Читать книгу: «Наш человек в Киеве», страница 5

Я пробился поближе к сцене. Мне очень хотелось задать этому питекантропу несколько уточняющих вопросов, но к нему, как оказалось, было не подойти – вокруг собралась целая толпа апологетов, и все они выпрашивали у него автографы, как у голливудской кинозвезды.

Круглое лицо громадянина светилось от счастья, синяк под глазом подсвечивал синим. Ручку евроинтегратору дали, но он никак не мог сосредоточиться на подписании листовок и кепок, а всё кричал и кричал в микрофоны, которые ему услужливо подсовывали организаторы акции:

– Так победим! Жидов жечь! Потом москалей! Слава Украине! Смерть ворогам! Так?

– Так! – отвечала жутким рёвом толпа.

Потом раздался звон битого стекла. Голоса вокруг запели какую-то маршевую песню, и снова зазвенело разбитое стекло на улице рядом. Из центра площади в сотый раз донеслось: «Слава Украине!» Кого-то громко тошнило прямо возле сцены.

Я выключил камеру и, сам не ожидая от себя, вдруг крикнул:

– Всем спасибо, все свободны!

Эта известная цитата из известного в России и, разумеется, на Украине тоже, анекдота произвела удивительное действие – все вокруг на Майдане на минуту затихли. Но потом, конечно, снова разорались.

Когда я уже уходил с площади, услышал голоса за спиной:

– Я его не знаю, ты расскажи.

– Ну, хорошо. Значит, представь себе… Серое, промозглое, дождливое, слякотное, холодное, раннее майское утро. Центральная площадь концлагеря «Освенцим». Всех заключённых, как водится, пригнали, построили, пересчитали. По традиции каждого десятого расстреляли. Потом тишина. Дождь. Слякоть. Выходит на трибуну начальник концлагеря, подходит к микрофону. Медленно снимает фуражку, мнёт её в руках: «Такое дело, мужики! Даже не знаю, как сказать. Такое дело, господа европейцы… Война, в общем, вчера закончилась! Так что, всем спасибо, все свободны!»

Глава 8

Мне предстояла вторая бессонная ночь. Накануне, днём в воскресенье, поспать тоже не удалось – неожиданно разболелся зуб, и до меня дошло, что настало время выполнять обещание, данное доброму украинскому пограничнику в Жулянах.

Алёна Григорьевна любезно подсказала, где расположена ближайшая платная стоматологическая поликлиника, и я явился туда с опухшей щекой и надеждой во взоре.

– Будем резать, не дожидаясь перитонита, – радостно прокомментировал мой внешний вид местный хирург, узнав, что я платёжеспособен. А когда он услышал, что я готов оплатить наличными протезирование двух ранее погибших зубов и протезирование удаляемого сейчас, он обрадовался так, будто киевское «Динамо» выиграло у московского.

– Сейчас проведём калькуляцию, не волнуйтесь, у нас всё будет точно, как в аптеке, – услышал я перед тем, как упасть в наркозный сон.

В хостел я вернулся к вечеру, выпотрошенный и морально, и физически, причём физически в двух местах кряду – в кошельке и в ротовой полости. Утешало одно – стоимость подобного лечения в Петербурге, действительно, превышала киевскую раза в два с половиной.

Алёна Григорьевна, увидев мою распухшую теперь уже во всех местах физиономию, опять всплёскивала ручками и бегала по хостелу с топлёными сливками, как с каким-то волшебным эликсиром, но у меня уже не было сил сопротивляться.

И вот когда я блаженно умирал на кровати под волшебное щебетание хозяйки и местного телеканала, раздался телефонный звонок, и директор агентства своим фирменным скучным голосом спросил:

– Палыч, ты там совсем обалдел уже в своём безделье? Какие-то сраные революционеры на Майдане целый отель уже захватили, а мы это узнаем от РИА «Новости»?! На хрена тогда ты нам нужен там, в Киеве?! Я не уверен, что тебя ждёт премия по итогам этого месяца. Больше того, я не уверен, что нам не придётся посылать в Киев более подвижного корреспондента.

