Читать книгу: «Счастье падало с неба…», страница 3

Марсельеза

Декабрь начался небывалым холодом. Где-то высоко в атмосфере конфликтовали два фронта – холодный и теплый. Холодный нагло напирал, теплый яростно сопротивлялся. Противостояние неожиданно закончилось ледяным дождем. Шел он всю ночь, а на утро все городское пространство оказалось скованно прозрачным панцирем: деревья, дома, заборы, автобусные остановки, и сами автобусы перемещались по городу еле-еле, тащились за уборочной техникой, сверкая в холодном утреннем свете стеклянной броней. Исчезли тротуары, стежки-дорожки, протоптанные вдоль и поперек тропинки в соседнем парке. Под ногами хрустальный покров – красивый, прозрачный, но травмоопасный.

На работу Антона вызвали из отпуска именно в день ледяного апокалипсиса, когда вместе с сыном Егоркой школу они решили прогулять с чистой совестью, сославшись на погодные условия.

Жена вторую неделю лежала в больнице на сохранении, и ради такого волнительного мероприятия Антон выкричал перед начальством законный, положенный ему по всем статьям отпуск, нахрапом взяв за горло Михалыча, уважаемого прораба строительного участка.

Он много чего запланировал переделать за четырнадцать дней: убраться в гараже, вынести ненужный хлам с балконы, заодно расчистить кладовку, разложить все по полочкам и собрать детскую кроватку, еще Егоркину, чтобы отремонтировать, подкрасить, обновить для нового младенца. Как раз к новому году Смирновы ждали девочку.

Оставшись с сыном на хозяйстве, Антон из намеченного плана не сделал ничего, только еще больше захламил балкон, разбирая чулан, но кроватку нашел и потратил три вечера на закручивание болтов, разрываясь между кастрюлей с макаронами и Егоркиными задачками по математике.

С математикой им не повезло вдвойне. Пятиклассники готовились к полугодовой министерской контрольной, все издергались. Издергалась и математичка, а классная руководительница на родительском собрании до икоты запугала несчастных родителей плачевными результатами последней контрольной.

У Егорки выходила по математике твердая тройка, которая в целом портила шкалу четвертных оценок и не давала покоя учительнице по математике.

– Ваш сын способен на большее, – говорила она всякий раз при встрече Антону. Теперь это была его прерогатива – бежать в школу по первому свистку. – Главная наука это математика! Ничего важнее ее нет.

Математику Егорка недолюбливал из-за собственных соображений. Нагромождениям голых цифр и заковыристым логическим цепочкам задач он предпочитал широту географии и тайны фараоновских гробниц.

– Гуманитарий растет, – восхищалась внуком свекровь. С ней никто и не спорил.

Антон в силу своих инженерных способностей бился над дробными задачами, на подручном материале – шурупах и болтах – наглядно демонстрировал сыну решение сложных задач. Егорка тужился, потел, до красноты тёр влажные ладони и грыз карандаш, глотая обидные слезы, но математическая логика ускользала от его гуманитарного внимания. Больше всего на свете он боялся огорчить отца…

Из-за обледенения на стройучасток Антон добрался лишь к обеденному часу. Михалыч сунул ему стопку накладных и сопроводительную записку от главного бухгалтера. От себя добавил:

– Кирпич у них там по остаткам не идет. Просят пересчитать.

Делов-то! Пройти двадцать два этажа и по кирпичику пересчитать поддоны. Антон взъерепенился.

– Перед отпуском весь материал проверял. Все шло! До ржавого прутка.

– Ты отпуск хочешь догулять? – веско аргументировал прораб.

– А кто не хочет?

– Тогда иди, считай. Погода, видал, какая? Прямо конец света! Через час стемнеет, что ты по темноте сделаешь? Не успеешь сегодня, еще придется завтра сюда приезжать. Иди! Не гневи погоду.

От прорабской до первого подъезда новостройки кто-то из сильно умных натянул стальной трос. Держась за этот трос, скользя по ледяной корке, Антон добрался до обледенелых бетонных ступеней, густо посыпанных подмерзшим песком. Капли алой крови на крыльце – кто-то уже успел приложиться носом – только подтвердили своевременное исполнение надзора по техбезопасности.

