Читать книгу: «Бегущая от Тьмы», страница 3

Мне же было её действительно жаль. Высокая, крепкая, со смуглой, почти чёрной кожей и длинными вьющимися волосами – настоящая экзотика для этих краёв. Её внешности удивлялись здесь даже больше, чем моей.

А потому… Черт меня дёрнула ей помочь?

Я решилась в ту самую ночь, когда ветер скрёб по ставням, как зверь, а свечи в коридорах гасли одна за другой – по моему приказу. Я тенью пробралась в лазарет, усыпила дежурную сестру, не причинив ей вреда, и подошла к девчонке.

Некоторое время стояла над ней молча, глядя на её красивое лицо, и на мгновение усомнилась, не поздно ли. Вдохнув, я решила хотя бы попытаться спасти кого-то из той Тьмы, в которой сама же тонула.

Я знала точно: без меня она бы не выбралась. Девушка застряла слишком глубоко – утонула в пустоте, как в чёрной трясине, в которой не было ничего. Ничего, кроме Тьмы. Там, внутри, не было ни боли, ни страха – только вязкая тишина и безжизненность, которую нельзя отличить от смерти. И я осторожно нащупывала её искру жизни под этим слоем ледяного оцепенения – осторожно, почти как слепая.

Тьма жутко рычала, не желая отпускать свою добычу до последнего. И мне пришлось зарычать на неё в ответ. Сила, которую я научилась держать на цепи, лишь слегка – на миг – выпустила свои когти. Тьма при этом не то чтобы испугалась, но, точно почувствовав моё желание бороться за эту душу до последнего, всё же нехотя отступила.

И когда ресницы девушки слегка дёрнулись, а пульс, казалось, встрепенулся – я знала: всё получилось. Я вынырнула из её сознания, будто из ледяной воды, – тяжело, с надрывом, с дрожью в пальцах и тяжестью в груди, как у того, кто слишком долго был под водой. Вся влажная, выжатая, до изнеможения пустая, но счастливая.

В ту ночь я поняла: я способна не только убивать. Я могу и спасать. Держать чью-то душу, дрожащую, как мотылёк, на краю гибели – и не отпускать. И это открытие почти перевернуло мой шаткий мир внутри.

Потому что до этого момента я больше всего боялась себя. Своей ярости, своей Тьмы, своего возможного срыва. Убью и свою нудящую соседку, и местного алкаша, что истязал свою жену – морально и физически. А после сойду с ума от жажды крови и вообще перестану видеть разницу между Светом и Тьмой.

Я боялась стать как Она. Как моя мать.

Однако эта девушка, сама не зная того, открыла мне то, чего я сама раньше просто не могла представить: я ведь действительно могла помогать с помощью своей силы. И это осознание грело меня всю ночь, а наутро я с необычайной лёгкостью поднялась на завтрак, втайне надеясь, что услышу вялое, но бодрящее «пациентка идёт на поправку» от одной из сестёр.

Но то, что я услышала… ничем не напоминало утреннюю размеренность. Рёв. Крики. Стучащие по коридорам ноги. Шум, как на охоте, только добычей в этот раз была не зверушка, а она – моя спасённая.

Оказалось, что девчонка не говорила на общем языке. Совсем. А потому, очнувшись среди одетых в чёрные до пят рясы сестёр, она испугалась не на шутку и умудрилась сбежать. В итоге местные мужики испугали её ещё больше, отлавливая по деревне орущую как не в себя темнокожую девчонку, которая была на удивлении шустрой и проворной даже после затяжной болезни. Кайл тоже принимал участие в забеге, пока сам лично не пришёл в монастырь и буквально не выдернул меня с общего завтрака.

– Обещаю накормить позже, но сейчас ты должна срочно вразумить моего отца, – буркнул он как командир перед боем. В то время как я могла лишь хлопать глазами и искренне не понимать, о чём он говорил.

– Я?.. Нужна деревенскому старосте? – поражённо переспросила я, на что Кайл лишь утвердительно кивнул и, накинув мне на плечи свой теплый тулуп, заставил выйти на утренний мороз.

