Читать книгу: «Пышечка», страница 3

Шесть

Уезжая от Эллен, я чувствую себя совершенно вымотанной. Принимать заказы в кафе весь оставшийся вечер кажется невыполнимой задачей.

Я устало водружаю на голову форменную кепку «Харпи», продеваю в отверстие сзади хвостик и занимаю место за кассой.

– Привет, Уилл! – кричит Маркус от шкафчика со специями. – Выглядишь слегка поджаренной! Отхватила свою порцию солнца?

– Можно и так сказать.

– Немного опоздала, между прочим.

Я проверяю столбики монет – если их мало, нужно будет сгонять в подсобку за мелочью.

– Слушай, я тут подумываю устроить тотализатор к конкурсу красоты. Как думаешь, ты смогла бы добыть мне инсайдерскую инфу ближе к делу?

Я качаю головой и резко захлопываю кассу.

– Что? – спрашивает Маркус. – Язык проглотила? Или заразилась от нашего Сильного-и-Молчаливого?

Так он называет Бо.

Я делаю глубокий вдох и продолжаю ревизию пакетов для заказов навынос под прилавком.

– У меня был тяжелый день. Просто хочу побыть одна.

Маркус бормочет что-то про ПМС, и, к моему удивлению, из кухни ему отвечает Бо:

– Может, у нее и правда был дерьмовый день. Не обязательно выдумывать собственные идиотские объяснения.

Рон, сидящий в офисе, тихонько присвистывает.

Маркус смеется.

– Нифига себе!

– Может, она увидела твою физиономию, – говорит Бо, – и поняла: дело гиблое, день потерян.

Он подмигивает мне из служебного окошка. Я отворачиваюсь, чтобы скрыть улыбку.

Я стараюсь не расслабляться, когда у нас затишье и нет посетителей, поэтому принимаюсь обновлять запасы и раскладывать салфетки и специи. Бо обычно слушает музыку в наушниках, но сегодня у него заткнуто только одно ухо. Маркус всю ночь не отрывается от телефона – насколько я понимаю, ссорится с Тиффани по эсэмэс.

Входит Бека Коттер в сопровождении огромной толпы друзей. У нее длинные золотистые волосы и безупречная фигура.

Их компашка набирает на всех жареной картошки и газировки и рассаживается за несколькими столиками.

Кэлли права. Бека точно будет участвовать в конкурсе красоты и, скорее всего, победит. Она из тех смазливых девчонок, которых так хочется ненавидеть. И при всем при этом она милая и даже талантливая. Если, конечно, жонглирование жезлом можно назвать талантом.

Сегодня дежурит Бо, и, когда он обходит зал с беспроводным пылесосом, Бека вдруг принимается собирать мусор с соседних столиков. Она что-то говорит ему. Я не слышу, что именно, но Бо улыбается, и от этого чувство у меня такое, будто я проглотила пригоршню камней.

Не понимаю, почему это называют «влюбиться». Говорили бы честно – «убиться».

Звонит колокольчик над дверью, и входят Милли и ее подруга Аманда в своих ортопедических ботинках модели «Франкенштейн». На Милли светло-желтый комплект – шорты и тенниска с воротничком, украшенным маленькими стразами в форме сердечек. Мне бы ужасно хотелось объяснить ей, что она сама усложняет свою и без того несладкую жизнь, и не выглядеть при этом конченой стервой.

Лоб у Милли мокрый от пота, но улыбка так и сияет.

– Ой, привет, Уилл! – здоровается она. – Я и не знала, что ты здесь работаешь.

Аманда кивает, тоже явно впечатленная. На ней спортивные шорты и майка с принтом на груди – фотографией ее младшего брата в форме детской футбольной лиги. Такие футболки надевают родители на важные матчи своих отпрысков.

– Вас небось кормят бесплатно и сколько захотите, – говорит Аманда, а потом тычет большим пальцем в сторону столовой, где стоит Бо, и добавляет: – Да и есть на что поглядеть…

Я качаю головой, стараясь не прыснуть со смеху:

– Э-э, да, мне тут нравится.

