Читать книгу: «Бегущая от Тьмы», страница 3

Честно говоря, мне казалось, что мужья – не кони. И украсть их просто так не получится. Но Кайл, выслушав мой логичный довод, только тяжело вздохнул и посоветовал этот аргумент оставить при себе. Желательно навсегда.

В итоге все слухи пришлось гасить ему самому. Что он и делал с печальной стойкостью человека, которого не в первый раз втягивали в несуществующий любовный треугольник.

Кайл и правда сильно помогал мне обжиться в этом странном, чуждом мире. Хотя, возможно, даже не понимал насколько.

Проведя всю свою сознательную жизнь за книгами, я ведь никогда толком и не общалась с мужчинами как с личностями. Убивать – убивала. И слышала столько отвратных рассказов от Матери, что меня берегли от их общества, словно от чумы.

Поэтому вначале именно Кайлу было невероятно сложно со мной. Я была закрыта, как проржавевший ящик с заклинившим замком. Порой из меня за сутки невозможно было вытянуть и пары слов. А он терпел, шутил и никогда не обижался.

И, странное дело, я начала понимать, что моя Мать, возможно, ошибалась.

Да, в этой деревне были мужчины, которых я презирала: грубые, вечно пьяные, ругающиеся так, будто другого языка не знали. А некоторые – хуже: те, кто поднимал руку на своих жён и детей. Последних я ненавидела горячо, яростно и перманентно.

Но солнечный, вечно улыбающийся Кайл, который упрямо завоёвывал моё доверие, был не таким. Смешной, чересчур ко мне добрый и простой. Он никогда мне не отказывал даже в самой глупой просьбе. И был поразительно терпелив к моим расспросам, когда моё любопытство стало пробиваться сквозь страх, как первая трава сквозь тающий снег.

Он стал первым человеком здесь, кому я действительно стала доверять. Тем, кто заставил меня поверить в то, что любая Тьма, в принципе, становилась выносима, стоило просто кому-то рядом сказать:

– Да пошли они все лесом. У меня мёд есть, чай и булки. Сливочные. Пойдём, поедим?

Глава 4

Помимо охоты в лесу, я также занималась уходом за библиотекой при монастыре. И эта обязанность тоже отнимала у меня колоссальное количество времени, чему я была на самом деле только рада.

Пусть библиотека и напоминала руины, в которых книги были разбросаны, словно их швыряли наотмашь, меня это не пугало. Мне всегда нравилось подчинять хаос. Ведь чем хуже было изначальное состояние, тем приятнее было наслаждаться порядком после.

Я наслаждалась молчаливой тишиной библиотеки, скрытой от любопытных, вездесущих глаз. В монастыре я в целом большую часть времени молчала. Нам с монахинями просто не о чем было говорить. Они твердили о Богине, в которую я не верила, о смирении, о кротости, а я лишь кивала и отводила взгляд, пряча усмешку в уголке рта вежливо и тактично, как они и учили.

Так всё и шло, спокойно и предсказуемо, пока весной к нам не привезли новую «пропащую» душу.

Ведь потепление пришло рано, и с первыми по-настоящему тёплыми днями горы снова начали сходить с ума. Лавины срывались внезапно, без грома и предупреждений. Согревающее солнце становилось капканом, который растапливал тонкие снежные мосты, по которым и так люди ходили на свой страх и риск.

В это время в эти края почти никто не приходил. Разве что только дураки, упрямцы и купцы.

Те, что пришли тогда, шли с юга. Они не послушали местных, решив пойти напрямик. Но горы не прощают самоуверенных. Особенно весной, когда снег сходит внезапно и быстро.

Так и этот караван ушёл в бездну. Их поглотила мокрая, тяжёлая лавина. Она обрушилась на них, перекрыла путь назад и похоронила людей, не оставив ни шанса.

В тот раз именно я вместе с Кайлом вытаскивала из-под снежной груды всё, что от них осталось: мёртвые тела, рваные тюки, обломанные сани. Большинство, как и следовало ожидать, не выжило. Чудом выжить удалось лишь паре мужиков-торговцев и одной девчонке.

Прислуга, сказали потом. Её смуглая кожа резко выделялась на фоне снега, как чернила на белоснежной бумаге. Она казалась вылепленной из других легенд – не из здешних, северных, а из тех, где песок, зной и морской ветер. Слишком дикая для местного монастыря. Слишком живая для могилы.

