Читать книгу: «Там, где гаснет выстрел», страница 2

И посмотрела на Лору прямо и спокойно, словно выдохнула изнутри все свое прошлое.

– Я просто стреляю. Всё остальное – неважно.

Лора кивнула медленно, будто не в знак согласия – в знак понимания. Она знала, что я не лгу.

– Тогда готовься, сегодня что-то сдвинулось и дрожит. А ты – в центре. Не просто как участник. Как маркер. Как что-то, что хотят понять… или уничтожить.

И она ушла вперёд, оставив меня в коридоре, где воздух казался слишком плотным. А где-то внизу, в гудении серверов, будто рождалась новая игра.

Экран, оставшийся позади, снова мигнул. Будто кто-то посторонний коснулся вен систем, осторожно, почти ласково, но с намерением. Я это почувствовала кожей. Кто-то открывал дверь, которая, казалось, была закрыта навсегда.

– Ладно, – сказала Лора, обернувшись и подходя вплотную. – Игра продолжается. Сделай то, за что ты здесь. Покажи, почему тебя оставили в тени. А потом… тебя позовут. Уже почти зовут.

•

Они действительно пришли. Во время паузы – странной, зыбкой, когда публика гулко перекатывалась к бару, ещё обсуждая выстрел, ещё споря, был ли он случаен или слишком точен, чтобы быть случайностью. Воздух дрожал от недавнего напряжения, но в этой дрожи почувствовала холодный сдвиг: кто-то вошёл, и зал словно сразу узнал хозяев.

Леокадия. Она всегда входила, как лезвие в мягкую ткань – остро, звонко, так, что воздух резонировал, будто хрусталь под ударами когтей. На ней не было ни одного лишнего движения. Она существовала так, будто сама была законом: смотри, но не трогай, или обожжёшься. В ней было что-то от стекла, от ртути, от хищника в шелковой оболочке. Я знала – если к ней прикоснуться, пальцы запомнят не гладкость, а боль. Но рядом с ней – мужчина. Совершенно другой ритм. Он был тих, но это молчание было куда страшнее её блеска. Костюм дорогой, но не как у тех, кто демонстрирует силу. Его одежда была всего лишь оболочкой привычки. Он сам – привычка к власти. Той власти, что не требует слов и движений. Я впервые увидела человека, который может приказать, даже не открывая рта. И подчиняться будут. В его взгляде было архивное спокойствие. Глаза, куда не заносят имена, только ошибки. Твои. Чужие. Все уже давно учтены, подписаны, упакованы. Когда его взгляд задержался на мне, я поняла – моя ошибка тоже там. Или ещё только будет. Но место для неё уже приготовлено.

– Это она? – спросил он тихо, и это “тихо” оказалось сильнее грома.

– Да, – ответила Леокадия. Не мне, не ему – самой сути происходящего. – Та, что не промахивается. Та, что видит суть до того, как мы расскажем правила.

И в этот миг я ощутила: мир сдвинулся.

Ничего не рухнуло, никакой драмы, никаких вспышек. Только внутренний толчок – будто почва ушла на полсантиметра вниз, и теперь стою уже на другой земле.

– Мы хотим предложить тебе нечто большее, – произнёс мужчина. – Другая арена. Другие цели. И оружие – тоньше, чем винтовка. Ты видишь глубже, бьёшь точнее. Ты не просто стрелок.

Я знала: это не предложение. Это – почти приговор или приглашение в клетку, где прутья позолочены. Но что-то внутри меня, упрямое и тихое, шептало: «Скажи “нет”. Хотя бы один раз».

– Лестно, – сказала я вслух. Голос вышел ровный, сухой. Только пальцы чуть дрогнули, будто куртка неожиданно стала тесной в плечах.

Леокадия улыбнулась краем губ.

– Главное – не ошибись, с кем ты, – её голос был мягок, почти заботлив. Так змеи приглаживают добычу хвостом перед укусом.

Позже, у выхода, я задержалась на миг. Привычка: застегнуть куртку, отрегулировать ремни рюкзака, вдохнуть, выдохнуть. Всё должно быть под контролем. Контроль – моя единственная опора. И вдруг – прикосновение, лёгкое, осторожное к локтю из-за чего резко обернулась.

