Прозрение Эль

Пролог. Джус узнаёт цену свободы

Это была третья бессонная ночь Джуса. Ему оставалось терпеть этот ужас ещё семнадцать суток. Он скорчился на подстилке, что мать кинула в угол сарая, и старался дышать глубоко и свободно, прогоняя боль. Мальчик шарил опухшими руками вокруг себя в поисках чего-нибудь прохладного, того, что может остудить невыносимое жжение от кончиков пальцев до локтя, но страдание не прекращалось.

И это всего лишь третья бессонная ночь. Джус заскулил, желая, чтобы она наконец-то закончилась и в то же время: длилась вечно. Он знал: новый день принесёт новую боль.

Единственное, что ненадолго отвлекало от мучений, это резкий вой, время от времени доносившийся издалека. Рычание, переходящее в плач, а затем – опять в рычание. И сразу же стихающее.

Что это? Начиналась буря, посылающая порывы ветра? Уже давно прошли осенние дожди, воздух становился всё более холодным. Влагу сменило ледяное дыхание зимы. Незадолго до этой ночи Джус ходил на далёкий пруд и видел, что плавающие на поверхности цветы почернели, превратились в бурую вязкую массу. Теперь, наверное, они по ночам вмерзают в постепенно нарастающую ледяную корку. Зимой никто не ходит к дальнему пруду полюбоваться на цветы…

Вот опять! Джус прислушался к короткому порыву, прозвучавшему с другой стороны деревни. А может, это и не ветер вовсе, а кто-то из баров, недавно прошедших закрепление. Джус знал, что в первые дни подписанного кровью договора тоска по хозяину приносит невыносимую муку. Особенно острую, потому что она впервые падает на бара всеми ощущениями сразу.

Джус терпит сейчас эту невыносимую физическую боль, чтобы никогда не испытывать те страдания, которые причиняет бару закрепление.

– Ты будешь свободным, – несколько раз повторил Верн. – Что такое эта боль по сравнению со свободой?

Деревня по каким-то необъяснимым ощущениям казалась не свободной, но опустевшей, хотя Джус не видел, чтобы в Барвилль кто-то приезжал последнее время выбрать щенка. Но он мог просто не знать, так Джус был занят эти несколько дней. Никогда в жизни до этого он не оказывался так занят.

Он ходил с Верном и другими мальчиками собирать жуков-пуль. Говорили, что если укусит даже один разъярённый жук, то испытываешь такую боль, будто в тебя попала самая настоящая стрела.

Двух из спутников Джус знал довольно близко, они пару раз вместе ныряли за рыбой в цветочный пруд, и высокий – Гекс – оказался очень хорошим рыболовом. Не сказать, чтобы они так уж близки, ни к чему барам испытывать что-то больше, чем расположение друг к другу, но Джусу нравилось то время, что они проводили вместе. Третьего мальчика он несколько раз видел издалека, но встречал редко – кажется, тот жил на дальнем краю деревни.

Это несколько неловко, но почему-то Джус всё никак не мог заставить себя не смотреть на него с настороженным любопытством.

И чего, спрашивается, он хотел увидеть на этом покрытом, как и у всех баров, рыжим пушком лице? Оно такое же, как и у самого Джуса, и даже пушок был ещё таким же нежным и мягким. Джус начинал беспокоиться, у большинства его ровесников пух уже уплотнялся, становился жёстким, а у него всё ещё не лицо мужчины, а какое-то детское недоразумение.

– Джус, – прикрикнул Верн, и все трое вздрогнули от неожиданности. – Прекрати! Немедленно!

Кажется, он неосознанно принялся поглаживать СЕБЯ по лицу, что являлось любованием и стыдом. Бар не должен любить себя. И никого, кроме хозяина. Но так было до недавнего времени, теперь же всё должно измениться. Они изменят сложившийся порядок вещей. Так говорил Верт, но почему же он сейчас рассердился?

Конечно, Джус не стал спрашивать наставника. Только наклонил голову низко-низко в знак раскаянья и поспешил следом. Кто-то из мальчиков насмешливо хмыкнул ему в спину. Джусу так стыдно, и хотелось зарыться под землю, ставшую сейчас белой. Снег запорошил и тропинку, и всё поле вокруг. Жуки, наверняка, погрузились в спячку, их будет легко собирать. Верт умный, это он хорошо придумал. Наверное, такой умный, потому что в своё время сильно болел и не прошёл закрепление. Единственный старый самец, оставшийся в Барвилле.

