами.

– Звучит не очень, если честно, – вздыхаю я. Мы у нужной палаты, здесь большая, наполовину стеклянная дверь, чтобы можно было вкатить целую больничную кровать.

Глеб пропускает меня, открыв ее, и проходит следом. Внутри прохладно, полумрак и мягкий шелестящий гул многочисленных приборов и машин. В палате четыре койки, но заняты только три. И мне не хочется думать о том, что кто-то умер, пусть он поправился, и его перевели в обычную палату.

Илья оказывается на самой дальней кровати, возле окна, которое сейчас задернуто жалюзи, чтобы яркий свет не мешал пациентами. Хотя не знаю, реагируют ли они вообще на свет без сознания. Или в коме, как Илья.

– Не бойся, его можно трогать, главное не капельницу и трубки, – тихо говорит Глеб и встает у изножья кровати,  когда я подхожу сбоку.

Мне тяжело смотреть на Воронова вот таким, разбитым и раненым. Но удивительным образом, даже так он умудряется выглядеть так основательно и успокаивающе, будто не в коме, а в директорском кресле призадумался о важных делах и задремал.

Илья лежит на кровати, накрытый одеялом по середину груди, весь в проводах и датчиках, капельницы тянут к его венам прозрачные трубки, над головой мониторы, отмеряющие ритмичный медленный пульс.

Но высокий рост и сила в рельефном красивом теле Ильи сейчас не могут победить странное ощущение хрупкости его жизни в таком виде. Для меня это самый большой диссонанс, потому что Воронов это сила, стремительность, упрямство и власть. Но он так же смертен, как и все.

Смотрю на него, и меня разрывают противоречивые эмоции.

Инстинкты внутри меня тянут укрыть его своим телом ото всех невзгод, укутать заботой, согреть теплом. Может быть, это уже активизировался материнский инстинкт, а может, я действую на подкорке, как его женщина. Ведь до вчерашнего дня я считала его своим мужчиной.

Сложно не признаться себе в том, что я, как любая женщина, даже в романе, не предполагающем серьезного продолжения, уже спустя месяц воображала, что проведу с ним остаток своих дней.

Чертова влюбленность.

– Ему больно? – спрашиваю зачем-то, глядя на синяки и мелкие порезы от стекла на лице Ильи, они тянутся сбоку головы и к самой скуле, видны из-под белого чистого бинта, пересекающего его лоб белой полосой.

Сразу же накатывают воспоминания о крови на его лице, о красной луже, растекающейся по снегу в свете фар, разбитой машины. Лучше об этом не думать, сразу начинает мутить. Но не от того, что кровь – это тошнотворно, а от страха, что это его кровь.

– Нет, он на сильных обезболивающих, но он все чувствует, можешь взять его за руку и даже поговорить.

– Я читала, что пациенты в коме слышат людей… ммм, снаружи.

– Слышат, и чувствуют эмоции и интонации, мозг улавливает это, даже если сознания нет.  Многие врачи верят, что это может помочь пробуждению. Поговори с ним, заставь его мозги работать, глядишь, и проснется быстрей, – Глеб улыбается в конце и подмигивает мне. – Только, пожалуйста, в позитивном ключе. А то не захочет возвращаться, если тут его не ждут.

– Ты сам в это веришь? – испытующе гляжу на Горина.

– Верю, – уверенно, – оставлю вас ненадолго.

Когда он уходит, я возвращаю свой взгляд к Илье. Что ему сказать позитивного, если любая мысль про него и меня рано или поздно заходит в тупик. Он мне изменил, а я согласилась стать его женой. Я от него беременна, а он меня предал с другой.

Осторожно втискиваю руку в его большую безвольную ладонь, мне всегда так нравились его сильные длинные пальцы. Он умудрялся не только требовательно тыкать ими в монитор, заставляя перерисовывать мои смелые идеи в проектах, но дарить мне же ласку и нежность, когда касался моего тела, проводил по губам, прежде чем поцеловать.