Они заказывают еду с собой, но Аманда все копается – очевидно, чтобы как следует рассмотреть Бо, который идет на кухню.

Я ухожу на перерыв после Маркуса и Бо. Открываю шкафчик, чтобы достать бальзам для губ, и вижу там красный леденец. Не обычный, а из тех красивых, что выставляют на деревянной подставке у касс в магазинах. С минуту я кусаю губы, потом засовываю леденец в карман и изо всех сил пытаюсь изобразить абсолютное спокойствие – вдруг Бо откуда-нибудь за мной наблюдает.

В детстве, в школе, мы мастерили из старых обувных коробок почтовые ящики ко Дню святого Валентина и на целый день оставляли их на партах. Мне ужасно не нравилось проверять ящик под чьим-то взглядом. Не то чтобы я боялась остаться без валентинок – их все друг другу слали, такое было правило. Просто я всегда надеялась на нечто большее. Хотела оказаться той девочкой, которая получает необыкновенное послание, подписанное: «Твой Тайный Поклонник».

Может, леденец – это и не записка в обувной коробке, но сердце у меня так и выпрыгивает из груди.

Я снимаю обертку и размышляю, не отправить ли сообщение Эллен, однако в конце концов откладываю телефон экраном вниз, потому что не могу придумать, что написать.

Сажусь на стул, откидываюсь на спинку и смакую леденцовую сладость. Может, прямо сейчас Эл занимается сексом. Может, она уже официально не девственница, а я даже не в курсе. Интересно, говорила ли она с Кэлли после моего ухода. Наверняка. Уж та точно знает, что написать по такому поводу.

Покончив с леденцом, я выкидываю палочку и обертку в мусорное ведро, а телефон засовываю в лифчик. Когда я иду через кухню, грудь начинает жужжать и вибрировать. Остановившись, я проверяю, что там, прежде чем выйти в зал.

ЭЛЛЕН: немного нервничаю. позвоню позже

ЭЛЛЕН: ну, после

Я: ты будешь по-настоящему сексуальным котенком, мяяяяяяяяу

ЭЛЛЕН: ты лучшая. может, приеду к тебе переночевать, обсудим. чмок

Губы у меня сами собой расплываются в липкую леденцовую улыбку. Засунув телефон обратно в лифчик, я поднимаю глаза и замечаю, что Бо буквально пялится на меня. Пару секунд спустя я понимаю, как это нелепо – шарить рукой у себя в груди на глазах у парня, который тебе нравится.

На меня всю жизнь пялятся, поэтому я знаю: если в этот миг посмотреть человеку прямо в глаза, он инстинктивно отведет взгляд. Но Бо продолжает на меня смотреть, будто не испытывая никакого смущения.

Краска заливает мне щеки. Я вытираю губы тыльной стороной ладони и возвращаюсь к работе: пора закрываться.

Рон отпускает Маркуса за несколько минут до конца смены, потому что его ждет Тиффани, которая почему-то злится. Сам Рон возится с бумажками в офисе, Бо моет пол на кухне, а я натираю прилавки.

– Осторожно, – говорит Бо, – у тебя за спиной мокро.

Я делаю аккуратный шаг в сторону, чтобы не поскользнуться, и смываю с рук жир в большой раковине. Я уже освободилась, но продолжаю суетиться, дожидаясь, пока закончит Бо, и набираю для него воды, чтобы он замочил на ночь швабру, как любит это делать Лидия.

– Эй, вы двое, марш домой! – кричит Рон. – До завтра!

Я чуть ли не бегом бросаюсь к шкафчику за вещами, будто боюсь, что Бо уйдет без меня. Потом выхожу за ним со служебного входа – он придерживает дверь, и мне приходится нырнуть у него под рукой. Между прочим, от него даже не пахнет плохо. И как ему это удается – весь вечер переворачивать бургеры и не провонять фастфудом?

