Отзывы на книгу «Бесы», страница 7, 204 отзыва

• Петр Верховенский, преданный своей идее и решивший любыми способами воплотить революционные планы. Наверное, можно назвать его даже гениально хитрым … Очень опасный, скользкий и лицемерный тип, умело входивший в доверие и настоящий манипулятор. Он словно кукловод искусно дергал за ниточки людей, добивался своего любой ценой.
  
• Иван Шатов, входивший в тайный кружок Верховенского, но со временем поменяв свои взгляды решил из него выйти. Развивал нечто вроде своей идеологии, близкой к славянофильству. К которому, честно сказать, я прониклась сочувствием …Весьма несчастен, закомплексован, молчалив и угрюм.
  
• Алексей Кириллов, странный и с суицидальными наклонностями человек. Свято веривший в свою личную идею и маниакально пытающийся ее воплотить.
  
• Ну и конечно же ключевой герой- Николай Ставрогин. Если честно, я долго не могла «раскусить» этого персонажа. Аристократ с весьма сомнительным прошлым, имеющий много тайн, которые его буквально сводят с ума. В следствии чего его поведение было весьма странным. Но после прочтения главы-приложения «У Тихона» (кстати, ее долго не пускали в печать по цензурным соображениям) все встало на свои места и у меня был шок.
  

И если сказать пару слов об остальных героях, участниках кружка, то это не те революционеры, в привычном понимании, кидающиеся на амбразуру ради идеи. Нет, это безвольные, слабые и трусливые люди, в сюжете это очень хорошо прослеживается.

По моему субъективному мнению, это произведение настоящий шедевр! Неспешное повествование, градус постепенно накаляется и в конце происходит настоящий взрыв. Взрыв мозга

И действительно, после прочтения осталось какое-то странное послевкусие. Вроде бы все так мрачно и безнадежно… но как же гениально!

За это я и люблю произведения Ф.М. Достоевского, каждая история поразительна и надолго оседает в сознании. Закрыв книгу, я не могла уснуть пол ночи, не в силах отпустить эту историю. А теперь в растерянности что же читать дальше

На хороший конец в этой книге рассчитывать точно не стоит… Да и кто из героев романа этого достоин?..

Мой канал на YouTube https://www.youtube.com/channel/UC9kaeydFNMgn4IOFUqpPnTw

Телеграм канал https://t.me/julie_about_books

Спасибо за внимание)Всем хорошего настроения!)

Сперва простое. Вспомнила, как я в шутку говорила, что ежели ты попал в пьесу Шекспира, то к её окончанию скорее всего будешь мертв. Так вот, если попал в роман Достоевского, то скорее всего будешь мертв или рехнешься. Или, может быть, сперва рехнешься, а уже потом будешь мертв. Если ты не мертв и не рехнулся, то, скорее всего, не слишком главный персонаж, но, страдал, конечно, как и все.

"В моем мире живут только пони..." и далее, так вот, в мире Федора Михайловича живут изнуренные страданиями и несколько истерические люди. Они исступленно любят, исступленно спорят, у них часто бывает горячка, эпилепсия или туберкулез на худой конец. У меня есть какое-то такое странное ощущение, что сам Достоевский себя так чувствовал, сам так жил, а потому и его персонажи такие. Меня многое возмущает, я, кажется, многого не понимаю и часто хочу бросить все на середине. Но вот, когда уже окончена последняя страница, когда я уже закрываю книгу, получается "Вот это да!". Не могу сказать, что я так таки полюбила Достоевского всей душой, но мне нравится его читать. "Бесы" в моем внутреннем рейтинге далеко не доскочили до "Идиота" и "Братьев Карамазовых", но произведение достойное.

