Читать книгу: «Бегущая от Тьмы», страница 2

Я по инерции держалась чуть сзади, скрытая за его спиной. И всё же, когда он распахнул дверь, и на меня дохнуло жаром, я не удержалась – заглянула через плечо.

Это была не просто мастерская. Это была кузница – живая, дышащая, раскалённая. Жар от неё обжигал лицо, будто ты входил в самое сердце вулкана. Воздух вибрировал от температуры, и в этом пламени стоял он.

Высокий, потрясающе красивый мужчина с большими, мощными руками как раз создавал великий двуручный меч. Глядя на то, как с его лёгкой руки молот раз за разом опускался на раскалённую заготовку, я не могла не залюбоваться.

Я не могла представить, кто ещё мог бы поднять этот меч – разве что его создатель. Последний удар – звонкий, как колокол. И кузнец, не глядя, бросил заготовку в чан с водой. Вода взвыла, зашипела паром, взметнулась клубами вверх, закрывая его фигуру туманной завесой.

Моя улыбка была искренней при встрече с этим тёплым, пышущим жаром местом, которое в ответ отвечало мне взаимным интересом и любопытным взглядом хозяина. Его глаза скользнули по мне, словно проверяли сплав. И я могла бы вновь спрятаться от него за спиной Кайла, но гордость моя была сильнее, и потому я терпеливо выдержала его взгляд, не отводя своего ни на секунду.

– Так-так… кто это у нас тут? – его голос прозвучал, как раскат – тягучий, низкий, обволакивающий. Бархат с примесью угля. На губах появилась ленивая, заинтересованная ухмылка. Не насмешка – вызов.

– Знакомься, Геральт, – подал голос Кайл. – Это Адель. Мы к тебе по делу. Девушка хочет попробовать себя в охоте. Ей нужен лук. Нужно понять, насколько это… – он запнулся, с трудом подбирая слово. – …Реально.

И больше всего мне понравилась спокойная реакция мужчины. Он молча вытер руки о полотенце, висевшее на спинке стула, повесил его обратно с точностью человека, привыкшего к порядку. И только после этого шагнул вперёд, чтобы посмотреть на меня так, будто я была для него неизвестный слиток. Прикидывал – погнусь или выдержу удар.

– Какие голубые глаза… В тебе течёт кровь эльфов? – спрашивает кузнец, касаясь тайной струны моей души.

– Всего на четверть, – отвечаю я честно на прямо поставленный вопрос.

Геральт коротко кивает, как человек, знающий цену чужим истинам. Зато глаза Кайла вновь расширились от чистого удивления.

И я понимала почему. Эльфов в этом мире почти не осталось. Люди боялись их. А страх, как всегда, становился топором. Всё, что несло силу, магию, иное восприятие мира, уничтожалось. Молча. Системно. До пепла.

Мне же от отца, чьего лица я так никогда и не узнала, достались лишь серебряные, будто вытканные из лунного света, волосы. От Матери – глаза цвета морской глазури в ледяной оправе. Я ненавидела их: они с пугающей точностью отражали её призрак в каждом зеркале, в которое я смотрелась.

Так моя внешность никогда не укладывалась в рамки привычных всем понятий красоты. Я была почти прозрачной на фоне красавиц, но навеки запоминалась людям на месте преступлений.

И то, как вновь по-новому меня рассматривал охотник, я филигранно игнорирую, а после просто первой иду за поманившим меня кузнецом.

Ведь в соседней комнате меня уже ждал настоящий храм оружия. Чего здесь только не было: от внушающих доверие мечей до могучих секир. На стенах висели в ряд украшенные камнями лёгкие сабли, а внизу, отдельным рядом, конечно же, располагались луки.

Выбирала я недолго – лишь пробежалась мимолётно пальцами и тут же почувствовала нужную силу в одном лёгком, тонком луке, сделанном из тиса. Я утвердительно кивнула, когда быстрым движением натянула тетиву, проверяя её эластичность, – и осталась более чем довольна.

На заднем дворе, среди снежной тишины, на замёрзшей яблоне болталась старая, потрёпанная мишень. Красная точка в центре – как сердце, которое уже повидало немало разочарований. Я взяла предложенную стрелу из колчана, молча натянула её и, не прицеливаясь дольше пары секунд, выстрелила на выдохе.