Жуткий сквозняк гулял по этажам незастекленных комнатных отсеков. Следом бежал сумрак, отбрасывал по углам черные тени и мерк от яркого луча. Антон освещал путь портативным фонарем, рыскал по гулким коридорам, пытаясь скорее отыскать недостающие поддоны с кирпичом. Мысли его зациклились на условии задачки: «В обувной магазин завезли партию женских сапог. В первый день была продана одна треть товара, во второй тридцать процентов от остатка…».

Вдруг из темноты послышался голос. Антон вздрогнул и остановился. Прислушался. Где-то пели. Где-то вверху, на этаже четырнадцатом. Холодный ветер разносил звуки по черным пролетам пустынных комнат без окон, без дверей.

«Таджики, наверное, работают. Решили до темноты задержаться». И он пошел на голос.

Михалыч безжалостно наказывал рублем тех, кто ночевал на стройке. Предписание начальства строго запрещало гастарбайтерам устраивать на рабочем месте ночлежку. Кто попадался, лишался солидной части зарплаты, и такие суровые меры, в конце концов, отучили таджиков экономить на жилье. На всякий случай Антон решил проверить, откуда звучала музыка, может, забыли выключить радиоприемник.

На тринадцатом этаже он удивленно осмотрелся. Песня лилась со всех сторон, но без музыки – a cappella. Голос звучал восторженно, умиротворенно, а самое главное, Антон даже песню узнал – «Марсельеза» на чистом французском языке!

Он поднялся на пролет выше – никого. Одна темнота. Спустился обратно вниз, заглянул в межэтажный проем, каменщиков нигде не было, а песня не смолкала.

«Точно, ушли, а приемник не выключили», – Антон уже прикидывал в уме, сколько времени у него займет докладная о халатности неустановленных лиц на рабочем месте. Задерживаться ему не хотелось, дома его ждал Егорка, один без присмотра, нерешенная математика, неприготовленный ужин, еще жена просила вечером заехать в больницу, фруктов завезти… Вдруг за углом желтым кругом высветилась проекция полукруга.

«Allons enfants de la Patrie» – неслось именно оттуда, и Антону на минуту показалось, что тени парижской коммуны хаотично замелькали в фосфорном тумане промерзлого сумрака. Рашид из бригады таджиков стоял к нему спиной на лесах, в полном одиночестве заканчивал межкомнатную кирпичную кладку. Антон замер и от удивления открыл рот. Вместо приемника «Марсельезу» исполнял Рашид мягким баритоном, очень даже приятным на слух. Песня закончилась вместе с кладочным раствором.

– Не ожидал, – Антон из уважения протянул руку. – Откуда французский знаешь?

Таджик смущенно улыбнулся, снял рукавицу и пожал руку мастеру. Зубы его белели в лучах фонаря, улыбка расползлась до ушей.

– Я, уважаемый, помимо французского еще пять языков знаю. Английский, персидский, турецкий, русский, испанский. На родине в школе завучем работал и учителем географии.

У Антона брови медленно полезли вверх. Вот тебе и таджики! Вот тебе и гастарбайтеры!

– Тогда зачем сюда приехал?

– Как все, так и я. Семью кормить надо, денег заработать надо. Дома разруха, работы нет.

– А школа как же? Столько языков знаешь! – не отставал Антон. Сам он из английского и десяти слов вспомнить не мог.

– Школу разбомбили. У нас война была, разве не знаешь?

Когда в Таджикистане гремели гражданские бои, Антон ходил в детский сад, и кровавая история некогда бывшего братского народа никоим боком его не коснулась.

– Когда это было? Сто лет назад?

– Давно было, твоя правда, – согласился Рашид. – Только мой дом уже здесь. И жену с детьми перевез сюда, и мать перевез. В Таджикистан не вернусь.

– Ты был там уважаемым человеком, – Антон поднял палец вверх, – а здесь кто? Каменщик!

Привычным движением мастерка Рашид очистил ведро от раствора, постучал краем о бадью, влажной ветошью обтер руки. И все молчал, собирался с ответом.