Смысл сея переворота, как и смысл нигилизма во мне не складывается. Мы все разрушим, а потом пусть оно все возрождается из пепла. Может быть смысл просто в том, что хочется поломать что-нибудь? Из любви к самому процессу. Петр Верховенский, конечно же, гад. Причем еще какой-то гад с мечтой. Он, говорят, выдумывал людей и сам в них верил. То есть, прежде чем кого-то о чем-то спросить, он мысленно как-то за них же себе отвечал и дико злился, что его внутренний диалог не совпал с реальным. Именно на это злился - на то, что не совпало, а не на сам ответ. Люди, которые могут убить из расчета, не в горячке и не в состоянии аффекта, все такие люди, с большой вероятностью - социопаты. Они не понимают чужой боли, не понимают, что кому-то может быть грустно или страшно, они полностью заперты в своем существе. Я почему-то именно так и думаю про Петра Верховенского, ему как-то и на революцию-то по большому счету плевать. Шатова убил, потому что ненавидел его лично. Недолидер, выходит. Николай Ставрогин тоже тот еще "революционер". Из всей его жизни можно вынести только то, что он был весьма популярен у женщин и что он, в принципе, никого никогда не любил. А при его-то характере, при его-то харизме и способности притягивать к себе людей, он бы мог свернуть горы, а на месте этих гор настроить другие. Так ведь же приткнуться никуда не мог, хотел жить в пещере и забыть всех и все, да вот что-то не срослось. Его понимаю меньше всех. На самом деле мне очень понравились Степан Трофимович и Варвара Петровна и именно в связке друг с другом. Их диалоги, вся их "глупая" двадцатилетняя любовь, которая никак не могла случиться в полной мере. Хотя по всему выходит, что более близких людей, чем друг у друга, у них никогда и не было. И еще, триста ссылок на перевод французских фраз Степана Трофимовича это слишком утомительно. Женские персонажи опять сплошь истерички и даже припадочные. Может быть рассказывать про адекватных и тихих девушек, вроде Дарьи Шатовой не так интересно, чем о безумных хромоножках и девочках с приветом, подобных "бедной" Лизе, не знаю. Из прочих персонажей хочется еще сказать про Шатова. Боже мой, я хотела выдрать клок волос с головы (за неимением головы Шатова, наверно со своей), когда он простил жену и признал сына. До чего же может дойти любовь и заниженная самооценка. И про Кириллова. Как раз тот момент, когда я не поняла вообще ничего. Нет, я поняла сам принцип "один я умираю по своей воле, без причины", но мне в нем даже крупицы истины не видно, вообще никакой, одно безумие. Ему бы жить и вырасти из всего этого, неплохой же парень, честный и жалостливый.

Я чуть-чуть слетаю с катушек, когда читаю Достоевского. Начинаю говорить специфическими фразами, думать о душах человеческих и, видимо, пучить глаза в припадке философствования. Надо дозировать.

Достоевский этим романом хотел показать своё отрицательное отношение к "нечаевщине" и ко всему, что с нею связано. Прототипом главного зачинщика стал Пётр Верховенский. Он-то самый главный бес. Терроризм, жестокость, смерть - вот что оставляет он после себя. Но каким бы гадким и противным он ни был, он находит союзников, к нему тянутся люди. Пожалуй, в этом романе положительных героев нет вовсе. В каждом из них сидит бес. В этом весь Достоевский. Степан Трофимович - душевный старичок, вызывающий бескрайнюю симпатию, на самом деле тщеславен и мечтает об образе мученика в глазах народа. Варвара Ставрогина - уважаемая и почитаемая женщина, неглупа и неплохо разбирается в людях. Но в то же время очень деспотичная натура и требующая беспрекословного подчинения. Как только появляется угроза союза её сына с простушкой Дарьей, она сразу же сватает ту Степану Трофимовичу, даже не спрашивая о том, чего они сами хотят на самом деле. Даже Шатов - студент, революционер, говорящий устами Достоевского, долго пляшет под дудку заговорщиков. И внезапно осознает, что для России ещё не всё потеряно и решает, правда, слишком поздно, сменить сторону. Но самым главным персонажем является Николай Ставрогин. Он окружен таким ореолом тайны, что все вокруг постоянно суют свой нос в его биографию, особенно, женщины. В его исповеди отцу Тихону проглядывает настоящее отношение Ставрогина к самому себе: он просит об осуждении, хочет, чтобы его ненавидели и удивляется, когда этого не происходит. В нём живёт бес, как он сам в этом признается. И Ставрогин находит способ его изгнать. В то время их только так и изгоняли.