Парень из техников, всегда где-то в тени, у проводов, с руками, которые умеют починить невозможное. Его тишина всегда была громче чужих слов. Он редко говорил. Но когда говорил – слушала, даже если не хотела. Сотрудник не поднял на меня глаза. Только вложил в ладонь чёрную визитку.

– Зачем? – вырвалось у меня, больше раздражения, чем любопытства.

– Хочу знать, – ответил он. Голос чуть хрипел, будто недосказанность всегда жила в его горле. – Каково это – быть той, от кого бегут даже тени. Ты не человек.

И ушёл спокойно, будто не бросил в меня нож, который остался внутри, а не снаружи.

Я осталась стоять с визиткой в руке. Фраза застряла между рёбер, там, где, как и всегда думала, пустота. Я берегла это место – как тишину. Но оказалось, что там всё ещё можно попасть.

Я улыбнулась. Не громко, не всерьёз. Просто уголком губ. Впервые за очень долгое время. Не потому что стало легче. А потому что кто-то, пусть чужой, увидел не просто выстрел, не просто броню. Увидел трещину. Ту, через которую всё ещё пробивается нечто живое.

Глава 3

Я осталась с чёрной визиткой в руке – гладкой, без подписи, без надежды, но внутри что-то дрогнуло. Не страх, не интерес, не азарт, а скорее отклик, будто меня позвали по давно забытому имени. Спрятала визитку в карман, захлопнула дверь и пошла по коридору, мимо мигающих ламп, раскаленного северного оборудования и изношенных углов.

Почему всё начало рассыпаться именно сейчас? Почему Лора вдруг задала вопросы глубже обычного? Она никогда не любопытствовала. Просто смотрела с некоторой тревогой или холодной симпатией. Но сегодня в её голосе звучало больше, чем контроль или профессиональный интерес. Будто что-то знала или догадывалась.

Я не позволяла копаться в себе, потому что если задеть основание, всё рассыплется.

Сев в машину, я ощутила тишину. Старая, поцарапанная Honda откликнулась хрипом мотора, но я не сразу завела её. Сидела, глядя на тень своих рук на руле, пальцы всё ещё сжимали невидимое оружие. Кожа помнила холод металла, плечо – отдачу, спина – чужие взгляды. Скользнув рукой в карман, достала телефон и разблокировала экран. Лента новостей – пыль, кровь, красивые обёртки, скрытые катастрофы. На третьем заголовке – громкий арест по экономической схеме. Я знала это имя. Это слишком близко к тем, кто играет на высоких уровнях.

Закрыла экран, поставив лимит, забила код, который вряд ли вспомню. Хватит. Не хочу снова нырять в этот омут, где каждый клик затягивает. Не искать отца в уголовных делах, не ловить имя в надежде, что кто-то помнит.

Только дорога, ночь и я. Сквозь город, который казался знакомым, но больше не безопасным. На перекрёстке вспыхнула тьма. Фонарь резко погас, но под ним кто-то стоял, фигура в капюшоне, неподвижная, как изваяние, без очертаний, скрывала лицо. Или его не было? Мой взгляд зацепился и не отпускал, человек не двигался, но казалось, что он чувствует мой взгляд.

Сердце замерло не от страха, а от первобытного инстинкта. Ощущение, что за тобой наблюдают, даже если никто не шевелится, даже если ты просто проезжаешь мимо. Вдох. Я не остановилась, но руки на руле дрогнули.

Город не защищал, он наблюдал. Витрины магазинов отражали чужие жизни, не тронутые страхом. Манекены в вечерних костюмах казались участниками другого мира. Вечный спектакль для пустых улиц. Лампочки в кофейнях мерцали, как сигналы тревоги, которые никто не слышал. Всё вокруг кричало: ты меняешься. Не к свету, не к злу, а к правде, которую долго игнорировала.