Выхаживали выживших, конечно, у нас в монастыре. Мужчины оклемались так быстро, что через неделю они уже ходили, хрипели, но дышали. А вот их служка никак не приходила в себя. Лежала без движения, холодная, как камень, с лицом, будто вырезанным из чёрного дерева.

Выждав ещё одну неделю, купцы распродали те обломки, что у них остались, а после покинули нашу деревню по другой, безопасной тропе. Девчонку же оставили, решив, что ей уже не выжить. Её бросили, как ненужный груз, напоследок сказав фразу, в которой звучало больше равнодушия, чем злобы:

– Хромых лошадей не лечат, их на убой сдают.

А мне было служанку странно, почти необъяснимо жаль. Высокая, крепкая, с кожей цвета обсидиана и длинными волнами волос – она казалась чужой в этом мире бледных лиц. Её внешности удивлялись здесь даже больше, чем моей.

А потому… Тьма меня дёрнула ей помочь?

Решение пришло в ту самую ночь, когда ветер скрёб по ставням, а свечи в коридорах гасли одна за другой по моему приказу. Я тенью пробралась в лазарет, усыпила дежурную сестру, не причинив ей вреда, и подошла к девчонке.

Некоторое время стояла над ней молча и терзалась сомнениями: не поздно ли? Вдохнув, я решила хотя бы попытаться спасти кого-то из той Тьмы, в которой сама же тонула.

Я знала точно: без меня она бы не выбралась. Девушка застряла слишком глубоко, утонула в Пустоте, как в чёрной трясине, в которой не было ничего, кроме отчаяния. Там поселилась вязкая тишина и безжизненность, которую нельзя было отличить от смерти.

Потому я осторожно нащупывала её искру жизни светящимися синими пальцами, будто слепая. Ведь чужая душа была для меня лабиринтом, в котором легко можно было потеряться. Да и магия исцеления никогда не была моей сильной стороной.

Однако я старалась. Искала пути, не зная нужных заклинаний, но всем своим чёрным сердцем желала помочь.

И ту силу, которую я научилась держать на цепи – ту самую, что пугала меня же, – я отпустила ровно настолько, чтобы по моему приказу её фантомные когти скользнули вглубь, точно холодный скальпель. Моя магия вырезала из сознания девушки раковую опухоль, из-за которой та не просыпалась.

Ведь она и не хотела этого.

Боль, утрата, обиды, отсутствие смысла в жизни – я читала это в ней, как строки в книге, которые уже знала наизусть. А потом грубо вырывала эти страницы с корнем, без права на возврат.

Всё, чтобы вложить в неё взамен глупую, но важную мысль, которую я нашептывала ей, поглаживая по спутанным волосам:

– Жить стоит. Бороться – нужно. Даже если не видишь рассвета в конце пути. Пусть кругом никого, и опять замолчали Боги.

Я терялась, кусая до боли трясущиеся губы, когда произносила то, что хотела услышать сама:

– У тебя всегда есть за что сражаться. И это – ты.

И когда ресницы девушки затрепетали, а пульс, казалось, подскочил, я знала: всё получилось. Потому и вынырнула из её сознания, точно из ледяной воды, с надрывом и тяжестью в груди.

Я была вся мокрая после лечения, которое почти искалечило меня в ответ. Тело не слушалось, а руки дрожали не только от усталости, но и от непрестанной внутренней борьбы с моей личной Тьмой – источником всей магической силы, которую я впервые осознанно направила не на разрушение.

И в ту ночь стало ясно: я была способна не только на убийства. Я могла держать чью-то душу – дрожащую, как мотылёк на краю, – и не отпускать. Это открытие почти перевернуло мой шаткий мир.

Ведь до этого момента я больше всего боялась себя. Своей ярости, своей Тьмы и возможного срыва. Я боялась, что убью и нудящую соседку, и местного алкаша, что избивал жену. А после сойду с ума от жажды крови и вообще перестану видеть разницу между Светом и Тьмой.

Я боялась стать как Она. Как моя Мать.

И всё же именно эта девушка, пусть и неосознанно, подарила мне осознание, которое грело меня всю ночь лучше любого одеяла: оказывается, я могла и спасти кого-то, пусть и не себя, от этой Тьмы.