– Привет, – вырывается из меня ужасная банальщина, аж стыдно. – Что тебе сказать позитивного? Мы выжили, это уже хорошо. И-и-и… с твоим ребенком тоже все в порядке, он там, наверное, поволновался внутри, но сейчас даже живот почти не болит.

Ровно в этот же момент низ живота прошивает колющим спазмом, будто его внутренний житель решил поддержать беседу. Это, конечно, бред, обычное совпадение, может, действие лекарств закончилось, но я кладу на него руку.

– Малыш передал тебе привет, – вырывается из меня нервное, и на мгновение мне кажется, что линия пульса на мониторе начала скакать чаще. Да нет, показалось.

– Боже мой, так сложно собраться с мыслями, – тру свой лоб. – Я… не знаю, как мне быть. Ты лежишь здесь, ни о чём не подозреваешь, а я… Не могу просто забыть, что ты предал меня, но и бросить тебя не могу. Мне кажется, это какой-то невообразимой подлостью.

На меня накатывают чувства и рвутся слова, которые я не могу остановить даже несмотря на то, что они совсем не позитивные.

– Я очень на тебя зла, Воронов. Я не понимаю, чего ты хочешь. Ты сделал мне предложение, чтобы прикрыть свой косяк? Это должно было быть по-мужски, сделал ребенка, женись? Так? Как это у вас, полигамных мужчин в голове укладывается? – пожимаю плечами. – А знаешь, что обидно? – опускаю взгляд на лицо, – я люблю тебя, идиота, и от этого еще больней. Мне было бы проще, если бы это было не так. Но увы… я тебя люблю. И это не выключается.

Боже, что я несу? Все, что накипело, если честно. Машинально поднимаю взгляд на монитор с его сердцебиением, внезапно очень хочется получить от Ильи какую-нибудь реакцию.

«Я люблю тебя больше жизни и хочу этого ребенка!» – всплывают в памяти его слова.

– Не знаю, верить ли тебе. Так что… придется проснуться и объясниться со мной лично, не люблю вот такие монологи, чувствую себя голой. Ты спишь, а я обнажаюсь до самого мяса. Это нечестно, Воронов! Вечно ты в позиции сверху, даже когда лежишь!

Сжимаю губы, в глазах щиплет.

– Я не желаю тебе смерти, даже после твоего предательства. Я хочу, чтобы ты жил, потому что ты отец моего ребенка… нашего. Чем бы все это ни закончилось. Просто проснись, хорошо? – я трогаю пальцем свое обручальное кольцо. – И скажи все, что ты чувствуешь, не перед лицом смерти! Не когда ты считаешь, что это твои последние слова! Слышишь? Проснись и скажи мне правду! Будь самим собой, проснись всем назло!

И тут я вздрагиваю, потому что рука Ильи внезапно сжимается на моей. Шокировано смотрю на согнувшиеся пальцы, сердце ускоряется до сотни за секунду, вновь поднимаю взгляд, чтобы увидеть, как приподнимаются веки.

Глава 9

– Илья… – я застываю, шепчу одними губами. Мне не кажется, он открыл глаза.

Правда открыл глаза!

Широкие черные зрачки медленно сужаются, раскрывая двухцветную радужку, взгляд упирается в потолок.

– Илья? – в моем мозгу сигнал тревоги, я не понимаю, почему, но шепчу ему громко. – Все хорошо, ты в порядке, в безопасности.

Монитор над головой вдруг начинает пищать. Кидаю на него быстрый взгляд, там пульс подскакивает, цифры горят красным.

– Илья! – касаюсь его щеки, что-то не так. Он будто ничего не видит!

И тут его глаза начинают закатываться, ресницы быстро трепещут… тело вдруг выгибается дугой, затылок в подушку, шея напряжена, а рука, сжимающая мою, так стискивает пальцы, что я неосознанно вскрикиваю от боли.