Мы молча идем к парковке, и, когда его рука случайно касается моей, я пытаюсь представить, что бы почувствовала, если бы он поймал меня за руку и наши пальцы бы сплелись.

Мы останавливаемся у моей машины, и я оборачиваюсь к нему.

– Спасибо за леденец.

Не глядя на меня, Бо запрокидывает голову к небу.

– Спокойной ночи, Уиллоудин.

Семь

Мне даже не приходится расспрашивать Эл: она сразу же выкладывает все кровавые подробности прощания с девственностью. Они сделали это в спальне Тима, потому что его мама уехала к бабушке, а у отца-полицейского была ночная смена.

Мы выключили свет и лежим нос к носу в моей кровати.

– Как это было? – спрашиваю я. – Не само по себе, а в смысле, что ты чувствовала?

Эл на секунду закрывает глаза.

– Ну… я чувствовала, что у меня все под контролем. – А потом открывает. – И чувствовала себя любимой. Но вообще было даже забавно.

– В смысле?

– Мы занялись взрослым делом – по-настоящему взрослым, но остались собой. Смеялись и шутили. Я думала, что почувствую себя совершенно другим человеком, но я все та же – всего лишь я. И я приняла решение, которое уже не отмотать назад.

Я киваю. Киваю изо всех сил, потому что наконец понимаю, о чем она говорит.

Эллен касается моих щек кончиками пальцев, и только тут я осознаю, что у меня по лицу текут редкие слезинки. Она прижимается своим лбом к моему, и я даже не знаю, кто из нас засыпает раньше.

•

Несмотря на то что реквизит конкурса красоты заполняет весь мой дом, в остальном следующие несколько недель проходят вполне терпимо. Чаще всего я работаю с Роном, иногда – с Лидией. По понедельникам и средам жизнь хороша, а вот в пятницу и субботу хочется сдохнуть. Мы работаем до полуночи, и маму это выбешивает, но что поделать.

Вечером в пятницу, перед закрытием, в столовую входит Рон с несколькими стопками стаканчиков, упакованными в пленку.

– Новые стаканчики, – провозглашает он, опуская их на прилавок.

– А что не так со старыми? – спрашиваю я.

Он снимает пленку с одной стопки и протягивает мне красный стаканчик. На нем наша эмблема, а под ней напечатано курсивом: «Официальный спонсор конкурса красоты „Мисс Люпин г. Кловера“». Иногда этот конкурс напоминает мне Рождество: мы вечно пытаемся начать праздновать его все раньше и раньше, так что он грозит растянуться на весь год.

– Заходила девушка из комитета твоей матери, ну и так как в семьдесят седьмом году победительницей была моя мама… В общем, я не мог упустить возможность поддержать главное событие нашего городка.

Я хмурюсь.

– И что, ты предлагаешь выкинуть наши абсолютно нормальные стаканчики только потому, что теперь у нас есть эти?

Рон пожимает плечами.

– Долей, пожалуйста, соку в кулеры до конца смены, ладно?

Вечно я забываю о чудовищных шести месяцах перед конкурсом красоты. Он потихоньку заполняет весь мой мир – так, что становится трудно дышать.

Мы закрываемся; Маркус и Рон садятся за руль и выезжают с парковки, прежде чем мы с Бо доходим до своих машин.

Я отпираю дверь (позволить себе брелок, открывающий ее дистанционно, я не могу), когда Бо говорит:

– Сегодня будет звездопад. Только маленький.

Я бросаю сумку на пассажирское сиденье.

– Откуда ты знаешь?

– От мачехи. Она спец по звездам и астрологии.

Я почти ничего не знаю об астрологии, только то, что мамина церковь считает ее ведьмовством.

Не успев подумать, я вновь захлопываю дверь.

– Никогда не видела звездопадов.

Бо кивает на кузов своего пикапа.

– Давай дождемся.

На парковке гаснет свет. Я со свистом втягиваю воздух. Так вот оно – то ощущение, когда твоя жизнь набирает обороты.