Наставник сделал знак рукой, и мальчики остановились. Верт показывал на небольшую кучу нанесённого ветрами валежника, остановленную кустами. Если пули и залегли в спячку, то вероятнее всего – именно там.

Джус отошёл от остальных подальше, ещё было стыдно, что они заметили, как он гладит себя по щеке, и присел на корточки перед заметённым сухостоем. Верн дал каждому из них по небольшой торбочке с плотно прилегающей крышкой – в самый раз, чтобы собранные пули не сбежали. Они, конечно, сейчас сонные, но кто знает, как поведут себя, когда их так бесцеремонно разбудят. Джус тоже не любил, когда его внезапно вырывают из сна.

Он приподнял кусок почерневшего бруска, одним концом увязнувшего в земле, и под ним увидел много ржавых пятнышек.

– Я тоже…

Это раздалось за его спиной очень тихо, но Джус вздрогнул. Он обернулся и увидел весёлые глаза с оранжевыми крапинками вокруг зрачка. Тот самый мальчик, почти незнакомый, присел рядом и сейчас смотрел прямо на него. Радостно и открыто. Он совсем не осуждал Джуса, а как-то даже наоборот: показывал свою симпатию.

– Я тоже иногда делаю ЭТО…

Джус смутился. Мальчик явно имел в виду недавний инцидент. Когда они все заметили, что он ЛЮБИТ СЕБЯ. Джус отвернулся и засопел, осторожно подгоняя веточкой неподвижных пуль к горлу торбы.

– Меня зовут Грей.

Рядом с веточкой Джуса появилась ещё одна. Она какое-то время робко елозила в стороне, не приближаясь к «джусовым» пулям, но радиус её захвата становился всё ощутимей. Прямо на глазах она погребала всё больше жуков к торбе Грея. Джус пару раз отпихнул чужую веточку, и она, вроде, на какой-то момент отступила, но тут же возобновила свою диверсию.

Джус, решив раз и навсегда положить конец пиханиям палочек, с нажимом провёл полосу по влажной от гниющего дерева земле, честно разделив территорию.

Но, кажется, ветке противника не было знакомо понятие «честно». Она на несколько мучительных мгновений застыла в раздумьях, в какую ей сторону двигаться дальше, но затем бодро зашла на половину Джуса и с явными намерениями приблизилась к одному из спящих жуков. Джус подождал, пока чужая ветка не потеряет бдительности, и пошёл в атаку. Застигнутая врасплох диверсантка пропустила удар, от которого почти треснула посередине. Но устояла и, спустя мгновение, ринулась в ответный бросок. Веточки, забыв о цели своего пребывания под гниющей корягой – сбора жуков-пуль, самозабвенно стучали друг о друга, пытаясь сломать хребет противника.

Честность победила. Веточка Джуса всё же нанесла коронный удар, довершив начатое. Диверсантка разломилась пополам, свалившись тонкой верхушкой на продолжающих сладко спать жуков.

– Меня зовут Джус, – сказал победитель теперь с заслуженной гордостью.

– Я знаю, – улыбнулся Грей. – Наставник говорил о тебе.

Этот мальчик и в самом деле – очень симпатичный.

– И чего он… – пробурчал Джус.

– Случайно получилось, – пожал плечами Грей. И тут же с азартом продолжил:

– А давай, кто больше? На «раз-два-три»? А потом посчитаем.

– Только теперь – честно, – с подозрением согласился Джус.

Две новые веточки, тщательно проверенные на одинаковость, устремились в самую кучу спящих пуль.

Это было последнее приятное событие перед тем, как всё вокруг и внутри Джуса, превратилось в жуткую боль.

Верт разжёг костёр, в который накидал сушёных загодя трав. Попав в огонь, эти травы трещали, искрились, и дым становился едким и вонючим. Наставник окуривал спящих пуль этим вонючим дымом, от которого слезились глаза, а затем приказал мальчикам встать в круг и дал каждому по паре плотных перчаток.