Я, конечно, тут же встал и пошёл на свою Голгофу, не забыв прихватить камеру в пакетике.

Над площадью смеркалось, народу было совсем уже немного, и я в панике, потеряв всякую осторожность, просто ходил уже и напрямую, по-москальски, спрашивал:

– Шановни, где тут у вас отель захватили, покажите мне скорее.

Впрочем, спрашивал – это было сильно сказано. Я, скорее, мычал про это. Шановни в ответ по большей части отпрыгивали в сторону, подальше от моей опухшей физиономии, многие при этом крестились, а атеисты указывали куда-то в сторону сгоревшего два года назад в ходе переворота и так и не восстановленного Дома профсоюзов.

В итоге милая барышня, раздававшая у стелы листовки за всё хорошее против всего плохого, довела меня до угла площади, показала оттуда на серое здание с золотыми вывесками и тут же сделала мне ручкой.

– Дальше вы сами, будь ласковы. Там какие-то мутные типы тусуются, мне туда идти совсем не хочется…

Я дошёл до отеля, возле которого на самом деле бродило множество мутных типов, все как один в камуфляже, и при этом с оружием – были видны пистолеты в кобуре на поясе у многих и даже укороченные версии «Сайги» за плечами у некоторых. На меня и мою видеокамеру эти люди внимания не обращали или делали вид, что я им не интересен.

Я спокойно прошёл через распахнутые стеклянные двери в холл отеля и уткнулся в ещё одну большую группу вооружённых мужчин в камуфляже. Они стояли плотной стеной напротив жидкой шеренги полицейских и беседовали о своём революционном праве на оккупацию частной собственности.

– Когда революции в 2014 году понадобилась гостиница «Украина», революционные силы её просто заняли, и полицию никто не спрашивал…

– Сейчас ситуация другая, майдан закончился, надо порядок наводить, анархия погубит государство, – полицейский, усатый седой майор в форме старого образца, говорил подчёркнуто мягко, как говорят с детьми, когда не хотят скандала, а хотят убедить их прекратить делать глупости и слушаться взрослых.

Я поднял камеру на плечо и включил запись. На меня покосились и боевики, и полицейские, но никто из них не высказал вслух своего неудовольствия – все были заняты беседой.

– …Майдан не закончился! Как жировали барыги, так и жируют! Мы на Восточном фронте кровь проливаем в боях с русскими, а вы тут в тылу, в тепле, в безопасности, развлекаетесь за наш счёт! – эту фразу простонал худой боевик с нервным, дёрганым лицом. Он и сам весь как-то нервно дёргался – переступал ногами на месте, хватался за кобуру. Так ведут себя наркоманы или психопаты.

Майор брезгливо поморщился, глядя в его сторону, но ровным тихим голосом ответил:

– У полиции задачи в Киеве тоже непростые. Преступность выросла, нам надо защищать людей. А вы заняли два этажа отеля да ещё ресторан. Владельцы несут убытки, так нельзя.

– Да владельцы за нас! Что вы тут придумали, пан полицейский! Хлопцы, а ну, давайте сюда этих владельцев, пусть сами расскажут!

После минутной возни в центр холла вытолкали испуганного администратора в светло-сером костюме-тройке, белоснежной рубашке и начищенных до блеска туфлях.

– Говори, за нас ты или за кого? Ты вообще за революцию или за барыг с Банковой?

– Я, собственно, конечно, за революцию. Но вы и нас поймите – постояльцы съезжают, в ресторане даже уборку произвести не можем, вооружённые люди спят прямо на полу, в туалетах грязно…

– Пристрелю суку! – нервный боевик с отчётливым щелчком вскрыл кобуру и выудил оттуда огромный пистолет, что-то вроде Desert Eagle. Ну, или может, пистолет Стечкина – я в них не очень разбираюсь.

Майор полиции неуловимо резким и точным движением прихватил наркомана одной рукой за худосочную шею, а другой так же ловко и уверенно выдернул из его руки пистолет.