– У тебя там есть на чем сидеть?

Бо включает радио и вытаскивает из кабины форменную школьную куртку «Святого Креста»:

– Вот, возьми.

Он демонстративно зажмуривается, пока я карабкаюсь в кузов. Надеюсь, он и правда не смотрит, потому что слово «карабкаюсь» и мое полиэстровое рабочее платье, очевидно, не должны встречаться в одном предложении. Он подает руку, и, признаюсь без стеснения, я притворяюсь, что помощь мне нужна.

Я с удивлением отмечаю, насколько мозолистые, натруженные у него руки. Мне нравится, когда они касаются моей кожи. Я уже сижу, но как же сложно его отпустить.

Он слегка морщится, подтягиваясь вверх.

– Ты в порядке?

– Колено болит. – Он садится рядом, выпрямляя ногу.

– Что с ним? Повредил или оно всегда так?

– И то и другое.

– Но все нормально?

Он кашляет в кулак:

– Ага.

На улице гаснут последние фонари. Мы, конечно, живем в городе, но каждую ночь, когда он засыпает, невольно задумываешься о том, насколько мы все-таки отрезаны от остального мира. Наш городок притулился вдалеке от больших трасс и накатанных маршрутов, и, чтобы нас найти, нужно точно знать, где искать.

Бо бросает взгляд на часы в мобильном.

– Уже довольно темно, так что все должно быть видно.

Я легко различаю контуры созвездий.

– Говоришь, твоя мачеха увлекается астрологией?

Он потирает подбородок костяшками пальцев.

– Ага.

– Родители в разводе?

Он качает головой, но не отвечает.

– Прости… Прости, иногда я веду себя как кошка в коробке с пупырчатой пленкой. Мне дико неловко за свои манеры.

– Да нет, – говорит он. – Дело не в тебе. Я не против поболтать. Не извиняйся ни за что, ладно? Просто я не очень разговорчивый, к этому тоже нужно привыкнуть.

Я откидываю голову на заднее стекло кабины и скрещиваю вытянутые ноги.

– Ну а я болтаю так, будто только благодаря моему трепу вращается Земля.

– Мне нравится слушать твою болтовню. – Он смеется. – Это, наверное, как стокгольмский синдром. Сначала слегка ужасает, но потом привыкнешь – и вроде как уже успокаивает. Даже если грянет глобальная катастрофа, я буду знать, что приду на работу – а там ты щебечешь, будто это твоя должностная обязанность.

– Прости, это какой-то хитрый способ сказать, что я захватывающий собеседник?

– Очень тонко.

Я шлепаю его по руке. Он ловит меня за запястье и не отпускает. Радио у нас за спиной хрипло выводит «Creepin’ In» – песню Норы Джонс и Долли Партон. Наш городок погрузился во тьму, но я чувствую, как Бо на меня смотрит.

– Начинается, – шепчет он и наконец отпускает мою руку.

Я шумно выдыхаю – и только теперь понимаю, что не дышала.

– Совсем маленький метеоритный дождь, – объясняет он шепотом. – Извини, если не особо впечатляет.

Я по-прежнему сижу как зачарованная. Далекие полосы света расчерчивают небо и оставляют следы, похожие на ссадины. Я качаю головой.

– Нет. Я никогда ничего подобного не видела, так что этот дождь по-своему особенный, согласен?

Мы сильнее запрокидываем головы. Спустя еще несколько минут он говорит:

– Мой первый метеоритный дождь был просто фантастический. Мне хотелось, чтоб он длился вечно.

– Ну, все хорошее когда-нибудь кончается. Иначе все бы так и сидели, покрываясь мхом.

Бо кивает, и мы еще долго сидим, как будто слушаем по радио какую-то классную песню и никак не можем ее переключить.

Некоторое время мы молчим, а потом я спрашиваю:

– Только у меня такое странное чувство, будто мы единственные на Земле, кто все это видит? – И мне становится страшно, что я все испорчу.