– Вы избранные, чтобы стать свободными, – сказал наставник. – Мы снимем с вас проклятое закрепление, и никто не сможет сделать вас рабами. А затем вы познаете чистую любовь, не имеющую ничего общего с той постыдной страстью, что каждый совершеннолетний бар испытывает к любому, кто насильно привязал его к себе.

Он уже говорил им это не раз, но сейчас повторил снова, усиливая торжественность момента. Слова застывали маленькими льдинками на лёгком утреннем морозце и кололись.

– Тот, кто знает свободу, познает и чистую любовь. А чистая любовь даст вам возвыситься…

Возвышался дым, всё гуще уходя в низкое хмурое небо. Джусу не то, чтобы очень хотелось познавать свободу и возвышаться, но мама строго настрого приказала слушаться Верна. Он, наверное, и оказался в числе «избранных», потому что его мама была странная, хотя и тщательно скрывала это от остальных. До определённого момента, когда по Барвиллю словно прошёл лёгкий ветерок с какой-то неведомой, пятой стороны света, и вдруг все заговорили, что закрепления договором можно избежать.

Говорили тихо и только с глазу на глаз о том, что испокон веков установленный для баров порядок вещей скоро нарушится. И что можно будет не любить, страдая, владельца, который по прихоти привяжет тебя к себе «закреплением», ввергая в добровольное заключение, похуже, чем в императорских казематах. И тогда мама перестала стыдиться своей тоски из-за чрезмерной привязанности к двум старшим братьям Джуса, которыми могла бы гордиться: у них привязка прошла сразу и без неожиданностей, ещё совсем щенками один за другим они покинули Барвилль и растворились со своими владельцами в бескрайних просторах Таифа. Даже не успели оставить приплода, настолько маленькими ещё были. Так и остались: без имён и прошлого. Навряд ли братья помнят Джуса и маму, которая, вопреки здравому смыслу, всё никак не могла выбросить из головы сыновей, благополучно покинувших дом.

Вот из-за этой маминой странности Верн и выделил его вместе с тремя остальными мальчиками для ритуала. Джус знал, что они не были первыми, кто его прошёл, но все предыдущие «отвязавшиеся» исчезли из деревни, их никто больше никогда не видел, и трудно сказать: прошли ли они закрепление, намертво связавшись с владельцем, или отправились в поисках собственной судьбы – свободные. В деревне исчезнувшими не очень интересовались.

Верн, закончив свою торжественную речь, подошёл к каждому из мальчиков по очереди, осторожно ссыпая в перчатки обкуренные пули. Когда они надели их на руки, сначала просто стало приятно тепло. Но постепенно просыпающиеся жуки принялись недовольно ворочаться, и вот уже вскрикнул Гекс, а через мгновение второй мальчик прикусил губу и непроизвольно взмахнул рукой, помимо его воли желающей освободиться от крошечных, но невероятно чувствительных укусов пуль.

– Танцуйте! – Верт заметил этот взмах. – Танцуйте!

Он и в самом деле недавно учил их двигаться так, чтобы облегчить боль. Джус не успел посочувствовать мальчикам, дёрнувшихся в нелепом ритме, как сам ощутил впившуюся в ладонь стрелу, которая словно пронзила её насквозь. Джусу захотелось упасть, сдёрнуть перчатки, завыть… Но Верн толкнул его в плечо к костру, и маленький бар, чуть не упав, почти полетел в его пламя. В падении он подхватил рванные, ломаные движения разученного танца, тело вспомнило и отозвалось, выплёскивая в покрытый первым снегом мир страдания. Всё исчезло, осталась только боль от всё новых и новых укусов-стрел и странный ритм-спазм тела.

Он очнулся дома, в летнем сарае, который уже давно переделал под свою комнату. Повзрослевшие щенки, у которых выросли зубы, не любят жить с родительницами. Кто-то его сюда принёс. Наверное, мама с наставником.

Руки, освобождённые от перчаток, резало так, что, наверное, он и очнулся от боли. Во всём теле, словно выжигая внутренности, бродил яд жуков-пуль. Какое-то время – Джусу показалось, что очень долго – он лежал неподвижно, стараясь привыкнуть к этому состоянию. А потом раздался громкий шорох, и мальчик не успел испугаться тёмному силуэту, очерченному робкой луной, просочившейся сквозь щели.

