В ожидании полета

6. Яна^[22]

В воздухе установилось перемирие на грани осени и зимы. Впрочем, осень уже сдавала свои права. Ощущался легкий морозец, но зато безо всякого дождя. В таком случае победные интонации зимы радуют больше. В такие дни особенно приятно нежится на своем диване, правда Илья Ильич? Цепочки и каньоны из облаков. Ощущение странной неловкости. Суббота. Сегодня опять суббота. Он хотел встретиться раньше, да и она хотела, но… с одной стороны не получалось, с другой – хотелось проверить его, посмотреть, не окажется ли это одномоментным взрывом чувств этого чудаковатого, в общем-то, человека. Яна сидела на лавочке рядом с университетской библиотекой. Рядом был лес. Деревья уже полностью облетели. Но здесь они хвойные, облетать нечему. Яна слегка поеживалась от витавшего в воздухе холодка, но ее согревало кофе в руках и аккуратная игра Константина Евгеньевича, сидевшего рядом, с ее волосами, поглаживание ее щеки и шеи. Яна чувствовала себя двойственно – ей было приятно, приятно было тогда обнять и поцеловать его, приятно было ощущать себя нравящейся, но она совсем не была великим романтическим персонажем, она не была, как Элизабет Беннет, если вы понимаете, что я хочу сказать. Да и не была она уверена в серьезности этого симпатичного человека, также не являвшегося мистером Дарси ни тем, ни даже вторым, сыгранным этим же, в этот момент наклонившегося к ней и привлекшего к поцелую. Яна ответила на поцелуй. И пока что собиралась продолжать отвечать, она была не прочь сходить куда-то и даже оказаться с ним в его квартире. Но она видела его как склонного к чему-то несерьезному, а в самой себе не ощущала силы быть серьезной и одним своим прикосновением делать серьезной других. Эту волшебную способность ей не выдали, да и не предлагали, да, там, кажется, и совсем другой набор был. Тем не менее кое-что она могла делать для него, кое-что она могла делать с легкостью, например, не надевать в этот холодный день шапочку, чтобы позволить ему любоваться и играться с ее золотистыми волосами. Яна нежилась от его прикосновений и с удовольствием возвращала поцелуи. Что можно еще добавить к этой картине?

К скамейке, на которой они сидели в трогательном уединении первых моментов близости двух симпатизирующих друг-другу людей, подошел кто-то. Это был Николай. Да, Яна знала Николая Сергеевича, Константин часто упоминал его в прошлом году, да и видела она его. Знала она уже и о его «ситуации», как драматично называл это Константин. Николай поздоровался:

– Привет вам. Я смотрю кто-то не теряет времени? – Николай грустновато улыбнулся. Яна заискрилась как королева старых времен, вся покрытая золотом осознания собственной очаровательности.

– Да, Коля, такие дела в нашем цирке. Ну ты же понимаешь, – сбивчиво отвечал Константин.

– Да ладно, все понятно, я надеюсь не очень отвлек. Мне надо бы пять минут поговорить, помощь мне нужна.

– Я могу отойти, – проговорила Яна, без особого желания, чужие проблемы явно не вписывались в хоровод ухаживаний, имевших здесь место быть.

– Да нет, оставайся, во-первых, у Кости сразу стал такой несчастный вид, – действительно, Константин был добр, но дела собственной симпатии явно превалировали у него над желанием помочь другу. Но не стоит судить его слишком строго, сердце его было податливо к любой беде, но еще больше поддавалось оно очарованию красоты и юности, которые заключались в Яне, – а во-вторых, не думаю, что что-то станет для тебя секретом, я не намекаю, что ты, Костя, не умеешь хранить тайны, наоборот ты относишься к ним с величайшей ответственностью и передаешь с глубоким почтением, – Константин смутился, действительно, одного поцелуя для него хватало чтобы выстроить мостик к полнейшему и безоговорочному доверию. Так что дела Николая и впрямь не являлись тайной для Яны и дальнейшее их развитие так же бы не стало, ну по мере продолжения объятий-поцелуев.

– Ну прости, я не думал, что осуществляю что-то на манер всей той рати и взламываю секреты, которые могут тебе повредить, – Константин извинялся, но опирался на то, что он ни в чем в общем-то и не виноват. Николай вздохнул:

– Я же сказал, все нормально. Мне просто нужно поделиться тем, что происходит.