Стрела вонзилась ровно на границе – между древом и мишенью. До заветной «десяточки» было пропасть.

Геральт, всё так же вольготно облокотившись на стену, жевал алое яблоко. Он не выказал ни тени удивления, ни разочарования. И именно эта тишина в его взгляде была ощутимее слов. Он наблюдал не за моей меткостью – а за тем, как я держу себя, когда не попадаю.

Кайл рядом переминался с ноги на ногу, будто стоял не на каменной плитке, а на раскалённой решётке. Его выдох прозвучал слишком облегчённо – с той непрошеной ноткой радости, которую люди выдают, когда чужая слабость позволяет забыть о своей.

– Не расстраивайся, Адель. Хочешь – попробуй ещё раз! – говорит он, натягивая улыбку, что не грела.

Я же лишь взглянула на него мрачно и, закачав головой, тут же натянула вторую стрелу. А за ней – ещё одну. И ещё. И ещё. Я не успокоилась, пока пять стрел подряд не вошли точно в цель. После этого только обернулась, чтобы взглянуть на стоящих позади мужчин.

Геральт чуть приподнял брови. Не более. Его голос, когда он заговорил, был таким же спокойным, как прежде, но в паузе перед словами уже звучало другое.

– Неплохо. А если так?..

Он подкинул надкушенное яблоко высоко вверх. Настолько, что оно почти исчезло на фоне зимнего неба – кроваво-красное пятно на бледной, выстиранной ткани. Я наклонила голову, следя за траекторией. В теле сработала интуиция – старая, выверенная, как дыхание перед прыжком. Мгновение. Одно. Другое.

Выстрел заставил яблоко взорваться всплеском. Оно разлетелось в небе, как алый цветок, оставив за собой только след изумления. И я позволила себе лёгкую, триумфальную улыбку.

– Глазам не верю… – выдохнул Кайл, и голос его дрогнул. – Впервые такое вижу. Вживую…

Кузнец же не растерялся. Он закивал неторопливо, с тем редким одобрением, что выдают неохотно, но метко. Хлопнул охотника по плечу – тяжело, по-мужски, как предупреждение.

– Эльфийская кровь способна на многое. Радуйся, Кайл: такое счастье не каждый день в руки падает.

А потом он так легко и тепло добавил:

– Ну, а теперь нечего девушку на морозе держать. Заходите. Фая, должно быть, уже завтрак накрыла.

Кузнец выдержал мой взгляд спокойно, с привычной для него уверенностью. Его глаза – тёмные, как ночь перед бурей, – не прятались и не углублялись в лишние расспросы, но в их спокойствии я почувствовала знание. Опыт. И, возможно, гораздо больше, чем он готов был произнести вслух.

Я ценила это. Ценила тишину, в которой меня не допрашивали, а принимали.

За этим поздним завтраком я постоянно ловила себя на мысли: к Геральду невозможно было не проникнуться симпатией. Он не старался понравиться, но всё равно располагал к себе. Только иногда, между тёплым хлебом и чайной паузой, задавал ненавязчивые вопросы, будто осторожно подбирал ключ к двери, которую я так долго держала на засов. Он расспрашивал о моём «несчастном случае» как об истории, к которой уже все привыкли. И повторить мне сказку монахинь для него оказалось несложно.

Но, когда я поднимала на него взгляд, каждый раз встречала всё тот же глубокий, проницательный взгляд, будто он видел меня не только насквозь, но и глубже, чем я сама хотела бы заглянуть.

Ведь там было столько Тьмы, с которой я ни с кем не хотела делиться.

Я вышла из дома кузнеца с новым луком, туго набитым колчаном – и лёгкой улыбкой, что осталась на губах не по принуждению, а… просто потому, что вдруг действительно захотелось.

Воздух вокруг был свеж. Снег под ногами – мягкий, упругий. А Кайл, разумеется, тут же вызвался проводить меня обратно к монастырю и теперь шагал рядом, чуть склонив голову и касаясь взглядом моего профиля.