– Это я, Грей, – торопливо зашептал силуэт, и Джус увидел, как новый знакомый опустился перед ним на корточки. – Хочешь пить?

В руках у Грея оказалась большая, чуть вмятая с одной стороны кружка.

– А почему ты… Разве не больно?

Руки у Грея опухли и покраснели, но на них не видно жутких ран от укусов и бледных волдырей в тех местах, куда жуки пускали свой яд. И он вполне мог что-то делать ими. Например, держать кружку, чтобы напоить Джуса водой.

– Я меня есть одна тайна, – то серьёзно, то ли шутливо сказал Джус, когда Грей, проливая воду на подбородок, напился.

– Какая? – конечно, Джус не мог не спросить его.

– Если бы это не было тайной, ты бы разве не знал об этом? И вся деревня бы знала.

– Ладно, – согласился Джус. – Только скажи, она, эта тайна, хорошая или плохая?

– Это с какой стороны посмотреть, – засмеялся Грей. – С одной, просто прекрасная, а с другой – отвратительная.

Джусу стало так любопытно, что он даже забыл о своих руках.

– А ты мне расскажи, – попросил он, чуть подавшись вперёд.

– Когда-нибудь, – ухмыльнулся неожиданный друг. – Обязательно расскажу. Я ещё кое-что принёс.

Откуда-то из-за пояса широких, белеющих в полумраке штанов, он достал небольшую баночку.

– Это мазь, – пояснил на недоумённый взгляд Джуса. – Я знаю, что нельзя, но, если совсем немножко… Просто снять сильную боль. Осталось от бабушки, она лекарницей была.

– Была?

– Перекинулась недавно с тенью. После неё осталось. И кое-чему ещё меня научила.

Джус с раннего детства помнил лекарницу с дальнего края деревни, но не знал, что она ушла в иномир. И что у неё был внук, тоже не знал. Вся эта информация с трудом связывалась воедино в ставшей вдруг тупой голове.

Он с трудом слышал Грея, который, уже намазывая его руки приятной прохладной мазью, что тихо приговаривал.

– Ты что… О чём…

– Это бабушкина присказка, – рассмеялся Грей. – Чтобы мазь лучше подействовала.

И в самом деле, мазь словно растворяла верхний слой боли, высасывала жгущий яд.

– А мать… У тебя есть?

– Её закрепили, – сказал Грей. – Какой-то наследнице высоких домов понадобилась круглосуточная охрана, а она до одури боялась мужчин. Не могла раздеваться даже перед барами. Ну, такая особенность, что поделаешь…

Женщин в зрелом возрасте, да ещё и с приплодом, редко привязывают кровным договором. Джус громко вздохнул.

– Ничего, – сказал Грей. – Она не слишком-то меня жаловала. Вот бабушка – другое дело. Я… Я даже плакал, когда она ушла.

Джус удивился. Странно так переживать из-за кого-то, с кем ты не закреплён договором.

– А как это?

– Больно, – ответил, немного помолчав, новый друг. – Наверное, даже больнее, чем укусы пуль. И никакой мази нет от этого.

Они помолчали вдвоём. Джус чувствовал огромное облегчение от того, что боль притупилась. У него даже приятно закружилась голова.

– А почему ты пришёл ко мне? И мазь принёс, хотя – нельзя?

Грей удивлённо поднял рыжую бровь:

– Так мы же вчера вместе… жуков… И ещё… Я… Я не думаю, что это правильно.

– Что? – переспросил Джус. Он понял про пуль, но не понял, что – неправильно.

– То, что мы делаем.

– Освобождаемся от уз закрепления?

– Нет. Освободиться нужно. Только… Не таким способом, – ответил Грей. – Должно быть что-то другое.

– Без боли не получится, – вздохнул Джус.

– Пусть с болью, но не так. Просто… Мне кажется, что наставник отвязывает нас от одних уз и привязывает к другим. Это смена владельца, только и всего.

– Но какая ему разница?