– Ну, мы же договаривались, господа революционеры, не делать резких движений, – сказал нам всем майор с немного наигранным возмущением. Он вынул из пистолета магазин и принялся неспешно выщёлкивать оттуда патроны прямо на грязный кафельный пол отеля.

В холле отеля оказалась отличная акустика – я с удовольствием поработал камерой, присев на пол и снимая оттуда, как на полу звонко скачут патроны калибра девять миллиметров и как на это смотрят люди вокруг.

Люди вокруг, кстати, смотрели на майора с уважением.

Потом майор приотпустил шею нервного революционера, и тот сразу выскользнул, послушно нырнув в тень, куда-то к столикам ресторана.

Администратор внезапно осмелел и неожиданно громко высказал вслух всё, что, похоже, вертелось на языке у прочей публики:

– Господа, ну нельзя же так! У нас же бизнес, клиенты, налоги, в конце концов! Как же можно всё это отбирать у простых коммерсантов, будто вы коммунисты?! Вы же за европейский путь развития должны выступать, верно? Значит, без коррупции и насилия! Мы европейцы или кто?!

Публика вокруг, включая мужиков в камуфляже, опустила глаза и принялась неубедительно делать вид, что все собравшиеся здесь вообще ни при чём.

– Они ведь не просто вошли и тихо уселись в ресторане, нет! Они же сразу, как вошли, за стойку бара ломанулись. И там, как в кино, начали разливать друг другу всякие напитки, а то и пить из горла дорогие смеси, – горячо зашептал мне прямо в ухо чей-то взволнованный голос. – Это же какой-то беспредел!

– Значит, так, господа европейцы, – хриплым, но решительным голосом подытожил непростую коллизию полицейский, убирая огромный пистолет себе за пазуху. – Хватит революционной самодеятельности!

Он посмотрел на часы в своём телефоне и ещё энергичнее продолжил:

– Отель – это частная собственность. Если владелец отеля говорит, что мы все тут лишние, значит, мы все лишние, значит, выходим все наружу. Без вариантов. Если кому-то что-то неясно, будем сейчас объяснять индивидуально.

Несмотря на очевидную угрозу, на выход потянулись не все. Примерно половина народа из местной камуфлированной публики в холле всё-таки задержалась, задумчиво поглядывая по сторонам.

Майор достал из кобуры свой табельный пистолет Макарова и с мученическим выражением на лице передёрнул затвор. На многострадальный кафельный пол отеля упал очередной патрон.

– В народе меня зовут Тупой Хряк, – доложил майор. – Они меня так зовут за то, что я на самом деле тупой хряк. Внимание! На счёт «три» я, тупой хряк, начинаю зачищать гостиницу от посторонних, как умею!..

Он выстрелил из пистолета в потолок всего лишь дважды, но я немедленно вышел из лобби отеля одним из первых, хотя был на сто процентов уверен, что в меня майор первым стрелять не станет. Выглядел он, если честно, интеллигентным и ответственным офицером.

Тем не менее вместе со мной из отеля вышли почти все остальные посетители, включая большинство революционеров, а внутри осталось не больше десяти человек.

Тут же к дверям отеля как бы ниоткуда выбежали солидные мужчины в цветастых ливреях. Они быстрыми ловкими движениями перекрыли парадный вход массивными стульями и встали снаружи, неспешно раскуривая сигареты и всем своим видом показывая, что больше никто и никогда не войдёт сюда без брони, надёжно подтверждённой Visa или MasterCard.

Я перешёл на другую сторону проспекта и на автомате снял эту сцену для истории. Уже рассветало, поэтому картинка получалась, что надо.

Потом я пошёл обратно на Майдан, поскольку оттуда вдруг стали доноситься странные вызывающие звуки. Мне даже показалось, что там, на Майдане, сейчас убивают европейскую демократию – так убедительно и жарко вдруг закричали оттуда аборигены.

Они кричали не зря. Оказалось, что на площадь Независимости не подвезли дополнительные полевые кухни, а также пиво, хотя оно было обещано отдельно.