– Рассказывай.

– Ну я уже писал тебе, а теперь лично могу сказать, что слушание по моему делу прошло. Прошло не очень хорошо. Но могло быть намного хуже. Меня не собираются увольнять, точнее не собираются увольнять до «первого проступка». Конечно, мне никогда не стоит встречаться вновь с какими-то своими студентками, да я и не хочу. После Марины, – Николай тяжело вздохнул. – Того парня отчислят за зачин драки с преподавателем. Мне повезло, в общем-то. Я же еще и пьяный был. Совсем дурная ситуация если задуматься. Словно меня что-то спасло, только к лучшему ли это…? – Николай вновь задумался. – То есть, конечно, потерять работу было бы для меня настоящим крахом, но меня волнует кое-что еще. И мне нужна твоя помощь.

– Раз уж я виноват в выдаче секретных данных, то отказаться с моей стороны было бы полным свинством, – улыбнулся Константин. Беззаботное существо, пребывающее в объятиях первой поры влюбленности, он не думал о том, как некрасиво звучат его слова по отношению к его другу. Яна склонила свою хорошенькую головку на плечо Кости, тот погладил вновь ее волосы и поцеловал в кончик носика. – С чем именно нужна помощь?

– Я получил почти месяц назад странное письмо…оно намекало на то, что у Марины была двойная жизнь. Конечно, это гнусно и не подумайте, что я поверил этому. Но все же, что-то словно толкнуло меня, и я поговорил с ее соседкой. Та явно не испытывает ко мне теплых чувств, да это и понятно, я же во всем виноват, но отвечала она так странно, словно действительно что-то такое есть. Может на зло мне говорила, а может и правда…я не должен так думать, но так сложно об этом не думать, – Николай страдальчески сжал губы. – Вот я и подумал, тут твое присутствие, Яна, только на пользу, я попрошу одолжить у тебя Костю.

– У меня? Одолжить? Как это, то есть? – Яна не знала, как реагировать, с одной стороны потому что звучало это вообще диковинно, а с другой потому, что намекало, что он – Константин «ее», это приятно, но так странно.

– А вот как, ты только не пугайся, Костя же обладает силой воли. Так вот, соседке Марины, я знаю, ты Костя очень нравишься, не мог бы ты как-то…ну втереться в доверие, расспросить, хоть пивом угостить. Яна, не пугайся, – Николай заволновался, – я сам понимаю, как это все глупо звучит, но поймите и меня. Я виноват, но я не могу сомневаться в том, что Марина была только…со мной. Пожалуйста пойдите мне на встречу!

Константин смотрел на Николая с всевозрастающим удивлением, просьба была дурацкой, абсурдной, словно ее сочинили под каким-то дешевым наркотиком для сюжета низкопробной драмы. С другой стороны, ему, конечно, было приятно узнать, что он оказывается кому-то там нравится. Но опять же, Яна, как она вообще может посмотреть на такое?!

Яна удивилась не меньше Константина, но ее кольнула жалость к Николаю – зачем человеку так мучиться? Да и что уж там, она понимала, что Константин в любом случае всегда окружен студентками. Должна ли она отказать в подобной просьбе? Яна приняла решение:

– Костя, ты должен помочь, ну нельзя заставлять человека так мучиться! Я знаю, что это будет не серьезно, вы просто поболтаете, ну пиво выпьете, пусть…

– Я и не тороплю…Не надо делать это даже в ближайшее время, пусть она забудет даже о моих расспросах, пусть пройдет хоть два месяца

– Ну если два месяца, то, если Яна не против, я готов помочь, хотя не представляю, как это вообще выглядеть будет…

– Спасибо, вам обоим. Я буду очень признателен. Потом я подробнее расскажу тебе, что она мне сказала. Ты совсем не торопись! – Константин явно был готов «совсем не торопиться», вновь принявшись поглаживать Яну по щеке. – Я тогда пойду, потом поговорим, спасибо большое. – Николай встал и удалился

– Странно все это, – проговорил Константин.