– Не знаю, – улыбнулся Грей. – Я просто так думаю, вот и всё. Думаю, что раньше мы связывались с сущностями Ойкумены, а сейчас наставник готовит нас для служения иномиру.

– Теням?! – наконец-то выдохнул Джус. От последней фразы Грея он даже забыл дышать.

– Может быть… А, может, что-то ещё. Мне пора. Скоро солнце взойдёт.

И Грей выскользнул из сарая.

Он приходил и вчера, этот Грей, и Джус уже с нетерпением ждал его этой ночью, но мальчика всё не было, а боль без него стала совсем нестерпимой. Уже рассвет пробивался в щели сарая, когда стало ясно: Грей не придёт.

У Джуса сжалось сердце. Так, что приглушило физическую боль. Что-то случилось.

Часть первая. Выход Рафаэля

Глава первая. Кровавые слёзы

– Мы переночуем там, – сказал Тинар, показывая рукой куда-то в непонятном направлении. – Насколько я помню, здесь недалеко был храм первозверя Ниберу. Ничего особенного, но будет крыша над головой и крепкие стены.

Обрадованный ветер словно ждал его жеста, тут же понёс колючки перекати-травы в указанную сторону.

– Да уж, – обрадовалась Улия. – В стенах ночью лучше спится, чем в чистом поле.

Они прошли всего ничего от городских стен Каракорума, а аликорн уже устала. Наверное, вовсе не от дороги, а ещё раньше – когда ожидала Тинара в столице, не зная, жив ли грум или уже нет. После очередной бессонной ночи Улия приходила на условленное место встречи к конюшням и вглядывалась в снующих слуг, пытаясь разглядеть знакомый силуэт. После смерти стратега девушек предоставили самим себе, никто не запрещал им выходить в город и даже вовсе – вернуться в родные места, но Улия оставалась в особняке и каждое утро приходила к конюшням. Она всё равно не знала город, а здесь аликорн видела Тинара в последний раз. Они торопливо простились, и грум, ничего толком не объяснив, просто быстро выпалил, что он уезжает. Найдёт её, когда вернётся.

Под глазами девушки пролегли тёмные тени, тонкая складка пробороздила межбровье, и даже аликорн побледнел и уже не мог унять её тревогу. Казалось, рог умиротворения, пытаясь помочь своей хозяйке, отдал всё, что у него было, и теперь, обессилев, истончился до прозрачности.

Этот дурацкий грум! Улия то ругала его на чём свет стоит, то обмирала от мыслей, что он лежит где-то, истекая кровью, то вдруг тихо и беззвучно принималась плакать. Никогда раньше аликорн не пребывала в таком смятении чувств, и иногда, вдруг, словно посмотрев на себя со стороны, даже удивлялась: неужели это она мечется и страдает, словно обычная впечатлительная девушка?

А вчера её, уже почти переставшую надеяться, вдруг кто-то потянул за рукав. Обернувшись, Улия увидела того самого мальчишку, что нашёл её в библиотеке особняка месяц назад.

– Ты… это…

Мальчишка шмыгнул носом и тут же вытер его грязным кулаком, размазывая тёмные полосы на лице.

– Он… это… Грум зовёт.

– Тинар жив?!

– А что с ним станется? – искренне удивился служка. – Он же заговорённый, даже боли не чувствует. Сказал, чтобы я привёл тебя к Хаду. Там ещё один такой… Синг, вот кто!

Последнее мальчишка проговорил с важной гордостью. Словно некая причастность к сингу делала его самого значимым, а величие признанного воина распространялось на мелкого работника конюшни.

– Сидят там, словно хозяева, что-то обсуждают. Хаду притих весь, слова не скажет. А меня посылали ихнее чудище кормить. Ох и жуть…

Парень повертел головой.

– Собака огромная. И с крыльями. Никогда такого не видел. Но у сингов чего только не может быть…

Ни синга, ни собаки Улия, тут же помчавшаяся по адресу, который ей выпалил мальчишка (довольно точно обозначив повороты и чёткие приметы по дороге), не застала. Но застала Тинара живого и здорового, правда, с подбитым глазом. Синяк уже принялся желтеть, что говорило то ли о давности драки, то ли об особенной реакции организма грумов на внешние воздействия.