– Это саботаж! У меня пятьсот человек голодные и трезвые, как дураки, а ты мне лепишь про интриги санитарных инспекторов! Гнать их в шею! Прорывайся, как сможешь! – надсаживаясь, несколько картинно орал в телефон, стоя посреди площади, мой уже знакомый мужик в кургузой синей курточке.

Рядом стояло человек не пятьсот, но пятьдесят хмурых боевиков в камуфляже, действительно, злых и трезвых.

– Жрать уже давай, Семён. Рассвет, понимаешь, уже полощется, а мы ни в одном глазу!

– Мы так вообще не договаривались! Где наше пиво? По два литра в рыло в сутки обещано! Сёма, что за кидок на ровном месте?!

– Это не революция, а чёрт знает что такое!

Я не решился поднять камеру на плечо в такой ответственный момент – было очевидно, что революционеры не шутят. Да и снимать тут, честно говоря, было нечего: мрачные, нетерпеливые, одинаковые в своей злобности мужчины в потных мокрых камуфляжных костюмах, нервно прогуливающиеся в утреннем сумраке по площади Незалежности в поисках демократии.

Если это действительно можно будет однажды снять на видео, в итоге получится фильм столь любимого на Западе андеграунда. То есть унылый, но претенциозный и получивший яростную поддержку в СМИ фильм, который, как водится, никто не посмотрит, зато все положительно оценят, потому что так сейчас в обществе принято. И попробуй только возрази.

Я прошёл к сцене под стелой. Там тоже толпился народ, но уже более разнообразный – тощие юноши в балаклавах и с палками в руках, пенсионеры со злыми лицами, фрики в странных балахонах или, напротив, граждане, раздетые буквально до трусов, несмотря на холод и морось.

Один из таких фриков, упитанный мужичок в ярко-красном балахоне, похожем на сценический костюм Аллы Пугачёвой, залез на сцену и принялся энергично декламировать оттуда яркие резкие лозунги:

– Долой гнилую войну!

– Да здравствует справедливая война!

– Смерть продажным чиновникам!

– Слава хорошим чиновникам!

– Повернём оружие АТО на Киев!

– Добьём сепаратистов в Донецке!

– Слава Украине!

– Смерть ворогам!

Каждый второй его лозунг противоречил предыдущему, и я быстро утомился, перестав вслушиваться в слова оратора.

Небо вдруг протекло струями необычно холодного дождя, а когда ещё поднялся ветер, на площади стало совсем неуютно. Однако толпа вокруг меня не уменьшалась, люди всё прибывали и только вставали плотнее, сохраняя таким образом последнее тепло.

Я поднял камеру и огляделся. Собравшиеся стояли вплотную друг к другу, мужчины и женщины, подростки, парни и девушки, переминались с ноги на ногу и чего-то ждали. Разговоров почти не было слышно. То там, то здесь разгорались огоньки сигарет, озаряя сжатые губы и втянутые щеки. Потом в такт оратору со сцены над площадью ярко вспыхнули гигантские плафоны. Их было три: красный, синий и зелёный, в виде закруглённых треугольников. Толпа колыхнулась и замерла. Вокруг меня тихонько задвигались, гася сигареты. Плафоны на мгновение погасли, а затем начали вспыхивать и гаснуть поочерёдно: красный – синий – зелёный, красный – синий – зелёный…

Я ощутил на лице волну горячего воздуха, вдруг закружилась голова. Вокруг шевелились. Я поднялся на цыпочки. В центре площади люди стояли неподвижно: было такое впечатление, что они словно оцепенели и не падают только потому, что сжаты толпой. Красный – синий – зелёный, красный – синий – зелёный… Одеревеневшие запрокинутые лица, чёрные разинутые рты, неподвижные вытаращенные глаза. Они даже не мигали под плафонами…

Стало совсем уж тихо, и я вздрогнул, когда пронзительный женский голос неподалёку крикнул: «Слава Украине!» И десятки голосов откликнулись: «Слава Украине! Героям слава!» Люди на тротуарах по периметру площади начали размеренно хлопать в ладоши в такт вспышкам плафонов и скандировать ровными голосами: «Слава Украине! Смерть ворогам! Слава Украине! Смерть ворогам! Слава Украине! Смерть ворогам!»

