Читать книгу: «Герои», страница 9

Отдать и отнять

– Вставай давай, старый.

Зобатый пребывал в полудреме. Ему казалось, что он дома, молодой человек, или, наоборот, уже на покое. Это кто там, Кольвен улыбается из угла? Он строгает чурочку на верстаке; кудрявится стружка, похрустывает под ногами. Зобатый хрюкнул, перевернулся, в боку полыхнула боль, обожгла страхом. Он попытался натянуть одеяло.

– Какого…

– Такого, такого, – на плече лежала рука Чудесницы. – Поначалу хотела дать тебе поспать.

На голове у нее была длинная корка, короткие волосы в запекшейся крови.

– Думала, тебе это пойдет на пользу.

– Еще несколько часиков и впрямь бы не помешало.

При попытке сесть – вначале быстро, затем медленно-премедленно, – Зобатый стиснул зубы от десятка болевых ощущений, все разного характера.

– Война все-таки, черт возьми, занятие для молодых.

– А что делать?

– Да ничего толком не поделаешь.

Она подала фляжку; он, глотнув, прополоскал несвежий рот и выплюнул воду.

– Черствого следов нет. Атрока мы похоронили.

Зобатый, не донеся до рта фляжку, медленно опустил руку. У подножия камня на дальней стороне Героев виднелась куча свежевырытой земли. Возле нее стояли с заступами Брек и Скорри. Между ними уставился себе под ноги Агрик.

– Слова еще не сказали? – спросил Зобатый, зная, что нет, но все же надеясь.

– Тебя ждем.

– Хорошо, – соврал он и грузно поднялся, схватив подручную за руку.

Утро было серое, с ветерком. Облака устилали скалистые вершины гор; туман накрывал болота на дне долины дымчатым одеялом.

Зобатый вразвалку прихромал к могиле, пытаясь обмануть боль в суставах. Он бы лучше шел за чем-нибудь другим, однако есть дела, от которых не отвертишься. Все сбрелись, расположились полукругом – печальные, притихшие. Дрофд упихал в себя разом целый ломоть хлеба и спешно обтирал пальцы о рубаху. Жужело с откинутым капюшоном нянчил Отца Мечей бережно, как родитель – больного ребенка. У Йона лицо еще мрачнее обычного, а это надо постараться. Зобатый нашел себе место у изножья могилы, между Агриком и Бреком. Лицо горца осунулось, утратило обычный румянец, а повязку на ноге обагряло большое свежее пятно.

– Нога как? – осведомился Зобатый.

– Так, царапина.

– Хороша царапина, кровь хлещет без продыху.

Брек улыбнулся, отчего татуировки на лице шевельнулись.

– И это, по-твоему, хлещет?

– Да вообще-то не так чтобы.

Уж во всяком случае, не сравнить с племянником Черствого, которого Жужело разрубил считай что напополам. Зобатый глянул через плечо туда, где они в укромном месте под полуразрушенной стеной сложили трупы. Подальше от глаз, но не забытые. Мертвые. Всегда мертвые. Зобатый посмотрел на черную землю, раздумывая, что сказать. На черную землю, как будто в ней были ответы на вопросы. Однако нет в земле ничего, кроме темноты.

– Странная штука, – голос вышел с хрипом, пришлось откашляться. – Совсем недавно Дрофд спрашивал, называются ли те камни Героями потому, что там погребены Герои. Я сказал, что нет. А вот теперь один здесь, может, нашел покой.

Зобатый поморщился – не от печали, а просто чувствовал, что несет околесицу. Дурь несусветную, какой не проймешь и ребенка. Но вся дюжина торжественно кивнула, а Агрик так еще и с влажным следом слезы на щеке.

– Эйе, – сказал Йон.

На могиле из уст вырывается иной раз такое, что обсмеяли бы в любой таверне, а тебе внемлют как какому-нибудь заумному мудрецу. Каждое слово Зобатый ощущал как вонзающийся нож, но прекратить было нельзя.

– Атрок пробыл с нами недолго. Но он оставил след. И не будет забыт.

Зобатый думал о других, кого успел похоронить; имена и лица, истертые годами, не поддающиеся даже исчислению.