В доме Кайла я была довольно частым гостем. Его отец с матерью хорошо ко мне относились и даже частенько звали на ужин, что было большой честью для любого местного жителя. И пусть это дружелюбие не всегда давалось им легко, между нами сложилось настоящее, тёплое понимание.

Впрочем, способствовали этому две весьма конкретные причины. Первая заключалась в том, что отец Кайла тоже имел небольшую, но прекрасную библиотеку. Я с первого же взгляда влюбилась в неё, как только ступила в ту комнату, где пахло чернилами, берестой и огнём из печи.

А второй причиной – неожиданной и куда более шумной – был Лион, младший брат Кайла. Ему только-только исполнилось десять, но упрямства, обаяния и фантазии в нём было на целую армию. Этот мелкий ловелас, едва увидев меня, почему-то решил, что я обязана стать его будущей женой. И с тех пор он от меня не отставал: ходил за мной по пятам, звал на прогулки и устраивал настоящие сцены ревности, если я вдруг смеялась над шутками Кайла.

Последнего, к слову, это невероятно забавляло. Кайл только ухмылялся, хлопал брата по плечу и бросал мне через плечо с притворной серьёзностью:

– Наивный щенок, – хмыкал он в ответ, косясь на меня зелёными глазами.

А я лишь пожимала плечами, выдерживая паузу, и спокойно отвечала:

– Вот выучишься грамоте и сможешь прочитать мне любую книгу из моей библиотеки, тогда и поговорим.

Кто же знал, что мальца это так замотивирует? Уже на следующий день Лион упросил мать позволить мне стать его личным учителем, заявив, что никакой другой его больше не устраивает. А когда предложение поступило всерьёз – с обещанным жалованьем, причём напрямую мне, а не монастырю, – я не смогла отказать. Тогда я и стала обучать младшего брата Кайла.

А теперь вот меня звали для того, чтобы я ещё и переводчиком у них работала? И пришлось ведь.

Ведь они связали бедную девушку по рукам и ногам, а рот ей натурально заткнули кляпом – не столько чтобы не кричала, сколько чтобы не покусала ещё кого. Она, судя по шёпоту женщин у двери, уже укусила священника. Дважды.

Увидев эту картину и застывших от непонимания мужчин посреди комнаты, я лишь фыркнула, подходя к девушке и неспешно опускаясь рядом с ней на диван, чтобы вытащить кляп из её рта.

– Она одержима, будь осторожнее, дитя моё! – запричитал покусанный священник, пряча руку под подол рясы, будто боялся, что девушка в прыжке откусит и вторую. Я же ответила ему взглядом – тем самым, от которого обычно начинали икать особо наглые торговцы. Мрачным. Колючим. Без тени сочувствия.

С этим индивидом у меня были не очень хорошие отношения, потому что меня он тоже называл по-всякому, когда я отказывалась делать ему скидку на мясо просто так.

– Она же просто напугана, – выдохнула я, отворачиваясь от него. – Дайте мне просто время поговорить с ней.

Староста в углу молча кивнул – видно, верил мне. Но уходить не собирался: так и остался стоять у двери. Я при этом тяжело выдохнула и повернулась к девушке. Её глаза метались, дыхание сбивалось, а руки в верёвках натурально дрожали. Прежде чем потянуться к кляпу, я заговорила на её языке – тихо, чётко, чтобы сквозь панику пробился хоть какой-то смысл:

– Я не причиню тебе вреда. Я здесь, чтобы помочь. Но если будешь и дальше носиться как бешеная – сожрёт тебя не Тьма, а вот они. Поэтому… успокойся, ладно?

То, как отчаянно кивала мне испуганная девушка, выдавало степень её шока. В итоге я всё же узнала, что девушка, увидев облачённых в чёрное женщин, решила, что те принесут её в жертву их богине. Я едва сдерживала улыбку в этом моменте её рассказа.

Глупая. Хорошо, что она не знала, как это действительно бывает.

Зато девушка была не понаслышке знакома с иными ужасами. Она рассказала, как её – ещё девчонкой – украли из родного дома разбойники. Как вырезали её семью: родителей, братьев и стариков. А её саму продали в рабство.