Ритм вскриков и мигание плафонов завораживали до безумия. Я почувствовал, как сам начал вслух проговаривать ненавистные мне нацистские лозунги, настолько крики толпы вокруг оказались заразительны.

Кто-то упёрся мне в спину острым локтем. На меня навалились, толкая вперёд, к центру площади, под плафоны. Красный – синий – зелёный, красный – синий – зелёный…

И тут, наконец, я понял, что всё это необычайно весело. Мы все хохотали. Стало просторно, загремела музыка. Я подхватил славную девочку, и мы пустились в пляс, как давным-давно – беззаботно, чтобы кружилась голова, чтобы все нами любовались… Мы отошли в сторонку, и я не отпускал её руки, и совсем ни о чём не надо было говорить, и она согласилась, что Порошенко – очень странный человек. Терпеть не могу алкоголиков, сказала мне Дина…

Когда одуряющий морок почти захватил меня, рядом, почти у меня под ногами, разорвалась газовая граната. Из неё с шипением полез белый дым, и я на инстинктах рванул прочь сквозь толпу, прижав камеру к груди правой рукой и отчаянно пихаясь во все стороны левой.

Ненавижу слёзогонку – меня начинает выворачивать от одного её запаха.

Я успел продраться сквозь толпу, прежде чем там началась настоящая паника, и все вокруг начали топтать друг друга. Уже отбежав к Крещатику, заметил метнувшуюся в подземный переход тощую высокую фигуру.

Я побежал за ним и, конечно, нагнал его ещё в переходе – бегал он хреново, как, впрочем, и всё, что делал.

– Привет, Андрей, – сказал я негромко, присев рядом с ним на корточки.

Он моргнул воспалёнными злыми глазками.

– Ах ты ж гад, москаль! Как же ты меня напугал! – сказал мне коммунист Андрей.

Мы вместе поднялись наверх и вдруг увидели колонну оранжевых машин: поливальных цистерн, тракторов со щётками, фургонов, грузовиков, автобусов, набитых дворниками в оранжевых жилетах. Вся эта армия неторопливо двигалась по Крещатику и почти достигла перекрёстка с аллеей Небесной Сотни.

Жуткая колонна перестраивалась для атаки, но подготовка продолжалась слишком долго, и мы в ожидании развязки уселись на парапет пешеходного перехода.

Позиция была на редкость удобная, и я достал камеру.

Стоило мне поднять её на плечо, как к нам кинулось несколько спортивного вида мужчин в блестящих от дождя кожаных куртках.

– Шановний, очень прошу. Не надо тут ничего снимать, – сказал мне самый рослый и убедительный из них.

Я заглянул этому спортсмену в лицо и вдруг узнал его – он был среди тех энергичных крепких мужчин, что накануне успешно отбили атаку полиции на палатки Третьего Майдана.

Я послушно опустил камеру, пробормотав:

– Вчера же вы были на той стороне, – я показал рукой на площадь.

Спортсмен осклабился, глядя на меня сверху вниз со снисходительной ухмылкой:

– Нам что красные, что белые, лишь бы гроши платили.

Его приятели в ответ заржали, возвращаясь в авангард колонны, которая уже начала разворачиваться клином к стеле.

Во главе клина спортсмены поставили бульдозер и теперь суетились возле него, указывая водителю направление атаки и поднимая ковш на удобную высоту, чтобы одним махом снести потешные фанерные баррикады протестующих.

– Смотрите и учитесь, Андрей, как надо правильно разгонять неправильные демонстрации, – заметил я своему соседу негромко. – А то вы всё лезете с какими-то вздорными газовыми гранатами, флагами, стихами. Жизнью и здоровьем зачем-то рискуете. А ведь это просто бизнес. Он называется европейская демократия. Суть его перед вами: нанимаете тысячу спортсменов, и любой вопрос решён.

– Театр. Всё вокруг нас – какой сраный театр, – с горечью согласился Андрей.