Дверь квартиры захлопнулась почти бесшумно, но звук отозвался в груди. Не включая свет, проходя мимо кухни и спальни, не чувствуя голода или усталости подошла к ящику, низкому, тяжёлому, скрытому под книгами и папками. Открыв его, я увидела кейс: синий, строгий, с зацепками. Его прикосновение было как вскрытие раны. Ручка с вмятинами от ладоней, когда отец учил меня держать оружие, каждая деталь была знакома, как шрам, который не видишь, но помнишь. Я взяла винтовку и поставила её на пол.

Затем потянулась к полке, где лежала старая книга по психологии. Мамины заметки и дневник. Открыв дневник и прочитала первую строчку.

«Тишина давит. Ром допит, но не приносит забвения. Снова эти записи, словно фрагменты чужих душ, моя коллекция. Я всегда видела больше. Не лица, а схемы. Скрытые структуры. Профайлинг – не просто слово, а способ проникнуть в истину. Это не поверхностное чтение, а препарирование глубин. Власть? Да, и жуткое осознание собственной бездны.

Глаза – не зеркало, а линза. Усталость – не мешки под глазами, а пустота внутри. Боль – расширение зрачка, попытка абсорбировать свет, чтобы рассеять тьму. Или вспышка ненависти, фанатизма, патологического влечения.

Руки – не просто жесты, а неврологические паттерны. Дрожь пальцев – не волнение, а разрыв когнитивных связей. Сжатые кулаки – не ярость, а компрессия психической энергии, готовность к выбросу. Воздух вокруг таких моментов сгущается, предвещая энтропию.

Голос – не интонация, а акустический спектр души. Дрожь – не ложь, а деформация частоты от внутреннего конфликта. Срыв – не отчаяние, а критическая точка напряжения. Иногда его вибрации проникают в меня, вызывая резонанс с моими внутренними деформациями.

Самое ценное? Не эмоции, а первичные драйверы: власть, аффилиация, самосохранение, разрушение. Это обнажённая суть, дешифровка, притяжение и риск.

Я вспоминаю его. Взгляд – чистый шторм. Прикосновения – граница между анестезией и электрическим разрядом. Голос – гипнотический резонанс. Он был моей самой сложной интерпретацией, проектом, который поглотил меня. Наша связь – не близость, а слияние сознаний. Мы понимали друг друга через искажения, и это была моя тёмная романтика.

Видеть так много – это не проклятие, а перманентная диагностика. Каждый смех – компромисс. Каждое обещание – уязвимость. Каждый взгляд – незавершённый нарратив. Но я не могу прекратить этот анализ. В этих человеческих глубинах я нахожу свою матрицу. И в этой тьме ощущаю максимальную степень активации.

Встать? Нет. Мысли – рекурсивный цикл, слишком много теней. Но страха нет. Только принятие. Завтра – новые данные. Я готова их обработать.»

Воспоминания всплыли в голове, искажённые, как сквозь воду. Мама рядом, папа напротив, лица без лиц, маски памяти, где страницы дневника пахли выцветшими чернилами и чем-то ещё – будто тонким налётом пепла, осевшего из прошлого. Запах был сухим, усталым, и, казалось, впитывал в себя всё недосказанное, что мать оставила между строк. Я захлопнула его резко, словно от этого могла защититься, словно сами буквы были раскалённым железом, которое вот-вот прожжёт кожу.

Её слова – такие хрупкие, тонкие, как трещины на стекле, – резали не болью, а чем-то глубже: той тишиной, где пряталась злость. Она не вспыхнула сразу, а вытекала из меня медленно, густо, как ночная река. Я сидела неподвижно, и в этом молчании чувствовала, как внутри поднимается холодная, упрямая ярость, та самая, что не умеет кричать, но умеет разрушать.

И вдруг всё вокруг изменилось. Стены моей комнаты показались мне чужими, как будто и они участвовали в чьём-то заговоре. Вспомнились лица из клуба – их выверенные улыбки, их взгляды, их тишина. В каждом жесте, в каждом небрежном слове я теперь слышала скрытый подтекст. Они знали, каждый из них носил во взгляде что-то, о чём мне не говорил. Слишком много совпадений, слишком много пустот, за которыми всегда стояла тень, отбирая у меня право на правду – и делали это молча, так, будто я должна была оставаться слепой.