– Ты понравилась нашему суровому Геральду, – сказал он наконец, и в голосе прозвучала смесь наблюдательности и лёгкой, плохо скрытой ревности.

– Невероятный мужчина… Только странно: такой большой дом, а в нём почти никого. Только одна служанка, – произношу я то, что крутилось у меня в голове.

– Да вот же, многие здесь женщины пытались его заполучить. Да не вышло ни у кого. Как приехал к нам в город с новорождённым ребёнком один, так и живёт до сих пор, – произносит Кайл, пожимая плечами.

Я лишь хмыкнула понимающе, но тут же отвлеклась на рябь чужих голосов, потому что мы вновь проходили мимо рыночной площади.

– Слушай, может, пройдёмся? Покупать ничего не буду, обещаю. Просто… хочу посмотреть, заприметить, что взять в следующий раз. Обещаю: тебя долго не задержу, – произношу я и перевожу взгляд обратно на парня, который тут же расплылся в ослепительной улыбке. Просить его дважды мне не пришлось.

Рынок постепенно редел: многие торговцы уже сворачивали прилавки, заворачивали ткани и перебирали ящики с остатками товаров. Но улица всё ещё была полна голосами, запахами и остатками солнца, что играло в отражениях на стёклах. Люди сновали туда-сюда без какого-либо конца, и создавалось ощущение, будто здесь собрались буквально все, кто жил в этой не такой уж и большой деревне.

– Почти так и есть, – лишь усмехнулся Кайл, когда я высказала свои догадки. – Рынок здесь открывается лишь по выходным, а так как заняться тут особо нечем, многие приходят хотя бы за тем, чтобы перемыть друг другу косточки.

– Оно и видно, – тихо пробормотала я, ловя на себе презрительные взгляды девушек, которые носили красивые светлые шубки. И все как одна с красивыми сапожками да с красивыми причёсками.

И всё это было настолько «красиво», что меня начинало тошнить. Ведь в этой картине я в своих выданных монастырём сапогах смотрелась как чернильное пятно на глянцевом свитке. И мне было глубоко плевать на это.

Пока я не наткнулась на стойку, где даже сейчас, несмотря на то что базар уже закрывался, было довольно много девушек. Они оживлённо торговались за какую-то яркую тряпку, и я даже притормозила невольно, увидев, как девушки буквально начали драться.

– Здесь вещи Шарлотты. Местная законодательница моды. Ткани ей везут с юга, говорят, даже там её имя известно. Да и как иначе: руки у неё действительно золотые. Качественнее у нас не найдёшь.

Он говорил это с ленивой, даже чуть усталой ровностью, не отрывая взгляда от разыгравшегося спектакля, где пёстрые оборки, перчатки и заколки уже летели в стороны. Девушки всерьёз сцепились намертво – визг, локти, выдранные пряди. Всё по классике. И меня это, к удивлению, даже позабавило.

– И цены тоже, наверное, золотые? – фыркнула я вполне риторически, а затем чуть тише добавила: – Ставлю на брюнетку.

Кайл хохотнул – искренне, с неожиданной лёгкостью. Но уже через секунду, глубоко вздохнув, как человек, к которому снова пристала чужая глупость, всё же шагнул вперёд – разнимать клубок вопящей моды.

Девицы к тому моменту уже повалились в снег и теперь отчаянно кусались, цепляясь друг за друга так, будто в этом куске ткани заключалась судьба мира. Совсем дурные. Разве не знали, что в честном бою кусаться запрещено? А вот простой удар под дых всегда был примитивным, но верным решением.

Я хмыкнула, наблюдая, как при виде Кайла их хищная ярость мгновенно растворяется в жеманных полуулыбках. Шипящие гадюки вдруг вспоминают, что они – дамы. Сладкоголосые, щедро напудренные охотницы в беде.

А он, недолго потоптавшись возле прилавка, вернулся ко мне… И с ним – их скоординированная ненависть.

Теперь весь выводок уже косился на меня. Они были готовы броситься как по команде. Жаль только, меня этим было не впечатлить. В отличие от Кайла.

– Держи, это тебе, – сказал он с неожиданной теплотой в голосе и протянул мне пару чёрных кожаных перчаток.