– Ну если его это так мучит, то надо помочь, только смотри мне, – Яна шутливо погрозила Константину пальцем. Он поймал ее ручку и поцеловал.

– Хорошо. А знаешь, что?

– А что?

– А давай поедем сейчас в настоящее кафе, праздновать шаббат?

– Праздновать шаббат?

– Да, соблюдай шаббат! – Константин скорчил суровое выражение лица, Яна рассмеялась, поняв пародией на что это было.

– Я не против.

Парочка, чувствующая друг к другу симпатию, но боящаяся делать более серьезные шаги в собственных чувствах, поднялась со скамейки. Хвойные, вечнозеленые, деревья шелестели на ветру. Они уходили, а деревья оставались.

7. Паша^[23]

Паша отпил пиво, проглотил его и засмеялся. Молодая девушка напротив него сидела и смотрела на него достаточно строго.

– Ты понимаешь, я сам вполне обеспечен, но от этого становится только обиднее за все что происходит. Мы сидим уже семнадцать лет в одном болоте и словно лягушки радуемся тухлой воде. Не обращаем внимания на несправедливость сложившегося порядка.

– Ты думаешь, что что-то можно сделать?

– Здесь? У нас? Нет! Все основные потоки проходят в Москве, да отчасти в Санкт-Петербурге. Если и есть надежда хоть как-то раскачать лодку, так это там. Народу постепенно надоедает беззаконие, бесправие, нищета, несменяемость режима, все может измениться в любой момент. Нужно только стараться!

– Как стараться? – Елизавета посмотрела на сангвинического Павла своими умными карими глазами, – Как в «Отверженных»? Думаешь это может помочь?

– А хоть бы и так, постепенно воды точат камень и скалы выветриваются. Надо же верить. А ты сама разве так не считаешь? – Павел очень мало знал о Елизавете. Остановим свой взор ненадолго на ней. Ей было примерно двадцать один – двадцать два года. Темные волосы были собраны в прическу, оканчивающуюся хвостом ниже плеч. Карие глаза смотрели пристально и сурово.

– Я так считала. Во всяком случае, мне кажется, что правильней всего будет ответить именно так. И мне хочется, чтобы все могло стать лучше. Но я не верю, что это возможно, во всяком случае, только не здесь.

– Не здесь в нашем городе? В нашей стране? Да я понимаю тебя, у нас все засели и не сдвинуться, огромные деньги и чертовы кортежи. А в Европе, представляешь, ты можешь прямо на улице пообщаться с каким-нибудь министром, пожать ему руку. И никто не ездит с воем этих мигалок.

– Я имею ввиду то, что имею ввиду – здесь. – Елизавета обвела пальчиком круг вокруг своего кофе.

– А понимаю, – Павел вновь рассмеялся. – Ты как мой друг Костя, ничего не говоришь прямо, все с каким-то вывертом.

– Знаешь, так, конечно, пошло говорить, но думаю я одна такая, не думаю, что я как кто-то там. – Елизавета грустно улыбнулась. Павел засуетился:

– Да я не хотел тебя обижать, все люди личности и уникальны, все сами строят свою судьбу и все такое, – он не выдержал и улыбнулся.

– Я не обижаюсь. А ты правда в это веришь?

– Конечно! А ты нет?

– Я…это очень сложный вопрос. Но в любом случае, я бы помогла тебе, если ты действительно хочешь что-то делать. Почему нет, я не сопротивляюсь этому. А ты что-то вообще делал?

– Ну, как я говорил, я обеспеченный. Летал в Москву на митинги несколько раз. Да и в другие места, знаешь сколько всего происходит?

– Знаю.

– Ну так вот, взять хоть интернет – это же настоящая бомба, люди высказывают свое мнение все активнее, делятся информацией, критикуют сложившийся порядок. Этим тоже можно и нужно заниматься, главное не прирастать к дивану, – Павел вновь расхохотался, глотнул пива. – Так что, главное! Я и в дальнейшем планирую летать, выезжать, выходить, требовать, у меня и друзья есть с соответствующими интересами. Вот и буду крутиться – уж на митинги то в Москве я всегда выбраться смогу. Не всегда я согласен с тем, что там говорится, но участвовать буду обязательно!