– Он стоял заодно с товарищами. Храбро сражался.

А умер скверно, изрубленный топором на земле, которая не значила ничего.

– И дело делал правое. Что, видно, только и можно спросить с человека. И если есть кто…

– Зобатый, – окликнул Трясучка, стоящий шагах в тридцати к югу от кружка.

– Не сейчас, – шикнул Зобатый.

– Нет, – бросил Трясучка, – сейчас.

Привлеченный серьезностью тона, Зобатый поспешил туда, где меж двух камней открывался вид на серую долину.

– Куда смот… Ох-х.

За рекой, снизу у Черной пустоши, где стелется бурый отрезок Уфрисской дороги, виднелись всадники, скачущие во весь опор в сторону Осрунга. Сорок верховых, никак не меньше. А может, и больше. Несутся так, что аж грязь из-под копыт.

– И вон там.

– Черт.

Еще два отряда – пара десятков в каждом – двигались в другую сторону, к Старому мосту. К переправам. Обходя с обеих сторон Героев. У Зобатого тревожно заныло в груди.

– А Скорри чем у нас занимается?

Он растерянно оглянулся, как будто речь шла о какой-то оброненной и запропастившейся вещи. Между тем Скорри стоял непосредственно за его спиной, подняв один палец. Зобатый медленно выдохнул и похлопал его по плечу.

– А, вот ты где. Вот вы где.

– Вождь, – подал голос Дрофд.

Зобатый посмотрел в ту сторону, куда он указывал. Дорога к югу от Адвейна, нисходящая в дол через лощину меж двумя пустошами, была полна оживленного движения. Зобатый вынул окуляр и пристально вгляделся.

– Это Союз.

– Сколько их, по-твоему?

Туман слегка развеялся, и сквозь него перед глазами Зобатого на секунду проглянула колонна между холмов – люди и металл, острия пик, секир и алебард, флаги и вымпелы. Конца-краю не видно.

– Похоже, все идут, – выдохнула Чудесница.

Брек тоже вгляделся.

– Кто скажет, что теперь нам не отвертеться от драки…

Зобатый опустил руку.

– Иногда единственно верное – это уноситься без кукареканья, как драному петуху. А ну, ноги в руки, да поживей! – взревел он. – Не рассусоливать! Уходим сию минуту!

Снаряжение у его дюжины было, как правило, всегда собрано, а остальное спешно кинулись рассовывать по торбам. Скорри успевал еще и напевать что-то бравое, походное. Весельчак Йон притаптывал башмаком костерок, а Жужело стоял и смотрел, полностью готовый в дорогу, поскольку единственным его имуществом был Отец Мечей.

– Костер-то зачем топчешь? – спросила Чудесница.

– Еще я буду мой огонь оставлять этим выродкам, – проворчал Йон.

– Ты думаешь, они вокруг него всем скопищем рассядутся?

– Да хоть и не рассядутся.

– Мы и то вокруг него все не помещаемся.

– Да ну и что.

– А вот ты подумай: вдруг ты его оставишь, а кто-нибудь из молодцов Союза обожжется и они все с перепугу уберутся восвояси?

Йон ожесточенно дотоптал последние угли.

– Нечего! Ни уголька не оставлю мерзавцам.

– И что? – спросил Агрик.

Зобатому сложно было смотреть в его глаза, полные гневного отчаяния.

– И это все слова, что достались ему?

– Можно будет сказать и больше, только, как видно, погодя. А сейчас надо позаботиться о живых.

– Мы сдаемся, – Агрик, стиснув кулаки, воззрился на Трясучку, как будто это он убил его брата, – уступаем этот клочок. Мой брат умер ни за что ни про что. Просто так. За драный бугор, который мы даже не пытаемся удержать! Не вступи мы в бой, Атрок был бы жив! Слышите?!

Агрик сделал шаг, подступаясь к Трясучке, но сзади его ухватил Брек, а спереди путь преградил Зобатый.

– Слышу, – пожав плечами, скучным голосом ответил Трясучка. – И не в первый раз. Если б я не отправился в Стирию, у меня по-прежнему были бы оба глаза. Но я отправился. И глаз теперь один. Мы сражались. Его не стало. Жизнь катится лишь в одну сторону, и не всегда в ту, куда бы нам хотелось. Такие дела.