Тяжело мне писать рецензии на книги Фёдора Михайловича Достоевского. Уж не знаю почему, но у меня особое отношение к этому писателю, не считаю его простым и понятным каждому. Даже то, что в школьной литературе так плотно изучаются произведения Фёдора Михайловича, не доказывает то, что школьный возраст именно тот, когда следует его читать, а также понять то, что прочитали. Я, лишний раз, себе благодарна, за то, что читала эту книгу в более-менее осознанном возрасте, спасибо и Борьбе с Долгостроем. Судить о ней могу теперь судить здраво.

Главные люди романа - Николай Всеволодович и Пётр Степанович. Для меня именно вокруг них, в итоге, пишется роман. У них есть свои идеи, которые они хотят воплотить в жизнь, и многое им не может в этом помешать. Как многое, так и многие.

Если хочешь победить весь мир, победи себя.

Николай Всеволодович Ставрогин - харизматичная личность. Красив, умён, идеен. У него свои идеалы и идеи. А какой "популярностью" он пользуется у женщин! Да и неспроста. Но любит ли он кого-то? Нет, конечно. И эти женщины для него всего лишь воплощение его порывов, дум. Что Лиза, что Даша, что Марья. Для каждой он "сыграл роль", но не будем вдаваться в подробности, кто читал, тот поймёт. Пётр Степанович Верховенский- самый настоящий идейный революционер того времени. Он коварен, он хитёр, он жесток, он умён. Ради свершения своей цели готов пойти на всё, что и делает. Нельзя его ни разжалобить, ни остановить. Уж слишком сильна в неё его сила воли. Сильная личность, в какой-то момент жестокая, но тем не менее не могу я ни к нему, и к Николаю Всеволодовичу относиться с ненавистью, мне, в какой-то мере полюбились эти герои, хотя не осуждать их я не могу.

В нашей странной России можно делать всё что угодно.

Остальные герои романа - разные люди, с разными характерами, но какие же они всё-таки реалистичные. Ведь и тогда, и сейчас живут в России и Степаны Трофимовичи Верховенские, и Варвары Петровны Ставрогины, и Дарьи Павловны Шатовы, и Лизаветы Николаевны Дроздовы...

"Бесы" для меня стал лучшим романом у Достоевского на сегодняшний день. Однозначно буду советовать и перечитывать.

Эта первая книга в моей жизни, после прочтения которой я первые пять минут хотел наложить на себя руки. Она не понравилась мне, она тяжелая, для идеи что представлена в романе слишком много текста, да и вообще я Достоевского никогда не любил и вряд ли буду. Но этот эффект стоит пяти звезд. А если подробнее, то роман о том, как интеллигенция развалила страну. Герои романа такие ублюдки, что иногда хотелось закрыть книгу. И это при том, что я начитан Уэлшом, Рю Мураками (и другой жестокой чернухой).

Честно говоря, решив перечитывать классику, я не предполагала, что меня ждет. Как же по-другому читаются все эти произведения, которые, казалось, уже и читаны, и фильмы по ним смотрены. Выясняется, что половину я вообще не помню. А то, что помню, реально заиграло новыми красками. "Бесы" меня поразили. Какая же тонкая вещь. Местами даже сатирическая, хотя там трагедия на трагедии. Окончание так вообще в духе современных боевиков. А какие точные и по-прежнему современные характеры выводит Достоевский. И чиновники, и всякая "мелюзга", и лишние люди, и случайные... Очень понравилось. Про слог даже упоминать не стоит - он прекрасен.