При рассказе о трёх годах, полных ужаса, что ей удалось пережить, улыбаться мне расхотелось. И теперь, когда всё это вырвалось наружу, она истерила, как девчонка, которой не дали доиграть детство. Только больше не кидалась ни на кого, а лишь плакалась мне и говорила, говорила, говорила. Я даже и не пыталась заткнуть эту прорвавшуюся плотину боли.

Лишь спустя три часа мне удалось сдержанно и коротко рассказать всем о том, что случилось с девушкой. И хоть я была выжата досуха в эмоциональном плане, я всё же вступилась за неё и попросила мать-настоятельницу взять её под своё крыло.

А той это больно не хотелось делать после утренней паники, после всего… Нет, ей было проще отмахнуться. Тем более Ева – так звали девочку – не говорила ни слова на общем языке. А это усложняло всё.

– Не могу я её взять! И не смотри на меня так, Адель. Я не могу дать чужой девке работу в монастыре. А дармоедов, ты знаешь, я не потерплю. Да и вряд ли кто в этой деревне захочет… – произносит холодно в ответ мне женщина, на которую я сейчас так рассчитывала.

Впадая в отчаяние, я перевожу взгляд на старосту и обратно на настоятельницу, которая спрятала от меня стыдливо взгляд и больше не хотела со мной даже говорить об этом. Но я настояла.

И впервые за долгое время – даже не ради себя.

– Вы спасли меня, – начала я, пытаясь удержать ровный голос. – И чем я была лучше неё?! Вы же даже пока не знаете, на что она способна! Она может помочь мне с библиотекой. Да пусть хоть моет полы в монастыре. Отправьте её, в конце концов, на кухню: там много ума не нужно. Но выбрасывать её, как собаку на улицу, – это… это…

Мои пальцы сжались, голос надломился. Последние слова вышли с рыком – сырым, острым, почти по-волчьи.

И потому Кайл кладёт мне руку на плечо и успокаивающе поглаживает, заставляя меня резко повернуть в его сторону голову и чётко осознать – я перехожу черту дозволенного. Я резко обернулась на него: и в его глазах не было упрёка. Только тревога.

И тут происходит чудо, которого я совсем не ждала.

– Не волнуйся так, Адель. Никто не собирается бросать девочку на улицу.

Её голос – как снег, что ложится на горячий лоб. Леди Фрея, мать Кайла, появилась из-за спины мужа как тень – уверенная, властная, чужая этой сцене, но вдруг изменившая всё.

– Мы возьмём её к нам второй домработницей. Всё равно наша старая Вира не справляется хорошо со своей работой. Только… если ты, конечно же, поможешь ей выучить общий язык, Асэми.

И больше её уверенного тона мне понравилась лишь реакция старосты. Ведь он принял решение жены как своё собственное. И в этом была их сила – в той слаженности, что не требовала слов. В их союзе, где решения принимались вместе, даже если вслух звучали из уст одного.

Вот так к весне я обзавелась ещё одной заботой, которую была обязана выполнять. Ещё одна душа, за которую я отвечала. К моему счастью, всё оказалось не так плохо. Ева оказалась умной, осторожной и, что особенно важно, благодарной. А благодарность, когда она тиха, неподдельна, становится хорошей почвой для роста. Требовалось лишь время.

Также меня удивил и Кайл, который выразил желание в ответ обучиться южному языку. По его словам, он просто жутко бесился от того, что я стала столько времени проводить в его доме, но при этом уделяла внимание кому угодно, только не ему.

– Ты должен был от меня ещё в лесу устать, – лишь смеялась я в ответ на это. А он же только так неоднозначно хмыкал и тащил к нам ручки с новыми тетрадями.

– Может, я просто тянусь к знаниям? – с сарказмом протягивает он, бросая на меня красноречивый, до невозможности хитрый изумрудный взгляд.

– Ну конечно же. Что же, ладно, будете тогда как раз друг с другом практиковаться, – я перевожу взгляд на удивлённую Еву, которая привыкла к тому, что мы обычно болтали с ней лишь наедине. Её застенчивая улыбка в тот миг стала откровенно натянутой. Она привыкла, что я – её учитель. Только её. А теперь пришлось делиться. Притом выбить из неё привычку называть Кайла «господином» у меня не вышло даже через месяц.