– Да, ты будешь, – Елизавета снова грустно улыбнулась. – Знаешь, я тоже могу принять участие. Говоришь, значит, у вас прямо группа какая-то? – Елизавета улыбнулась намного веселее

– Да, считай романтики-идеалисты

– Ну-ну, новь, короче.

– Что?

– Да, так, вспомнилось, – Елизавета посерьезнела вновь, – так вот я могу принимать участие, если есть возможность попытаться что-то изменить к лучшему, то нужно ею пользоваться, даже если достигнуть ничего нельзя. Особенно пока…время-то есть.

– Ну я так не считаю, но все равно рад, что ты разделяешь стремление. – Павел внезапно стал серьезен, – но сама понимаешь, главное то происходит не здесь, а летать это затратно…

– А я тоже обеспеченная.

– Извини, а я даже не знаю о тебе толком-то, ты учишься, работаешь?

– Я уже отучилась…

– Работаешь значит?

– Да не задавай ты вопросы, они же ни к чему не приведут. Сколько можно. Я издалека. Это все что тебе нужно знать обо мне.

– Издалека?

– Да именно так.

– Из какого далека?

– Ой, да ты скорее всего и не знаешь такое. Так уж получилось. Но теперь я тут. Ты-то чем вообще занимаешься?

– Я, да с компьютерами связано, денег достаточно, главное жить своим умом. Вот и понимаешь, тошно смотреть на страну, где все загнаны в какое-то полускотское состояние. Вот хоть друзья мои – Константин, Николай, хотя Николай скорее приятель, чем друг – преподаватели, столько учились, а что они получают? Николай кое-как перебивается. Константин считай на обеспечении у родителей, так что может тратить все свои деньги на свои поездки туда-сюда, – Павел улыбнулся, – правда такой он чудак, про политику ему, ну вот ни капли не интересно. Плевать он на нее хотел. А такой умный парень, мог бы хоть в интернете работать, обзоры делать, новости продвигать. Но его не сдвинешь.

– Ну я считай уже сдвинулась, так и будет. Давайте, с друзьями меня своими познакомь, могу действительно в интернете деятельность развивать, раз ты веришь, что это может что-то изменить. И на митинги с тобой, с вами поезжу – пока…ну в общем пока ездить будешь. Или пока не уеду я отсюда.

– А ты можешь уехать снова? К себе? В это самое «издалека»?

– Туда? Нет. Но знаешь тут не бывает ничего постоянного. В общем мы с тобой договорились. Я за то, чтобы пытаться, может в этом и весь смысл.

– Отлично, я только рад тебе тогда.

– Допивай свое пиво и пойдем, пройдемся, хочу посмотреть, как там все…выглядит.

– Один момент, Лизок, – Павел вновь рассмеялся.

8. Коридор. Тиканье. Николай и Константин^[24]

Все кажется словно сном – длинный коридор, уходящий в обе стороны, как кажется в бесконечность, абсолютное пространство или относительное. В этом абсолютном или относительном пространстве раздается мерное тиканье настенных часов. Николай и Константин сидят на столь же длинной, как и сам коридор, скамейке. Николай:

– А, как мы здесь оказались?

– Я не знаю. Доктор все же умер, не дождавшись ее, это так печально.

– Но жизнь все же торжествует над мраком и смертью.

– Это ты сказал?

Николай удивленно:

– Нет, я вообще не понял, о чем ты.

– Мне как-то не по себе здесь. Здесь нас как будто и не должно быть.

Внезапно раздается шепот:

– Только Река знает…

Коридор начинает потрескивать, зудеть, сжиматься и разжиматься, загибаясь в дугу, а затем в кольцо. Николай:

– Надо бежать.

Они бегут, бегут невероятно долго, но все время оказываются словно в начальной точке. Константин, переводя дыхания:

– Та девчонка все-таки спрыгнула со здания вниз, почему так постоянно выходит?

– Потому что он помешал ему. А может так хотел другой. Их не разберешь. – Николай:

– Не смотри на меня, это опять не я говорил.

– Да кто же тут шутки с нами шутит?

– Присмотритесь!