– Не знаю, – тихим рокотом доносится голос Бо. – Моя мама умерла. Пять лет назад. И мне вроде как нравится думать, что, где бы она ни была, на ее небе тоже есть метеоритные дожди.

Каждое слово Бо – как кусочек его обнаженной души; мне хочется собрать все эти крошки воедино и понять его.

Я жду, когда он скажет, что все это глупости, или попросит прощения за нытье, потому что сама бы я обязательно что-нибудь такое выдала. Но Бо не извиняется, и мне это нравится. Нравится, что он не сожалеет о своих словах. Я хочу сказать, что соболезную ему, хочу сказать, что у меня есть Люси и что мне тоже приходят в голову подобные мысли. Но вместо этого отвечаю:

– Мне кажется, небо над нами такое большое, что его хватит на всех.

Восемь

На следующее утро мама спрашивает, во сколько я вернулась домой, и я вру: мол, на работе был бардак еще больше обычного.

Губы у меня весело подергиваются – я вспоминаю, как мы с Бо сидели в кузове его пикапа.

Я знаю, что должна позвонить Эллен и выложить ей все подробности, но пока мне не хочется делиться. Мне нравится хранить части своего мира в разных ящичках, где они никогда не столкнутся.

Вечером в субботу народу тьма-тьмущая. Между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого всегда тихо, но потом, почти перед самым закрытием, всегда жди последней волны.

Рон помогает на кухне, я принимаю заказы, а Маркус весь вечер проводит в автокафе. Наушники едва налезают на его пышную копну. В перерывах между своими заказами он успевает помогать мне раздавать подносы с едой, но в очереди все равно остается человек по десять.

Я уже даже глаза от кассы не поднимаю… И тут слышу:

– О боже, я напрочь забыла! Эллен ведь говорила, что ты здесь работаешь.

Плечи у меня опускаются – я узнаю этот голос.

Кэлли перегибается через прилавок.

– Извини, но эта форма – просто ужас какой-то.

– Добро пожаловать в «Хот-доги и бургеры у Харпи»! Чем могу помочь? – спрашиваю я.

Бойфренд Кэлли – Кэмдон, или Брендон, или как его там, – бросает ей бумажник со словами:

– Пойду отолью.

Они целуются, только я никак не пойму зачем – на случай, если он утонет в сортире? Кэлли оборачивается ко мне с сочувственной улыбкой.

– Так, ладно, можно комбо номер один с «Доктором Пеппером»? Только без помидоров и жареного лука. И картошку фри замени на картофельные шарики. А мне просто бургер. Без сыра. И детскую картошку. – Ее улыбка становится заговорщицкой. – Уже нарушаю свою конкурсную диету. Мальчики так плохо на нас влияют…

– С вас десять долларов семьдесят четыре цента.

– Слушай, прозвучит, наверно, странно, но, может, пригласишь нас с Элль-Белль как-нибудь к себе? Я это… хотела бы поболтать с твоей мамой про конкурс и про тот год, когда она победила. Просто так, в неформальной обстановке.

Я эту девицу вообще не знаю, а она уже вовсю орудует локтями, прокладывая себе путь через мою жизнь, будто у нее есть на это право.

– Мне нужно работать, – говорю я бесстрастно.

Она секунду с прищуром меня разглядывает, а потом улыбается и, порывшись в кошельке своего парня, извлекает двадцатку.

– Черт, кстати! – Она понижает голос. – Я чуть не умерла, когда Эллен рассказала про их с Тимом оральное недоразумение, а ты?

– Что? – Я как знала, что Эллен обсуждает все с Кэлли, а не со мной. Стерев с лица изумленное выражение, я добавляю: – А, да. Полный дурдом. Ваш заказ скоро будет готов.

Я ужасно зла. Так и знала, что это случится. Знала, что секс превратится в пропасть между мной и Эллен. Но хуже всего, что теперь я чувствую себя ущербной.

Рон выходит из кухни и говорит:

– Народ, мы закрываемся. Либо забирайте еду с собой, либо останетесь без нее.