Я уставилась на них. Потом – на него. На его руку. На мех. Обратно на лицо. Это должно было выглядеть глупо. И, наверное, выглядело.

– Я не могу их принять. Мне нечего дать тебе взамен, – произнесла я медленно то, что, казалось, и так было очевидно. Зачем, спрашивается, он их купил, зная это?

– Адель, это же всего лишь маленький подарок, – произнёс он мягко, но с тем спокойным упрямством, которое не нуждалось в одобрении. – Видел, какие тебе достались перчатки. Они мужские, у тебя в них все пальцы утонули. Вот тебе в них с тетивой и сложнее было возиться. Так что бери и не думай. Считай это моё вложение в тебя… как в будущего охотника.

Я замерла, сжимая в руках этот подарок, как будто он вложил в них не перчатки, а нечто гораздо более опасное – простую человеческую заботу, которой я у него не просила.

Чтобы привыкнуть к ней, мне и сотни лет было бы мало.

И потому я была ужасно смущена этой его выходкой. Почти растеряна.

Бурчала себе под нос, что и сама бы справилась, что не нужно было… Но в ответ получила только мягкую, тёплую улыбку парня, который просто был рад угодить мне. Пусть я и не желала в этом признаваться вслух.

Но всё равно, когда мы двинулись в сторону монастыря, я уже машинально тёрла внутреннюю сторону перчаток – мягкую, нежную, будто пригревшуюся от его ладоней. И, несмотря на весь свой упрямый гонор, всё же… радовалась. Тихо. По-своему.

И вместе с тем честно и твёрдо пообещала себе: вернуть. Вернуть всё до последней монеты с первой же своей зарплаты. Ведь один урок я точно железно запомнила на всю свою жизнь – ничего в этой жизни не даётся просто так.

Никакой жест не бесследен.

За всё приходится платить. Раньше или позже – неважно. Но быть должной кому-либо в этой жизни я больше не хотела.

И не собиралась.

Глава 2

Я тяжело дышала через раз. От длительного забега по заснеженному лесу начинало колоть в боку, но я останавливаюсь лишь в тот момент, когда наконец достигла свою добычу.

Лань стояла на краю поляны, застыв, будто выточенная из янтаря. Её тонкие ноги подрагивали, в ушах дрожало напряжение. Даже отсюда я чувствовала этот запах – знакомый, густой, как утренний туман в низинах. Первобытный, сладкий страх. Он висел между нами прозрачной пеленой, будто тончайшее стекло, которое вот-вот треснет.

Она боялась сделать неверный шаг, боялась, что её смерть уже смотрела ей прямо в лицо. Загнанная. Испуганная. Дрожащая.

Я знала это состояние до самых кончиков пальцев. Совсем недавно я сама стояла вот так же. Своей собственной кожей слышала, как за спиной скрипит охотничий лук. Та же дрожь в теле, то же предательское оцепенение. Мы были зеркалами друг друга. Только теперь я была той, что держала оружие. И я была рада, что теперь стояла по иную сторону баррикад.

Стрела была уже на тетиве. Лёгкое натяжение. Выдох. Ни жалости, ни колебаний. Только тишина и стальной фокус. Я улыбаюсь на выдохе, зная, что победила. Хотя бы на этот раз.

Идеальный выстрел пришёлся точно в глазное яблоко оленихи. Лёгкая смерть для загнанного животного. И долгожданная разгрузка для меня. Я выдыхаю с облегчением – и с этого момента больше не чувствую себя жертвой.

Только не на этой стороне горы.

– Адель! – голос Кайла прорезал лес как крик ворона. – Чёрт побери, зачем ты убежала от меня? Если бы не следы на снегу – я бы тебя потерял!

Он вбежал в поле моего зрения – тяжёлый, раскрасневшийся, злющий. Дышал, как раненый бык. Почти был готов наброситься на меня и растерзать, но увидел лань. И замолчал.

– Ты… смогла её настичь? – его слова звучали недоверчиво, почти с восхищением.