Сидели мы тут на днях с подругой в баре, дабы скоротать время до начала одного концерта, и разговор внезапно зашёл о Достоевском. Подруга с воодушевлением призналась мне, что случайно набрела в электронной читалке на "Преступление и наказание" и долгое время не могла оторваться от этой книги. В ответ на это я отметила, что у меня сейчас происходит примерно такая же удивительная история, но только с "Бесами".

До сих пор я обходила стороной это произведение - опасалась, что не моё. Политика, революционеры. Тайные общества, заговоры, перевороты. Теперь я понимаю, что каждая книга приходит в жизнь не случайно. И "Бесов" мне нужно было прочесть именно в этот момент.

Опасения оказались беспочвенными: в персонажей и сюжет я погружалась с лёгкостью. Каждый из них заслуживает отдельной оценки, но я не буду долго рассуждать и отмечу лишь главное - то, что задело конкретно меня.

Достоевский бесподобен в раскрытии психологических портретов. Кто-то говорит, что диалоги длинны, а события разворачиваются медленно - я этого не заметила. Даже разговоры о религии и делах революционных приобретают здесь свои, глубинные смыслы. Ты хватаешься за мысль персонажа и уходишь вместе с ним подчас в такие дебри и странствия, что, в конце концов, кажется, что ты всегда был где-то здесь. Ты примеряешь на себя его действия, находишь его прототипы в реальной жизни и удивляешься, как много во всём этом очевидных совпадений.

Атмосфера книги совпала и с моим настроением. Потому мне и кажется, что она пришла ко мне так вовремя. Образ равнодушного мерзавца Ставрогина, перед которым все лебезили и преклонялись, которого почитали за гения и идола, какое-то болезненное обожание к которому испытывали (странно) и женщины, и мужчины... несомненно, завораживает, приковывает к себе особенное внимание. По сути, никто (кроме Дарьи) толком не знал истинной сущности этого человека, но слепое преклонение перед ним достигло поистине ужасающих масштабов.

Верховенский до последнего цеплялся за Ставрогина, стараясь вовлечь его в свои грандиозные махинации, доходя едва ли не до истерического припадка в своих безумных увещеваниях, вознося его как бога, делая на него высокую ставку, не гнушаясь при этом убийствами и прочими мерзостями, которые он и его люди совершали на этом тёмном пути, идущем вникуда. Закончилось всё глупо и неутешительно. Потому что они сами не знали толком, чего хотели. Они пытались разрушить устоявшийся мир и на развалинах его создать новый. Однако все их идеи с самого начала носили какой-то размытый характер.

Чтобы понять, что из себя представляет Ставрогин, нужно обязательно читать "запрещённую" главу "У Тихона". В моём издании она была выпущена в основном тексте, но вставлена в конце в виде приложения. И она очень важна, потому что именно в ней раскрывается данный персонаж, и только в ней вы найдёте ключи ко всем вопросам и сомнениям, которые зародятся в вашей голове. Это глава-откровение, шокирующая исповедь, кладезь бесчинств, падений и неуправляемых пороков, что вместил в себе один единственный человек.

Лично для меня Ставрогин стоит особняком среди всего многообразия характеров этого гениального произведения. И я бы даже сказала, что мне не хватило более детального погружения в его непростую реальность. Возможно, потому, что роль психологии мышления подобных личностей в затейливом механизме разврата и пороков заинтересовала меня незадолго до того, как я взялась за эту историю. Я знаю, что всё это вдохновит меня на создание чего-то нового, и это прекрасно. Это связь через века.

Достоевский - наследие. Его нельзя читать наскоком или за один день. А ещё после него трудно сразу же переключиться на что-то другое. "Бесы" - это невероятная, тягучая смесь из жизненных перипетий, интриг, неудовлетворённых человеческих амбиций, страданий, отчаянно жарких и губительных отношений, людской беспринципности и равнодушия, адски приправленная зверскими убийствами, скандалами и щемящим ощущением безысходности. И в ней нужно дойти до самого дна.

... по свежим следам. Прочитала "Бесов" Достоевского. Странно, но как-то само собой, что из его великого пятикнижия загадочным образом читаю по порядку.