Потому наутро я с такой необычайной лёгкостью поднялась на завтрак, втайне надеясь, что услышу вялое, но важное замечание «пациентка идёт на поправку» от одной из сестёр.

Но то, что я услышала, ничем не напоминало утреннюю размеренность: рёв, крики, стучащие по коридорам десятки ног. Шум, как на охоте, только добычей в этот раз была не зверушка, а она – моя спасённая служанка.

Оказалось, что девчонка не говорила на общем языке. Совсем. А потому, очнувшись среди женщин в чёрных рясах, она испугалась не на шутку и умудрилась сбежать.

В итоге местные мужики напугали её ещё больше, отлавливая по деревне орущую темнокожую девчонку, которая была на удивление шустрой и проворной даже после затяжной болезни.

Кайл тоже участвовал в забеге, пока сам лично не пришёл в монастырь и буквально не выдернул меня с завтрака.

– Обещаю накормить позже, но сейчас ты должна срочно вразумить моего отца, – буркнул он как командир перед боем. В то время как я могла лишь хлопать глазами и искренне не понимать, о чём он говорил.

– Я?.. Нужна деревенскому старосте? – поражённо переспросила я, на что Кайл лишь утвердительно кивнул и, накинув мне на плечи свой тёплый тулуп, заставил выйти на утренний мороз.

В доме Кайла я была довольно частым гостем. Его отец с матерью хорошо ко мне относились и даже регулярно звали на ужин, что было большой честью для любого местного жителя. И пусть это дружелюбие не всегда давалось им легко, между нами сложилось настоящее взаимопонимание.

Впрочем, способствовали этому две весьма конкретные причины. Первая заключалась в том, что отец Кайла тоже имел небольшую, но прекрасную библиотеку. Я с первого же взгляда влюбилась в неё, как только ступила в ту комнату, где пахло чернилами, берестой и огнём из печи.

А второй причиной, неожиданной и куда более шумной, был Лион, младший брат Кайла. Ему только-только исполнилось десять, но упрямства, обаяния и фантазии в нём было на целую армию. Этот мелкий ловелас, едва увидев меня, почему-то решил, что я обязана стать его будущей женой. И с тех пор он от меня не отставал: ходил за мной по пятам, звал на прогулки и устраивал настоящие сцены ревности, если я вдруг осмеливалась засмеяться над шутками Кайла.

Последнего, к слову, это невероятно забавляло. Кайл только ухмылялся, хлопал брата по плечу и бросал мне через плечо с притворной серьёзностью:

– Наивный щенок, – хмыкал он в ответ, косясь на меня зелёными глазами.

А я лишь пожимала плечами на эти сцены и спокойно отвечала:

– Вот выучишься грамоте, сможешь прочитать мне любую книгу из моей библиотеки, тогда и поговорим.

Кто же знал, что мальца это так замотивирует?

Уже на следующий день Лион упросил мать позволить мне стать его личным учителем, заявив, что никакой другой его больше не устраивает. А когда предложение поступило всерьёз – с обещанным жалованьем, причём напрямую мне, а не монастырю, – я не смогла отказать. Тогда я и стала обучать младшего брата Кайла.

А теперь вот меня звали для того, чтобы я ещё и переводчиком у них работала? Это казалось диким, но пришлось ведь.

Они же связали бедную девушку по рукам и ногам, а рот ей натурально заткнули кляпом. Не столько чтобы не кричала, сколько чтобы не покусала ещё кого. Она, судя по шёпоту женщин у двери, уже тяпнула священника дважды.

Увидев эту картину и застывших от непонимания мужчин посреди комнаты, я лишь фыркнула, подходя к девушке и неспешно опускаясь рядом с ней на диван, чтобы вытащить кляп из её рта.

– Она одержима, будь осторожнее, дитя моё! – запричитал покусанный священник, пряча руку под подол рясы, будто боялся, что девушка в прыжке покусится на еще что-нибудь.

Я же ответила ему тем самым взглядом, от которого обычно начинали икать особо наглые торговцы: мрачным, колючим, без тени сочувствия.

С этим индивидом у меня были не очень хорошие отношения, потому что меня он тоже называл по-всякому, когда я отказывалась делать скидку на мясо просто так.

– Она напугана, – выдохнула я, отворачиваясь от него. – Дайте мне время поговорить с ней.