Это был мой первый день в качестве охотницы. И я действительно была рада тому, что смогла угодить Кайлу, который потом ещё долго восхвалял мои способности. Однако большее облегчение дарило мне то осознание, что теперь мне удалось сбросить с себя то жуткое оцепенение, что сковывало меня с того самого дня, когда мне удалось спастись от участи быть принесённой в жертву.

И месяц назад я бы рассмеялась в лицо любому, кто посмел бы сказать мне о том, что всё может измениться. Вот так резко. Бесповоротно. Что небо и земля перевернутся местами, а всё, что я любила, во что верила, – вырвется с корнем.

Но всё изменилось.

И теперь, по ночам, когда Тьма заботливо подкладывала под голову кошмары, а я вновь и вновь просыпалась от собственного крика, я лежала без сна, вглядываясь в чёрный потолок пустым, выжженным взглядом. И вспоминала ту самую историю. Древнюю, как сам мир, с которой всё и началось когда-то.

По легенде, на отшибе границы между землями людей и теми, кто людьми не был, где лес был глуше смерти, а тени шептались друг с другом, как живые, – жила Она.

Чёрная ведьма. Не миф и не слух, а само олицетворение могущества. Легенды о ней, я была уверена, ходили и в этой деревне. Раньше Она и не думала скрываться от взглядов людей. Ей это было не нужно.

Просто она сама была дочерью Тьмы – той самой, что была создательницей всей нечисти, всех отвергнутых и прокажённых этого мира. Ведь Она была соткана из самого экстракта смерти – из беды, силы и слепой ярости. Разносила хаос, как чуму, лёгким мановением руки. И знала лишь бесконечный голод и тупую цель – всегда угождать той, что её создала.

В этом был её смысл – сеять хаос, распад и смерть.

Пока однажды не произошло то, чего даже сама Тьма не смогла предугадать.

Колдунья, чья сила и мощь заставляли дрожать от страха любого, кто хоть раз осмелился посмотреть ей в глаза, однажды нашла в лесу едва живого от ран мужчину. И я не знаю зачем, в каком бреду Она была, но в тот день моя Мать пожалела человека и даже решилась его спасти. За каким-то чёртом.

Только вот не знала Она тогда, что тем самым подпишет себе приговор. Ведь она влюбилась. По-настоящему. Глупо. До слепоты.

Именно поэтому – и из-за толики неопытности – Она так быстро понесла от этого мужчины. А когда поняла, чем может обернуться её секундная слабость, – было уже поздно.

Тьма почувствовала. Узнала. И пришла в дикую ярость. Оттого сгоряча и прокляла своё же отродье, лишив мою Мать не просто всех подаренных сил. Она отняла у неё саму волю. Сплавилась с ней так, как пламя сплавляется с металлом, – пока от прежнего не остаётся ничего, кроме пустой и безликой формы.

Любовь, страх, ненависть – всё это стало для неё лишь звуком. А Она – оболочкой, в которой царила лишь пустота.

И первое, что сделала Тьма, – это убила отца ребёнка. Без замешательства. Без колебания. С точностью палача и спокойствием вечности.

И это стало той причиной, что заставила непоглощённые осколки моей Матери окончательно сойти с ума. Ведь Она действительно была готова умереть вместе с ним. Вместе с ним… и с Тьмой, что уже давно жила в её душе.

Но моя Мать не позволила себе этого.

Даже в безумии она сжимала в дрожащих руках крохотное, тёплое тельце новорождённого ребёнка, прижимая его к груди с той яростной, волчьей нежностью, которую даже Тьма не смогла сжечь до конца.

Потому что в этом ребенке была её последняя связь с тем, кем она когда-то была. Или хотела быть.

А Тьма… Тьма смотрела на младенца. И в её взгляде не было ни гнева, ни отвращения. Только тишина. Хищная, сосредоточенная, оценивающая. Она вдруг не увидела в содеянном ошибку – Она увидела замысел. Странную формулу, в которой сошлись несовместимые элементы: её чёрная кровь, наследие ведьмы, и кровь человека – слабого, упрямого, но с любящим горящим сердцем.

Так получился новый сплав. Тот, что оказался крепче прежнего.