Я поднялась, чувство, что сидеть рядом с этим дневником – всё равно что дышать в закрытой комнате, стало невыносимым. И тогда я вспомнила о записке.

Я поднялась с пола, шторы пропускали мягкий свет фонарей с улицы, и он ложился на мебель —неброскую, купленную много лет назад разом, в одном дыхании. Я ничего не меняла и не добавляла новых деталей, не избавлялась от старых, всё оставалось таким, каким было, квартира существовала не для жизни, а для хранения памяти. Я прошла мимо гостиной: книги на полках стояли ровными рядами, но я не прикасалась к ним годами. На столике – чашка с пересохшими разводами чая, оставшаяся с утра. Всё выглядело опрятно, но в этой опрятности было что-то мёртвое, словно каждая вещь ждала, когда её тронут, а я лишь проходила мимо.

Коридор встретил меня зеркалом в старой раме. В нём отражался свет из кухни – холодный, белёсый. Я видела себя мельком: белые волосы, усталые глаза, отвела взгляд и пошла дальше. Мимо спальни, там всегда царил порядок – застеленная кровать, слишком аккуратно сложенные пледы, ни единой вещи, оставленной на виду. Как в гостинице, где никто не задерживается надолго.

Спальня не дышала теплом, и я давно перестала воспринимать её как место отдыха. Дальше – маленькая комната, где стоял письменный стол, когда-то принадлежавший отцу. На нём я не работала: бумаги лежали ровно, ручки в подставке, всё выглядело завершённым и чужим. Но каждый раз, проходя мимо, я чувствовала, что этот стол наблюдает за мной. И, наконец, угол прихожей.

Я остановилась, и пустила руки в карман куртки. Бумага была чуть мятым прямоугольником, пахнущим сыростью и чужими руками. Я держала её и знала: каждая комната в этой квартире молчала со мной годами, а эта бумага могла заговорить. И в этот миг во мне родилось странное, противоречивое желание. Позвонить. Услышать голос по ту сторону и узнать хоть что-то, что прорывало бы этот вязкий круг молчания. Но и страх был рядом: если я сделаю это – всё изменится

Телефон оказался в руке раньше, чем я успела подумать. Будто сам – тяжёлый, знакомый, почти чужой предмет. Пальцы нажимали на кнопки сами по себе, и я только смотрела, как цифры выстраиваются в ряд. Странно – я всегда считала себя хозяйкой своих решений, но в этот момент я просто позволила телу сделать то, чего боялась. Гудки. Один, другой. Они тянулись бесконечно, как шаги в пустом коридоре. Сердце билось медленнее, чем обычно, я ожидала его голос – низкий, спокойный, тот, который легко рушил мой контроль одним своим присутствием. Но вместо этого раздался женский:

– Вы позвонили в дом семьи Ферран. Ночной секретариат. Кого вы хотите услышать?

Секретариат. Дом. Холодные слова, всё это звучало так официально, так безжизненно, что мне вдруг стало стыдно – как будто я вторглась туда, куда мне не было дороги.

– Мне нужен Рафаэль, – выдохнула я. Сухо. Без оттенков, без надежды.

– К сожалению, господин Ферран недоступен для прямых звонков в это время. Могу ли я…

– Нет, – перебила я резко. – Мне нужно с ним говорить сейчас.

Мгновение тишины. И снова её ровный голос – отточенный, безупречно вежливый, ледяной, словно этот сценарий она повторяла сотни раз:

– Понимаю. Но это невозможно.

Не дрогнуло ни одно слово. Она не просила прощения, не пыталась сгладить углы, это был голос-стена. Я сжала телефон сильнее. Глупо. Глупо верить, что одним звонком можно разорвать этот круг, что он вдруг поднимет трубку и скажет что-то, что изменит всё. Что он – вообще существует для меня за пределами клуба. Может быть, я придумала его себе слишком настоящим?

– Тогда не утруждайте себя, – бросила я, и в голосе прозвучала злость. Не на неё, а на себя.

Гудок обрыва. Тишина.