– Да ладно, какой это театр. Цирк с конями, вот что это такое, – отозвался я, решительно вставая и запихивая камеру в пакетик. – Пойдёмте, позавтракаем где-нибудь вместе?

– Нет, спасибо. Я хочу сейчас досмотреть это представление до конца. Надо же и мне когда-то учиться европейской демократии, верно?..

Глава 9

Впервые за последние дни мне удалось нормально выспаться. Но хорошо много не бывает – после того, как я выплатил аванс протезисту, я оказался на финансовой мели. Я всё старательно подсчитал: денег осталось ровно на семь обедов в «Пузатой хате», зато после прохождения через эту голодную неделю из Петербурга ожидалось перечисление гонорара за мои первые сюжеты.

Разумеется, первое, что я увидел, явившись с утра на обед в «Пузатую хату», было объявление о повышении цен.

«Уважаемые посетители! К нашему большому сожалению, мы вынуждены поднять цены в нашей столовой. Причина – из-за блокады транзитных перевозок поставщики подняли цены на продукты на 15–20 %. Нам тоже пришлось это сделать. Но мы подняли цены лишь на 10 %, потому что мы ценим вас, наших клиентов. Оставайтесь с нами! Коллектив сети столовых „Пузатая хата“».

В очереди к кассе только и разговоров было, что о повышении цен.

– Твари последние эти активисты! Сами не работают и другим не дают!

– Олег, давай потише. Люди же слушают.

– Тише?! Они уже на голове у нас пляшут, а ты всё «тише, тише».

– В полиции сказали, будут разгонять блокировщиков.

– В полиции? Да они сами боятся этих тварей до усрачки!

Ругался на активистов рослый мужик в рабочем комбинезоне, а успокаивал его коллега в таком же комбинезоне, но вдвое меньших габаритов.

Рослого в очереди поддержали:

– Да сколько можно, натерпелись уже от этих уродов! Теперь из-за них ещё и цены повышают! – крикнула немолодая женщина в китайском пуховике.

– Да, достали они, – поддержали её сразу несколько голосов.

– Пусть катятся к себе во Львов! Пусть там свои порядки устанавливают!

Внезапно очередь затихла, будто всех выключили. Люди перестали галдеть, а начали с преувеличенной старательностью разглядывать блюда на витрине и ценники возле них.

Я огляделся. В хвост очереди встали трое молодчиков в камуфляже. У них на рукавах и на груди видны были эмблемы «Правого сектора», а на поясе у одного я заметил кобуру.

Юноши смотрели на людей с вызовом, видимо, ожидая продолжения гневных выступлений в свой адрес. Но посетители молчали, затих даже рослый работяга, ранее недовольный больше всех прочих. Штурмовики тоже не начинали конфликт первыми, негромко переговариваясь между собой.

Я решил обойтись одним первым блюдом и хлебом вместо пирожков. Судя по подносам остальных посетителей, экономить таким образом решили многие.

Я нашёл свободный столик в углу и едва угнездился там, как услышал насмешливый голос:

– Здравствуйте, мой петербургский друг. Как поживаете?

Возле моего стола с подносом в руках стояла крашеная блондинка Олеся, бухгалтер.

– Пустите? – кокетливо сделала книксен она.

– Садитесь, конечно, – захлопотал я, расчищая ей место на столе.

Есть хотелось ужасно, поэтому я принялся за суп, не дожидаясь, когда она расставит свои тарелочки и чашки.

Некоторое время мы ели молча, а я лихорадочно искал повод для начала светской беседы. Ну, не про повышение же цен разговаривать?

– У нас сегодня из-за блокады сразу два крупных клиента отвалились, – сказала мне Олеся, когда я в трагическом молчании доел свой суп.

– Вроде три дня всего блокаде. Так быстро разорились? – удивился я.

– Они ещё не разорились, но, если дальше всё так пойдёт, разорятся точно. А пока они приостановили работу и отправили персонал в неоплачиваемый отпуск.

– Большие конторы?

– В одной больше ста человек, в другой примерно пятьдесят.

– Гримасы капитализма, – сказал я осторожно.