Зато прогресс был в других вещах.

Лион, который жутко ревновал меня к своему брату, решил тоже поддержать идею с тем, чтобы начать изучать и другие языки. И, конечно же, из-за гибкости детского ума у него выходило это легче всех. Кайл делал вид, что злится на брата, но на самом деле был, как и его родители, в восторге. Мне действительно удалось заинтересовать всех их мальчишек в обучении – а это чего-то, но всё же стоило.

Заинтересовывать Еву необходимости не было. Она, окружённая таким количеством внимания, просто расцветала и с удовольствием помогала практиковать парням язык. Те же в ответ помогали ей с общим языком, даже когда меня не было рядом. Но при этом, конечно же, от нас никуда не девалась и другая работа.

Охота и библиотека – две половины одного маятника, на котором раскачивался мой день. Лес и книги. Кровь и чернила. Тишина, в которой можно было убивать, и тишина, в которой можно было познавать новое.

А все мои вечера принадлежали дому старосты – этому тёплому, живому месту, где пахло наваристым супом, выстиранным бельём и чуть-чуть – дымом от печи. Там, где я впервые за долгое время не чувствовала себя чужой. Ведь леди Фрея каждый раз встречала меня с той особой улыбкой, которая говорила: «Я рада, что ты пришла».

Она вечно уговаривала меня остаться на ужин, махая рукой на мои попытки возразить, и с непоколебимым видом шутила:

– Не могу позволить невесте своего сына уходить на ночь глядя такой голодной.

Лион просто расцветал при этих словах, гордо вскидывая голову и кивая. Кайл же лишь усмехался этим словам и, лохматя брата будто щенка, тайно подмигивал мне через стол.

– Мне так вскоре придётся действительно бояться конкуренции, – отшучивался он как-то раз в лесу, после того как я, с непрошеной улыбкой, вспомнила вчерашний вечер: мы с его семьёй сидели в гостиной, играли в шахматы – ту самую диковинную настольную игру, которую староста однажды притащил из столицы. И как же сложно было ему объяснить всем правила этой непростой игры.

Я шла сейчас впереди, сдувая с лица лёгкие, как пепел, белые пряди и бросая мимолётный взгляд через плечо. Кайл шёл чуть позади, а за ним – деревья, что уже вовсю распускались в юной, сочной зелени. Лес будто заново рождался после долгого оцепенения. Где-то в тени ещё упрямо держался последний снег – цеплялся за землю, как рана, не желающая заживать, но и он уже был обречён.

– Учитывая, сколько за тобой девушек бегает, Кайл, бояться тебе ещё точно рано, – произнесла я шутливым тоном.

Но Кайл почему-то в ответ лишь мрачнеет, не принимая это за комплимент. Он хватает меня за локоть, заставляя остановиться и с недоумением взглянуть в его зелёные глаза.

– Ты же знаешь, что они мне не нужны, верно?

Голос – почти шёпот, но в нём звучала такая тяжесть, что она падала между нами, как булыжник в тихую воду, разбивая зыбкое равновесие того, что я отчаянно пыталась сохранить под видом дружбы.

– Но и ты же знаешь, что я будущая монахиня, верно?

То, как он закатывает глаза при этом, красноречиво говорит мне всё, что он об этом думает.

– Адель, просто посмотри на себя сейчас. Ты – замечательная охотница: упрямая, своенравная, умная. И к тому же неверующая. Думаешь, они пустят тебя к обету? Они держат тебя лишь потому, что ты приносишь им деньги. И ты это прекрасно знаешь, – высказывает он всё это едва ли не на одном дыхании, а после резко замолкает, глядя на моё неизменившееся выражение лица. Ведь я действительно знала.

– Ну и что с того, Кайл? Это всё равно лучше, чем быть кому-то должной, – произношу я тихо, то, что он должен был понимать и так. А после я жёстко вырываю свой локоть из его хватки, напоминая – и себе, и ему – о том, чем на самом деле мы с ним занимались: – Продолжим охоту. Я заметила следы недалеко отсюда.