Осталась только лампа с тёплым светом, мои собственные руки. И этот ком внутри, тугой и острый, словно я проглотила камень. Я медленно опустилась на кровать. Тело будто налилось свинцом, а мысли, наоборот, метались, сталкивались друг с другом. Злость держала меня на поверхности, но усталость была сильнее. Я закрыла глаза, сжимая ладонью край покрывала. Я хотела только одного – чтобы сон пришёл, смыл остатки этого дня, забрал с собой запах чернил и пепла, холодный голос секретарши, пустой вызов. Но где-то глубоко я уже знала: утро не принесёт облегчения, а наоборот оно откроет новый круг. И я снова буду идти по нему – сама, шаг за шагом, с тем же комом внутри.

Глава 4

Утро разрезал короткий, резкий звонок и подскочила мгновенно, будто всю ночь только этого и ждала. Сердце ударило в рёбра так сильно, что воздух вышибло. В голове мелькнула мысль – он. Рафаэль. Кто же ещё? Это должно быть он.

Даже не посмотрела на номер, рука сама нажала кнопку, будто тело давно знало, что сделает это. Я хотела услышать его голос, больше, чем готова была признать.

– Алло? – выдохая, голос дрогнул, хотя и старалась держать спокойствие.

Тишина, на миг показалось, что провалюсь в неё – и останусь там, но тишина оказалась длиннее, чем позволено чужой надежде.

– Доброе утро, – чужой мужской голос, сухой, голос не похожий на Рафаэля. – Вам назначена встреча с госпожой Леокадией. Сегодня в её кабинете.

Слово «назначена» прозвучало, как печать на приговоре. Мое тело медленно опустилось обратно на постель, сжимая телефон так, что пальцы побелели.

– Поняла.

Гудки и оборванный конец линии. И вдруг тишина комнаты стала в разы тяжелее. Только сейчас заметила: дыхание сбилось, грудь будто теснее стала, чем раньше. Я не ждала именно этого звонка, но он всё равно пришёл, работа снова забирала меня – шаг за шагом, медленно и безвозвратно. И это уже не было работой, не ролью, это начинало напоминать жизнь.

И эта мысль пугала сильнее всего, потому что знала: всё, что клуб называет жизнью – на самом деле приговор.

●

Кабинет Леокадии был пространством, где не существовало дыхания. Слишком пустой, слишком стерильный, словно даже воздух здесь проходил через фильтр, прежде чем осмелиться коснуться её. Никаких деталей, за которые мог зацепиться взгляд. Время здесь будто не задерживалось. Она сидела за массивным столом, безупречно собранная. Её холод – это не отсутствие тепла, а оружие, доведённое до совершенства, улыбка, которой она меня встретила, имела в себе что угодно контроль, насмешку, уверенность, но только не тепло.

– Присаживайся, Эвелин, – голос мягкий, но внутри слышалась сталь, та самая, которая ломает хребет. – Мы обсудим твои новые условия.

Я села и почувствовала, как стул подо мной словно стал частью конструкции, в которую меня встроили. Понимая: речь не о работе, речь обо мне, о том, какой буду, когда выйду отсюда, и выйду ли.

– Теперь всё сложнее, – начала Леокадия, медленно, словно раскладывая каждое слово на весы. – Здесь важен не твой выстрел. Не техника, не точность, не скорость. Важен выбор, каждый день перед тобой будут сидеть двое. И тебе придётся решать… Кто из них хуже. Кто заслуживает падения. Кто оставит за собой руины.

Слова ударили о грудь, будто ледяной молот. Я знала, что умею видеть чужие ошибки – всегда видела, но сделать это официальной обязанностью? Поставить себя над жизнями, над судьбами. Этот холодный вес ответственности почти свалил меня с места.

– И что, если я откажусь? – выдохнула, хотя дыхание уже казалось мне чужим, сжатым в железной клетке.

Леокадия слегка наклонилась вперёд, посмотрев на меня своими глазами, холодными, без эмоций, но с искоркой, которую невозможно было игнорировать.