– Ай! Илья! Илья! – мне больно, но пытаюсь дотянуться до него, вижу, как все тело бьет крупная дрожь, – помогите! Сюда!

Это какой-то приступ, срочно нужна помощь врачей!

Боже мой!

– Отойти, на выход! – в палату залетают медсестры и Глеб, что ждал меня снаружи.

А я не могу отойти, Илья держит меня за руку, да так, что кости хрустят!

Я в ужасе смотрю, как у него синеют губы и у меня темнеет в глазах. Колени подгибаются, и в горле встает ком.

– Сибазон в вену 10 мг! – командует Горин, – держите голову! Кислород! – Вбегает еще один врач, наверное, дежурный, – судорожный приступ, запишите время!

Кто-то отцепляет мою руку, или, быть может, Илья сам расслабляет пальцы из-за лекарства, которое медленно вводят из шприца прямо в катетер на руке. Я пячусь и втыкаюсь спиной в подоконник, медленно отъезжаю в темноту, но глаз от лица Ильи оторвать не могу.

Это ничуть не лучше, чем видеть его окровавленным. Это хуже! Перед глазами плывёт.

– Полина! – это уже Глеб рядом со мной, – тихо, тихо. Сюда. Все хорошо.

Я как в тумане, сердце колотится, звуки заглушает стучащий в ушах пульс, чувствую, что куда-то иду.

– Вот, возьми, мелкими глоточками.

Прихожу в себя на диванчике в холле, напротив сестринского поста, передо мной на корточках Глеб с пластиковым стаканчиком воды.

– Попей, станет лучше, – я послушно, как робот делаю пару глотков, – ты чуть в обморок не упала.

– Он живой? – мой голос такой сиплый, спазмом связки сковало.

– Живой, все хорошо, – забирает стаканчик, садится рядом на диван, – это были судороги, такое бывает при ЧМТ, это не смертельно.

– Он глаза открыл, – сморю перед собой в пространство, – я думала, проснулся.

– Нет, – качает головой Горин, – нет, еще рано, отек не спал до конца. Это была реакция на активность мозга. Ты говорила с ним?

– Да…

– Значит, он тебя услышал, сознание начало работать, но травмированный мозг к этому не был готов. Получилось слишком сильно.

– Я что его чуть не убила?

– Нет, нет, все нормально, – обнимает меня за плечи, – ты тут не причем. Наоборот, это значит, что он на тебя реагирует, именно тебя он слышит даже сквозь кому.

Мои плечи опускаются, силы словно выкачали, падаю головой на плечо Глеба. Я изо всех сил пытаюсь осознать, что происходит, но получается какая-то ерунда. Он меня слышит, но мой голос кидает его в приступы. И думаю я сразу о всяких ужасах.

– Может, мне не стоит?..

– Стоит! Это может быть единичный случай, я назначил ему противосудорожные, если приступ повторится. Но с ним все хорошо, – чуть потрясывает меня за плечи, – слышишь? Это не твоя вина. Я тебе даже рекомендую еще к нему приходить и разговаривать, раз он на тебя реагирует. Будем пробуждать его вместе.

– Правда? – поднимаю голову и гляжу ему в глаза, чтобы найти там попытку меня утешить ложью.

– Только не сегодня, на сегодня хватит с него. Давай я провожу тебя в твою палату, тебе тоже нужно полежать. Тебе такой стресс вреден.

– Что-то не получается без стресса, – бормочу, когда поднимает с дивана и ведет к лифтам.

– Думай о позитивном, о своем будущем малыше, – говорит он в лифте, а моя рука сама ложится на живот, – и с Ильей о нем поговори в следующий раз, это очень хорошие эмоции. Обсуди, как назовете, куда поставите кроватку, все эти радостные мелочи.