– Адель… – тихо, в спину. – Ну прошу, не закрывайся от меня. Ты же понимаешь: я совсем не это имел в виду…

Я не ответила. Молча шла дальше, пока ветер трепал мои волосы, будто тоже хотел вернуть меня назад.

Я не вернулась.

Ни сейчас, ни вечером, когда, устав от тягостной тишины собственных мыслей, я засела с Евой на заднем дворе. Мы укрылись пледом, притащили старую плетёную корзинку с книгами, заварили пряный чай и замерли в полосе заката, который окрашивал стену дома в медь, а страницы – в золото. Я объясняла Еве новые слова, водила пальцем по строкам, мягко поправляла произношение… и не смотрела в ту сторону, откуда всё время доносился глухой стук топора.

Кайл весь вечер ошивался поблизости. Дрова рубил – те самые, что к лету особо уже и не были нужны. Зато какие искристые взгляды он на меня кидал, явно надеясь, что я буду наблюдать за ним. Ещё бы: он ведь даже майку снял, хватаясь непонятно перед кем своим идеальным прессом. Впрочем, я предпочла сделать вид, что ничего не вижу, и лишь плотнее натянула плед на плечи, облокотившись о дерево.

– Итак, повтори ещё раз, – требовательно произнесла я, указывая Еве на строчку.

А вот она как раз таки часто засматривалась на парня. Я видела, как подруга украдкой бросала взгляды, как прикусывала губу и пыталась спрятать улыбку в чашке. Её мысли звучали даже громче, чем слова.

Да что там Ева – даже соседские девушки резко выбежали во дворы, якобы желая полакомиться кислыми, недоспевшими яблоками. Они морщились, давились, но ели и едва не захлёбывались слюной. Вероятнее всего – ядовитой.

– Как же он смотрит на тебя, когда ты не видишь, – вздыхает Ева, говоря со мной пока ещё лишь на южном языке.

Я же вздёргиваю голову и с укором смотрю на неё, однако южная красавица совсем не боялась моего мрачного взгляда.

– Зачем ты его так мучаешь? Видно же, что он места себе не находит от любви к тебе. А ты его гонишь, – всё же произносит она задумчиво то, что я предпочитала игнорировать.

Однако этот упрёк в её голосе заставляет меня всерьёз растеряться – так же, как и последующий её откровенный вопрос:

– Неужели он тебе совсем не нравится?

Ева не сдаётся. Её голос полон искреннего изумления, а сама она наклоняется ближе, как будто в моих глазах можно было вычитать правду. В этих глазах – голубых, холодных, как лёд над быстрым ручьём, – не было ответа. Только глухая, намеренно созданная мной стена.

– Ева, я точно такая же служка, как и ты. Даже хуже, потому что я принадлежу местному монастырю. Послушницам даже думать грешно о том, о чём говоришь ты.

Мои слова звучат как более чем веский аргумент, и я произношу их, глядя прямо ей в глаза. Но, несмотря на это, подруга лишь смеётся в ответ – тихо, но с каким-то искренним звоном, словно колокольчик в тёплый вечер. Её тёмные кудри сдвигаются на лоб, тень от ресниц падает на щёки, а губы расплываются в улыбке – упрямой и лишь слегка печальной.

– Адель, но ты же совсем не похожа на них. Твоя внешность, манера держать себя – всё в тебе выдаёт твой характер и происхождение. Ты слишком хороша, чтобы стать здесь настоящей послушницей. Прости, но для монахинь ты навсегда останешься чужачкой. Такой же, как и я.

Голос её был всё ещё ласковым, но в нём дрогнула нота горечи – тусклая, усталая, не до конца проглоченная.

– А от любви, Адель… – мягко, почти шёпотом, добавляет она, – от любви ещё никто не смог убежать. Так что хотя бы не злись на Кайла. Он этого не заслужил.

Я не отвечаю ей. Молчу, потому что любое слово сейчас обернулось бы либо ложью, либо истиной, к которой я не была готова. И потому тело моё невольно натягивается, как туго взведённая струна, звенящая от одного ветра. Тишина между нами вдруг становится невыносимой, но Ева не давит. Она просто делает шаг в сторону, театрально прокашливается, стряхивая с себя чужую боль, как пыль с плеч, и нарочито громко, с комичным акцентом, выговаривает на общем языке:

– Пойду принесу… ещё… чая! – слегка ломая язык, произносит она и, встав поспешно, уходит в дом, давая мне время переварить сказанное ею.