Староста в углу молча кивнул, видно, что верил мне. Но уходить не собирался: так и остался стоять у двери. Я при этом тяжело выдохнула и повернулась к девушке.

Её глаза метались, дыхание сбилось, а руки в верёвках натурально дрожали. Прежде чем потянуться к кляпу, я тихо, но чётко заговорила на её языке, чтобы сквозь панику сумел пробиться хоть какой-то смысл:

– Я не причиню тебе вреда. Я здесь, чтобы помочь. Но если будешь и дальше носиться как бешеная – сожрёт тебя не Тьма, а вот они. Поэтому… успокойся, ладно?

То, как отчаянно кивала испуганная девушка, выдавало степень её шока. Как выяснилось, стоило ей увидеть облачённых в чёрное женщин, как она решила: её собираются принести в жертву их богине. И я едва сдерживала улыбку в этом моменте рассказа.

Глупая. Хорошо, что она не знала, как это действительно бывает.

Зато девушка была не понаслышке знакома с иными ужасами. Она рассказала, как её, ещё ребёнком, украли из родного дома разбойники. Как вырезали её семью: родителей, братьев и стариков. А её продали в рабство.

При рассказе о трёх годах, полных ужаса, что ей удалось пережить, улыбаться мне расхотелось. И теперь, когда всё это вырвалось наружу, она истерила, как девчонка, которой не дали доиграть в детство. Только больше не кидалась ни на кого, а лишь плакалась и говорила, говорила, говорила. Я даже не пыталась заткнуть эту прорвавшуюся плотину боли.

Лишь спустя три часа мне удалось сдержанно и коротко рассказать всем о том, что случилось с девушкой. И хоть я была выжата досуха в эмоциональном плане, я всё же вступилась за неё и попросила мать-настоятельницу взять её под своё крыло.

А той не больно хотелось делать это после утренней паники, после всего… Нет, ей было проще отмахнуться. Тем более Ева – так звали девушку – не говорила ни слова на общем языке. А это усложняло всё.

– Не могу я её взять! И не смотри на меня так, Адель. Я не могу дать чужой девке работу в монастыре. А дармоедов, ты знаешь, я не потерплю… – произнесла холодно в ответ женщина, на которую я сейчас так рассчитывала.

Впадая в отчаяние, я перевела взгляд на старосту и обратно на настоятельницу, которая спрятала от меня стыдливо глаза и больше не хотела говорить об этом.

Но я настояла. И впервые за долгое время заступалась даже не за себя.

– Вы спасли меня, – начала я, пытаясь удержать ровный голос. – И чем я была лучше?! Вы же даже пока не знаете, на что она способна! Она может помочь мне с библиотекой. Да пусть хоть моет полы в монастыре. Отправьте её, в конце концов, на кухню: там много ума не нужно. Но выбрасывать её, как собаку на улицу это… это…

Мои пальцы сжались, голос надломился. Последние слова вышли с почти волчьим рыком. И потому Кайл положил мне руку на плечо, заставив резко повернуть в его сторону голову и чётко осознать: я переходила черту дозволенного. Но взглянув в его глаза, я не увидела там упрёка – только тревога.

И тут произошло чудо, которого я совсем не ждала:

– Не волнуйся, Адель. Никто не собирается бросать девочку на улицу.

Её голос, как снег, что ложится на горячий лоб. Леди Фрея, мать Кайла, появилась из-за спины мужа словно тень: уверенная, властная, чужая этой сцене, но вдруг изменившая всё.

– Мы возьмём её к нам второй домработницей. Нашей старой Вире не помешает помощь. Только… если ты, конечно же, поможешь ей выучить общий язык, Адель.

И больше её уверенного тона мне понравилась лишь реакция старосты. Ведь он принял решение жены как своё собственное. В этой слаженности заключалась их сила: в союзе, где решения принимались вместе, даже если вслух звучали из уст одного.

Вот так к весне я обзавелась ещё одной заботой, которую была обязана выполнять. Ещё одна душа, за которую я отвечала. К моему счастью, всё вышло не так плохо.

Ева оказалась умной, осторожной и, что особенно важно, благодарной. А благодарность, когда она тиха, неподдельна, становилась хорошей почвой для роста. Требовалось лишь время.