И Тьме это… понравилось. Настолько, что Она сама сделала первый шаг – то, чего не позволяла себе веками. Предложила моей Матери сделку: вернуть ей часть силы – в обмен на создание нового, совершенного сосуда. Того, кто смог бы не просто вынести Её силу… но стать Её продолжением. Её наследием.

С того дня всё превратилось в цикл. Безжалостный, тихий, повторяющийся, как круги на воде. Мать снова и снова беременела – покорно, без восторга, но и без страха. Просто потому, что таков был замысел. Каждый раз – от нового мужчины. Каждый раз – в надежде, что этот будет хоть отдалённо похож на того, кого она когда-то любила. На того, кого Тьма заставила её потерять.

Я была лишь одним из десятков таких сплавов, выточенных в бесконечной кузне Тьмы. Но, видимо, не самым удачным. Ведь я плавилась, так беспомощно плавилась теми бессонными ночами под уничижающее давящим взглядом самой Тьмы.

Хотя я старалась держаться. Действительно старалась начать новую жизнь и вновь стать тем, кто преследует, а не убегает. Той, у кого внутри – настоящая сталь, а не дрожащий сгусток страха и сдерживаемой ярости.

И как минимум в этом лесу, полном звенящей тишины, колючего снега и непроходящих поцелуев мороза, я чувствовала себя почти как дома, в котором могла спрятаться от той Тьмы, что была внутри меня, а не снаружи.

Другое дело – монастырь. Там я была чужой даже самой себе. Учиться быть как все у меня выходило из рук вон плохо. Приходилось насильно отвыкать от силы в голосе и от синего огня во взгляде.

Ведь здесь тоже был свой режим, который – хочешь не хочешь – необходимо было соблюдать. В монастыре вставали ещё до рассвета и сразу же отправлялись в храм, к утренним молитвам.

Меня, конечно же, молиться никто не мог заставить. Не смели. Но и пропускать обряд не разрешали. Потому приходилось подниматься, натягивать на себя серое платье и идти вслед за своей соседкой – той, что верила. И пока остальные восхваляли их любимую богиню, я сидела и по привычке медитировала.

В какой-то момент это стало моим единственным способом не сойти с ума. Быстрое, полезное убийство времени – прикрытие, чтобы не слышать, как внутри тихо скулила Тьма.

Я тоже скучала по магии. Хоть и не признавалась себе в этом. Моя сила – тёмная, как дёготь – не знала, куда деваться. Она распирала меня, искала выход. И я чувствовала, как Тьма сочилась по венам, будто искала способ сжечь беглянку изнутри.

Я знала: стоит её выпустить наружу – и Она почувствует меня. Узнает, что я рядом. И тогда… тогда я уже не смогу сбежать.

Тем более колдовать среди обычных людей было не просто опасно – безрассудно. От того пришлось учиться сдерживать магию, зажимать её в узде до скрежета зубов.

И охота с Кайлом стала единственным, что действительно помогало держать себя в руках. Ведь там, в лесу, куда проще было скрыть мой горящий в запале взгляд и подрагивающие от силы пальцы.

Так каждое утро мы с ним уходили расставлять силки, подстреливали птиц на лету, а если везло – зайцев. Как-то раз я от скуки даже подстрелила шуструю белку, которая по неосторожности выбежала из своего дупла. Однако дичи всё равно из-за суровой зимы было мало.

Большинство животных находились в спячке, а другие же очень редко высовывали свои носы из своих убежищ на лютый мороз. Так что с той ланью в первый день мне действительно крупно повезло. Больше такого шанса нам не попадалось ещё около месяца.

Однажды я с боем выпросила у сестры-настоятельницы ещё один тёплый свитер и портки: холод был невыносим, даже несмотря на постоянное движение. И на следующую охоту я вышла укутанная, как младенец на первом снегу: из-под одежды виднелись только глаза. Голубые, как ледяное озеро.

Кайл увидел меня и заржал – громко, от души. Особенно когда посмотрел, как я попыталась бежать через снег в этой куче тряпья.

– Адель, ты что, под одеждой ещё одну Адель прячешь? Или две?