Горин говорит, будто сам представляет, но я понимаю, что он не в курсе наших с Ильей отношений, Руслан ему не рассказывал про измену и, что я бросила Воронова перед тем, как он надел на мой палец кольцо.

Пусть так и будет. Сама еще не до конца понимаю, что мне с этим делать. Но у малыша все-таки должен быть папа. Он то ни в чем не виноват.

Глеб отводит меня в палату и дает какие-то успокоительные таблетки, опять мне ставят капельницу от тонуса, и я уплываю в ватную полудрему. Только к вечеру просыпаюсь и звоню Руслану, чтобы во всем сознаться.

– Ты молодец, – говорит мне брат, после рассказа о том, как я ходила к Воронову. Он меня удивляет, – хоть я и злюсь на него, но ты осталась человеком, несмотря ни на что. Горжусь тобой, мелкая.

– Очень смешно.

– Ходи к нему, если тебе это так нужно, пусть очнется нормальным. Потому что тогда я с чистой совестью смогу набить ему лицо, – добавляет суровым голосом, – бить инвалидов мне совесть не позволяет. А так все будет справедливо.

– Умеешь ты вдохновить, Рус, – вздыхаю, но успокаиваюсь. Одним переживанием меньше.

Да, маленький? Глажу живот рукой, что в слинге. Из-за этого пыточного устройства моя ладонь всегда так близко к нему.

– Давай, сестренка, дальше без самодеятельности, мы с Таней ждем, когда ты выпишешься, ей не терпится с тобой познакомиться. Хочет закатить пир горой! Так что нагуливай свой беремчатый аппетит, наготовлю вам ваших странных вкусняшек. Пломбир с селедкой, стейк с варением, клубнику с креветками. Все, что ваши душеньки пожелают.

– Хорошо, – смеюсь, – спасибо, братик. Люблю тебя, засранца.

Прощаемся на позитивной ноте и ночью мне спать намного легче, события дня слегка стираются и уже не кажутся такими ужасными. Я включаю осторожный оптимизм, Илья ведь и правда реагировал на мой голос.

Значит, я могу его разбудить! Просто не буду заводить такие острые темы в разговорах.

Поэтому утром следующего дня я снова в реанимации, Глеб договаривается с местными врачами, что я могу приходить несколько раз в день минут по пятнадцать, разговаривать с Ильей, ухаживать за ним. Все это должно дать положительную динамику в его состоянии.

И я вижу эту динамику каждый раз.

В первый день я следую совету Глеба и рассказываю Илье про то, как обнаружила, что беременна, как проживала этот шок от ужаса к радости. Момент поздравления Ильи с отцовством в виде умывания горячим кофе я пропускаю. Пульс на мониторе ровный, спокойный, а вот зрачки под веками немного двигаются, будто видит сон.

Перед уходом с первого «сеанса» даю «спящему» Илье задание подумать над именем, а потом поделимся вариантами. Сама в итоге пару часов хихикаю, выискивая в интернете имена, которые Воронов точно «оценит».

Когда возвращаюсь на следующий день, у меня уже заготовлен списочек «позитива».

Начинаю зачитывать Илье:

– Как тебе Пафнутий? Может, Кондрат? Добрыня, – хихикаю, – Ильич. Звучит! А дочку можно Марта! Или Злата, – сдавленно смеюсь, – будешь над Златой чахнуть, и не пускать ее гулять. Может, Евлампия? Или Феодора?

Пульс немного ускоряется, ему не нравится? Какая досада.

– Я считаю, Пафнутий Ильич – просто шикарно звучит! Согласен? А нет, нет! Я знаю! – набираю побольше воздуха и с пафосом, – Лионель! Как красиво! А главное, модно! Прям под уровень твоего пафоса, – хрюкаю, сдерживая смех и впиваясь взглядом в чуть дрогнувшие ресницы, – Лионель Ильич… пхх, – прыскаю, – Брежнев… хахаха!