"Преступление и наказание" "Идиот" "Бесы" "Подросток" "Братья Карамазовы"

Причем, "Б.К." начинала, но забросила, как что-то толкнуло. В общем, до этого самым нелюбимым романом из пятерки у меня было "Пин". Сейчас "Бесы". Начинается роман как сатирический памфлет, оказывается, ФМ мог юморить (это было очень даже интересно читать), потом драма с трагедью. Не понравилось, что уделено слишком много внимания в общем-то проходным персонажам, таким как папаша Верховенский, а очень интересные, важные моменты, частенько связанные с героинями, прописаны мимоходом, автопробегом. Хм!

Буквально все персонажи, когда открывали рот, напоминали помешанных в той или иной степени. Потом, конечно, ближе к финалу ФМ выкатил основную идею, что все эти бунтовщики отцы-либералы и дети-нигилисты - бесноватые, одержимые бесом, иначе мол не вели бы либеральных речей и террора по подрыву гос. устоев. Причем так грубо прописал, прям в лоб, прям в рот запихал разжеванное, не ожидала, честно. Вот не люблю Толстого, но он - великий мастер писать просто жизнь, без всякого разжеванного моралите. Читатель своим умом должен приходить к тому или иному выводу.

Что еще поразило. Те, кто у власти, все это общество - они ведь точно такие же, одержимые бесами, мерзавцы. Но ФМ об этом умалчивает, выставляя всех этих зажравшихся господ - жертвами. Можно подумать, на Руси, благодаря всем им, была благодать. Ага, ну да, хаха. Все они - бесноватые. Все слои общества были больны, и существовало страшное неблагополучие, несправедливость, и народ бедствовал.

И еще важный момент. ФМ, конечно, сам подвергся гражданской казни и побывал на каторге за то, что состоял во всех этих вольнодумских кружках, но его прихватили в самом начале предполагаемой карьеры революционера, и он на фоне тюрьмы и каторги ударился в христосанутость. Впрочем, это ладно, блин. Любой имеет право пересмотреть жизненные взгляды и установки. Однако, есть у него в "Б" персонаж, некий Шатов, который тоже разочаровался, ушел от движения, уверовал в бога, но не побежал доносить на бывших товарищей, хотя и раздумывал над этим. Однако ж, нет. А ФМ этим своим романом фактически настучал в какой-то мере. Ну, не уважаю я людей, которые начинают страстно обличать, когда сами замараны-с по самые ягодицы. Твое дело теперь - сторона, Федя.

Ну, и о Ставрогине нельзя не написать. Марти-сью приветственно машет нам из наследия ФМ. Красавец, шизофреник, педофил, дамы любят поголовно, мужчины тоже и прям-таки и говорят ему: "Вы же знаете, что для меня значили, и продолжаете значить и все такое". Гомосаспенс для современного читателя налицо, должна заметить. В общем, он - этакий обаятельный, страдающий мерзавец-мажор, от скуки творящий мерзости, и тут же страдающий, и слабак, в общем-то, и не надо ему всей этой любви. Сам-то он любить даже себя не может, но хочет. И в этом его самая главная беда и страдание. Ах, да! Еще безусловный мазохист. Когда его все-таки накрыло после самоубийства растленной девочки, то непременно захотелось обнародовать случившееся. Самоистязания, исповеди ему было недостаточно. Нужно было, чтобы непременно унизиться, опуститься в глазах общество, стать изгоем, парией. Но что самое интересное, благодаря харизме и высокому положению, ему бы простили и даже оправдали. И после этого ФМ выставляет жертвами мерзавцев из правящего класса, ага. Ну, а сынок Верховенский вообще всех победил, так как выстроил все злодейства романа заради Николая Ставрогина.