Также меня удивил и Кайл, который выразил желание в ответ обучиться южному языку. По его словам, его ужасно бесило то, что я проводила столько времени в его доме, но при этом уделяла внимание всем, кроме него.

– Ты должен был от меня ещё в лесу устать, – лишь смеялась я в ответ на это. А он же только неоднозначно хмыкал и тащил к нам письменные принадлежности и чистые листы.

– Может, я просто тянусь к знаниям? – с сарказмом протянул он, бросая на меня красноречивый, до невозможности хитрый изумрудный взгляд.

– Ну конечно же. Что же, ладно, будете тогда как раз друг с другом практиковаться, – я перевела взгляд на удивлённую Еву, которая привыкла к тому, что мы обычно болтали с ней лишь наедине. Её застенчивая улыбка в тот миг стала откровенно натянутой.

Она привыкла, что я её учитель. Только её. А теперь пришлось делиться. Притом выбить из неё привычку называть Кайла «господином» у меня не вышло даже через месяц.

Зато прогресс был в других вещах.

Лион, который жутко ревновал меня к брату, решил тоже поддержать идею с тем, чтобы начать изучать и другие языки. И, конечно же, из-за гибкости детского ума у него выходило это легче всех. Кайл делал вид, что злится на брата, но на самом деле был, как и его родители, в восторге. Мне действительно удалось заинтересовать всех мальчишек в обучении – а это чего-то стоило.

Заинтересовывать Еву необходимости не было. Она, окружённая таким количеством внимания, просто расцветала и с удовольствием помогала практиковать парням язык. А они, в свою очередь, учили её общему, даже в моё отсутствие. Но при этом, конечно же, от нас никуда не девалась и другая работа.

Охота и библиотека – две половины одного маятника, на котором раскачивался мой день. Лес и книги. Кровь и чернила. Тишина, в которой можно было убивать, и тишина, в которой можно было познавать новое.

А все мои вечера принадлежали дому старосты – этому тёплому, живому месту, где пахло наваристым супом, выстиранным бельём и чуть-чуть дымом от печи. Там, где я впервые за долгое время не чувствовала себя чужой.

Ведь леди Фрея каждый раз встречала меня с той особой улыбкой, которая говорила: «Я рада, что ты пришла». Она вечно уговаривала меня остаться на ужин и отмахивалась рукой на мои попытки возразить, чтобы с непоколебимым видом отшутиться:

– Не могу позволить невесте сына уходить на ночь глядя такой голодной.

Лион просто расцветал при этих словах, гордо вскидывая голову и кивая. Кайл же лишь усмехался и, лохматя брата, будто щенка, тайно подмигивал мне через стол.

– Мне так вскоре придётся действительно бояться конкуренции, – отшучивался он как-то раз в лесу, после того как я, с непрошеной улыбкой, вспомнила вчерашний вечер: мы с его семьёй сидели в гостиной, играли в шахматы – ту самую диковинную настольную игру, которую староста однажды притащил из столицы. И как же сложно было ему объяснить всем правила этой непростой игры.

Я шла сейчас впереди, сдувая с лица лёгкие, как пепел, белые пряди и бросая мимолётный взгляд через плечо. Кайл шёл чуть позади, а за ним – деревья, что уже вовсю распускались в юной, сочной зелени. Лес будто заново рождался после долгого оцепенения. Где-то в тени ещё упрямо держался последний снег – цеплялся за землю, как рана, не желающая заживать, но и он уже был обречён.

– Учитывая, сколько за тобой девушек бегает, Кайл, бояться тебе ещё точно рано, – произнесла я шутливым тоном.

Но парень почему-то в ответ лишь мрачнел, не принимая это за комплимент. Он схватил меня за локоть, заставив остановиться и с недоумением взглянуть в его зелёные глаза.

– Ты же знаешь, что они мне не нужны, верно?

Голос – почти шёпот, но в нём звучала такая тяжесть, что она падала между нами, как булыжник в тихую воду, разбивая зыбкое равновесие того, что я отчаянно пыталась сохранить под видом дружбы.

– Но и ты же знаешь, что я будущая монахиня, верно?

То, как Кайл закатывал глаза при этом, красноречиво говорило мне всё, что он об этом думал.