Сквозь стены коридора начинает проступать комната, заставленная всякими вещами, двумя компьютерами, диваном. На стенах обои серого и синеватого цветов. В двух объемистых шкафах большое количество книг. На диване сидит молодой человек, которому явно не мешало бы побриться и постричься. Он лихорадочно что-то печатает на своем компьютере, под музыку, которая напевает:

«Valentine is done, Here but now they’re gone»

Молодой человек оборачивается по направлению к Константину и Николаю и разглядывает их с каким-то исследовательским интересом. Он выглядит целиком поглощенным своим занятием. Рядом с компьютером исходит дымком чашка кофе. Его карие глаза сосредоточены. А когда он печатает пальцы быстро стучат по клавишам, лишь изредка замирая, словно то что он пишет, не является плодом его мысли, а изливается в его голову откуда-то сверху.

Стена коридора снова начинает затемняться. Сначала исчезают мелкие детали интерьера, а за тем и вся комната с молодым человеком.

Николай:

– Все страньше и страньше!

Константин:

– Тело словно немеет, как будто меня что-то покалывает.

Николай, словно чем-то озаренный, вскрикивает:

– Надеюсь к нам будут милостивее, чем к Анне Карениной.

– Слушайте!

В коридоре, вновь распрямившемся в некую линию начинает греметь гром, с дальнего левого конца по отношению к героям начинают поочередно гаснуть лампы. Вдалеке возникает фигура человека, словно бы в поношенном костюме. Он двигается к застывшим героям. Константин:

– Надо бежать! – они начинают бежать прочь от господина в костюме, но силы словно отказывают им. Вспышка

Задохнувшись они останавливаются, господин в костюме ничуть не отдалился, а наоборот, приблизился вплотную. Он улыбается:

– Они обернулись и сказали: «Прощай!». Ха-ха.

Тут из темноты коридора выскакивает какой-то мужик бомжеватого вида, в бежевом плаще до колен и красной шапке:

– Я задержу его, слушайтесь голосов и нимф. – Он сжимает плечи господина руками, его ладони начинают источать дым и обугливаться, несмотря на явную боль и промелькнувшую радость на лице господина, бомж начинает петь:

«La mer,

Qu’on voit danser

Le long des golfes clairs

A des reflets d’argent

La mer

Des reflets changeants

Sous la pluie»

Господин начинает чертыхаться и морщиться от омерзения. Константин и Николай вновь начинают бежать к, казалось бы, такому далекому выходу из коридора. Но неожиданно он приближается, и из коридора-туннеля они выбегают куда-то на природу. Листья облетели. Все устлано первым снежком, конца октября. Николай пошатывается:

– И как ты уговорил меня в такую погоду идти пить пиво на этот чертов остров?

– Какой остров? Какое пиво? Мы же только что были…а где мы были?

– Напился, отлично, тащить еще понадобится может? Ох, да я и сам нагрузился. Пиво! Вон – у тебя сумка, в ней пустые бутылки!

Константин расстегивает свою черную сумку-на-все-случаи-жизни и обнаруживает в ней пустые бутылки от разливного пива. Во рту также ощущается вкус выпитого. Но что-то кажется ему неправильным, словно они не тут были. Их тут не было. Они были… а где они, собственно, были? В каком-то другом месте. Константин смотрит вниз и видит то, чего никак не могло быть в этой припорошенной снежком мокроте – сухие ботинки, на которых только-только начинает собираться влага.

IV Стремительно Как Ветер

1. Я^[25]

– Вы что пытаетесь впарить мне долбанную лодку, на которой плыли апостолы? – Серые глаза Кристины начали расширяться в удивлении, а хорошенькое лицо Оли помрачнело:

– Вы богохульствуете, Константин Евгеньевич! – Ха, так им, вдарь еще, главное не останавливайся – ковчег завета, наплевать – течь на лодке. Во что верить? Помню, как шли мы в холм, в ожидании чуда. А он просто пьяно рассмеялся и сказал – «Чудес-то не бывает».

– Я не могу богохульствовать, если никакого Бога просто не существует.

– Но он есть, в него верит столько людей!

– Когда-то «столько» людей верило в то, что Земля плоская или в то, что Солнце вокруг нее вращается, но пришли сначала поляк, потом немец, а затем итальянец и все изменилось, так что клянусь господом Богом и маленьким Иисусом, вы меня не заставите поверить в божественный компот и сгущенку из ладана, равно как и в долбанных оленят дары нам приносящих – все оленята вымерзли в лесу, их мамок подстрелили!