— Ставрогин, вы красавец! — вскричал Петр Степанович почти в упоении. — Знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Еще есть, есть! Вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертовать жизнью, и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк... Он вдруг поцеловал у него руку. Холод прошел по спине Ставрогина, и он в испуге вырвал свою руку. Они остановились. — Помешанный! — прошептал Ставрогин. — Может, и брежу, может, и брежу! — подхватил тот скороговоркой, — но я выдумал первый шаг. Никогда Шигалеву не выдумать первый шаг. Много Шигалевых! Но один, один только человек в России изобрел первый шаг и знает, как его сделать. Этот человек я. Что вы глядите на меня? Мне вы, вы надобны, без вас я нуль. Без вас я муха, идея в стклянке, Колумб без Америки. Ставрогин стоял и пристально глядел в его безумные глаза. — Слушайте, мы сначала пустим смуту, — торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. — Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв к, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный... Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал — свирепствовал тезис Littré, что преступление есть помешательство; приезжаю — и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. «Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!». Но это лишь ягодки. Русский бог уже спасовал пред «дешовкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «двести розог, или тащи ведро». О, дайте взрасти поколению! Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они еще попьянее стали! Ах, как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет... — Жаль тоже, что мы поглупели, — пробормотал Ставрогин и двинулся прежнею дорогой. — Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете, я этому рад? Когда в наши руки попадет, мы, пожалуй, и вылечим... если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним... Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, — вот чего надо! А тут еще «свеженькой кровушки», чтоб попривык. Чего вы смеетесь? Я себе не противоречу. Я только филантропам и шигалевщине противоречу, а не себе. Я мошенник, а не социалист. Ха-ха-ха! Жаль только, что времени мало. Я Кармазинову обещал в мае начать, а к Покрову кончить. Скоро? Ха-ха! Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял. — Ну, Верховенский, я в первый раз слушаю вас, и слушаю с изумлением, — промолвил Николай Всеволодович, — вы, стало быть, и впрямь не социалист, а какой-нибудь политический... честолюбец? — Мошенник, мошенник. Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Недаром же я у вас руку поцеловал. Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только «машут дубиной и бьют по своим». Эх, кабы время! Одна беда — времени нет. Мы провозгласим разрушение... почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого? — Кого? — Ивана-Царевича. — Кого-о? — Ивана-Царевича; вас, вас! Ставрогин подумал с минуту. — Самозванца? — вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на исступленного. — Э! так вот наконец ваш план. — Мы скажем, что он «скрывается», — тихо, каким-то любовным шепотом проговорил Верховенский, в самом деле как будто пьяный. — Знаете ли вы, что значит это словцо: «Он скрывается»? Но он явится, явится. Мы пустим легенду получше, чем у скопцов. Он есть, но никто не видал его. О, какую легенду можно пустить! А главное — новая сила идет. А ее-то и надо, по ней-то и плачут. Ну что в социализме: старые силы разрушил, а новых не внес. А тут сила, да еще какая, неслыханная! Нам ведь только на раз рычаг, чтобы землю поднять. Всё подымется! — Так это вы серьезно на меня рассчитывали? — усмехнулся злобно Ставрогин. — Чего вы смеетесь, и так злобно? Не пугайте меня. Я теперь как ребенок, меня можно до смерти испугать одною вот такою улыбкой. Слушайте, я вас никому не покажу, никому: так надо. Он есть, но никто не видал его, он скрывается. А знаете, что можно даже и показать из ста тысяч одному, например. И пойдет по всей земле: «Видели, видели». И Ивана Филипповича бога Саваофа видели, как он в колеснице на небо вознесся пред людьми, «собственными» глазами видели. А вы не Иван Филиппович; вы красавец, гордый, как бог, ничего для себя не ищущий, с ореолом жертвы, «скрывающийся». Главное, легенду! Вы их победите, взглянете и победите. Новую правду несет и «скрывается». А тут мы два-три соломоновских приговора пустим. Кучки-то, пятерки-то — газет не надо! Если из десяти тысяч одну только просьбу удовлетворить, то все пойдут с просьбами. В каждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано. И застонет стоном земля: «Новый правый закон идет», и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы! — Неистовство! — проговорил Ставрогин. — Почему, почему вы не хотите? Боитесь? Ведь я потому и схватился за вас, что вы ничего не боитесь. Неразумно, что ли? Да ведь я пока еще Колумб без Америки; разве Колумб без Америки разумен? Ставрогин молчал. Меж тем пришли к самому дому и остановились у подъезда. — Слушайте, — наклонился к его уху Верховенский, — я вам без денег; я кончу завтра с Марьей Тимофеевной... без денег, и завтра же приведу к вам Лизу. Хотите Лизу, завтра же? «Что он, вправду помешался?» — улыбнулся Ставрогин. Двери крыльца отворились. — Ставрогин, наша Америка? — схватил в последний раз его за руку Верховенский. — Зачем? — серьезно и строго проговорил Николай Всеволодович. — Охоты нет, так я и знал! — вскричал тот в порыве неистовой злобы. — Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барчонок, не верю, аппетит у вас волчий!.. Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного, как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал, на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего в голову!.. Ставрогин, не отвечая, пошел вверх по лестнице. — Ставрогин! — крикнул ему вслед Верховенский, — даю вам день... ну два... ну три; больше трех не могу а там — ваш ответ!