– Ничего-ничего, люди везде одинаковые. – Взгляд веселый, но колючий. – Уважение трудом зарабатывают, а не языками.

Антон знал: кладка в бригаде Рашида выходила всегда ровная, чистая. Даже технадзор, проверяя уровень стен, всякий раз особо отмечал работу Рашида и на каждой планерке ставил его в пример. И еще знал Антон, что таджики зарплату делили пополам. Одну половину отсылали на родину, где их ждали покинутые семьи, а вторую несли новым женам и новым, народившимся уже в России детям. Не всем повезло, как Рашиду, сохранить семью и уважение.

Вечером Егорка кормил отца вчерашними макаронами и горячими сосисками, все спрашивал, когда мама вернется домой. Голодать они, конечно, не голодали. Теща регулярно заносила паровые котлетки, куриные биточки. Свекровь баловала их домашними пирожками, диетическими супчиками. И все же Антон ужасно соскучился по женскому присутствию и домашнему уюту, которого даже вдвоем с Егоркой им было не достичь. Но жену из больницы не выписывали, какие-то анализы выписке препятствовали.

После ужина сели за уроки. «В обувной магазин завезли партию женских сапог…»

– Знаешь что, Егорка, – Антон захлопнул учебник математики. – С контрольной ты и так справишься. Тройка или четверка – какая разница, если душа не лежит. Правильно? Что там за книгу тебе бабушка подарила?

Не ожидая такого поворота, Егорка на радостях подскочил со стула, вприпрыжку помчался к шкафу. Глаза его горели негасимым огнем первооткрывателя. Энциклопедию животного и растительного мира Африки он выучил за три дня наизусть.

Лежали они вдвоем на диване, на взбитых подушках и, касаясь друг друга теплыми висками, жадно рассматривали красочные картинки, описывающие неизведанную жизнь далекого материка. Егорка подробнейшим образом комментировал иллюстрации, слово в слово повторяя текст мелким шрифтом. Антону приходилось только удивляться такой феноменальной памяти.

– Какой же ты умный у меня, Егорка!

– Как ты, папа?

Антон засомневался.

– Нет, сын, как дядя Рашид.

– А кто это? Я его знаю?

– Не знаешь. Подрастешь, расскажу…

А про себя подумал: «Математика, возможно, и главная наука, но не главнее самого человека».

– У тебя с английским как?

– Вроде хорошо. Пятерка выходит.

– Вот и молодец! Главное – учись, потом разберемся, куда их приложить, эти знания.

Черепаха

Рыболовецкий траулер под живописным названием «Рембранд» второй месяц бороздил воды Индийского океана. Капитан судна что-то намудрил в плане заготовки, и морозильные отсеки были доверху завалены второсортной рыбой, а по переработанному жиру чувствовалась недостача. Радиограммой запросили у начальства корректирующий план и пока ждали ответа, вся команда, за исключением дневальных, впервые за четыре месяца плавания получила полноценный выходной.

Траулер на сутки лег в дрейф в видимости острова Мадагаскар. Боцман Носогуб Кирилл Федорович тем временем выполнял личное распоряжение капитана, проверял перед возвращением домой надлежащий вид палуб и отсеков, техническое состояние морозильных камер, с самого утра делал обход и наметанным глазом заглядывал в каждую щель.

За боцманом по пятам ходила слава что ни на есть закоренелого рыбака, закаленного тропическим солнцем, просоленного тихоокеанскими ветрами. И в какое бы море или океан не заводила его путеводная звезда, всегда находилась в суетной работе лишняя минутка, чтобы закинуть за борт японский спиннинг. Тот, кто видел боцмана на нижней палубе в выжидательной позе рыбака, тотчас передавал упредительный сигнал на камбуз. А уж там кок сам выбирал, чем порадовать команду – свежей ушицей или сочным стейком, умеренно прожаренным с хрустящей корочкой, – и каким-то образом выбор его интуитивно совпадал с уловом.

Никто из команды не мог объяснить непреодолимую боцманскую тягу к морской рыбалке. Среди тральщиков тоже имелись удачливые рыбаки, и удочки их лежали где-то глубоко, на дне чемоданов, но после вахты не было сил стоять под палящим солнцем южной широты и часами ждать неизвестно чего.