Я запихиваю заказ Кэлли в пакет и вручаю ей как раз в ту секунду, когда ее парень выходит из туалета.

Мы запираем входные двери, закрываем кассу, и я иду в кухню собирать мусор.

– Вынесу все это с черного хода.

– Подожди минуту, – говорит Бо. – Я помогу.

Когда он заканчивает, Маркус выключает свет в автокафе. Бо идет следом за мной к служебному входу; у нас обоих в руках по нескольку пакетов хлюпающего влажного мусора. Дверь за нами вот-вот захлопнется, но Бо вгоняет ногой камень между ней и рамой. Потом опускает мешки на землю, забирает у меня мою ношу и перебрасывает через голову в мусорный бак, а следом проделывает то же самое со своими пакетами.

– Спасибо. – Я разворачиваюсь к дверям.

– Погоди. – Он касается пальцами моего локтя, и я резко втягиваю воздух. – Прошлой ночью… Мне понравилось с тобой тусоваться.

– Я знаю, – говорю я. – В смысле мне тоже.

Я тянусь к дверной ручке.

– Уиллоудин. – Я вздрагиваю от звука его голоса. Он так близко, что я чувствую запах его тела.

Я открываю рот, собираясь что-то ответить, но он наклоняется, на секунду замирает – и все слова теряются в тот же миг, когда встречаются наши губы. Я не успеваю ни о чем подумать, и вот его язык уже у меня во рту, и я отвечаю на поцелуй. Куда девать руки, я не знаю, поэтому они просто висят по бокам, а пальцы сжимаются в кулаки. У Бо вкус вишневого подсластителя и зубной пасты. Мне хочется с ним целоваться, пока не отвалятся губы.

Он отстраняется.

Первый поцелуй. Самая стремительная штука в мире, которая длится вечность.

Полуночный воздух сухой и жаркий, но я все равно обхватываю себя руками. Жду слов – его или своих, – но их нет. По его лицу я понимаю, что он удивлен не меньше меня. Я провожу большим пальцем по нижней губе и возвращаюсь в кафе. Бо меня не останавливает.

•

Мы закрываемся бесконечно долго. В зале дикий бардак, на кухне тоже, но я почти ничего не замечаю – мысли целиком и полностью заняты Бо и моим первым поцелуем. Моим первым поцелуем, случившимся на задворках закусочной «Харпи» рядом с переполненным мусорным баком.

И все же поцелуй был идеальный. У меня ноют все кости, будто я попала в аварию, но осталась цела и теперь случившееся отзывается в каждой клеточке моего тела.

Не успевает Рон запереть все двери, как я уже выезжаю с парковки. Остановившись на светофоре на углу, я тру лицо руками и пытаюсь переварить сегодняшний вечер.

Мне сигналят, и я поднимаю глаза, но свет горит по-прежнему красный. Справа я слышу приглушенный крик.

В соседнем ряду стоит машина Бо: он машет руками и указывает на мое окно. Домой нам совсем не по пути – мы всегда разъезжаемся в разные стороны. Он на восток. Я на запад.

Когда я опускаю стекло, он говорит:

– Прости, я не должен был…

«Целовать тебя» – мысленно заканчиваю я за него.

– …этого делать. Я просто… – Он поднимает глаза и замечает, что на поворот включился желтый. – Поезжай за мной. Пожалуйста.

Я смотрю на часы. Уже половина второго ночи.

Нам сигналят сзади.

– Пожалуйста.

Он трогается с места и перестраивается так, что оказывается прямо передо мной.

Возможно, не стоит среди ночи ехать по неосвещенной дороге за парнем, которого я едва знаю. Он может меня убить, и тогда будет уже не важно, что я толстая или что мой первый поцелуй случился возле мусорного бака, – потому что мне хана.

Вскоре дорога раздваивается – и именно здесь мне следовало бы повернуть направо, но я еду влево – по темной дороге за странным парнем, а небо над нами спит крепким сном.