– Ш-ш-ш! – раздается от медсестры в дверях, и я затыкаю рот ладошкой.

– Прости, прости, – машинально глажу Илью по волосам, его пульс тоже бодрый и веселый, ему нравится. Мне кажется, даже лицо просветлело и синяки уже не такие страшные, а может, это свет сделали ярче. – Мне очень нравится твое имя, – склоняюсь над Ильей, оглядываю такие родные, любимые черты лица. Меня захлестывает приступом неконтролируемой нежности.

Ее выплескивает, когда я мягко прислоняюсь губами к его закрытым векам, скуле, щеке. Ох уж эти гормоны и общая неадекватность на фоне стресса, нет логики в моих эмоциях. Придушу его когда проснется, а сейчас совсем немножечко полюблю.

– Воронов… – вздыхаю, – как нам с малышом не повезло, что ты такой красивый, но такой… – хочется сказать так много обидных слов, но они просто не лезут, – невыносимый.

И почему-то это слово звучит как признание в любви. И призыв к действию. И я наклоняюсь и прижимаюсь к его губам своими. Мои любимые, жадные, требовательные и невероятно ласковые губы. Они все такие же на ощупь, только не отвечают на поцелуй, не перехватывают инициативу, чтобы взять меня в плен и свести с ума поцелуем.

Чувствую на коже воздух, когда Илья вдруг делает глубокий вдох.

Проснулся?!

Резко отстраняюсь.

Но нет. Спит.

Медленно вздыхаю и вновь смотрю на сухие, чуть обветренные губы Ильи, на закрытые глаза с неприлично длинными ресницами. Наш ребенок будет очень красивым.

Целую его еще разок на прощание и убегаю, потому что время мое закончилось.

На следующий день я хожу еще трижды, но теперь беседую с Ильей о работе, пока умываю его лицо влажной салфеткой и смачиваю губы влажной губкой. Мне разрешили за ним поухаживать.

Обсуждаю, будто он бодрствует, наш главный проект – офисный центр, строительство, которого завершилось, когда начался наш роман. Здание уже готово, скоро должны будут начаться отделочные работы.

Это его детище, выстраданное, выгрызенное у чинуш, инстанций, донельзя жадных инвесторов.

Сколько сил и нервов Воронов потратил на здание, которое будет красоваться на одной из оживленных улиц, уму непостижимо. А на самые лучшие верхние этажи этого здания переедет вся наша компания. Но самое его любимое место в нем, это этаж руководства и его собственный огромный кабинет.

Именно со скандала с дизайном этого кабинета и начался наш роман.

Ведь проект кабинета разработала именно я, но любовь с этим дизайном случилась у Воронова не сразу. Сначала было увольнение…

И сейчас, когда все планы утверждены, чертежи, эскизы и визуализации засмотрены до дыр и пора приступать к воплощению, главный двигатель этого процесса лежит в коме.

– Ты должен очнуться, Воронов, и доделать его! Реализовать свою мечту! – уговариваю, – у тебя еще так много дел!

После этих разговоров мне вновь чудится, что Илья сжимает мою руку, пальцы чуть подрагивают. И нет, это не приступ, это маленькие, слабые, но совершенно точно его движения.

На следующее утро у меня выписка домой, брат должен заехать за мной и увезти в свою квартиру над рестораном. Я чувствую себя хорошо, полна сил и в прекрасном настроении. Только хочу перед отъездом поговорить с Ильей, он наверняка меня ждет.

– А к нему нельзя сейчас, – ловит меня медсестра на посту, – на утро посещения уже все. Теперь только после обеда.

– Как же? Я же еще не приходила.

– Другая у него посетительница, – хмурится на меня сквозь очки.

– Что? Кто? – сердце вдруг ускоряется.

– Из его экстренных контактов, первая кому сообщили о госпитализации, – смотрит на экран, – родственница какая-то, наверное, – вчитывается, – Светлана Орлова.