Ходили слухи, что боцман, начитавшись Хемингуэя, будто бы по пьяной лавочке поклялся поймать рыбу не меньше собственного роста. Но очевидцев того спора давно простыл след, – команда на траулере менялась раз в год, а то и чаще, – а слухами моря помнились не хуже земель обетованных. Из-за оброненных неосторожных слов и завидного упрямства боцмана прозвали Стариком, по-хемингуэйски. В глаза говорить побаивались, говорили за спиной, но ласково, с улыбкой. Не верили, что на обыкновенный спиннинг, пусть даже и японский, можно подцепить среди бескрайнего океана рыбину в рост метр восемьдесят. В роду у Носогуба все мужчины получались крепкие, широкоплечие, и рост никогда не подводил. И все служили по морской части. А династия пошла от деда, Носогуба Кондратия Кирилловича, служившего на линкоре «Императрица Мария» простым матросом.

В команде среди новеньких находились смельчаки, просившие у боцмана спиннинг на удачу, и никому Кирилл Федорович не отказывал, потому что знал – не родился на свете еще такой человек, который смог бы его в рыбацком деле переплюнуть.

Все изменилось в последнем рейсе, когда в команде произошло неожиданное пополнение. На борт «Рембранда» с портфельчиком взошел ветеринарный врач.

– Зачем он нужен? – интересовались любознательные матросы у боцмана. – Лишний рот только кормить.

– Сказали, рыбы много больной развилось в теплых широтах. Будет пробы брать для порядку.

К порядку на «Рембранде» были приучены. Поговорили, покурили и разошлись по кубрикам.

Ветеринарный врач оказался человеком в меру интеллигентным, никому в друзья почем зря не навязывался. Сидел весь день в лаборатории, в узкой, вытянутой как кишка, комнатенке с кафельными стенами, что-то переливал в пробирках, смотрел через запотевшие стекляшки очков в микроскоп, наблюдения подробно записывал в разлинованную тетрадку.

На палубе видели его только в те моменты, когда лебедка вынимала из морских глубин сеть, наполненную искристой чешуей, и замирала над приемным отсеком. С каплеобразной груши потоком лилась вода, рыбьи хвосты бились в истерике, орошая воздух миллиардами брызг. Процесс загрузки тормозился. Ждали результатов анализа.

Ветеринарный врач боком подскакивал к трепещущей, словно живой, сети, выхватывал наугад два-три хвоста и бежал в санитарный кубрик. Через минут десять, пока матросы в ожидании команды успевали перекурить на скорую руку, через перила перегибалась его высокая худая фигура, и широкий взмах руки разрешал открыть трюм для загрузки.

Капитан с помощником уважительно звали ветврача Олегом Геннадьевичем, а команда окрестила Пинцетом. И никто не мог сказать: по какому такому внешнему признаку досталось столь незавидное прозвище совершенно безобидному человеку. Из всех развлечений Олег Геннадьевич любил литературу, причем классическую. В свободные часы, сгорбившись под настольной лампой, он усердно вникал в прозу Бунина и жалел, что мало успел взять в рейс книг, слишком быстрым оказалось для него назначение. Сборы были спешные.

Литературы на «Рембранде» хватало, команда предпочитала зарубежные детективы и советскую фантастику. Классикой не интересовались. Когда Бунин был дважды проштудирован и осмыслен под завывающий шторм, капитан траулера одолжил ветврачу из собственной библиотеки пару книг, но и тех хватило ненадолго.

Большую часть времени Олег Геннадьевич скучал, особенно вечерами. Скука заставила его увлечься шашками.

В небольшой по размеру кают-компании для младшего состава тральщики собирались шумной толпой. Делились по интересам: кто разыгрывал партию в русский бильярд на затертом, пропахшем табаком сукне, кто бренчал на расстроенной гитаре, кто листал прошлогодние заграничные журналы с полуголыми девицами на обложке. И здесь боцману вменялся надзор за порядком и чистотой на случай, если сам капитан вздумает заглянуть к матросам на огонек. Ни окурка, ни плевка, ни соринки! Полная стерильность.