Я фыркала, фальшиво возмущалась, а потом тоже хихикнула – тихо и неуверенно, как человек, который только начинал учиться смеяться без слёз. Он ещё долго подтрунивал надо мной, и, что удивительно, я была совсем не против.

Охотиться вместе с Кайлом мне нравилось. Он учил меня, как плести хитроумные силки, которых я не знала, а я в ответ учила его ступать тише по непротоптанному снегу.

Для него это было задачей не из простых: он весил почти вдвое больше меня и шумел так, будто в лес вышел медведь в сапогах. Да и сам по себе он был парень не из молчаливых, поэтому сколько дичи мы упустили из-за того, что ему вдруг захотелось со мной поболтать, – не сосчитать.

Зато в торговле он был незаменим. Потому что мало было убить зверя – нужно уметь его и продать. А тут я была полным профаном. Кайл же знал и вкусы покупателей, и их слабости. И главное – умел говорить. Много. Убедительно. И с красивой улыбкой.

За первый месяц Кайл познакомил меня с каждым закоулком их маленькой деревушки. Вначале я просто тенью шла за ним по домам, стараясь подмечать не только его слова, но и интонации, жесты, взгляды. Он умел находить ключ к каждому – так легко, будто у него и правда был карман, полный отмычек.

– Не смотри на меня так удивлённо. Просто я знаю, что некоторые хотят услышать. Или, наоборот, знаю, когда послушать.

Он кивнул на дом впереди:

– Вот, например, здесь живёт старик – наш местный пекарь – с его сварливой женой. Ему важно не то, что ты продаёшь, а то, как ты готов его выслушать. Жена дома ему рот не даёт открыть – вот он и платит за внимание.

Потом указал на соседнее крыльцо:

– А тут вдова с четырьмя дочерьми. Она каждый раз торгуется со мной до последней копейки. Не потому, что действительно бедствует, а потому, что это её любимая игра. Ей просто нужна маленькая победа в мире, где у неё осталось так мало рычагов.

Я молча куталась в белый шерстяной платок и слушала, словно Кайл читал мне вслух книги, спрятанные внутри этих домов. А он, видимо, знал все главы наизусть.

Конечно, были среди селян и приятные люди. Те, кто не спорил, не кричал, не торговался – просто принимал цену, которую Кайл никогда и не пытался завышать.

С тем же кузнецом Геральдом мы сразу нашли общий язык. Странным образом – без слов. Он понимал меня с полувзгляда и всегда угощал чаем с пирожными после долгой охоты.

Уже через пару недель Кайл начал отправлять меня к Геральду одну. Так было просто быстрее – мы делили мясо и расходились в разные стороны. Но скольких же нервов мне это стоило вначале.

С мужчинами мне, как ни странно, было проще. Большинство из них – молчаливые старики, суровые, но справедливые. Если они и бурчали, то по делу.

А вот с молодыми парнями было сложнее. Особенно с местными ловеласами, шахтёрами, которые приезжали сюда на заработки. Эти норовили приударить, вставить глупость и пустить в ход щербатую улыбку. Впрочем, если не обращать внимания на их убогие попытки флирта – терпеть их тоже было можно.

Но женщины… Женщины зверели, едва завидев меня на горизонте. Почему – я не знала, но дома с ревнивыми жёнами обходила стороной. Потому что однажды одна барышня устроила вопиющий скандал на всю деревню, уверяя всех, будто я положила глаз на её мужа и теперь собираюсь нагло его увести.

Честно говоря, мне казалось, что мужья – не кони. И украсть их просто так не получится. Но Кайл, выслушав мой логичный довод, только тяжело вздохнул и посоветовал этот аргумент оставить при себе. Желательно навсегда.

В итоге все слухи пришлось гасить ему самому. Что он и делал с печальной стойкостью человека, которого не в первый раз втягивают в несуществующий любовный треугольник.

Кайл и правда очень сильно помогал мне обжиться в этом странном, чуждом мире. Хотя, возможно, даже не понимал насколько.

Проведя всю свою сознательную жизнь за книгами, я ведь никогда толком и не общалась с мужчинами как с личностями. Убивать – убивала. И слышала столько отвратных рассказов от Матери, что меня берегли от их общества, словно от чумы.