– Тогда тебя заменят. – Слова прозвучали легко, но внутри них скрипела сталь. – Но ты же понимаешь, Эвелин… тебя так просто не отпустят. Ты – не просто сотрудник, ты— инструмент. И инструменты, которые могут принести результат, ценятся дороже всего.

Стиснув пальцы на коленях, ощутила, как ладони побелели. Сердце билось быстрее, хотя и пыталась сохранять равновесие, пытаясь дышать ровно, но грудь стесняло так, что казалось – каждая клетка требует обороны.

– И что за люди будут передо мной? – спросила, чуть сильнее, чем собиралась. – Те, чьи жизни я решаю?

– Разные, – холодно ответила Леокадия. – Люди с прошлым, секретами, которые ломают семьи, разрушают карьеры. Одни пытаются скрыться, другие не подозревают, что за ними наблюдают. Ты будешь видеть правду и решишь, кто останется в тени, а кто окажется на виду.

Я почувствовала, как по спине пробежал холод. Ощущение – будто стоишь на краю пропасти и знаешь: один неверный шаг – и падение неизбежно.

– А условия? – почти машинально выдыхая, потому что мысли о новой роли не отпускали. – Время? Расписание? Зарплата?

Леокадия откинулась на спинку кресла, руки сложила на столе, как статуя.

– Рабочий день… гибкий. Ты появляешься тогда, когда это нужно. Иногда – ночами. Иногда – утром. Зарплата – достойная. Достаточно, чтобы понять: твой выбор стоит больше, чем жизнь обычного человека. – Её взгляд сжал меня крепче, чем любая рука. – Но помни: высокая цена всегда сопровождается риском. Каждый шаг – проверка и каждое решение – потенциальная ловушка.

– То есть… нет выхода? – тихо спросила, глотая сухость во рту.

– Выход всегда есть. – Леокадия улыбнулась, но улыбка не согревала. – Только он редко ведет туда, куда хочешь ты. Иногда он ведет туда, где тебя ждут страх и разочарование. Иногда к краю, с которого уже нельзя спрыгнуть.

Я сжала колени сильнее, внутри рвалось и горело, но голова требовала холодного расчёта. Представляя себе новые лица, новые истории, которые станут моим приговором, каждое решение – нож, слово – выстрел.

– И кто будет наблюдать за мной? – спросила, наконец, чувствуя, как слова дают опору. – Люди… какие?

– Кто угодно, – тихо, почти шёпотом ответила она. – От игроков до тех, кто стоит за кулисами. От тех, кто жаждет твоих ошибок, до тех, кто молча изучает тебя. Каждый твой промах станет их добычей. Каждый успех – вызовом и если ты с этим справишься… – Леокадия сделала паузу, откинувшись ещё сильнее, – ты станешь не просто стрелком. Ты станешь законом.

Я кивнула, даже не осознавая, что согласие уже начало жить внутри меня, как тёмная искра. Тонкая дрожь пробежала по пальцам, сердце билось быстрее. Голову всё равно давили мысли: «Смогу ли? Выдержу ли?»

А она лишь смотрела, холодная, неизменная, как лёд, и в этой тишине между нами чувствовалась угроза. Просто факт: она знала цену выбора, и теперь знала, что придётся платить.

– Хорошо, – сказала она. – Тогда тебе нужно попасть туда, прежде чем темнеет. Я вызову водителя.

По телу прошлось напряжение: новый маршрут, новые правила, новое место. Леокадия достала телефон и, с лёгким движением руки, передала мне сообщение:

– Водитель приедет через десять минут. Адрес отправлю тебе на устройство. Не опаздывай.

Пространство между нами было холодным, как всегда. В её голосе не было просьбы, только приказ, и я не могла позволить себе колебаний.

Десять минут тянулись как часы. Проверяя всё – одежду, куртку, рюкзак, оружие, всё должно быть на месте, каждый предмет – под контролем. Когда машина подъехала, водитель в темном костюме уже стоял у двери, руки сложены. Я не сказала ни слова, только кивнула, и он открыл дверь. Садясь на заднее сидение, ощущая, как холод стекол и воздух ночи смешались с предчувствием. Новое место работы, подумала я, и не будет привычных правил, ставки выше и всё, что знала до этого момента, может не работать.