В эту чистоту ветврач вписался самым что ни на есть прямым образом. Он приходил после ужина, занимал место в дальнем углу и в ожидании партнера загодя расставлял шашки на картонной доске. Играл Олег Геннадьевич мастерски. Это поняли сразу, как только провели первый турнир. Кто поставил на деньги, остался в проигрыше. Один боцман не сдавался.

– Ну что, Олег Геннадьевич, – задевал он его в узком коридоре, когда ветврач спешил на промысловую палубу за пробами, – на том же месте, в тот же час?

Вечера у Кирилла Федоровича пустовали без дела. Поплавок в темноте не разглядишь, да и отдых требовался беспокойному боцману от ежедневных обязанностей. И сам собой сплотился их игровой дуэт.

Играли на копейки, без азарта, а за игрой прощупывали друг друга короткими неприметными взглядами. Команда в свою очередь наблюдала за ними со стороны. Все ждали чего-то особенного, но ничего не происходило. Партнеры разыгрывали с десяток партиек, каждый складывал копеечный выигрыш в карман и, выкурив по сигаретке, расходились на ночлег…

Траулер второй месяц бороздил акваторию Индийского океана в поисках жирного тунца. Погода стояла спокойная, сезон дождей закончился. По небу плыли плоские, дымчатые облака, едва отражаясь в воде, насыщенной лазурным цветом. К тому моменту классическая литература перестала интересовать Олега Геннадьевича окончательно. Его заинтересовала география, положение звезд на небе, и, увлекшись вдруг прокладыванием курса по небесным светилам, ветврач все чаще проводил время на верхней палубе, сверяя перемещение созвездий по карте, одолженной у боцмана.

Прогулки завели его на левую часть кармы, где Кирилл Федорович закидывал спиннинг подальше от бурлящего водоворота винтов.

– И много наловили? – спросил ветврач, снисходительно улыбаясь.

– Сами поглядите.

Боцман подвинул ногой ведро, на улов даже не взглянул.

– Знатная рыбалка!

– Одна мелюзга пузатая. Ерунда, – отмахнулся боцман.

– Интересная рыбешка. – Олег Геннадьевич пересчитал толстые подсиненные спинки в крупный горошек. – Что это?

– Скумбрия, дьявол ее возьми, – выругался боцман. – Третий день идет за нами косяком, крупную рыбу привлекает, да толку никакого.

– Почему?

– Да потому что та скумбрию подъест и на мою наживку уже смотреть не хочет.

Боцман в сердцах дернул удочку, крякнул от досады селезнем. В алюминиевой кастрюльке ветврач заметил мясные обрезки. Тянуло от них нехорошим душком. «Видимо, наживка», – догадался Олег Геннадьевич, но вслух уточнить постеснялся.

– Рыбка-то ваша съедобная?

– На ужин попробуете.

– Я к рыбалке как-то не расположен. – Ветврач присел на канат, не торопясь закурил импортную сигарету, протяжно выдохнул сладковатый дымок и принялся размышлять. – Если подумать – пустое занятие. Жалко потраченного времени, если улова нет. А с уловом возни много. Почистить, кишки выпотрошить, уху сварить… Нет, пустое занятие эта ваша рыбалка.

Боцман косился в его сторону, молча слушал критику, а ветврач, наслаждаясь каждой затяжкой, осмысливал широту горизонта и продолжал философствовать.

– Гораздо лучше сетью ловить… Опять же места знать надо, течение, глубину, повадки рыбьи. И то не каждый рыбак даже с сетью удачлив. Отец мой часто в деревне рыбалкой баловался. Котам на обед карасиков приносил или плотвичку дохленькую. И дед мой до самой смерти под кроватью снасти хранил с сапогами-забродами, а вот мне не передалась тяга к рыболовному искусству.

– Не каждому дано, – боцман неохотно поддержал разговор. Было видно, что болтовня Пинцета его раздражала.

– Ну, не буду мешать. Уху попробую обязательно.

Через два дня история повторилась, но на сей раз ветврач попросил удочку и наживку. На удивленный взгляд Кирилла Федоровича пояснил:

– Заразная штука – это ваша рыбалка.