Она собиралась было заплакать от избытка чувств и с порога кинуться в объятия-поцелуи, но столкнувшись взглядом с глазами Тинара, тут же передумала. Пока Улия ждала его, создала в своей голове образ идеалистический и несколько далёкий от жизни. Реальный же Тинар тут же вызвал раздражение.

– И кто тебя так? – только и спросила Улия вместо объятий, слёз и поцелуев.

– Синг этот, конечно, – не стал изворачиваться Тинар. – Разве кто иной смог бы меня достать?

Прозвучало с бахвальством.

Улия, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату, села на край скамейки, свободный от какого-то барахла. Она только сейчас заметила, что находится в лавке, а всевозможная одежда и обувь – кажется, товар. За скамейкой находилось что-то вроде конторки, откуда зыркал орлиным взглядом довольно подозрительный тип.

– Если бы синг хотел тебя достать, мы бы тут не разговаривали, – резонно парировала Улия.

Пробыв много дней в резиденции стратега Ошиаса, она прекрасно понимала, какими орудиями убийства были синги.

– Ну, – немного смутился Тинар, – это он меня больше для приведения в чувство. Я ж кинулся на него, но не рассчитал. А у Рина рука сама собой отбивает удары, автоматически. Он и подумать не успевает.

Улия выдохнула. Значит, грум встретился с этим наследником стратега. И всё обошлось без кровопролития. Синяк, можно сказать, вообще не считается. Но…

– Слушай, – заговорила она быстро. – В особняке стратега Ошиаса слухи нехорошие ходят. Если ты с этим Ринсингом как-то связан, передай, что ему не стоит пока в дом заходить. На него, кажется, охоту объявили…

Она горько помолчала. Видела сыновей Торсинга всего один раз, когда выносили тело стратега, и то очень издалека. Но Рин – если она правильно сверила личность с портретом в свитке – ей неуловимо и непонятно понравился. Улии не верилось, что этот благородный молодой синг мог причинить Эль и Тинару что-то ужасное, расколовшее их жизни на две части.

– Выяснились кое-какие обстоятельства, – Тинар покачал головой. – Планы изменились.

Всё это время он стоял у стола, чуть наклонившись над каким-то свитком. Ворвавшись, Улия застала его над изучением бумаги, даже издалека она поняла, что это – карта.

– В какую сторону изменились? – полюбопытствовала аликорн, и Сёма тоже высунул нос из-под складок её плаща, подчёркивая их причастность ко всем изменившимся планам, а по большому счёту – ко всей этой истории.

– Рин знает про охоту, – кивнул Тинар. – Он сейчас движется в сторону Тумалы. Если у него получится пересечь границу, то синг попытается пробраться к Эль на плато.

– Это очень высоко, – покачала головой Улия. – Даже если он непостижимым образом проберётся к подножью плато, то наверх вскарабкаться у него не получится. Там только на альфинах…

Тинар хмыкнул:

– Высота для Рина не помеха. Повезло же… дурню… Он как-то смог получить рукшу – щенка орла, и даже вырастить его.

Улия тут же вспомнила, как мальчишка говорил про крылатую собаку.

– Понятно. А мы…

– Мы будем ждать их на границе с Тумалой, на случай если понадобится наша помощь. Где-то там находится твоя таверна, верно? Так что будем ждать с комфортом.

Аликорн только грустно кивнула. Этот невыносимый грум уже всё решил за неё, даже не спросив, можно ли расположиться в её доме. Конечно, она никогда не сказала бы «нет», но ради приличия стоило бы спросить.

Они собрались очень быстро – что им было собирать-то? – и рано утром миновали городские ворота. Шли без остановки и молча, только сейчас сделав первый привал. Когда начало смеркаться, и ноги еле волочились, загребая дорожную пыль.

Тинар продолжал раскладывать походную еду на небольшой тряпице, которую так же достал из котомки. Улия украдкой рассматривала его серое лицо. Грум немного похудел и осунулся, но глаза горели ярким светом. Он казался ещё более воодушевлённым, чем раньше. Спасение Эль – это теперь несло Тинара вопреки водоворотам судьбы. И это было гораздо светлее и ярче, чем месть за погибшую подругу.