– Адель, просто посмотри на себя сейчас. Ты замечательная охотница: упрямая, своенравная, умная. И к тому же неверующая. Думаешь, они пустят тебя к обету? Они держат тебя лишь потому, что ты приносишь им деньги. И ты это прекрасно знаешь, – высказал он мне всё едва ли не на одном дыхании, а после резко замолчал, глядя на моё неизменившееся выражение лица.

Ведь я действительно знала.

– Ну и что с того, Кайл? Это всё равно лучше, чем быть кому-то должной, – произнесла я тихо то, что он обязан был понимать и так. А после я жёстко вырвала локоть из его хватки, напоминая и себе, и ему о том, чем на самом деле мы с ним занимались: – Продолжим охоту.

– Адель… – тихо, в спину. – Ну прошу, не закрывайся от меня. Ты же понимаешь: я совсем не это имел в виду…

Я не ответила. Молча шла дальше, пока ветер трепал мои волосы, будто тоже хотел вернуть меня назад.

Я не вернулась.

Ни сейчас, ни вечером, когда, устав от тягостной тишины собственных мыслей, я засела с Евой на заднем дворе. Мы укрылись пледом, притащили старую плетёную корзинку с книгами, заварили пряный чай и замерли в полосе заката, который окрашивал стену дома в медь, а страницы – в золото.

Я объясняла Еве новые слова, водила пальцем по строкам, мягко поправляла произношение… и не смотрела в ту сторону, откуда всё время доносился глухой стук топора.

Кайл весь вечер ошивался поблизости. Дрова рубил – те самые, что к лету особо уже и не были нужны. Зато какие искристые взгляды он на меня кидал, явно надеясь, что я буду наблюдать за ним.

Ещё бы: этот умник ведь даже майку снял, хватаясь непонятно перед кем своим идеальным прессом. Впрочем, я предпочитала делать вид, что ничего не видела, и лишь плотнее натягивала плед на плечи, облокачиваясь о дерево.

– Итак, повтори ещё раз, – требовательно произнесла я, указывая Еве на строчку.

А вот она как раз таки часто засматривалась на парня. Я видела, как подруга украдкой бросала взгляды, как прикусывала губу и пыталась спрятать улыбку в чашке. Её мысли звучали даже громче, чем слова.

Да что там Ева, даже соседские девушки резко выбежали во дворы, якобы желая полакомиться кислыми, недоспевшими яблоками. Они морщились, давились, но ели и едва не захлёбывались слюной. Вероятнее всего – ядовитой.

– Как же он смотрит на тебя, когда ты не видишь, – вздыхала Ева, говоря со мной пока лишь на южном языке.

Я же вскинула голову и с укором посмотрела на неё. Однако южная красавица совсем не боялась моего мрачного взгляда.

– Зачем ты его так мучаешь? Видно же, что он места себе не находит от любви к тебе. А ты его гонишь, – всё же произнесла она задумчиво то, что я предпочитала игнорировать.

Однако этот упрёк в голосе заставил меня всерьёз растеряться, а её последующий откровенный вопрос и вовсе добил:

– Неужели он тебе совсем не нравится?

Ева не сдавалась. Её голос был полон искреннего изумления, потому она даже наклонилась ближе, точно в моих глазах можно было вычитать правду. В этих глазах – голубых, холодных, как лёд над быстрым ручьём, – не было ответа. Только глухая, намеренно созданная мной стена.

– Ева, я точно такая же служка, как и ты. Даже хуже, потому что я принадлежу местному монастырю. Послушницам и думать грешно о том, о чём ты говоришь.

Мои слова звучали как более чем веский аргумент, и я произнесла их, глядя ей прямо в глаза. Но, несмотря на это, подруга лишь громко засмеялась, словно колокольчик в тёплый вечер. Её тёмные кудри упали на лоб, тень от ресниц упала на щёки, а губы расплылись в слегка печальной улыбке.

– Адель, но ты же совсем не похожа на них. Ты слишком хороша, чтобы стать здесь послушницей. Прости, но для монахинь ты навсегда останешься такой же чужачкой, как и я.

Голос её был всё ещё ласковым, но в нём дрогнула нота горечи: тусклая, усталая, не до конца проглоченная.

– А от любви, Адель… – мягко, почти шёпотом, добавила она, – от любви ещё никто не смог убежать. Так что хотя бы не злись на Кайла. Он этого не заслужил.