– Какие гримасы капитализма?! Сраные нацики творят что хотят, а не гримасы капитализма, – неожиданно завелась Олеся.

На нас стали смотреть с других столиков. Впрочем, столик с юными неонацистами был довольно далеко от нас.

– Извините, – уже гораздо тише сказала мне Олеся, принимаясь за десерт.

– Да я всё понимаю, – кивнул я с сочувственной гримасой.

– А чем вы тут занимаетесь, Игорь? Я прям извелась вся потом от любопытства, забыла вас спросить. Что может понадобиться интересному мужчине из Петербурга в такой дыре, как Киев?

– Ну уж дыре, – вступился я за древнюю столицу. – Красивый город. Собор красивый, шпили тут у вас опять же интересные.

– Был красивый, – жёстко отозвалась Олеся. – А сейчас Киев – дыра с селюками. Ну, так отвечайте же, что вы тут у нас забыли? Или вы кремлёвский агент и прибыли сюда с заданием разрушить изнутри нашу бедную родину?

– Я корпоративный юрист, прибыл сюда решить несколько конфиденциальных вопросов для своего клиента, – ответил я ей осторожно.

– Клиент, небось, пытается лихорадочно вывести активы с Украины, а ничего не получается? – с каким-то грустным понимающим злорадством прокомментировала она.

– Вроде того, – согласился я.

– Думаю, вы в ситуации лучше меня разбираетесь, но всё же дам совет: без взятки такие вопросы у нас не решаются.

– Взятку дали, но ещё при Януковиче, – на ходу придумал я коллизию.

– А, ну это же классика. Классическая разводка – всё, что было при Яныке, не считается. Так что готовьте снова денежки, – весело призвала она меня, покончив со своим десертом.

– Мой клиент не готов ещё к такому повороту, – развёл руками я.

– Жадный гад, да? Обычное дело с клиентами.

Мы посидели с минуту молча. Я думал, как деликатно встать и уйти, но она вдруг сказала:

– Я вас два раза по телевизору видела за эти дни. Вы с камерой по Крещатику и по Майдану бегали. Это вы подрабатываете так, да, потому что клиент жадный?

Я замычал что-то в ответ, но она опять расхохоталась и встала:

– Ладно, не буду вам мешать. Кстати, что вы делаете сегодня вечером? Может, сходим куда-нибудь, поужинаем и всё такое?

Я молча смотрел на неё, огорошенный как неожиданным разоблачением, так и неожиданным приглашением.

– Ну, можно и поужинать, – выдавил, наконец, из себя я, лихорадочно подсчитывая в уме, сколько у меня осталось гривен.

– «Можно и поужинать», – передразнила меня она. – Фу таким быть, – Олеся обиженно вздёрнула носик и пошла к выходу.

– Передайте Путину привет, когда вернётесь в Кремль за орденом! Но пасаран! – крикнула мне эта зараза на всю столовую перед тем, как выйти.

Теперь все посетители, включая троих штурмовиков, смотрели на меня.

Я подождал с минуту, потом встал и неторопливо, в абсолютной звенящей тишине, вышел из кафе, не забыв прихватить со стола свою камеру в пакетике.

В анонсах самым очевидным вариантом была протестная акция грузовых перевозчиков, намеченная на два часа дня возле здания министерства инфраструктуры. Министерство размещалось в небоскрёбе на проспекте Победы, и туда я, по понятным причинам, отправился пешком.

Шёл я почти час и, пока шёл, больше всего опасался, что акция окажется пикетом на пять человек или, того хуже, каким-нибудь унылым перформансом с нанятыми в театральном колледже актёрами. В последнее время в Киеве перформансы со студентами стали самым недорогим и потому распространённым способом засветиться в СМИ – как для начинающих политиков, так и для коммерсантов.

Но нет, на месте событий все выглядело убедительно. К зданию министерства вышли несколько сотен рассерженных мужиков, и говорили они на удивление прямо то, что, похоже, и думали: что нацики своей дурацкой блокадой убивают транспортную отрасль Украины, и это провоцирует рост цен на всё, что полиция, наконец, должна вмешаться, потому что это беззаконие и анархия.