Сёма осторожно, семеня всеми шестью лапками, подкрадывался к груму. Страх перед незнакомой обстановкой и чужими существами боролся с запахом еды, тут же вырвавшимся на свободу из развязанного мешка. Тинар не стал издеваться над маленьким зверьком, отломил кусок лепёшки, кинул ему. Сёма поймал на лету, с урчанием впился в промасленный блин.

– Кстати, – Тинар прикрыл глаза рукой от заходящего солнца. – В храм нужно принести свежую жертву. Ты умеешь ловить дичь?

***

Улия поторопилась радоваться, что им не придётся ночевать посреди голой степи. Внимательнее присмотревшись к выступающим из внезапно упавшего тумана серым стенам, которые считала спасительными, тут же поумерила свой пыл.

От них даже очень издалека веяло изнанкой мира, вытягивающей свет из души. Сёма недовольно ворочался под плащом, требуя покоя и безопасности, но Улия медлила сделать даже один шаг, чувствуя, как аликорн наливается тревожным жаром. По холму ползла древняя тревога, с которой её рог, приводящий пространство в покойное равновесие, не мог справиться. А может он ещё не мог восстановиться после выматывающего ожидания Тинара.

– Чего застыла? – мягко толкнул грум.

Он перепрыгнул через распластанные по земле руины какой-то бывшей каменной стены и направился к единственно уцелевшему, хоть и перекошенному строению. Спелёнатый бичевой заяц, которого грум держал за уши, кажется, впал в глубокий обморок.

Внезапно Тинар остановился и недоумённо уставился на входную колонну, увитую побегами ядовитого плюща. Один из её барельефов, выпирающий трупно-синеватым мхом, зиял свежим сколом над гранитными лапами зверя Ниберу. Шея монстра из колонны светилась белым беспомощным пятном.

Голова, совсем недавно отсечённая мощным мечом, осколками рассыпалась неподалёку на плоских камнях.

– Какому идиоту это могло понадобиться? – Тинар казался изумлённым до самой глубины своей хитро выделанной грумовской души. – Кто осмелился? И зачем?

Он покачал головой, суеверно покрутил кулаком, сжатым в неприличном жесте, куда-то по ту сторону храмового холма.

– Не знаю, как там у вас, в Тумале, – демонстративно сообщил он Улии, которая ему и не возражала, – а в Таифе повреждение первозверя Ниберу – это… Как, скажем, плюнуть в небо и запрокинуть голову, подставляя лицо под плевок. Это ещё очень мягкое сравнение. А сделать подобное в храме, который стоит на костях самого зверя…

Тинар осуждающе цыкнул.

– Ладно, – сказал он, – в любом случае тот, кто это сделал, уже ушёл.

Заяц в его руках при слове «ушёл» ожил и принялся неистово дёргаться, всё ещё надеясь на освобождение.

– Голову каменному зверю, – пояснил грум, заметив застывший вопрос в глазах спутницы, – снесли одним ударом. Для этого нужна не только мышечная сила, но и тяжесть в руках. Это существо было большим и громоздким. Если бы оно находилось сейчас где-то поблизости, мы непременно бы услышали. И, кроме того… Кто сказал, что оно представляет для нас опасность? Глупое – да, но не обязательно враждебное.

Стараясь не наступать на растрескавшиеся камни, они вошли в мрачный зал. К удивлению, пахло в храме приятно. Едва уловимый, сладковато-горький дым благовоний окутал Улию, хотя, очевидно, тут давно не зажигали курильниц. Казалось, этот запах навсегда впитался в сами стены, стал их неотъемлемой частью.

Оставив пленённого зайца у входа вместе с дорожной котомкой, Тинар прошёл вдоль стен, зажигая старые оплывшие свечи в запылённых настенных канделябрах. Это прибавило видимости в наступающих сумерках, но отнюдь не придало помещению домашнего уюта.

От распластанного на середине зала камня со следами жертвоприношений, въевшимися в его ледяное тело, шёл ненормальный холод. Он обнимал и настойчиво тянул заглянуть под жертвенник, словно захороненные под храмом останки зверя Ниберу просили непонятной помощи.

– Ты чего? – спросил, обернувшись, Тинар. Он спиной почувствовал напряжение.