Ну, и видео из последней экранизации.

И самое главное, за что ставлю жирный минус роману.

— Теперь прочитайте мне еще одно место... о свиньях, — произнес он вдруг. — Чего-с? — испугалась ужасно Софья Матвеевна. — О свиньях... это тут же... я помню, бесы вошли в свиней и все потонули. Прочтите мне это непременно; я вам после скажу, для чего. Я припомнить хочу буквально. Мне надо буквально. Софья Матвеевна знала Евангелие хорошо и тотчас отыскала от Луки то самое место, которое я и выставил эпиграфом к моей хронике. Приведу его здесь опять: «Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся». — Друг мой, — произнес Степан Трофимович в большом волнении, — ... это чудесное и... необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения... так что я это место еще с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль... Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша... и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»... и будут все глядеть с изумлением...

Не бесноватость, не сумасшествие понуждают людей совершать неблаговидные поступки, творить мерзости. Это слишком простое, легкое объяснение, фактически индульгенция. Но ФМ именно к этому выводу и привел в финале. Однако человек сам делает выбор, сам ответственен за совершенное. Сам, сам, сам.

Не имею ни таланта, ни морального права рецензировать Достоевского. Да и кому под силу разложить по полочкам человека, которой вас же лучше всех знает? Но при перечитывании созрели пару мыслей, которые захотелось просто зафиксировать.

Читая подобные произведения понимаешь, почему художественная литература так необходима людям и обречена на вечное развитие и преклонение. Вот известно вам что такое, например, петрашевцы. Ну, допустим, знаете их программу, главных героев. А вот какие концерты на струнных и духовых играли тараканы в мозгах посетителей подобных ему и иных кружков? И был ли этот мозг у них вообще. Что за право такое они себе определили - решать:

...я прибыл сюда с сообщениями, а потому прошу всю почтенную компанию не то что вотировать, а прямо и просто заявить, что вам веселее: черепаший ли ход в болоте или на всех парах через болото? — Я положительно за ход на парах! — крикнул в восторге гимназист. — Я тоже, — отозвался Лямшин. — В выборе, разумеется, нет сомнения, — пробормотал один офицер, за ним другой, за ним еще кто-то. Главное, всех поразило, что Верховенский с «сообщениями» и сам обещал сейчас говорить. — Господа, я вижу, что почти все решают в духе прокламаций, — проговорил он, озирая общество. — Все, все, — раздалось большинство голосов. — Я, признаюсь, более принадлежу к решению гуманному, — проговорил майор, — но так как уж все, то и я со всеми. — Выходит, стало быть, что и вы не противоречите? — обратился Верховенский к хромому. — Я не то чтобы... — покраснел было несколько тот, — но я если и согласен теперь со всеми, то единственно, чтобы не нарушить... — Вот вы все таковы! Полгода спорить готов для либерального красноречия, а кончит ведь тем, что вотирует со всеми! Господа, рассудите, однако, правда ли, что вы все готовы? (К чему готовы? — вопрос неопределенный, но ужасно заманчивый). — Конечно, все... — раздались заявления. Все, впрочем, поглядывали друг на друга.