Теребя страницы книг в руках, я всё же бросаю хмурый взгляд на парня, который, хоть и слышал наш разговор с Евой, но, судя по его выражению лица, явно ничего не понял. Не тот у него ещё был уровень в языке.

Он был красив – с этим не поспоришь. Крепкий, рослый, с открытым лицом и глазами, в которых всегда царила весна. Даже самой холодной зимой. Его тепло было неиссякаемым, как родник, – он делился им с каждым, кто нуждался. И со мной тоже. Особенно со мной. Осторожный, заботливый, внимательный, он всегда умел не задевать острые углы моей души. Но…

Смогла бы я полюбить его?

И что это вообще такое – «любовь»?

Из истории моей матери я знала лишь ту любовь, которая выжигает изнутри, как синий огонь. Ту, что стоит бояться сильнее любого проклятия. Ведь она вынимает из тебя всё до последнего, а взамен вживляет в тебя лишний орган – боль. Ту самую, которую потом уже не вырвать никакими щипцами.

Другое дело – простая и понятная химия тел. Инстинкт. Слепое, жадное влечение, которое многие по глупости называли любовью. Я знала, как оно выглядит. Видела на лицах мужчин – в их скользких, жирных взглядах, которые липли к коже, будто плёнка с остывшего бульона. Ни один из них не заставил меня дрогнуть в ответ – напротив, если кто-то осмеливался переступить черту, дрожали они сами. Но уже не от желания, а от страха.

Но Кайл…

Кайл никогда не смотрел на меня так. Это было странно, но только лишний раз доказывало слова Евы о том, что любовь – если она существует – это нечто другое.

Единственное, что я понимала тогда и сейчас, так это то, что я не хотела терять своего друга. А потому мне пришлось наступить на горло своей же гордости и всё же пойти к парню мириться первой.

– Тут дров хватит вам до следующей весны. Может, бросишь уже и пойдёшь с нами пить чай? – произношу я тихо, заставляя его остановиться, уперевшись топором в старый пень, на котором он и молотил до этого поленья.

Слегка влажные от пота русые волосы торчали у него на голове упрямым ёжиком, будто не желали подчиняться ничьей воле, как и он сам. Правильные черты лица, уверенная осанка и телосложение, словно высеченное из дерева и стали, – всё в Кайле выдавало война, которому было всё равно, кто и как на него смотрит.

Он стоял, уперевшись топором в пень, и смотрел мне прямо в глаза – пристально, сосредоточенно, будто пытался угадать, не скрывается ли за моей иронией нечто более важное. Только после этого тяжело вздохнул, но всё же улыбнулся мне по-мальчишески обаятельно – с белозубой улыбкой и ямочками на щеках.

– Только если поделитесь пирожными, – произнёс он нарочито лукавым тоном.

А я лишь скрестила на груди руки и фыркнула несогласно:

– Одевайся уже, обормот.

Кайл засмеялся – легко, беззаботно, будто и не было между нами тяжёлых слов. Будто всё давно простилось и растворилось в воздухе, как дым. Он пошёл за мной, не оборачиваясь, не держась за прошлое. Без упрёков. Без тени обиды в сердце.

А в моём сердце всегда царила лишь Тьма – осторожная, молчаливая, всё ещё сдержанная. Я только училась жить, делая шаг за шагом по земле, на которой раньше мне не было места. И всё же в тот вечер, под звоном ветра, под мягкой синевой неба и сахарной сладостью пирожных на языке, меня впервые пронзила тихая, почти робкая мысль:

«А что, если я когда-то тоже могла бы влюбиться?»

По-настоящему. Без цели. Без страхов. Просто чтобы узнать, каково это – быть с кем-то не для, а вопреки.

Вопреки правде о том, что мне не полагалось верить в сказки. Особенно в те, где «навсегда» звучит как обещание, а не как приговор.