Он повернулся и зашагал на север, взвалив на плечо топор.

– Забудь о нем, – настойчиво сказал Зобатый Агрику на ухо.

Что такое потеря брата, он знал. Он сам схоронил троих одним и тем же утром.

– Если тебе нужно кого-то винить, вини меня. Это я выбрал драться.

– Выбора не было, – вмешался Брек. – Это было единственно верное решение.

– А Дрофд куда делся? – спохватилась Чудесница, когда надевала через плечо лук. – Дрофд!

– Да здесь я! Сейчас!

Он нашелся возле стены, где лежали тела людей Черствого. Зобатый застал его на коленях возле трупа за обшариванием карманов. Улыбнувшись через плечо, Дрофд с довольным видом протянул на ладони несколько монет.

– Вот, вождь, при этом оказалось… – увидев хмурое лицо вождя, он осекся. – Да я думал разделить между…

– Положи обратно.

Дрофд непонимающе моргнул.

– Ему-то они теперь без надобности…

– А они твои? Оставь тому, кто их заработал, и уж Черствый, когда вернется, решит, кому раздать.

– Сам, небось, и прикарманит, – пробурчал Йон, подошедший сзади с перекинутой через плечо кольчугой.

– Неважно. Но не мы это сделаем. Надо все делать по-правильному.

Зобатый услышал пару резких вдохов и что-то похожее на досадливый стон.

– Так уже никто не поступает, вождь, – заметил опершийся на копье Скорри. – Ты вот посмотри, как Сатт Хрупкий нынче разжился – форменный богач. А ведь ничтожество.

– Пока мы тут пробавляемся за хрен с присыпкой, – пробурчал Йон, – иногда лишь с позолотой.

– Значит, так надо. А за вчерашнюю работу я посмотрю, чтобы вы позолоту свою получили исправно. Если же хотите уподобиться Сатту, можете пойти на поклон к Гламе Золотому, чтобы он взял вас в свою шайку, и уж тогда грабьте честной люд дни напролет.

Зобатый не понимал, с чего вдруг так взъелся. Ведь прежде особо не обращал на это внимания. Да и сам, помнится, не чужд был подобных вещей по молодости лет. Рудда Тридуба, и тот, бывало, закрывал глаза на то, как его молодцы иной раз обшаривали трупы. Но сейчас его проняло, а коли так, поколебать решимость Зобатого невозможно.

– Кто мы, – вознегодовал он, – названные или падальщики и воры?

– Бедные мы, вождь, вот мы кто, – сказал Йон, – и начинаем…

– Какого дьявола! – Чудесница неожиданно шлепнула Дрофда по ладони, отчего монеты разлетелись по траве. – Вот когда сам станешь вождем, Весельчак Йон Камбер, тогда и поступай по-своему! А пока будем делать то, что говорит нам Зобатый! Мы названные! Во всяком случае, я – насчет вас, остальных, я что-то не уверена! А теперь шевелите задами, а то, не ровен час, будете плакаться о своей бедности перед Союзом!

– Не из-за монет же мы здесь, – проронил Жужело, шествуя мимо с Отцом Мечей на плече.

– Ты, может, и нет, Щелкун, – угрюмо высказался Йон. – А вот из нас кое-кто не возражал бы, кабы нам время от времени что-нибудь да перепадало.

Но пошел-таки, покачивая головой и позвякивая кольчугой, а следом за ним Брек со Скорри, недоуменно пожав плечами. Чудесница подалась к Зобатому.

– Иногда мне кажется, – поделилась она, – что чем больше другим нет ни до чего дела, тем сильнее ты себе втемяшиваешь, что тебе оно обязательно есть.

– Это ты в каком смысле?

– А в таком, что нельзя направлять мир в какую-то одну сторону, полагаясь целиком на себя.

– Направлять нужно правильно, – заартачился Зобатый.

– А разве не правильнее всего, когда люди у тебя целы и веселы?

Хуже всего, что в ее словах был смысл.

– Так вот до чего мы дошли?

– А я думала, мы оттуда и не уходили.

– Знаешь что? – возмутился Зобатый. – Твоему мужу и в самом деле впору поучить тебя уважению.