По дороге улицы постепенно исчезали, свет фонарей редел, асфальт сменялся узкими трассами, которые, казалось, вели в никуда. Город остался позади, и чем дальше мы ехали, тем сильнее ощущалась пустота вокруг, как будто мир сокращался до машины и дороги.

– Чёрт, – пробежала мысль. Снова на отшибе, место, где никто не увидит и не вспомнит.

Водитель не задавал вопросов, лишь спокойно ехал, следя за линией горизонта, за редкими огнями, которые вспыхивали и гасли, словно маяки чужой реальности. И чем дальше мы уезжали, тем яснее становилось, что это уже не просто клуб, не просто азарт. Это территория, где всё решается другими законами, которые придётся осваивать на ходу.

Глубоко вздохнув, скользнула взглядом по салону и снова сосредоточилась на предстоящем.

– Я готова, – прошептала себе, и слова, как заклинание, помогли сдержать тревогу.

Машина свернула на узкую дорогу, и впереди показались тёмные силуэты нового клуба, почти растворяющиеся в ночи. Здесь всё было иначе, зная: завтра начнётся настоящее испытание.

Директор встретил меня ещё до того, как успела полностью освоиться с новым пространством. Лёгкая прохлада кондиционера смешивалась с запахом кожи и дорогого дерева, а я стояла на пороге кабинета, оценивая – здесь всё чужое, и всё сразу говорит о власти.

– Присаживайся, – сказал он ровно, спокойно. – Нам нужно обсудить твою первую работу.

Я села, следя за каждым его движением. Слово «работа» теперь имело другой вес. Не карточки, не фишки, не шум ставок.

– Начнём с расписания, – продолжил он, не поднимая глаз от бумаг. – Завтра, девять вечера. Арена будет готова к десяти. Двое участников, как ты знаешь. Ты будешь наблюдать, оценивать… и принимать решение.

Ощущая, как ладони слегка потеют. Внутри всё так же холодно, но разум уже считал шаги наперёд.

– И как подготовиться? – спросила, не скрывая интереса.

Он откинулся на спинку кресла, руки на столе.

– Смотри, ты уже знаешь основное: взгляд, интуиция, точность, но теперь добавляется ещё одно – понимание того, как человек ведёт себя под давлением. Смотри не только на руки и выражение лица, на паузы в речи, на дыхание, на то, как глаза ищут опору.

Я кивнула снова, внутренне повторяя все свои старые методы, превращая их в рабочий алгоритм.

– Продолжительность каждой игры – максимум пятнадцать минут. После – небольшой перерыв, разбор, анализ. Ты будешь записывать всё. Каждую деталь. Любую реакцию. Любое движение, которое может выдать скрытое.

Внутри что-то напряглось, пятнадцать минут на принятие решения, от которого может зависеть больше, чем жизнь участников.

– И что если… – начала я, но остановилась. Не нужна была паника. – Если что-то пойдёт не так?

Он поднял глаза.

– Всё под контролем. Но помни: здесь нет права на промах, любая ошибка – это уже результат. И для тебя, и для них.

Не страх, нет, скорее осознание: это больше, чем прежние игры. Здесь каждый взгляд, каждый шёпот часть механизма, и я должна быть точной.

– Завтра ты будешь готова, – сказал он, и в этом простом утверждении слышалось не угроза, а неизбежность. – Всё, что осталось – убедиться, что ты знаешь, как держать ситуацию под контролем.

В этом мире нет тренировочных сессий. Решая остаться, хотя разум подталкивал – уйди, закрой за собой дверь, забудь. Но шаги повели меня обратно в зал, туда, где воздух уже был пропитан ожиданием и чем-то тяжелым, липким, словно дым. Решив, если хочу понять, во что меня втягивают, нужно смотреть, не через чужие слова, не через намёки, а глазами.