Я не ответила. Промолчала, потому что любое слово сейчас обернулось бы либо ложью, либо истиной, к которой я не была готова. И потому тело невольно натянулось как туго взведённая струна, звенящая от одного ветра.

Тишина между нами вдруг стала невыносимой, но Ева не давила. Она просто закрыла тему, театрально прокашлялась, стряхивая с себя печаль, как пыль с плеч, и нарочито громко, с комичным акцентом, выговорила на общем языке:

– Пойду принесу… ещё… чая!

Так, встав поспешно, подруга ушла в дом, давая мне время переварить сказанное. И, теребя страницы книг в руках, я всё же бросила хмурый взгляд на парня, который, хоть и слышал наш разговор с Евой, но, судя по выражению лица, явно ничего не понял. Не тот у него ещё был уровень в языке.

Он был красив, с этим не поспоришь: крепкий, рослый, с правильными чертами лица и глазами, в которых всегда царила весна. Даже самой холодной зимой. Его тепло было неиссякаемым, как родник, он делился им с каждым, кто нуждался. И со мной тоже, особенно со мной.

Осторожный, заботливый, внимательный, он всегда умел не задевать острые углы моей души. Но…

Смогла бы я полюбить его?

И что это вообще такое: «любовь»?

Из историй Матери я знала лишь ту любовь, которая выжигала изнутри, как синий огонь. Ту, что стоило бояться сильнее любого проклятия. Ведь она вынимала из тебя всё до последнего, а взамен вживляла лишний орган – боль. Ту самую, которую потом уже не вырвать никакими щипцами.

Другое дело – простая и понятная химия тел, инстинкт. Слепое, жадное влечение, которое многие по глупости называли любовью. Я знала, как оно выглядит. Видела на лицах мужчин: в их скользких, жирных взглядах, которые липли к коже, будто плёнка с остывшего бульона. Ни один из них не заставил меня дрогнуть в ответ. Напротив, если кто-то осмеливался переступить черту, дрожал уже сам, но уже не от желания, а от страха.

Но Кайл…

Кайл никогда не смотрел на меня так. Это было странно, но только лишний раз доказывало слова Евы о том, что любовь, если она существовала, это нечто другое.

Единственное, что я понимала тогда и сейчас – мне не хотелось терять друга. А потому пришлось наступить на горло своей же гордости и всё же пойти к парню мириться первой.

– Тут дров хватит до следующей весны. Может, бросишь уже и пойдёшь с нами пить чай? – произнесла я тихо, застав его остановиться, уперевшись топором в старый пень, на котором он и молотил до этого поленья.

Слегка влажные от пота русые волосы торчали на голове упрямым ёжиком, будто не желали подчиняться ничьей воле, как и он сам. Правильные черты лица, уверенная осанка и телосложение, словно высеченное из дерева и стали, – всё в Кайле выдавало воина, которому было всё равно, кто и как на него смотрит.

Он стоял и глядел прямо в мои глаза: пристально, сосредоточенно, будто пытался угадать, не скрывалось ли за моей иронией нечто более важное. Только после этого тяжело вздохнул, но всё же улыбнулся по-мальчишески обаятельно, с этими несносными ямочками на щеках.

– Только если поделитесь пирожными, – произнёс он нарочито лукавым тоном.

А я лишь скрестила на груди руки и фыркнула несогласно:

– Одевайся уже, обормот.

Кайл засмеялся легко, беззаботно, будто и не было между нами тяжёлых слов. Будто всё давно простилось и растворилось в воздухе, как дым. Он пошёл за мной, не оборачиваясь, не держась за прошлое.

Без упрёков. Без тени обиды в сердце.

А в моём сердце всегда царила лишь Тьма, осторожная, молчаливая, всё ещё сдержанная. Я только училась жить, делая шаг за шагом по земле, на которой раньше мне не было места. И всё же в тот вечер, под шумом ветра, под мягкой синевой неба и сахарной сладостью пирожных на языке, меня впервые пронзила тихая, почти робкая мысль:

«А что, если я когда-то тоже могла бы влюбиться?»

По-настоящему. Без цели. Без страхов. Просто чтобы узнать, каково это: быть с кем-то не для, а вопреки.

Вопреки правде о том, что мне не полагалось верить в сказки. Особенно в те, где «навсегда» звучит как обещание, а не как приговор.