– Эту-то стервозу? – хмыкнула Чудесница. – Да он меня боится чуть ли не так же, как вы все тут. Давай шагай уже!

Она подхватила Дрофда под локоть, и дюжина прошла через пролом в стене, ускоряя шаг – настолько, насколько позволяли колени Зобатого. Под ноги ложилась та же самая тропа, по которой они пришли и которой теперь уходили, оставляя Героев Союзу.

Зобатый пробирался меж деревьев, подгрызая заусенцы на руке, которая держит меч. Та, что держит щит, была уже изгрызена. Кожа в этих местах, черт возьми, никак не успевала нарастать. Подниматься ночью на Героев было, пожалуй, не так страшно, как идти сейчас к Черному Доу и докладывать, что холм оставлен. Правильно ли это, когда врага боишься меньше, чем собственного вождя? Дружеской компании Зобатый не чурался никогда, но вину всегда предпочитал брать в одиночку, за всех. Ведь решения принимал он.

Леса кишели людьми, как болотная трава ужами. Прежде всего, карлами Черного Доу – бывалыми вояками, холодными умом и сердцем, да еще обвешанными такой же холодной сталью. На ком-то были кирасы, как у воинов Союза, иные носили причудливого вида оружие: клювастое, шипастое, изогнутое – всевозможные дикарские ухищрения, чтобы протыкать металл доспехов. Такого еще свет не видывал, да лучше бы и вообще не знал. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из этих лиходеев задумался, прежде чем разжиться какой ни на есть податью с мертвецов, да и с живых, если на то пошло.

Всю жизнь Зобатый был бойцом, но оравы и орды все равно вызывали у него некое беспокойство, а с возрастом он стал все меньше чувствовать себя человеком из этой среды. Недалек срок, когда это выплывет наружу и его уличат в притворстве. И с каждым новым днем ощущение того, что бравада, а с ней и бойцовский дух у него напускные, пробирало Зобатого все больше, и скрывать это становилось все трудней. Скусив у ногтя лишнего, он поморщился и отдернул руку.

– Негоже, – пробормотал он себе под нос. – Негоже названному все время бояться.

– Чего?

Тьфу ты. Он почти забыл, что рядом идет Трясучка – настолько бесшумно он ступает.

– Трясучка, а ты когда-нибудь боишься?

Тускло блеснул металлический глаз: сквозь ветви деревьев проглянуло солнце.

– Да было дело. Постоянно боялся.

– А что переменилось?

– Мне выжгли один глаз.

Хороша беседа. Ладно, на том и утремся.

– Это, видно, изменило твои взгляды.

– Урезало. Ровно вполовину.

Невдалеке от тропы, в непомерно тесном загоне блеяли овцы. Как пить дать, реквизированные – иными словами, украденые – у какого-нибудь незадачливого пастуха, лишенного в одночасье всего своего достояния, предназначенного кануть в глотках, а затем извергнуться из задниц войска Черного Доу. За загородкой из шкур, в считаных шагах от гурта, овец забивала женщина, а еще трое их свежевали, потрошили и вывешивали туши. Все четверо были по самые подмышки в крови, но это их нисколько не заботило.

За работой наблюдала пара шалопаев – судя по виду, без пяти минут рекрутского возраста, – и посмеивалась над тупостью овец, до которых не доходит, что делается за этой вот ширмой из шкур. Юнцы не задумывались, что в загоне прячутся как раз они сами, а за ширмой из песен, былин и отроческих грез безучастно поджидает война, по самые плечи в крови. Зобатый-то это видел хорошо. Так отчего же он сам безропотно жмется в своем загончике? Знать, оттого, что старой овце новых заборов не перемахнуть.

Перед поросшими плющом развалинами, давно присвоенными лесом, вкопали в землю черный штандарт протектора Севера. На поляне суетились люди, взмахивали хвостами привязанные у длинной коновязи лошади. В сыпучих снопах искр о металл скрежетало ножное точило. Какая-то баба колотила молотом по колесу телеги. Здесь же работал кузнец – держа губами горсть колец, собирал с помощью клещей кольчугу. Сновала ребятня с охапками стрел, с плещущими на коромыслах ведрами, с мешками, торбами и сумами бог весть чего. Непростое дело – насилие, когда достигает крупных масштабов.