Удочку боцман выделил ему самую ненадежную, плохенькую, но с толстой леской. На такую большая рыба и клевала. Но, как назло, вся океанская живность в этот вечер куда-то пропала. Смотрящий с верхней палубы видел китов. Кто-то предложил подойти поближе, но капитан отдал приказ – курс не менять. Искали тунца, но и тот с радара исчез.

– Киты зря мутить воду не будут, – уверял боцман утром команду. – Нагонят нам косяк. Главное успеть сеть сбросить.

Но вместо тунца пошла черепаха. Целая флотилия! Они плавно огибали корму дрейфующего «Рембранда», растекались на два потока и медленно проплывали мимо, слегка задевая краем панциря металлическую обшивку траулера. Головы их вытягивались в струну, ласты напоминали весла, а темно-коричневые панцири походили на плывущие рыцарские щиты.

– Какие огромные! – команда рассыпалась по бортам, повисла на ограждениях.

– Chelonioidea, – выдохнул от восхищения ветврач, вспомнив на латыни название черепашьего семейства.

– Мигрируют, – добавил от себя боцман и заметил, что винты остановились. – Пропустим их, иначе под винт засосет. Потом догоним.

– Вот такую бы диковину поймать, – замечтался ветврач, провожая взглядом уплывающую из-под носа добычу. – Где-то я читал, что на вкус черепаха напоминает курицу.

– Поймаешь ее, как же! Даже если на крючок подцепишь, попробуй на палубу затяни. Вес сто килограмм!

Боцман от досады сплюнул в пенную волну, словно черепаха сорвалась у него с крючка…

С того дня команда часто видела их вместе на корме во время заката. Фигуры их сочетались противоположными контурами – остро вытянутая ветврача и квадратно выпуклая боцмана. Один – в хлопковой ветровке и в кроссовках, приобретенных в Сингапуре на короткой стоянке, второй – в тугом, засаленном кителе, в тяжелых ботфортах. На голове первого волосы топорщились, как жесткая мочалка, на бритом затылке второго крепко сидела фуражка с лакированным козырьком.

– Старик с Пинцетом опять воду мутят, – замечали вахтенные с верхней палубы. – Не разлей вода…

Ветврач владел рыболовецкими снастями боцмана в полном доверительном порядке. Азарт проснулся у Олега Геннадьевича как-то неожиданно спонтанно, за три приема появились навыки, некоторый опыт. Не всегда боцман мог составить ему компанию, в такие часы Олег Геннадьевич смело выходил на корму без напарника, закидывал боцманский спиннинг, и азарт просыпался в нем с новой силой. Хотелось ветврачу поймать в океане что-нибудь эдакое, что заставило бы боцмана снять перед ним просоленную морским ветром фуражку. Но ловилась только скумбрия, которой уже все наелись. Мало того, у некоторых из команды от этой легкой добычи появилась легкая изжога, но шутить над ветврачом продолжали в том же духе.

– Сегодня Пинцет ставридку ловит. У Старика генеральный обход трюмов, ему не до рыбалки.

– Держитесь, братки! Пинцет вам полные штаны скумбрийки напихает, еще и на завтрак хватит. Серьезный конкурент нашему Старику. Кто бы мог подумать…

Соперничество появилось у них, когда по курсу следования все чаще стали попадаться черепахи. Вслух это не произносилось, но каждый раз, принося на камбуз улов, и боцман и ветврач хвастались перед коком качеством улова. Дошло до того, что в кают-компании на доске объявлений кто-то приколол лист, разделенный пополам, с нумерацией дней и количеством улова. Вроде соревновательной таблицы. Развернули тотализатор. Самые азартные с вечера делали ставки на будущий улов.

После ужина соперники продолжали резаться в шашки и между делом, проходя мимо листка, ненароком просматривали итоговые подсчеты. Лидировал боцман. Кирилл Федорович довольно жмурился, приглаживал короткие седые усы и походил на сибирского кота, которому отвесили в миску с полкило жирной сметаны…

Мадагаскар плыл в туманной дымке. Тишина стояла знойная, парящая. Команда набрала в брезент морской воды, устроили купание. Уже все знали, что радиограмма, полученная в обед капитаном, предписывала им следовать новым курсом – в Кейптаун. Индийский океан останется позади, а вместе с ним и большие черепахи, которыми бредил ветврач, часами простаивая с удочкой на корме.