– Как вы можете клясться Господом Богом, если в него не верите?

– Классику знать надо. О, ужас!

– Ничего не понимаю.

– Вот! Я вас за язык не тянул, вы сами признались в том, что ничего не понимаете. А я да, я понимаю, и понимаю отлично, что верить в то, что выдумано самими людьми, глупо.

– А как же Библия?

– А что Библия? Вы верите в Аллаха? Чем вам Коран не угодил? Тогда уж верьте в совокупность всех выдумок на земле, а не в одну. Идите в Рим, Иерусалим, Мекку и Медину, только оставьте здравомыслящим людям право наслаждаться собственным здравомыслием.

– Но Константин Евгеньевич!

– Константин Евгеньевич, бе-бе-бе, так вот кто ты, вот от кого ты, да? Библию написали люди, Коран написали люди, все это в одинаковой степени выдумки. Это тоже самое, как если бы я начал верить в реальное существование Дона Корлеоне.

– Кого?

– Ах, да что ж вы упали мне на голову, вот за что? Этот разговор лучшее доказательство того, что Бога нет.

– Но вера приносит людям столько добра, она успокаивает людей.

– Если нравственность человека обеспечивается только обещанием будущего спасения, то такой человек говна кусок,, – лихо зацитировал я.

– Константин Евгеньевич! – о да, если такие разговорчики просочатся наружу, то меня знатно пропесочат, а они могут, знаю я этих милых деток. – Вы слишком много ругаетесь!

– Константин Евгеньевич, вы ни во что не верите? – трогательно вопросила меня Кристина.

– Конечно верю, каждый раз, когда я делаю шаг, я верю, что не провалюсь под землю. Я живу с верой каждую секунду. А главное, – я поднял руку, – смотрите, я вам покажу, что такое настоящая вера! Я верю в то, что в настающую минуту Левиафаниха, – директор гимназии, – не стоит за дверями нашего кабинета с дробовиком и желанием пристрелить меня, – на самом деле, гипотетически я такое допускал, но уверенно прошествовал к дверям ведущим в коридор гимназии, холерически распахнул дверь, высунулся в коридор и истошно провопил: – Аааа…… – вернулся, – вот видите. Моя вера меня не обманула, я все еще жив. На самом деле без постоянного интуитивного акта практической веры было бы невозможно осуществление нами хоть чего-либо. Мы верим, что что-то есть и мы можем взять это, потрогать, использовать, свернуть шею, приготовить стейк и съесть. Вот так это и работает.

– А вам не страшно умирать, если Бога нет?

– Мне должно было бы быть страшнее, если бы он был. А так, нет, не страшно. Как говорилось – не бойся смерти. Когда мы есть, ее еще нет, а когда она есть, то нас уже нет. Так говорили более двух тысяч лет назад и сходное же произнес один чудак намного позже, почти в наши дни.

– Но, как же все люди, кто верит в Бога? – Оля вновь завела свою шарманку.

– Да мне плевать на них! Что, вы удивлены, что мне может быть плевать на вас, например. Примите это со стойкостью мучеников.

– Да нет, не удивляет, – явно обиделась. Отлично. Мой девиз, доведи хоть одно создание до слез за день, а ведь я этого и не хочу вовсе. Но зачем они распаляют меня, выводят на такие дурацкие разговоры. Вот и Кристина глядит на меня своим милым взглядом, в котором проскальзывает осуждение.

– И вообще, что вы хотите, чтобы я верил в Иисуса, Бога и апостолов? Что они привнесли в мир? За все святое семейство я не дал бы одного Достоевского или Джеффа Линна!

– Кого?

– Ах, о чем с вами вообще можно говорить?

– Я не понимаю.

– Так, хватит отлынивать, вернемся к теме. Вам лишь бы болтать, о чем попало. Отечественная война 1812 года. Сегодня, в подробностях уже не успеем, подробности послезавтра, сегодня рисую метафорическую картину. Вот ты – Ваня – ты будешь Россия, у тебя квартира есть?