Посреди всей этой колготни на каменной плите полулежал, опершись на локти и прикрыв глаза, какой-то человек – до странности непринужденно, учитывая общую загруженность работой; более того, с нарочитым видом бездельника. Человек пребывал в тени, а клин света, пробившийся между ветками, пролегал как раз по его спесивой ухмылке.

– Мертвые, – подошел и остановился, глядя сверху, Зобатый. – Или это принц, или мне чудится. Хотя кто еще может носить такие вот бабские сапоги?

– Стирийская кожа, – Кальдер приоткрыл глаза, надменно скривив губу так, как привык с детства. – Никак, Кернден Зобатый? Ты еще жив, старый нужник?

– Покуда есть нужда, живу, не кашляю, – Зобатый выхаркнул мокроту, угодив как раз меж изящных сапожек принца. – Куда я денусь. И кто это, интересно, сплоховал, дав тебе выползти из места ссылки?

Кальдер скинул ноги с плиты.

– Не кто иной, как великий протектор собственной персоной. Видно, не может побить Союз без моей могучей меченосной длани.

– И что он, интересно, задумал? Отрубить и кинуть ее в них?

Кальдер раскинул руки.

– Как же мне тогда удержать тебя?

Они заключили друг друга в объятия.

– Рад видеть тебя, старый дуролом.

– И я тебя, лгунишка егозливый.

Трясучка все это время хмурился из тени.

– Я вижу, тут у вас совет да любовь, – заметил он.

– Да я этого бздунишку, можно сказать, с пеленок растил, – Зобатый костяшками пальцев почесал Кальдеру волосы. – Вскармливал молоком со скомканной тряпицы, этими вот руками.

– Да уж. Матери не было, так он был мне за кормилицу, – пояснил Кальдер.

– Вон оно что, – Трясучка медленно кивнул. – То-то я смотрю.

– Нам надо поговорить, – Кальдер сжал Зобатому предплечье. – А то я истосковался по нашим разговорам.

– Да и я, признаться. – Зобатый осмотрительно сделал шаг в сторону: рядом взбрыкнула лошадь, опрокинув телегу, по земле звонко рассыпались копья. – Почти так же, как по приличной постели. Так что день нынче, пожалуй, не самый подходящий.

– Возможно, и так, – пошел на попятную Кальдер. – Я слышал, готовится какое-то сражение?

Он жеманно махнул рукой.

– Из-за него может погибнуть вся моя вторая половина дня!

По дороге он обогнул клетку с двумя замызганными северянами, сидящими нагишом на корточках. Один протягивал руку сквозь решетку в надежде если не получить воды или милосердия, то уж хотя бы чтоб какая-то его часть побывала на воле. Дезертиров повесили бы сразу, так что это, судя по всему, воры или убийцы. Ждут, как с ними соизволит обойтись Черный Доу – так что их, похоже, все равно вздернут, а может, для разнообразия сожгут. Странно как-то, сажать людей за воровство, когда все войско живет мародерством и грабежом. Или вздергивать на виселице за убийство, когда все собраны и посланы заниматься именно им. Что считать преступлением во времена, когда люди отнимают все, что захотят, у кого захотят?

Из-под сводчатого прохода показался Треснутая Нога. Вид у подлеца всегда был угрюмый, но сегодня он превзошел самого себя.

– Тебя желает Доу. Заходи давай.

– Возьмешь мой меч? – Зобатый по привычке его уже снимал.

– Не надо.

– Вот как? С каких это пор Черный Доу начал доверять людям?

– Людям нет. Тебе одному.

Что это, добрый знак?

– Ну ладно.

Следом двинулся и Трясучка, но Треснутая Нога жестом его остановил.

– Тебя Доу не просил.

От Зобатого не укрылось, как Трясучка прищурил единственный глаз. Оставалось лишь пожать плечами и нырнуть под завесу плюща. Ощущение такое, будто голова засунута в пасть волка; только и жди, когда он щелкнет зубами. Они шли по завешенному мшистыми тенетами коридору, гулким эхом капала вода; через широкую, поросшую колючими кустами галерею с обломками частично рухнувших колонн – некоторые еще подпирали остатки сводов, хотя крыши как таковой не было, сверху проглядывало небо. В облачном покрове протаивали ярко-синие полыньи.