– Такое ощущение, что этот ваш первозверь Ниберу ранен, – сказала Улия.

Грум вспомнил, как с Эль и теневиками впервые пришёл в храм несколько лет назад. Улия права: что-то здесь изменилось с тех пор. В самом храмовом воздухе появилось неуловимое дыхание разложения, безнадёжного ожидания конца. Больное и бесконечно уставшее ожидание.

– Это же он, этот ваш зверь, стонет? Так страдает…

– Голодный он, – хохотнул грум, пытаясь снять напряжение, чтобы успокоить девушку. – Вот и ослаб. Сейчас мы его подпитаем…

Тинар вытер пыльные ладони о штаны и направился ко входу, где уже затих, выбившись из сил, жертвенный заяц. Внезапный порыв ветра с непонятной лёгкостью распахнул тяжёлые входные двери, которые Тинар и Улия оставили неплотно прикрытыми. Одновременно с порывом ветра раздался оглушительный треск, словно стены мгновенно дали усадку. Заяц дёрнулся, используя свой последний шанс, и вдруг каким-то образом выскользнул из туго скрученных Тинаром верёвок. Он подпрыгнул, стукнулся лбом о стену и тут же вылетел в приоткрывшуюся дверь.

Грум остолбенело смотрел ему вслед, раскрыв в обиженном изумлении рот.

– Это… Это…

Он хватал воздух, всё ещё не веря в случившееся.

– Вот же… Как…

И наконец-то выдохнул:

– Как же я так… Вот растяпа! Наверное, узел неплотно затянул.

Грум наклонился над сброшенной зайцем верёвкой.

– Вроде, нормальная бечева. Может, подгрыз где? Нет, нигде даже не потёрлась. Целая. И узел остался. Крепкий.

Тинар зачем-то подёргал бечеву в разные стороны.

– Ну, как же он так… Как будто кто-то его вытащил из силка… Это плохо. Как же мы в гости без гостинца? Да ещё к такому…

Тинар посмотрел на жертвенный камень и оборвался на полуслове. Прямо посередине жертвенника прошла свежая трещина. Она вдруг ещё раз охнула, словно отмечая, что её наконец-то заметили, и чуть завибрировала, выпуская из своих недр желтовато-зелёный дым.

Улия взвизгнула и одним рывком оказалась около грума, судорожно прижимая к себе затаившегося в плаще Сёму. Тинар приготовился бежать от чего-то непонятного, но страшного, от затхлых запахов мертвечины, от когтистых лап чудовищ, от смертоносного дыма, выходящего из трещины и рассеивающегося по воздуху храма. Больше всего он боялся увидеть мёртвые глаза зверя Ниберу.

Однако ничего такого не произошло. Только, когда дым немного рассеялся, на поверхности камня отчётливо проявились свежие пятна. И они становились всё больше. Высохший камень сочился тёмной влагой изнутри, густые капли медленно покатились по его бокам.

– Он… плачет, – шепнула Улия.

– С чего ты это взяла? – грум пытался противостоять ужасу самым верным способом: преуменьшая степень опасности.

– Чувствую, – сказала она. – Просто знаю.

– И что его заставило лить эти слёзы? Неужели то, что этот треклятый заяц не захотел стать ужином? Кстати, зайца тоже можно понять…

Тинар всё-таки расцепил судорожно сжатые на своём предплечье пальцы Улии. Наверное, если бы грум был один, то непременно бы дал стрекача. Конечно, в тёмную степную ночь не помчался, залез бы в какой-нибудь тёмный угол и до утра затаился. Но присутствие девушки придало ему смелости. Он заставил себя сделать несколько шагов к камню. На полу под жертвенником уже натекли целые лужи. Приглядевшись, грум заметил, что тёмные пятна, скользящие с камня, собираются в искривлённые, неправильные для жидкости формы.

– Не смотри, – предложил Тинар. – Если тебе страшно, просто отвернись.

– Погоди-ка, – сказала Улия. – Он что? Рисует?

Тинар осторожно дотронулся указательным пальцем до гладкой поверхности жертвенника, быстро отдёрнул руку. Понюхал каплю, оставшуюся на подушечке, недоуменно потёр пальцами, растирая её между них.