– Конечно есть, – разулыбался, ну хоть кому-то мои перфомансы нравятся, точнее они обычно нравятся большинству, но сейчас я выруливаю на тонкий лед, я же знаю, что провалюсь, что снова разобижу, что подо льдом меня ждет немой упрек самому себе. И разве что близость к Яне окажется душеспасительной, после этого. А может она так на меня действует? Яблоко в горле не застряло? Я перехожу к сути.

– Так вот, представь, что твоя квартира – это Россия. Ее хочет захватить вот она – Наполеон – Кристина! Да! – Кристина вздрагивает страдальчески, ожидая новой порции напраслины, что я буду на нее возводить. Правильно ждет. Я не должен так поступать. Но искушение столь велико. Эту схему я уже отработал. В других классах. А здесь она, почему мне так хочется подергать ее за косички? – Твоя квартира – это Россия, а кухня – это Москва. Ее хочет захватить Кристина. Она сильна, конечно, очень сильна. А ты лишь обороняешься. Ты начинаешь отступать, а она идет вперед, но на каждом ее шагу ты оставляешь бутылку пива. Ее силы медленно, но верно тают. Еще бы, нужно каждую бутылку охранять, каждую бутылку нужно оприходовать. И вот после решительного столкновения ты принимаешь решение отдать ей кухню. Это смелый и печальный шаг. Но ты хитер, ты вывез из кухни всю еду. Оставив там только водку. И вот Кристина в кухне, она кажется себе победителем. Она достигла всего чего хотела, в ее руках холодильник и она думает, тут-то ты пойдешь на все, что угодно, чтобы договориться с ней и заключить тяжелый мир. Но ты не делаешь поползновений к этому. Ты ждешь в другой комнате с едой и компьютером. А Кристина начинает вести себя в этих условиях крайне опрометчиво. Чтобы хоть как-то поддержать себя, она начинает пить оставленную в кухне водку и крушить все вокруг. Она злится, негодует, она пьяна и в недоумении от того факта что ты не стремишься к заключению мира. А в добавок ты отключаешь в квартире отопление, ну на кухне, и в коридоре, где шла до этого она. Она мерзнет и все больше пьет водку. Она деморализована. Она решает уходить из кухни и идти через комнаты, через которые до этого она не проходила, где тепло и есть еда. Но ты совершаешь маневр и преграждаешь ей путь. А у нее уже нет сил сражаться. Она отступает на старую дорогу. Пьяная и замерзающая. Вдобавок кошка, надеюсь, черт побери, у тебя есть кошка? Так вот кошка регулярно наскакивает на нее, царапает и кусает. И вот она позорно покидает твою квартиру, ты победил, она улепетывает обратно, к себе, надеясь еще как-то побороться в будущем. Но все тщетно. Ход истории неумолим. Приливные волны схлынули и потекла река времени в другом направлении. Закон истории неумолим. Она проиграла. А подробнее мы все с вами разберем в следующий раз, но эта метафора пусть да прибудет с вами. Ведь знание – это сила.

– Константин Евгеньевич! – голос Кристины повисает негодующе среди всеобщей радости, смеха и оживления. – Почему вы опять изображаете меня так? За что?

– Ну согласитесь, так бы вы вели себя в подобной ситуации. – Ну и козел же ты.

– Не было бы такой ситуации, не нужна мне его квартира и я не пью! Особенно водку!

– То есть по другой части вы все же не прочь махнуть пару пива? – всеобщий смех. Скотина, ты мне отвратителен. Зачем ты так относишься к той, к которой больше всего лежит твое сердце, зачем?

– Все. Я с вами больше не разговариваю.

Звенит звонок. Я одновременно рад юмористичности своего описания и в тоже время подавлен тем, что дал себе в очередной раз переступить черту и обидел Кристину. Она громко и со злостью собирает сумку. Она уходит. Я остаюсь. Зачем я так? Но может так к лучшему. Покажет этому доверчивому созданию, что доверять мне не стоит. Пусть держится на расстоянии, пусть подальше от меня будет какое-то странное обожание этих серых глаз. Так будет лучше, просто на всякий случай, даже если клетка моя станет более мрачным местом, когда она улетит. Так надо. Ах, какой же ты дурак. Иисус, смотри на меня! Ах, отвернись, Дева-Мать и он, во чреве прибывающе.