Поэтому вначале именно ему было невероятно сложно со мной. Я была закрыта, как проржавевший ящик с заклинившим замком. Порой из меня невозможно было вытянуть и пары слов. А он терпел. Шутил. И никогда не обижался.

И, странное дело, я начала понимать, что моя Мать, возможно, ошибалась.

Да, в этой деревне были мужчины, которых я презирала. Грубые, вечно пьяные, ругающиеся так, будто другого языка не знали. А некоторые – хуже: те, кто поднимал руку на своих жён и детей. Последних я ненавидела больше всего. Горячо, яростно и перманентно.

Но солнечный, вечно улыбающийся Кайл, который упрямо завоёвывал моё доверие, был не таким. Смешной, чересчур ко мне добрый и простой. Он никогда мне не отказывал даже в самой глупой просьбе. И был поразительно терпелив к моим расспросам, когда моё любопытство стало пробиваться сквозь страх, как первая трава сквозь тающий снег.

Он стал первым человеком здесь, кому я действительно стала доверять.

Но, помимо охоты в лесу, на меня также взвалили уход за библиотекой при монастыре. И эта обязанность тоже отнимала у меня колоссальное количество времени, чему я была на самом деле только рада.

Пусть библиотека и напоминала руины, в которых книги были разбросаны, словно их швыряли наотмашь, – меня это не пугало. Мне всегда нравилось подчинять хаос. Ведь чем хуже было изначальное состояние, тем приятнее было наслаждаться порядком после.

Только не думала я, что на базовую уборку и сортировку книг у меня уйдёт два месяца. Но я всё равно наслаждалась её молчаливой тишиной, скрытой от любопытных, вездесущих глаз.

В монастыре я в целом большую часть времени молчала. Нам с монахинями просто не о чем было говорить. Они твердили о Богине, о смирении, о кротости, а я лишь кивала и отводила взгляд, пряча усмешку в уголке рта.

Вежливо. Тихо. Как они и учили.

Так всё и шло – ровно, тихо, предсказуемо, – пока весной к нам не привезли новую «пропащую» душу.

Ведь потепление пришло рано, и с первыми по-настоящему тёплыми днями горы снова начали сходить с ума. Лавины срывались внезапно – без грома, без предупреждений. Согревающее солнце становилось капканом – растапливало тонкие снежные мосты, по которым и так люди ходили на страх и риск.

В это время сюда почти никто не приходил. Только дураки, упрямцы и купцы.

Те, что пришли тогда, шли с юга. Они не послушали местных, решив пойти напрямик. Но горы не прощают самоуверенных. Особенно весной. Особенно в такие дни, когда солнце, казалось бы, лишь слегка греет, а на самом деле расставляет ловушки. Снег в такую пору сходит внезапно и быстро, как затягивается петля.

Так этот караван и ушёл в бездну. Их поглотила лавина – мокрая, тяжёлая, липкая. Она обрушилась на них, перекрыла путь назад и похоронила людей, не оставив ни шанса.

В тот раз именно я вместе с Кайлом вытаскивала из-под снежной груды всё, что от них осталось: мёртвые тела, рваные тюки, обломанные сани. Большинство, как и следовало ожидать, не выжило. Кроме пары мужиков-торговцев и одной девчонки.

Прислуга, сказали потом. Её смуглая кожа резко выделялась на фоне снега, как отпечаток чужого мира. Волосы – чёрные, влажные, спутанные – липли к щекам. Она казалась вылепленной из других легенд – не из здешних, северных, а из тех, где песок, зной и морской ветер. Слишком дикая для местного монастыря. Слишком живая для могилы.

Выхаживали выживших, конечно, у нас – в монастыре. В городе и лекаря-то толком не было. Мужчины оклемались быстро – через неделю уже ходили сами, хрипели, жаловались, но дышали. А вот их служка всё не приходила в себя. Лежала без движения, холодная, как камень, с лицом, будто вырезанным из чёрной маски.

Выждав ещё одну неделю, они распродали те обломки, что у них остались, а после покинули нашу деревню по другой, более безопасной тропе. Девчонку же решили просто бросить, решив, что та уже не жилец.