Черный Доу восседал на троне Скарлинга в дальнем конце разрушенной залы, поигрывая, как водится, рукоятью меча. Рядом с Доу сидел Кол Ричи, почесывая седую щетину.

– По моему слову, – наставлял его Доу, – выходишь один. Движешься на Осрунг всеми силами. Там у них уязвимое место.

– С чего ты взял?

– У меня свои способы, – Доу подмигнул. – Людей у них слишком много, а дорог не хватает, так что они скопом метнулись сюда, да по тракту и растянулись. В городишке небольшое количество верховых да немножко молодцов Ищейки. К нашему подходу они там, может, слегка и обоснуются, но не удержатся, если ты как следует наберешь разгон.

– Уж разгон-то я наберу, – заверил Ричи. – На этот счет не беспокойся.

– Не беспокоюсь. Потому ты и идешь один впереди. Надо, чтобы твои парни несли над передними рядами мой штандарт, честь по чести, на виду. А с ним вымпел Гламы, и Железноголового, и твой. Чтоб со всех сторон было видать.

– Пусть думают, это наше общее средоточие сил.

– Если повезет, сколько-то людей они стянут с Героев, ослабят камни в своей кладке. И вот когда они окажутся в чистом поле между холмом и городком, я спускаю на них парней Золотого, и он рвет им задницы в клочья. А тем временем я, Железнобокий и Тенвейз предпримем марш-бросок на Героев.

– И как ты думаешь это осуществить?

Доу ощерился голодным волчьим оскалом.

– Взбежать на холм и все живое там поистребить.

– Но у них будет время освоиться, и для атаки это сложное место. Там их позиция будет наиболее крепка. Мы могли бы пойти в обход…

– Самое сильное – это здесь, – Доу вонзил меч в землю перед троном Скарлинга. – А слабое – здесь.

Он постучал пальцем себе по груди.

– Мы месяцами обходили и петляли вокруг да около, так что лобового удара они от нас не ждут. Сломив их на Героях, мы сломим их здесь, – он снова ткнул себя в грудь, – и все остальное порушится. Тогда Золотой станет их преследовать и гнать, коли понадобится, прямо через броды. Вплоть до самого Адвейна. К той поре Скейл должен взять Старый мост. А учитывая, что ты сосредоточишь силы в Осрунге, то к завтрашнему утру, когда подтянется оставшаяся часть Союза, все лучшие позиции будут за нами.

Ричи медленно поднялся.

– Ты прав, вождь. Устроим им день в багровых тонах. День, достойный будущих песен.

– Срал я на песни, – сказал Доу, тоже вставая. – Мне достаточно победы.

Рукопожатие их длилось чуть дольше обычного. Ричи направился к выходу и тут, завидев Зобатого, разулыбался во весь щербатый рот.

Зобатый первым протянул руку.

– Старый Кол Ричи?

– Кернден Зобатый, чтоб мне жить и дышать! – Рукопожатие хоть и последовало не сразу, но вышло на редкость сердечным. – Мало, мало нас уже осталось, настоящих.

– Да, были времена.

– Как колено?

– Да ты ж знаешь. Как водится.

– Да и у меня так же. Йон Камбер?

– Весельчак-то? Шутки всегда наготове. А как там Поток?

Ричи широко улыбнулся.

– Поставил его над новыми рекрутами. В целом, кипятком так и брызжут. Жаль, пока не из того места.

– Ничего, со временем возмужают.

– Да уж надо бы, причем побыстрее. У нас тут сражение, похоже, грядет.

Ричи на ходу хлопнул его по плечу.

– Жду приказа, вождь! – крикнул он напоследок.

Зобатый и Черный Доу остались наедине, разделенные несколькими пядями замусоренной, поросшей сорняками и крапивой старой глины. Птичий щебет, шорох листвы, дальний скрежет точила – последнее означает, что кровавое дело готовится исправно.

– Вождь, – неверным голосом произнес Зобатый, понятия не имея, как продолжать.