Чем они были сами в конце-концов.

— Тем, кто желает, чтобы было заседание, я предлагаю поднять правую руку вверх, — предложила madame Виргинская. Одни подняли, другие нет. Были и такие, что подняли и опять взяли назад. Взяли назад и опять подняли. — Фу, черт! я ничего не понял, — крикнул один офицер. — И я не понимаю, — крикнул другой. — Нет, я понимаю, — крикнул третий, — если да, то руку вверх. — Да что да-то значит?

Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в каждом обществе, и уже не только безо всякой цели, но даже не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение. Между тем эта сволочь, сама не зная того, почти всегда подпадает под команду той малой кучки «передовых», которые действуют с определенною целью, и та направляет весь этот сор куда ей угодно, если только сама не состоит из совершенных идиотов, что, впрочем, тоже случается.

Что за национальная идея, откуда она у нас: чтоб построить, развороти до основания; выстави себя всего хитрее; придумай великую чушь и страдай.

— У него хорошо в тетради, — продолжал Верховенский, — у него шпионство. У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное — равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук к талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями — вот шигалевщина! Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина! Ха-ха-ха, вам странно? Я за шигалевщину!

Спросить уже не у кого, да и сама история нуждается в осмыслении временем.

Не знаю, что привлекало меня в 14-15 лет в его произведениях, но ФМД - единственный автор, которого я называла любимым без колебаний. Ну, думаю многим знакомо это чувство, можно точно сказать, что тебе нравится песня, но является ли исполнитель или направление в музыке любимым без исключений - сложно и несправедливо. И теперь, перечитав, я немного приблизила себя к ответу. Мастерство. Извлекать наружу и открыть для тебя самого неожиданно что-то потаенное, заставить пересмотреть, передумать, взглянуть на себя со стороны во всех подробностях, осознать себя. Даже вспомнить себя. Найти ответ (всегда актуальный именно сейчас) или задаться совсем новым вопросом. Не получится у меня искренне и точно выразить это чувство, но это великое мастерство человека, и я снова преклоняюсь перед ним. Для меня его язык, его мысли - лекарство, прививка к жизни.

И все так у него, не художественное произведение, а энциклопедия всей русской жизни, русского характера.

Впервые я прочел "Бесов" отнюдь не в юном возрасте -- мне тогда (в 1991 году) стукнуло 35 лет. И это, наверно, хорошо, потому что в юные годы незрелый ум, может быть, не справился бы с этой глыбой. Раньше, в советские времена, эту книгу было не достать. А в годы перестройки ее стали издавать, и наконец она попала мне в руки. Ничего не подозревая, я лег полистать ее на сон грядущий, неторопливо читал семейную хронику, и вдруг ... меня охватил огненный вихрь. Я забыл обо всем на свете. Я очнулся только с восходом, с воспаленными то ли от бессонницы, то ли от ошеломления глазами. Оказалось, что я проглотил книгу за ночь в один присест, так и не сомкнув глаз. ТАКОГО я раньше никогда не читал. После чтения Федора Михайловича некоторое время действует эффект неприятия всех других авторов -- они кажутся плоскими и поверхностными. Впоследствии я знакомился с политологическими и философскими толкованиями "Бесов", но потом бросил это занятие. Они только портят благоговейное впечатление, превращая глубокое в мелкое, богатство духа -- в его скудость. Как это там говорил Сальери у Пушкина? "Я музыку разъял, как труп". Достоевского нельзя препарировать -- его надо вбирать как живую целостность, на подсознательном уровне. Анализ не раскрывает тайны его творчества. Приобщиться к ней (в той малой мере, в какой я, рядовой читатель, могу приобщиться к гению) можно только душой. Сейчас мне за 60, но Достоевский всегда в моей душе -- как дар, как сокровище. Владимир Владимир