Правда, говорили рассерженные мужики это всё в основном без камер. А стоило навести на них камеру мне или моим коллегам из украинских телеканалов, как начинались осторожные разговоры о том, что Россия не должна была отвечать на провокации нациков, что нациков можно понять, что Россия – агрессор, и нечего её грузовикам топтать грязными колёсами святую украинскую землю.

Впрочем, я уже не удивлялся шизофрении украинских граждан, готовых говорить что угодно в зависимости от ситуации вокруг себя лично.

Почти час я бродил среди плакатов с аккуратными обращениями к чиновникам: «Простои машин – потеря для бюджета», «Чиновники, дайте возможность работать», «Украина – европейская транзитная держава». Ни на одном из плакатов не говорилось, что проблемы с проездом у водителей Украины начались именно после акций радикалов «Правого сектора»³, в ходе которых российских водителей избивали, их машины громили, а груз расхищали или уничтожали. Сотни российских и украинских фур были лишены возможности выполнить транзитные перевозки именно после того, как неонацисты начали блокаду российских фур на территории Украины, а Россия ответила на это запретом транзитного проезда украинских грузовиков по своей территории.

Когда ко мне попривыкли и я достаточно примелькался на митинге, неожиданно удалось найти пару непугливых дальнобойщиков, довольно чётко и смело проговоривших свои претензии к правым активистам прямо мне в камеру.

– Поляки сейчас радуются, как дети, спасибо говорят нашим «правосекам». Двадцать тысяч польских фур готовятся перехватить наши заказы. Мы потеряем рынок и сдохнем с голоду. Вот такой будет итог, – рассказал мне молодой водитель Юрий.

– Русский министр транспорта к нам обратился через прессу, сказал, как решите вопрос с активистами, которые блокируют русские грузовики, так мы сразу начнём пропускать и ваши, украинские фуры. Осталось только уговорить наших «правосеков» прекратить эту анархию, – заявил мне в камеру второй водитель.

Потом к митингующим вышел министр инфраструктуры Андрей Пивоварский, молодой, но уже начинающий лысеть чиновник в аккуратном синем костюме, отдраенных до блеска туфлях, с модной брутальной бородкой и золочёными очками на холёном лице.

Помощники протянули ему мегафон, и он принялся рассказывать публике о своём видении причин проблемы.

– Россия в одностороннем порядке ввела транспортную блокаду, запретив проезд украинских грузовиков по своей территории, а также транзитный проезд в Казахстан и на Кавказ. При этом Украина сначала не принимала симметричных ответных мер, мы надеялись на благоразумие нашего агрессивного соседа. Украина – цивилизованная европейская держава, мы ведём себя в соответствии с нормами международного права, которые запрещают блокирование грузоперевозок без законных оснований…

Вокруг чиновника выстроились штук двадцать камер. Я поискал глазами и нашёл среди операторов Олексия. Дины рядом видно не было.

– …Россия в одностороннем порядке остановила движение украинских фур по своей территории. Это грубейшее нарушение международных договоров – процедур Всемирной торговой организации и двустороннего межправительственного соглашения в отношении автомобильных перевозок…

На чиновника смотрели с вежливым недоумением, никто не перебивал его до самого окончания странной речи. Но когда он закончил, так и не сказав ни слова про «правосеков», развернулся и пошёл обратно в министерство, на его пути удачно оказался я с поднятой на плечо камерой.

– Позвольте вопрос. Как вы собираетесь решать проблему активистов, блокирующих российские фуры на Украине? Ведь проблема началась именно с них, не так ли? – спросил я его по-русски.

– Да, верно, началось с них, – неожиданно признал он очевидное. – Мы должны разъяснить общественности важность грузового транзита, объяснить, что блокировки недопустимы. Ну, а к тем, кто не понимает слов, нужно проявить политическую волю и навести порядок. Активисты могут стоять с плакатами рядом с дорогой, но перекрывать дорогу они не имеют права, – ответил он мне на украинском языке, едва заметно ухмыляясь, как хорошему знакомому. Ещё один разоблачил во мне москаля.