Доу вобрал в себя, казалось, весь воздух и разразился неимоверным воплем:

– Я к-кому, волчья сыть, велел держать холм?!

Эхо от полуразрушенных стен пошло такое, что Зобатый похолодел. Прощения, похоже, не предвиделось. Возможно, даже упекут до заката в клетку. Хорошо, если хотя бы не полностью голым.

– Я… мы держались успешно… Пока не подошел Союз…

Доу приблизился, сжимая рукоять меча; Зобатый заставил себя стоять, не пятиться. Доу надвинулся; Зобатый подавил трепет. Доу протянул руку и нежно опустил Зобатому на саднящее плечо; пришлось вытерпеть, не подав виду.

– Извини, что так вышло, – сказал Доу негромко, спокойным голосом. – Сам знаешь, с кем имеем дело. Не наорешь – значит, в правители не годишься. А за этим следить надо.

Волна неимоверного облегчения, аж голова кругом.

– Конечно, вождь. Дай себе волю.

И зажмурился: Доу снова вобрал воздух.

– Ты бесполезный старый хромой петух! – Обдавая Зоба капельками слюны, он бесцеремонно шлепнул его по ушибленной щеке. – Ты за холм сразился хотя бы?

– Так точно. С Черствым и его молодцами.

– Как же, помню этого старого лиходея. И сколько с ним было людей?

– Двадцать два.

Доу обнажил зубы не то в улыбке, не то в оскале.

– А вас сколько, десятеро?

– Да, вместе с Трясучкой.

– И вы их отбрили?

– Ну…

– Эх, драть его лети, мне б туда!

Доу уставился в пустоту, как будто видел там Черствого и его восходящее по склону воинство.

– Эх, мне бы туда!

Рукоятью меча он так заехал по колонне, что полетела каменная крошка. Зобатый невольно шагнул назад.

– Вместо того, чтоб сидеть тут со всей этой ненавистной говорильней! Го-во-риль-ней! Как я ее ненавижу!

Доу в сердцах сплюнул и, глубоко вдохнув, только сейчас словно заново вспомнил о присутствии Зобатого.

– Так ты видел, как пришел Союз?

– По меньшей мере, тысяча на дороге в Адвейн, и, как я понял, сзади идут еще.

– Дивизия Челенгорма, – определил Доу.

– Откуда у тебя такие сведения?

– У него свои способы, – донесся чужой голос.

– Мертвые…

Зобатый в замешательстве отшатнулся и чуть не упал, угодив в куст ежевики. На самой высокой стене лежала… женщина. Обернутая во что-то вроде влажной ткани, рука и нога, а заодно и голова свисают с края, как будто она разлеглась на садовой скамейке, а не на шаткой древней кладке в шести шагах над глинистой коркой земли.

– Мой друг, – пояснил Доу, наверх даже не взглянув. – А когда я говорю «друг», это значит…

– Враг врага.

Женщина откатилась по стене. Зобатый застыл, готовясь услышать удар тела оземь.

– Я Ишри, – шелестнуло ему в ухо.

На этот раз Зобатый шлепнулся прямо на задницу. Женщина стояла над ним – кожа черная, гладкая, без изъянов, как глазурь на хорошем горшке. Одета в длинный незапахнутый плащ, концы которого волочились по земле, тело под плащом сплошь обмотано белыми бинтами. Если бывают на свете ведьмы, то она ведьма и есть. Хотите доказательств? А исчезнуть с одного места и тотчас выйти из другого – чем не доказательство?

Доу лающе рассмеялся.

– Да-да, вот так и не знаешь, откуда она выпрыгнет. Я всегда настороже: а вдруг она выскочит, когда я… ну ты понял.

Он рукой изобразил дрочку.

– Спрашивай, – сказала Ишри, пронзительно глядя на Зобатого немигающими глазами чернее ночи, как, должно быть, галка смотрит на червя.

– Откуда ты? – промямлил Зобатый, поднимаясь мелкими подскоками из-за непослушного колена.

– С юга, – ответила ведьмачка, хотя это было понятно по цвету кожи. – Или ты имеешь в виду, зачем я здесь?

– Зачем.