С утра боцман проверял трюмы, после обеда его видели в консервированном отсеке, потом шла ревизия холодильников. За ним ходил по пятам младший помощник и что-то крыжил в длинном списке простым карандашом. На камбузе Кирилл Федорович появился один раз, испил хлебного кваса, от обеда отказался, сверил по списку полуфабрикаты, пересчитал остатки муки. И до вечера обходил матросские кубрики, искал по уставу что-либо запрещенное.

На ужин боцман явился уставшим. Голод его был натружен беготней.

Он шел от капитана после доклада, и похвальные слова приятной мелодией звучали в ушах.

– Супчик-то сегодня знатный, Кирилл Федорович, – перед дверью в столовую его остановил старший матрос. – Наваристый. Ребята говорили: на куриный бульон похож, да я не верил.

– Что? – не понял боцман. – Кто?

– Да черепаха эта. Одно слово – курица!

Боцман тяжелой рукой отодвинул с дороги улыбающееся лицо и шагнул в дверной проем.

Картина перед ним разворачивалась постепенно, словно невидимый оператор крутил ручку кинопроектора в замедленном темпе. Вся команда обступила ветврача и сгрудилась в центре. Олег Геннадьевич увлеченно в подробных деталях рассказывал, как ему в одиночку посчастливилось добыть черепаху. Ту самую – Chelonioidea. Рассказ повторялся уже десятый раз. Лицо его в красных пятнах лоснилось от пота, а публика все требовала и требовала повторения, и бедному рыбаку приходилось изворачиваться и каждый раз приукрашивать рассказ новыми деталями.

– …думал, не хватит силенок, сорвется добыча. И придумал травить сеть понемногу через плечо. Хорошо на мне рубашка джинсовая была, плотная. Повернулся я к корме спиной и медленно пошел к кран-балке, чтобы к ней конец сети привязать…

На столе лежал огромный панцирь, отсвечивая перламутром, словно его намазали подсолнечным маслом. Дрожащей рукой боцман прикоснулся к роговым щиткам. Лицо его перекосилось, рот съехал на правое ухо, шея посинела, а из гортани послышались звуки, отдаленно похожие на «сучьи дети». Команда замерла в ожидании скорого удара. Рассказчик запнулся на полуслове, но боцман только сжал кулаки и вежливо поинтересовался.

– Потроха где?

– Так за борт выбросили. Вот, Кирилл Федорович, правду говорят: новичкам везет.

– Дуракам везет! – огрызнулся боцман и шаткой походкой вышел на палубу.

Ночная мгла отражала блики звезд. Силуэт Мадагаскара чернел в белой полоске тумана. В заднем кармане брюк нашлась сигарета и зажигалка. Он судорожно сделал первую затяжку, потом вторую, третью… Вроде отпустило.

В кают-компании кто-то нещадно терзал гитару, шквальные звуки вырывались из иллюминатора, ударялись о водную гладь и гибли. С высоты палубы океан казался жидким оловом – тяжелым, тревожным. Теплый тропический бриз капризно рвал спокойную поверхность воды, нарушая идиллию порядка хаотичной рябью, пробуждал в памяти картинки позабытого детства. Ленинград. Блокада. Голод…

Давным-давно, еще до войны, бабушка часто рассказывала одну и ту же историю. Как дед Кондрат в Индийском океане на линкоре «Императрица Мария» на спор изловил черепаху. Под панцирем у нее нашли жемчуг розового цвета, чуть меньше перепелиного яйца. История пятилетнему Кирюше казалась удивительной, слишком волнительной и совершенно неправдоподобной, но бабушка иногда разворачивала шелковый платок и в подтверждение сказки показывала жемчуг. Рыжие, почти вылинявшие пятна на белом шелке она старалась не замечать, хотя знала – кровь была на платке и на жемчуге, кровь человеческая. Всякий раз бабушка напоминала маленькому Кирюше: «Это тайна, мой мальчик. Святая тайна». И он хранил ее так же свято, как память о деде, до боли в груди.