Зал постепенно оживал. Два мужчины, разные по телосложению, но с одинаково злые глазами. Один шире в плечах, грубый, с побитыми руками – видно, опыт имел. Второй моложе, поджарый, с напряжённой челюстью. Их не представляли, не объявляли правил, просто толпа стихла, и стало ясно, что бой начинается. Первый бросок был быстрым, молодой прыгнул вперёд, ударил в лицо, и зал отозвался ревом. Секунду спустя его схватили за шею и впечатали в пол. Глухой звук, короткий крик и снова удары. Кулаки обрушивались один за другим, будто кто-то выбивал долг. Кровь пошла почти сразу.

Красное пятно растянулось по коже, потом капнуло вниз. Толпа оживилась, кто-то свистнул, кто-то выкрикнул имя бойца.

Я смотрела спокойно, но внутри что-то неприятно шевельнулось. Подпольные бои всегда вызывали у меня чувство отторжения. Здесь только хаос, ни красоты, ни чести. Лишь толпа, которая жаждет чужой боли, и двое, готовых продать свои кости ради её аплодисментов.

Молодой попытался подняться, схватил противника за руку, вывернул. На миг показалось, что он возьмёт верх, но массивный удар локтем перечеркнул попытку. Зал взревел, когда он снова оказался на полу, захлёбываясь собственным дыханием.

Это зрелище казалось слишком предсказуемым. Здесь никто не побеждал. Один останется лежать дольше другого вот и весь итог.

Устроившись в тени, подальше, в уголке. Сразу заметила рядом с каждым мужчиной в зале ходили девушки. Их движения были слишком лёгкими, словно они не касались пола, а улыбки – слишком отточенными. Они предлагали напитки, себя, всё, что угодно, чтобы отвлечь от боли.

Я наблюдала молча и, наверное, слишком заметно – потому что вскоре кто-то подошёл ко мне.

– Не думал, что вы задержитесь, Эвелин, – голос был низкий, спокойный, но с насмешкой. – Обычно стрелки не заглядывают дальше своих мишеней. Но вы выглядите усталой, можете отдохнуть у меня.

Подняв взгляд, увидела мужчину, того самого, что всегда держался рядом с Леокадией. Он улыбался слишком нагло, но уверенный в себе до дрожи.

– Решила посмотреть. Чтобы знать, где нахожусь.

Думала я, что смогу уйти, но алкоголь делал его навязчивее. Его рука сжала мое запястье сильнее, чем позволено и шепот в ухо был лишен маски:

– И? – он прищурился, будто развлекаясь. – Уже пожалели?

Моя голова склонила в сторону.

– Нет.

Он усмехнулся, шагнул ближе, опираясь на спинку кресла напротив.

– Тогда вы не просто стрелок. Те, кто остаются здесь, ищут не только точность выстрела. Вы ищете место. – он говорил почти шёпотом, но каждое слово звучало отчётливо. – Но я бы был осторожнее с отказами на предложение. Вы мне по вкусу.

Бой продолжался, а кровь падала на пол, и гул толпы рос. А сидя, и во мне сталкивались два чувства: брезгливость и странное, холодное любопытство.

Но ненадолго. Выходя из полутемного коридора, шаги гулко отдавались в тишине. Воздух снаружи показался холоднее, чем внутри помещения, будто ночь знала больше. Уже тянувшись к основному выходу, мой взгляд зацепился за чёрный силуэт у тротуара и машина, чья дверца приоткрылась, и мужчина вышел навстречу.

Его движение было спокойным, но в нём читалось ожидание. Он открыл дверь, словно этот жест был заранее предрешён. Я остановилась, в груди кольнуло лёгкое беспокойство. Всё это выглядело не случайно, ждали меня.

На сиденье машины меня ждала коробка с чёрная роза на крышке. Внутри кинжал, тонкий, холодный, сделанный для того, чтобы быть всегда при теле. К нему прилагалась записка.

“Прости за то, что тогда не смог ответить. Это сделал секретариат. Я постараюсь связаться снова, если ты все еще не передумала.”

Пальцы сами сжали записку, не зная, что ощущаю – облегчение или злость.

– Передай ему, что хочу поговорить, – тихо сказала я водителю.

Он лишь кивнул, не глядя в зеркало.

И в этот миг вдруг поняла: сон не принесет покоя. Но впереди будет разговор, который изменит все.