– Для правого дела, – сказала она с чуть заметной улыбкой. – Бороться со злом. Наносить могучие удары во имя справедливости. Или… ты имеешь в виду, кто меня послал?

– Да, кто?

– Он. – Ишри закатила глаза к небу. – А как может быть иначе? Бог всех нас расставляет по местам, где мы ему нужны.

Зобатый потер колено.

– Ох и юмор у него дерьмовый, правда же?

– Правды ты не знаешь и наполовину. Я прибыла сражаться против Союза, этого достаточно?

– Этого достаточно для меня, – провозгласил Доу.

Взгляд Ишри сместился на него, к вящему облегчению Зобатого.

– Они большим числом надвигаются на холм.

– Отряды Челенгорма?

– Надо полагать.

Ведунья потянулась вверх, при этом она извивалась, словно в ней совсем не было костей. Зобатому вспомнились угри, что водились в озере неподалеку от его мастерской. Когда их вытаскивали из сетей, они тоже эдак извивались, и дети, хватая их, азартно визжали.

– Вы, розовые толстяки, для меня все на одно лицо.

– А Миттерик? – осведомился Доу.

Костистые пальцы Ишри, колдуя, ходили вверх и вниз.

– Немного позади. Сейчас он что-то жует и злится, что Челенгорм ему мешает.

– А Мид?

– К чему знать все? Жизнь станет безрадостной.

Колдунья прогарцевала мимо Зобатого, едва при этом не задев, тот отступил и чуть снова не шлепнулся.

– Богу сейчас, видно, та-ак скучно.

Она вставила ступню в трещину, маловатую даже для кошки, и, согнув ногу под неимоверным углом, умудрилась каким-то образом всунуть ее туда по самое бедро.

– Так что действуйте, мои герои!

Ишри крутнулась разрезанным напополам червем, на глазах ввинчиваясь в вековую кладку; следом по замшелой стене, струясь, вползал, втягивался плащ.

– У вас на носу сражение или что?

В трещину каким-то образом проскользнула и голова, и руки; напоследок дважды хлопнули перебинтованные ладони. Наружу торчал палец. Доу подошел и, потянувшись, его обломил. Оказалось, это вовсе не палец, а кусок сухой ветки.

– Магия, – выговорил Зобатый. – В ней я не силен.

Жизненный опыт показывал, что от нее больше вреда, чем пользы.

– Я так думаю, у колдунов свои хитрости и все такое, но почему они всегда действуют так, черт возьми, странно?

Доу с чопорным видом отбросил веточку.

– Это война. В ход идет все, от чего есть хоть мало-мальская польза. Про мою чернокожую соратницу никому ни слова, ясно? Могут понять неправильно.

– А что, по-твоему, правильно?

– Да то, что я, драть твою лети, говорю! – рявкнул Доу, и на этот раз гнев его, похоже, был не напускной.

Зобатый поднял открытые ладони.

– Ты вождь.

– Да, черт возьми!

Доу, нахмурясь, уставился на трещину.

– Я вождь, – повторил он, словно убеждая сам себя.

У Зобатого почему-то мелькнула каверзная мысль: не воспринимает ли себя порой Черный Доу кем-то вроде самозванца? И куражливая храбрость его не нуждается ли каждое утро в починке, в штопке? Неприятная мысль.

– Ну что, будем биться?

Взгляд Доу метнулся, и снова прорезалась убийственная улыбка, без примеси сомнения или страха.

– Пора, пора их потоптать да растоптать. Ты слышал, что я говорил Ричи?

– В основном. Он постарается оттеснить их к Осрунгу, а ты идешь прямиком на Героев.

– Пр-рямо на них! – рыкнул Доу, будто одним рыком уже верша свой замысел. – Так поступил бы Тридуба!

– А поступил бы?

Доу на полуслове осекся, махнул рукой.

– Да какая разница? Тридуба вот уж семь зим как в грязи.

– Истинно. Где буду нужен я со своей дюжиной?

– Бок о бок со мной, разумеется, когда я буду рваться на Героев. Ты, небось, ничего на всем свете так не жаждешь, как вырвать холм из лап Союза?

Зобатый тяжело вздохнул. Что-то скажет на это его дюжина?

– Угу. Сплю и вижу.